В кучке бетонных опилок

      Эту комнату можно описать несколькими словами. Богатая. Неудобная. Киношная. Чистая. Единственной не картинной частью был кофейный столик у дивана бежевого цвета с коричневыми вставками. На нем валялись тетрадки, какие-то раскраски, и Юлианна заметила бумажную куклу, на которую нужно навешивать вырезанные платьеца.       У другой стены стоял огромный шкаф, сплошь весь в полках, маленький столик и два удобных кресла. Шурик сел в одно, указав Юлианне на другое, но она и без приглашения там оказалась, привыкшая каждый свой приход восседать в нем. — Ты пришла поговорить о чем-то? — спросил Шурик с улыбкой. Его движения были мягки, как и он весь сам, что немного пугало и вызывало недоверие. — Даже много о чем, — девушка поудобнее устроилась, ковыряясь в куртке. Достав из кармана деньги, она отдала все Шурику. Тот пальцами их прощупал, пролистал и кивнул, положив в карман рубашки. — Почему не через Макса? — Вот, ты сам начал этот разговор, ты чудо. Я не знала, как начать. Засунь своего Макса в какой-нибудь подвал и пусти ядовитый газ, он надоел, сил нет.       Юлианна знала Шурика вот уже четвертый год, столько наркоманы обычно не живут, так что можно сказать, что почти всю жизнь. У них странные отношения, потому основываются не на понятных смертным людям чувствах типа любви добра и ласки, а на товарообмене, хамстве Юлианны, мягкотелости Шурика и его безграничной любви к внучке. По сути, девушка имела возможность общаться с дилером города в таком тоне только из-за внучки Сонечки, которая очень её любила и визжала от восторга в каждый приход. — Чем же он так надоел? — Ты Веника давно видел?       Шурик нахмурился: — Давно, наверное, месяца полтора назад. Около того, а что? С ним что-то случилось? Я почти по нему соскучился. Если бы он не был занудой, я бы скучал уже сейчас. — О мертвых либо хорошо, либо ничего, — сквозь зубы проговорила Юлианна, хмуря брови.       Мужчина ойкнул: — Это когда? Это как?       У Шурика и его подчиненных, вроде того же Максима, тоже были странные отношения. Во-первых, Шурик всех любил, а остальные друг друга ненавидели. К Шурику приходили как к батьке, который в трусах сидит на диване и ничего не делает, но если на его ребенка в пятидесятый раз приходят жаловаться соседи за разбитое окно, он этого ребенка оставляет без задницы (стерта), коленками на горохе и на диете из воды и яблока в день на неделю. То есть по сути нужно было просто не разбивать окно, но Макс был одним из тех, кто бил не только их, но и вазы, и старинные статуетки, и, возможно, даже уронил когда-то Венеру Милосскую в музее только чтобы разозлить окружающих. — А это вот у Максима своего спроси! — девушка сложила руки на груди и вжалась в кресло. — Я не хочу я отдавать ему свои деньги, потому что он их прикарманит! Я видела Веника в тот день, когда он умер, с утра виделись. Он пришел весь такой в тряске, говорит, Максим ему назначил встречу на стройке. Я подумала у него разборки какие-то, типа бывает, но после я его не видела. Ты знаешь, мы с ним друзья, а вечером, ночью почти, я шла в парке, и его увидела, этого Макса, со своим дружком, он на меня напал! — Напал? — растерялся Шурик. — Напал! Едва спаслась. Держи свою собаку на привязи! — Я ему не давал приказа, — начал оправдываться дилер, но Юлианна смотрела на него взглядом дохлой воблы, от которого съеживался любой здравомыслящий человек. Веник не съеживала только потому что имел такой же. — Да я ни при чем! — Да мне все равно, — махнула рукой девушка, — не ты с ним разберешься, так я. Ты меня знаешь, око за око, зуб за зуб. — Какие-то первобытные правила, — протянул Шурик. — Хотя ты не первая, кто на него жалуется. Вправду, разобраться нужно. Я с ним поговорю. Если еще что-нибудь сделает, — он стал мрачным, но это не вязалось с его мягкостью тела, — то придется с ним потяжелее общаться. — Да-а, — Юлианна кивнула. — Теперь дальше. Короче, не стану рассказывать как, но у меня в знакомых появился полицейский. — Это случайно никак не связано с тем синеволосым красавчиком? — Шурик хихикнул, но не как Игорь хихикает, дурацки-идиотично, а скорее по-дедовски, когда он впервые видит внука с девушкой. — А ты откуда? А, ну да, ты все знаешь, — Юлианна поежилась. — Смотри, — она поставила локоть на стол, указав Шурику, прямо в лицо. У дилера глаза соединились на переносице из-за его пристального взгляда на палец. — Смотри, если с ним что-то случится, я сначала откручу голову Максу, потом тебе. И дядьки твои меня не остановят. — Ты мне не в первый раз угрожаешь так, — ответил Шурик, сглотнув. — только ты знаешь, я в этом не участвую. Ты даешь мне деньги, я даю тебе товар. Ты честная, я никогда не хотел и сейчас не хочу иметь с тобой грязные дела. — Как будто твое дело само по себе не грязное, — пробормотала Юлианна и убрала руку. — Короче, ты понял. Сажай своего дебила на короткий поводок. — Я понял, я же сказал, разберусь. Он придет завтра или в ближайшую неделю. Только скажи, а этот синеволосый, он вроде как тебя снабжает деньгами? — Считай да, не в твоих интересах его убивать, — девушка фыркнула. — Не собираюсь я его убивать, что прицепилась? — А то. Короче, полицейский. Он вроде как приходит к этому, — Юлианна про себя и сама называла Виктора «синеволосым», но при Шурике как-то неудобно было, — к моему, в общем. Я была немного не в себе, но он что-то говорил про облавы, — она потерла подбородок, подбирая слова. — Я думаю, у них скоро начнется операция по ликвидации твоих складов.       Шурик молчал. Он нахмурился и пальцами оттягивал толстую нижнюю губу, размышляя: — Ты уверена? — Нет, но по-моему, речь шла все-таки об этом. У тебя много складов? — Ну, нет, ты знаешь, я больше за свежий товар. — Как бы через эти склады на тебя не вышли. — Еще скажи, что тебе меня жалко, — усмехнулся Шурик. — Тебя, ну, тебя может немного, хоть и ты и тот еще тип, но Соню жалко, — Юлианна вздохнула. — Будет не прикольно. — Нда, есть такое. Ну, спасибо, что сказала. Предупрежден — значит вооружен.       Юлианна так не считала, потому что сама была предупреждена об возможных нападениях Макса, но себя вооруженной не чувствовала. Это чувство к ней приходило только если она имела нож в кармане или пистолет на крайний случай. Но первое у неё потерялось как с два месяца, кухонный носить не круто, а история второго известна. — И еще одно, — девушка шмыгнула носом, но из коридора послышался топот, словно один маленький слоненок на двух лапах бежал в сторону комнаты. Дверь распахнулась, и влетело милое существо с ангельским ликом. Оно было пухленьким, похожим на мишку, со светлыми кучерявыми волосиками и огромными глазами в пол-лица, смотревшими на оболочку мира с божественным даром видеть только хорошее. — Тетя Юна! — прокричала Соня, выронив из рук альбом, и запрыгала на месте. — Пришла тетя Юна! — А, привет, чудик. Как у тебя дела? Ты ходишь к логопеду? У тебя звуки получаются гораздо лучше, чем раньше, — «тетя Юна» вообще спрашивала искренне, но её это не интересовало. Так внуки спрашивают у своих троюродных тетушек со стороны маминой линии папиной рыбки, когда те звонят в день рождения, как у тех настроение. — Я теперь могу выговаривать букву «Р» как тигр, — похвасталась девочка. — Теперь я тигр! У меня даже есть хвост, смотри! — она повернулась спиной и показала привязанный к торсу пояс от халата. — Ничего себе, и в каких джунглях ты живешь? — Юлианна ухмыльнулась. — В африканских! Я самый настоящий тигр! — она зарычала, встала на четвереньки, собрала свои раскраски и убежала с криком, что «сейчас кое-что покажет». — Что за ребенок, — Шурик зевнул. — И в тихий час бегает. Ничего с ней не сделаешь. — Так не делай. Пусть бегает, — Юлианна дернула головой, отчего щелкнул позвоночник, — если не давать детям свободу. они ее сами возьмут, — девушка задумчиво почесала шею. — Так вот. Этот твой Максим, походу, разгулялся с твоим товаром не на шутку. — В каком смысле? — В прямом. Полицай этот, когда узнал, что я вроде как иногда балуюсь всякими штуками, начал у меня выпрашивать, типа, как продаешь, где и все такое. Понятное дело, рассказать я не расскажу, но он мне такую вещь поведал, не поверишь. — Какую? — А такую. Я не думаю, что это кто-то другой, потому что понять по переписке можно, но, судя по всему, твой Макс продает наркотики малолетним. — Проблемы малолетних, — отрезал Шурик. — И точка. Если у них есть деньги купить, значит, и мозги на месте.       Некрасивая его политика: наркотики — проблема тех, кто их покупает, — девушку не устраивала, но ничего поделать с этим она не могла. Хотя, если бы в какой-то момент она попросила Шурика не выдавать ей ничего даже под страхом смертной казни, он бы сделал. — Ага, — Юлианна усмехнулась. От этой усмешки у Шурика побежали мурашки по плечу. — Конечно. У всех семилеток, которые имеют деньги, и мозги на месте. Семь лет, Шурик! Штуки четыре одних семилеток поймали! А выше? Представь. сколько их выше! А не пойманных? — Ну и что мне теперь? — удивился Шурик. — Ты знаешь, у меня правил нет. Ребята сбывают товар, а куда и кому — это не мое дело. Есть деньги, есть товар, все. — Ага, да. Товар у него есть. — Юлианна шмыгнула носом, и от этого Шурику снова стало не по себе. — Конечно. Сколько там лет твоей Соне? Восемь? А теперь представь, что какой-то идиот в её классе как раз из таких.       Шурик с ужасом посмотрел на девушку. — Сколько не проверяй, а обязательно будет какая-нибудь гнида на самом видном месте, но такая, что и не заметишь. Так она увидит эту фигню, и поймет кто ты такой, и чем ты занимаешься. А там и до самовольного употребления не далеко. — Ей восемь! — воскликнул в гневе Шурик. — А тем семь, и их это что, остановило? Ты не знаешь всех увлечений её знакомых и друзей, не знаешь, на какие каналы они подписаны и с кем общаются, ты понятия не имеешь, чем они могут заниматься в туалетах на переменах! С этим нужно что-то решать, ты же сам понимаешь. Они мелкие, за себя не отвечают. Это же как зараза пойдет, и ты не можешь знать, что Соню это избежит. Даже если она не купит, так кто-то из её знакомых пошутить вздумает, и что ты сделаешь? Что ты сделаешь? Ничего ты не сделаешь! Это только кажется, что ты на троне восседаешь, на деле, сколько там не сиди, вошь все равно кусает. Загрызет, и ничего не сделаешь. Так что думай, пока чего не случилось. Не хочешь обезопасить других, хотя бы внучку свою обезопась.       В коридоре снова послышался топот, и Шурик ничего не успел ответить. Он и не собирался: только сидел с хмурым лицом, смотрел на свои короткие ступни, шевелил ими и все трогал губу. — Тетя Юна! — Соня подбежала к Юлианне. — Смотрите, у меня тоже есть палочки, как у вас! — она показала шоколадные палочки, подающиеся к чаю. Месяца эдак три назад, Сонечка случайно увидела, как Юлианна вместе с Максом (они тогда рычали друг на друга, но рядом с Шуриком вели себя максимально дружелюбно) курят. Парень начал отплевываться, а Юлианна кое-как с горем пополам рассказала ей про гадкие палочки для взрослых, которые никогда нельзя брать, если не хочешь заработать кашель, — и в доказательство этому хронически больной как на голову, так и на все остальное тело Макс зашелся в кашле. — Ого, так ты совсем взрослая, — девушка потерла холодные ладони друг о друга, — ничего себе. — Давайте обменяемся! — Соня глазами искрила радостью. — О, нет, — Юлианна покачала головой. — Это все равно детские палочки, а у меня взрослые. Тебе нельзя такие палочки кушать, а такие можно. — А вам такие можно? — спросила она расстроенно. — Ну, немного, наверное, можно. — Тогда держите! — девочка снова расцвела. — Пусть у вас будут тоже такие палочки! Тогда, когда я вырасту, у меня будут взрослые, как у вас и этого гадкого Максима!       Шурик поднял голову: — Сонечка, — заговорил он мягко, — а почему ты думаешь, что Максим гадкий? — Юлианну интересовал тот же вопрос, но она была слишком занята перебиранием шоколадных трубочек., чтобы его задать. В конце концов, она вязала их штук пять, и посасывала на протяжении всего разговора. — А он противный, — заявила девочка, — неправильный какой-то. Вот смотришь на него — и он противный. Как злодей из того мультика про супердевочек, ты помнишь? — Шурик не помнил, но Соня не обратила на это внимание. — Он вот приходит сюда, и он вроде улыбается, а глаза у него злющие, будто он собака, у которой кость забрали. Вообще гадкий какой-то. А еще я слышала, что я ему не нравлюсь, он назвал меня «взбалмошной». А что это значит? — Это значит непослушный, — ответила Юлианна. — Дедушка, я непослушная? — чуть не плача спросила Соня. — Нет, нет, конечно, послушная, — Шурик погладил внучку по голове. — Значит, он врун, — с обидой в голосе сказала девочка, выкатив губу. — Еще какой, — подтвердила Юлианна. — Ты его так описала хорошо, я бы так сама не смогла. Вправду, собака, у которой кость отобрали. — Он нехороший, — повторила Соня еще раз, — и мне не нравится. А вам он почему не нравится? — она повернулась к Юлианне.       Та молчала какое-то время: — Знаешь, у меня есть человек, он дорог мне, и он может пострадать, если Макс о нем узнает. Макс, вроде как, может его обидеть, может быть очень сильно. — Они могут подраться? — испугалась Соня. — Нет, они драться не будут, я этого не позволю. Скорее, я сама с ним подерусь, — успокоила её Юлианна.       Девушка для Сони была чем-то вроде супергероини под прикрытием. — А что значит «дорогой» человек? Это вы в него влюблены, да? — девочка задрожала от восторга. — Так дедушка называл бабушку, когда она еще не улетела на небеса к облакам.       Шурик на эти слова никак не отреагировал, пребывая в прострации. — Ну, не всегда это значит это, — Юлианна скривилась. Она не любила объяснять детям философские грани жизни, особенно про чувства и любовь. Она вообще детей не очень терпела, как-то не складывались у неё с ними отношения, особенно с теми, кто уже умел ходить и задавать вопросы, но с Соней как-то само собой выходило. С ней сложно было не общаться. — Например, у тебя есть кто-нибудь, с кем ты очень хорошо дружишь? — Да, Марина, — Соня покивала, — и Артем тоже. Они очень хорошие. — А вот если бы они тебя попросили, ты бы отдала им самую нужную и важную тебе вещь? — Конечно, — Соня чуть-чуть наклонила голову влево. — Это и значит, что человек дорогой, если ты готов отдать за него все что угодно? — Типа того. Только ты еще, — Юлианна потрогала ключицы, начиная понимать, что забрела в какие-то дебри умственного взросления, — чувствуешь такую, не любовь, а скорее, уважение или, не знаю, доброту. — Тогда они мне очень дороги, — соня стала задумчивой, оставила на столе коробку с шоколадными трубочками и села на диван, рассматривая свои раскиданные раскраски. Шурик наблюдал так, будто его совсем здесь не было. Казалось, его мысли жили чем-то далеким и важным, но Юлианна знала, о чем они. — Ладно, я пойду, — девушка поднялась с кресла и у неё хрустнули колени. — Пфе, — она потерла их, — такое чувство, будто я постарела на сорок лет раньше. — Даже не заикайся. — с грустью сказал Шурик, тяжело поднялся и пошел проводить гостью.       День только начинался, и идти обратно домой к Виктору виделось Юлианне бесполезным и вредным. Бесполезным, потому что дома его родители, и ничем интересным заняться не выйдет, а вредным, потому что если она придет, то точно начнутся расспросы, а лишние детали могут уничтожить и без того нестройную теорию любви синеволосого философа и странной наркоманки.       Поэтому Юлианна, покрутившись немного у речки, покидав в неё камешки от скуки и спустив вниз по течению здоровенный сук — ей было совсем скучно, — отправилась в центр города, в одно место, где она давно не была, но стоило туда сходить.       Здание, казавшееся большим, потому что оно стояло одиноким истуканом среди частных маленьких домиков, как гигантский камень посредине поля, в городе не прослыло популярным местом. Неудобная парковка, отдаленность от магазинов и подозрительно быстрая китайская постройка не давала плюсов, отчего жильцов обитало крайне мало.       Девушка зашла в подъезд без пароля, на удивление чистый для некрепкой двери, поднялась к лифту, нажала на кнопку самого верхнего этажа. Нащупав в кармане связку ключей, она отделила те, что были от квартиры Виктора, от её временного пристанища, где была только холодная вода, гаража, еще несколько невесть взявшихся, и оставила между пальцами какое-то кривенькое нечто, сделанное в дешевом магазине копирования ключей.       Когда на панельке высветилась цифра девять, Юлианна вышла и повернула в сторону подъема, на чердак. Пройдясь по площадке с дверью, она залезла на перила, ухватилась за перекладину и подтянулась. В нескольких метрах от неё лежала неприличного грязного вида коробка, от которой, ко всему прочему, еще и воняло кошачьей мочой.       Девушка притянула её к себе, открыла, удерживаясь на перекладинах с ловкостью, только иногда покачиваясь из стороны в сторону, как от ветра. Из-за картонных стенок она достала чехол гитары. Закинув его за спину, Юлианна подползла к краю и соскочила на площадку. Ключом она открыла толстую железную дверь и оказалась на крыше.       Присвистнув, девушка подошла к краю, осматривая город. Он был нестройный, некрасивый, как куча металлических стружек, валяющихся на полу, а между ними, тут и там, высокими деревьями распускалась плесень. Юлианна засунула руки в карманы, чтобы они не замерзли на ветру, и с удовольствием подставляла под порывы свое лицо. Он начал начал немного пощипывать нос, но насморк от этого прошел, и Юлианна, довольно подышав, прошла в на подветренную сторону.       Было тихо, только свистели течения воздуха вокруг, а так — тишина. Девушка достала гитару, настроила её и начала что-то бренчать.       Время тянулась медленно, но стрелки бежали быстро. Парадокс, но какой! Можно чувствовать всю прелесть долгого момента и не видеть, что на самом деле он наоборот короткий. Время вообще штука странная. В моменты, когда нужно особенно много времени, его почему-то вообще нет. Это все бредни, что в момент, когда угрожает опасность, все замедляется. Юлианна не раз была в опасности, и всегда ей приходилось судорожно искать решение, и как назло время не хотело растягиваться и помогать ей. Несправедливо.       Когда у девушки начали побаливать пальцы, она начала что-то мяукать себе под нос в известном мотиве русской попсы. Разобрать точно было трудно, очень много песен подходило под это мяуканье, но менее мелодичной эта репетиция не стала.       Так Юлианна еще бы долго бренчала, может, и до вечера, если бы не услышала, как открывается дверь. Схватив гитару, девушка прижалась к стенке. Ей сейчас не хотелось никого видеть, ни с кем разговаривать и тем более ругаться с коммунальщиками и вахтершами.       Из-за угла вышла тоненькая фигурка, настолько маленькая, что походила на карандаш. Причем не этот карандаш, которые разноцветные, и даже не грифельный, серый, а на белый, особенный, который половина людей не замечает, не понимая смысл, а другая половина боготворит. Волосы у фигурки, длинные, до пояса, тоже белые, как дорогая ткань, развевались на ветру.       Юлианна чуть не пискнула от ужаса, вжавшись в стену еще сильнее. Сердце у нее бешено колотилось, девушка старалась не смотреть в ту сторону, но чувствовала неизбежное.       Фигурка обернулась: — Кто там? — спросил тонкий звенящий голос.       Юлианна досадливо цокнула и вышла, закинув гитару на плечо. — Ну, привет, Настя.       Белая девушка стояла минуты три или больше, с отупением смотря на лицо Юлианны. Потом она моргнула. Потом потерла один глаз — но осторожно, чтобы тушь не стереть, — потом другой — так же осторожно. Потом она тонко взвизгнула. Потом у неё глаза увеличились в размерах, словно хотели выпасть из орбит. — Ты жива! — вскрикнула Настя с ужасом. — Я понимаю, что ты не очень рада меня видеть, но не надо же так реагировать, — протянула Юлианна мрачно. — Ты! Я думала, ты умерла! — Настя сдвинулась с места. — Ты исчезла полгода назад! Я обходила все морги! Все больницы! Я побывала в каждом чертовом притоне, а ты! Я думала, ты в речке разлагаешься, а ты! — Я не могу понять, ты рада или ты меня обвиняешь, что я жива? — девушка стояла с каменным лицом, только чуть рот скривила и одна бровь иронично приподнималась. — Я просто не знаю, что сказать! — подойдя к Юлианне, Настя тыкнула её белым пальцем в грудь. — Ты исчезла! Наболтала всякую чушь про опасность, наплела дряни и пропала! Я похоронила тебя! А теперь ты объявляешься ни с того ни с сего и говоришь «Ну, привет»?! — Так, ну, для начала, я не исчезла, если бы я умерла, ты бы увидела над городом здоровенный баннер от имени Макса «Я наконец-то прибил эту тварь», — начала рассуждать Юлианна. — Во-вторых, это была не чушь и не дрянь. В-третьих, ты не могла похоронить, потому что тела у тебя не было. Ну и в-четвертых, я не объявлялась, я сюда посидеть пришла, а ты тут истерики разводишь.       Настя размахнулась, и Юлианна услышала, как звякнуло в ушах. Щека загорелась огнем. С недоумением девушка потерла её, ощущая след от всех пяти пальцев. — Нет, ну это чересчур, — пробормотала Юлианна. — За что? — За шуточки! Ты знаешь, что я пережила за это время?! Я требую от тебя сейчас же ответа, куда ты делась тогда! Исчезать так просто — нужно быть полным идиотом, если ты знаешь, что у тебя есть человек, который тебя любит! — Значит, я идиот, — недовольно ответила Юлианна, продолжая тереть лицо. — Пережила, что ты пережила? Четверку по философии? — она засмеялась. — Кстати, у меня есть знакомый, он тебе с этим может помочь. Или ты пережила аж целый месяц встреч с десятью девчонками? Или что? Ездила на море за чужой счет? Или что? Бухала как заправский слесарь дядя Вася? Или попробовала наконец-таки кокаин? Не надо мне пиздеть, что у тебя было тяжелое время и ты по мне так сильно скучала, ну не надо. Я же не дура, хватит. — Да как ты, — глаза Насти наполнились слезами. — Что «как я»? Узнала? Так это только тебе кажется, что я исчезла. Ты дальше собственного носа видишь, даже если я с тобой в одной комнате сижу. Да, — Юлианна махнула рукой, — даже если я с тобой сосусь, ты и этого не замечаешь. — Не было такого! — воскликнула Настя.  — Смотри, тушь потечет, — предупредила девушка. — Было такое, просто, — Юлианна пожала плечами, — ну может я была немного накрашена. Все равно это не меняет, я что баба-жук, в маске меня не узнаешь? — увидев, что Настя вытирает платочком глаза, она смягчилась. — Хотя я была тогда тоже не совсем в себе. Вообще приглядывала за тобой на всякий случай. — Но почему ты тогда исчезла? — глаза у белобрысой девушки стали почти черные. — Надо было, что за вопросы, — Юлианна замялась. Как ни крути, а она чувствовала себя виноватой. Людям всегда неприятно, когда кто-то плачет рядом с ними, потому что никогда не понятно, как их успокаивать, но если плачут из-за тебя, то это вершина неловкости. — Пойдем, пройдемся, что ли. Я тебе все объясню.       Настя шмыгнула носом, но сделала это не так, как делала обычно Юлианна, шумно и со злостью ко всему надоевшему, а миленько, как шмыгает крольчонок, и кивнула. Она подошла, немного страшась девушки, которая на полторы головы выше ее, и взяла её под локоть.       Они гуляли до вечера. Ходили по дворам, закоулочкам, сидели на детских площадках, и Юлианна напевала песни на заказ для Насти. Та восторгалась, и просила её прийти как можно скорее к Илье, рассказывала, как он соскучился по её песням и танцам, и что её все давным-давно ждут. «Не знаю, может и приду» — отвечала Юлианна, и снова начинала что-то мурлыкать, а Настя утихала, вслушиваясь в голос. Им было что рассказать друг другу, ведь они не общались долгое время, а когда-то ближе друг друга у них не было никого. — А помнишь, — говорила Настя, — ты раньше ночевала на вокзале? Где ты сейчас живешь? — Да, помню, — Юлианна раскачивалась на качелях, — так, неважно. С одним парнем, он неплохой, мы подружились. — Он друг? — А тебе что? Ревнуешь? — Вроде того, — Настя прислонилась к трубе, соседняя качель висела на одной цепочке, — все равно, ни к кому, кроме тебя, я таких чувств не испытывала. А тебе все равно, тебе вообще всегда все равно, — она отвернулась.       Юлианна продолжала раскачиваться, рассматривая многоэтажный дом перед ней: — Знаешь, трудно кого-то любить после ебли втроем. Вообще, вещь хорошая, но как личность это придавливает чувства. Вроде как не достоин. — Когда тебя волновало, чего ты достойна, а чего нет?       Небо темнело с каждой минутой все больше и больше. Сзади оранжевый свет вспыхнул в окнах домов, и на мгновение показалось, что они зажглись, будто начали гореть, пожар охватил верхние этажи. А потом свет исчез, и его не стало, осталось только темное небо, все больше и больше чернеющее. — Всегда. Вообще-то всегда волновало, — Юлианна поднялась после недолгого раздумья. — Но сейчас я не чувствую себя способной хоть к чему-то более сильному, чем, не знаю даже. Считай, я сейчас ни на какие отношения не способна. — Почему? — спросила Настя с наивностью в голосе. — Эмоциональный калека.       Рядом с ними, у подъезда, зажегся фонарь. Он белым светом озарил дверь с домофоном, у которой на лавочке сидели две бабульки и щелкали семечки. Между их ног ходил черный кот и ласкался. Юлианна заметила этого кота и долго смотрела на него. В груди у неё защемила тоска: как там эта Жопа Обглодовна? Сидит небось, трескает свой корм, а Виктор рядом где-нибудь валяется, в потолок смотрит и нервничает. «Он вообще нервный какой-то, — подумала она, — возвращаться надо». — Пойдем, — сказала девушка, — я тебя до остановки провожу, что ли. — Давай, — Настя кивнула. — Ты сейчас обратно в такую даль пойдешь, чтобы гитару оставить? — Да нет, наверное. Не знаю. — Хочешь, я ее к себе заберу? Я её отдам потом. Ты же все равно к Илье собиралась приходить? Скажешь просто, я и привезу. Давай? — Она тяжелая, утащишь? — Ну конечно, — Настя состроила недовольную мордочку, — как, значит, тела бухие таскать, так это я сильная, я справлюсь, а как гитару, так тяжелая. — А я тебя сколько раз таскала? — Не помню. — А я помню, так что не заикайся. — Бу-бу-бу, — девушка засмеялась. — Какая ты противная-то, сил нет. Приходи к теху, м? Часиков в двенадцать, как свободна будешь. Я если что уйду, погуляем. Я скучала вообще-то, — она грустно вздохнула. — Да, наверное. Я проверить это не могу, но все же.       Они вышли на большую улицу. Мимо, с другой стороны дороги, проехал троллейбус, шумя своими усами. Машины гудели, и воздух был такой, какой бывает только вечером, только у дороги, где много машин: свежий, но с гнильцом цивилизации.       Дойдя до остановки — Юлианна постоянно уворачивалась от оранжевых и желтых огней, закрывая лицо рукой, — девушки сели на скамейку. Настя положила своей возлюбленной голову на плечо и осторожно вытащила из её рук чехол, забрав себе.       Желтая улица светилась черным изнутри. Деревья, дома по её краям, тротуар, узкая полоска потрескавшегося асфальта, все черное, а середина желтая, такая искусственная, что хотелось попасть в самую её середку. Так мотыльки летят по ночам на фонарь, сгорая рядом, так и здесь. — Пообещай, что если не к техникуму, то к Илье точно придешь, — попросила Настя. — Да что привязалась, — Юлианна нахмурилась, — обещаю.       Белобрысая удовлетворенно улыбнулась. Она знала, что если уж Юлианна пообещала, то она в лепешку расшибется, а сделает, а сделает не просто «сделает», а так чтобы непременно хорошо, лучше чем всегда и у всех.       Подъехала желтая маршрутка. Девушки встали, Настя на прощание поцеловала Юлианну в щеку и запрыгнула в транспорт, хлопнув дверью. Тут же она показалась в окне и помахала девушке тонкой белой ручкой. Юлианна помахала в ответ и, не дожидаясь, пока маршрутка тронется, отошла с остановки.       Несколько шагов она прошла спокойно, задумавшись о своих чувствах, но остановилась.       Не считая машин, улица была пуста. Юлианна не видела перед собой, ни слева, на другой стороне, ни одного человека. Но этот взгляд — не Настин из маршрутки, конечно, нет, — её настораживал. Как заяц, который чует хищника, девушка стояла, с гулко колотившимся сердцем, и смотрела только вперед. Будь у нее вправду уши как у зайца, они бы непременно дергались, пытаясь найти источник опасности.       Юлианна чуть повернула голову. Мимо нее проехала маршрутка, желтая, почти оранжевая под фонарем. В окне её была Настя с круглыми от ужаса глазами. Её ладони прижались к стеклу, а рот будто что-то говорил губами. Но маршрутка проехала.       Девушка повернулась еще немного и посмотрела за спину. Почему-то раньше она не могла этого сделать, словно догадывалась, что там страх.       За остановкой, в нескольких метрах стоял Максим. Он крепкими ногами вцепился в землю, а его пальцы, толстые и твердые, сжались в кулаки размером с хорошие булыжники. Маленькие глазки, еще более маленькие чем обычно от желтого цвета, смотрели прямо на неё. — А щоби твоя срака по шву розійшлася! — воскликнула Юлианна с украинским акцентом. — Умирать, так умирать. — А ну стой! — заорал Макс. — Конечно, именно это я, блять, и сделаю, — проговорила девушка и бросилась бежать.       Она свернула в первую же подворотню. До дома Виктора была совсем близко, всего несколько кварталов, и добежать было вполне возможно, посильно, как бы сильно не болели мышцы, и ноги, и вообще все тело. Юлианна бежала на одном дыхании, ни разу, кажется, не вздохнув, только и стремилась куда-то в темноту, по улочкам, по мелким проходам между домами, по клумбам и лужам. Её будто ветер нес, сам хотел помочь, понимая, что Максим — Максим гад, он мерзкий, и все, кто был до него, тоже мерзкие, потому что все люди, все люди до последнего, они все корыстны, как мрази, и какого человека ни возьми, самого святого, а он будет хотеть денег, и никому никогда не будет много, все всегда хотят одного и того же, сколько ни спрашивай. Счастье в деньгах, жизнь в деньгах, здоровье в деньгах, люди придумали бумажки и разменивают свои жизни на разные их цвета.       Девушка врезалась в забор. Доска от такого размаху отскочила, раньше и так на соплях висела. Проскользнув в дыру, Юлианна бросилась к противоположной стороне забора и с прыжка перепрыгнула через него, слыша за спиной визгливый голос какой-то бабки, что-то кричащей про морковь. Какая к черту морковь?       Вот поворот в один двор, вот в другой, вот уже три двора до Виктора, два, ларек, старая детская площадка, один, новая горка, стекло от бутылки со спиртом, который Максим пил недавно, но нет нет! Она не пойдет, она не пойдет!

«Человек дорогой, если ты готов отдать за него все что угодно?»

— Черт! — выкрикнула от досады Юлианна и бросилась дальше. — Черт!       Она вылетела пулей из поворота к ларечку ТеаПей, на секунду растерялась, куда бежать — на дорогу, к техникуму, в парк? Куда? — и бросилась к дороге. Перескочив тротуар, она оказалась на мосту, и тут же она услышала этот протяжный гудок, ослепивший оранжевым светом, выставила руки вперед, но толчка не почувствовала, только как на ладонях чуть кожа ободралась, и крик какого-то человека, что она дура и суицидница, что кидается под машины, а девушка отстранилась от бампера и прыгнула вправо, и снова гудок, в этот раз тяжелый удар к грудь, и голова горячая, и волосы вдруг липкие, и в глазах — темнота. Юлианна чуть повернула голову и увидела Максима, он к ней бежал, у него было то лицо, как у собаки, у той собаки, у которой вот-вот отберут кость. И она ведь её не сгрызет, она ее оставит и будет рычать на всех, но ничего с ней не сделает, только будет глубоко несчастной до конца своей жизни, и все из-за того, что какой-то мудак дал собаке слишком большую кость.       Юлианна вскочила, как ошпаренная, и бросилась вперед по мосту. Кто-то кричал ей сзади, но она не слышала, ветер ей залепил уши, глаза, она только бежала и слышала свои хрипы, как сердце у неё стучит, и мысли путают, и они путаются так громко, что невозможно понять о чем говорит каждая из них. Куда бежать? Куда? Куда? Что делать, он её везде теперь найдет, пока будет преследовать, везде ни одного нет места, только в омут, только под мост, под поезд, на рельсы, умереть и никогда оттуда не вставать, только бы больше его никогда не видеть, ни его, ни этого взгляда тоскливого, как у собаки. — Стой! — заорал Макс сзади. — Стой, сука! — Кобель! — заорала в отвел Юлианна, продолжая бежать скорее по наитию, чем от того, что у неё есть силы. — Держи, держи её!       Она прозрела. Секунду только — ничего не видела, а потом вдруг отказалось, что она уже почти пересекла мост, и мимо, рядом едут машины, и впереди её два человека, тонких, как тростинки, а сзади Макс, орущий, чтобы они её держали. Не могли они ее держать, но встали так, что не пройти, и выходы такие, либо в дыру, на рельсы, под мост, перепрыгнув перила, либо еще прозаичнее, под машину. — Ага, сука! — просипел Макс.       Девушка обернулась.       Он был весь мокрый, большой и такой отвратительный, что хотелось взять, накинуться на него, повернуть шейку до щелчка, и чтобы упал и больше никогда не шевелился, чтобы не ходила по земле эта мерзость. — Про дружка своего вызнала, так и сама к нему пора уже, — Максим качался, но не опускал с неё взгляда.       А мимо ехали машины. Все те же машины. В них сидели люди, они могли помочь, остановиться. Хотя бы спросить в чем дело, почему они стоят на дороге, не на тротуаре, а здесь, на месте, где можно легко провалиться. Почему никто не останавливается? Как в игре, все едут на мост и больше ничего. Они видят дорогу перед собой, желтые фары, может оранжевые, видят багажник предыдущей машины, светофор. Муравьи в куче бетонных опилок. Вот кто люди. — Все? — Макс выпрямился. — Помирать? — он улыбался оскалом. — Не хочется как-то, — произнесла Юлианна, будто в забытье. А почему остановился Виктор? Что за цаца такая, выделяться из толпы, не выделяясь? — Не хочется? — Макс захохотал, а парни спереди тихонечко зашипели, вроде как тоже смеясь. — А когда захочется? Ну, чтобы я пришел, уж подготовленный к тебе, наверняка чтобы.       А сзади нее была эта дыра. По ней рельсы. Нужно только перепрыгнуть перила, но это не сложно вроде, они чуть выше колена, и по толщине как старая серая черепица. А ведь никто не остановился. Не притормозил даже. А много таких Викторов на свете?       «Жалко его, — подумала девушка, — ему опять плохо будет. Я-то умру, мне ничего, а ему жить потом? Зато, если умру, он сможет несколько лет говорить людям, что несет по мне траур, поэтому ни с кем не знакомится. Почему я сейчас вообще об этом думаю?» — Да как-то, — Юлианна пожала плечами. Она не смотрела на Макса, а смотрела вдаль, там где железная дорога, петляя, уходила за дома. — Вообще, пока ты жив, умирать не хочется.       У Веника хотя бы был красивый пейзаж, эпичный закат и вроде как красиво все выглядело, а тут что? небо черное, и фонари желтые, и машины. Ничего красивого. Юлианне стало обидно — как так, почему у всех смерть разная по красоте? «Ах да, — подумала она, продолжая плыть как в тумане, — не важно, как глубоко ты утонул, ты все равно утонул». — Что ты вякнула? — угрожающе спросил Макс.       Девушка повернулась, но не к нему, а к двум парням-тростинкам. Она их знала, о чем поняла, приглядевшись рассеянным взглядом. Она с ними полтора месяца назад спайсы курила. Они за дружбу, кажется, пили. Нет? — Да ничего, так, — Юлианна собиралась уже было голову опустить, увидеть, что до перил осталось все два шага, шагнуть их, не поворачиваясь, врезаться спиной в железо, оттолкнуться, провернуться, чтобы кожа содралась до синевы, и упасть головой вниз, туда. Внутрь.       А тут увидела машину краем глаза. Она была бела-синей. С неработающими мигалками.       Этот подъем Юлианна никогда не забудет. Будто воздух весь вокруг нее собрался в легких, она повернулась и бросилась к перилам, в один скачок на них забралась и, оттолкнувшись, перепрыгнула узкую щель, упав на асфальт, чуть не под колеса какой-то черной безмарочной машины.       Девушка вскочила и тут же чуть не оказалась на стекле Игоря. Она кинулась на сиденье, хлопнула дверью и крикнула «Гони! Вперед только, не сворачивай!». Полицейский тут же включил мигалку и через исчезающие проемы в дороге помчал с моста вперед. — Какого черта? — вскрикнул он.       Юлианна сползла по креслу вниз и на полу свернулась в клубок, кусая себя за костяшки, чтобы не заплакать прямо сейчас от ужаса.