Intimate feelings

      Ю-ху! А собачка-то бешеная! Непослуш-ш-шная!       Уворачиваюсь от очередного наскока тяжёлой туши — через обручи прыгать будешь, когда я с тобой закончу! — пёс с размаха врезается в стену, ревёт и трясёт лохматой мордой. Да уж, это не куб, где можно давить на сознание, здесь — мой мир. Смахиваю со лба несуществующий пот и забавляюсь, глядя, как он пытается выбраться из разлома в стене, которую всё-таки пробил лобастой башкой. Придурок! И всё же победить его грубой силой не получится — сколько ещё я смогу держать его в этой незамысловатой ловушке? Сил не так уж и много, если учесть, сколько я голодал. Мне нужен Куросаки, а он внутри этой рычащей хуевины и, похоже, совсем не контролирует своего новоиспечённого питомца — едва чувствую слабые импульсы света, словно тончайшие нити натянутые в смрадной тьме.       Рискую, конечно, без башки остаться, но была не была! Хватаю псинку за хвост, наощупь, скорее, стальная арматура — проткнёт — мало не покажется, и дёргаю со всей силы — скули шавка! На деле получаю душераздирающий вой, услышав который впору начинать рыть себе могилу. Вот прямо тут он меня и прикопает… как косточку. М-да, от нервов, что ли, юмор такой плоский?       Пёс рычит, упирается передними лапами в стену и дёргается сильнее, пытаясь выбраться из ловушки. По сторонам разлетается бетонная крошка и пыль, стена трещит — вот же дури у громадины. Я, как истинный самоубийца, продолжаю дёргать цербера за хвост, на самом деле пытаясь ухватить хоть одну ниточку света. Стена сдаётся через пару секунд, пыль застилает глаза, сгусток тепла ощутимо врезается в грудь — наконец-то! — прижимаю к себе безвольное тело Куросаки и нас отбрасывает в сторону. В клубах пыли адским пламенем горят красные глаза. Скрежет когтей — мурашками по спине.       Трясу Куросаки, бью по лицу — очнись, мать твою! — меня сейчас сожрут! Он едва разлепляет глаза, тупо пялится на меня. Ну мать! Поворачиваю его голову в сторону несущегося на нас зверя. Здоровенные зубы щёлкают, смыкаются в миллиметре от моего лица и замирают, чтобы через секунду развеяться чёрным дымом. Фух!.. — Ящерка мне нравилась больше, — деловито констатирую, брезгливо стирая вонючие слюни со своего лица.       Куросаки всё ещё тупо пялится, не вполне понимая, где он и что происходит. Я лыблюсь, с удовольствием демонстрируя глаза пантеры, держать звероформу целиком пока нет сил, и до него наконец доходит. — А как?.. Где?.. — Потом, Куросаки. Я голодный!       Не в силах больше сдерживаться, наклоняюсь и без всяких прелюдий вгрызаюсь звериными клыками в его шею. Моментально плыву от ощущения энергии, пульсирующей там — постоянное, непрекращающееся движение силы. Лёгкое покалывание во всём теле, приятное тепло по венам, защекотавший чуткий нос запах жизни. Куросаки кричит и хватается за меня. Знаю — больно, но иначе никак — голод! Впрочем, не проходит и минуты, как резкая боль опаляет уже мою шею, а под рёбра впиваются когти.       О-о, эта сладкая тягучая боль, что вытягивает жизнь по капле и тут же вливает новую. Разрушает и строит одновременно. Снова накрепко связывает. Тьма отступает, прячется по углам, заползает мраком в дальние щели, уступая место торжеству восходящего солнца. Привычные связи восстанавливаются с головокружительной скоростью, возвращая всё на свои места. По кирпичику, по малейшей крупинке, не оставляя щелей и зазоров.       Вернул.       «Слышу» его. Снова «вижу» его прекрасный свет. Чувствую, как спектр обжигает кожу.       Вернул!       Как я мог быть таким идиотом, думая, что смогу прожить без всего этого? Плевать на зависимость. Лучше сгореть быстро, но ярко, чем прожить долгую и тусклую жизнь. И мы оба этого хотим.       Нас выбрасывает в реальность настолько резко, что мозг даже не успевает зафиксировать изменения. Звероформы остаются в подсознании, а дикие укусы сменяются… хм, я даже поцелуем не назвал бы то, с каким напором засовываю язык ему в рот, облизываю лицо и то, с каким удовольствием он мне отвечает. — Как думаешь, сколько раз и куда ещё я всажу в тебя зубы и не только их, стоит только дать мне волю? — шепчу ему в ухо, прикусывая мочку. На этом вся мыслительная деятельность у обоих прекращается и перетекает тянущим ощущением в пах. Он расслабленно улыбается и… вырубается. Перегрузка, чтоб её! — Мне стрелять? — слышится неуверенный голос на периферии сознания. Конечно же, всю прелесть момента долгожданного воссоединения не могли не испортить. — Джагерджак! — клянусь, она шипит похлеще моей мамочки. Йоруичи. В кухне взрывается что-то, кажется, кофеварка. А я что?! Молчу. Она устало вздыхает и закатывает глаза. Рядом ржёт Кенпачи. Скрипит зубами Рукия. И только Ренджи чешет затылок, так и не поняв — стрелять или нет.       Очередная блестяще спланированная операция Сейрейтея прошла на ура.       Едва выгнал всю эту надоедливую свору из квартиры, пришлось клятвенно пообещать явиться завтра на торжественное вскрытие мозга. Впрочем, снимать оцепление Йоруичи отказалась. Смешно. Неужели ещё сомневается, что Куросаки в режиме берсерка кто-то сможет остановить? Кроме меня! Особенно сейчас, когда связь между нами восстановлена и, кажется, стала ещё крепче. Только «слепой» не заметил бы фиолетовое марево вокруг. Это стало последним аргументом в нашем споре: она убирается к чертям вместе со своими недокиллерами, а я веду себя хорошо, то есть не плету интриги и не пытаюсь манипулировать людьми, как послушный мальчик возвращаюсь на работу под её неусыпный надзор. Так безопаснее — решает она. Я решаю, что мне похеру, лишь бы все поскорее отсюда свалили. Да, я — эгоистичное дерьмо. Для кого-то это новость?       Ох, жаль мне агентов, что остались караулить за дверью — если звукоизоляция здесь вполне себе, то за их мозги я не ручаюсь — вскипят — я не виноват. Концентрация реяцу рядом с нами просто адская, так это ещё Куросаки без сознания. Кстати, мы наконец одни и уже пора приводить его в чувства. Восстановить энергию можно не только сном.       Прокручиваю в голове наше совместное путешествие, особенно остро момент, когда он остановил пса. Мгновенно. Пребывая столько времени во тьме, мгновенно вернул контроль. Честно признаться, именно это напугало меня больше всего. Не верится, что в мальчишке скрыта столь разрушительная сила. И не верится, что он мой.       Чё-о-орт…       Сама ситуация — стремительное желание, голод, влечение — всё это более чем знакомо, но чувствуется иначе. Без агрессии. Без дикой необузданной жажды, не обжигает, как раньше, не выгрызает изнутри. Это нечто иное… Не похоть, хотя я безумно хочу обладать им, но всё же это… благоговение, что ли? Прямо готов целовать землю, по которой он ходит! Убиться бы головой об стену за эту мысль, но… готов, чёрт! Аж трясёт всего.       Опускаюсь рядом с ним, прижимаюсь теснее, хочу уничтожить любые преграды на всех уровнях. Только мягкая темнота и тонкий слой одежды. Утыкаюсь ему в шею, шумно втягивая запах, прикрывая глаза, спускаюсь на грудь. Удары сердца, тиканье пульса, звук дыхания — сказочная мелодия. Энергия пульсирует между нами так привычно и так по-новому. Кажется, мог бы пролежать так всю ночь, ничего не надо больше, просто чувствовать его. Хорошо, что он в отключке и не видит, как я пачкаю солёной водой его футболку на груди. Блять… я мог потерять его. Но он здесь, со мной. Кто бы там ни был наверху — спасибо!       Короткий выдох. Движение пальцев от плеча до шеи — вздрагиваю, по позвоночнику катится приятная дрожь. Трусь щекой о его грудь, целую в солнечное сплетение. — Проснулся? — Ага. И, похоже, успел до того, как ты надругаешься над моим беспомощным телом.       Опускает ладонь мне на макушку и массирует кожу, бля, ща замурлыкаю.       О-о-о, как я хочу над ним надругаться, но только ловлю губы в неожиданно нежном и неторопливом поцелуе. — Ичиго, — скорее стон, чем шёпот.       Он отстраняется, сдвигает брови, пытаясь понять, почему имя прозвучало… особенно. Впрочем, не так часто он слышал собственное имя из моих уст — это не провокационное «ягодка», не обыденное «Куросаки», не возбуждённое «Ичи». С такой нежностью в голосе я не звал его… никогда.       Ладонь скользит по шее, проводя линию за ухом, притягивая меня ещё ближе, чтобы снова поцеловать. Отвечаю со стоном, не могу насытиться вкусом, впрочем как и всегда. Жадно провожу языком по шее и грубо задираю его футболку, пытаясь сорвать её как можно быстрее. В голове тысяча разных одновременных желаний разрывают изнутри, и я даже не знаю, с чего начать.       Заставляю его немного приподняться, чтобы стащить уже задёрганную футболку, а затем снова укладываю назад, с нажимом проводя руками по бокам, сверху вниз и снизу вверх, соединяя ладони на его груди и задевая большими пальцами соски. Он всё ещё немного дезориентирован, но я больше не могу ждать, сползаю ниже, обхватив ладонями бёдра, на секунду прижимаюсь лбом к его груди, прикрываю глаза и отчётливо слышу частые, глубокие толчки собственного пульса. Нервничаю, будто девственник. Провожу языком по напряжённым мышцам, обвожу сосок, мягко втягивая в рот, прихватываю зубами, Ичиго коротко выдыхает, испытывая обжигающее желание вжаться в меня всем телом. Тесно, влажно, остро. — Тесно, влажно и остро в моих штанах. — Кончай подслушивать, — смеется он, а я просто не могу отказать себе в удовольствии «слушать» его. Снова.       Одним плавным движением спускаюсь вниз, облизываю его живот, оставляя влажную линию от пупка до края штанов, нетерпеливо расстёгивая и дёргая их вниз, тут же приникая губами к выступающей косточке слева, оставляя короткие поцелуи и рукой лаская то же место справа. Хочу, чтобы ему было хорошо, чтобы он запомнил. Не синяками от укусов, не привкусом крови и даже не смешением реяцу. Пусть чувствует… только мои прикосновения. Только нежность, которую я так давно мечтал подарить ему.       Стараясь действовать как можно спокойнее, неторопливо избавляю его от штанов, встречаю препятствие в виде забытых кед, но, в целом, управляюсь достаточно быстро и при этом — не слишком спешно. Беру одну его ступню в руки и провожу по своду большими пальцами, надавливая и массируя; добираюсь до подушечки под пальцами, надавливая костяшками, другой рукой проводя по напряжённой икре, успокаивая и лаская, прогоняя напряжение.       Он… не привык к подобным ласкам. Справедливо будет отметить, что особенно он не привык ни к каким — медленным, трепетным и бережным наш секс никогда не был, скорее, похожим на еблю. Но вот сейчас по-другому. Так…       Берусь за его вторую ногу, отстранённо понимаю, что и сам ещё никогда не принимал участие в столь чувственной и значащей прелюдии. С удовольствием отмечаю, что мне это нравится, для разнообразия между безумными кровавыми скачками. Хочу этого, всегда хотел, наряду с желанием обладать и подчинять, хотя проделывая такие непривычные для нас действия, чувствую себя наиболее уязвимым, всецело отдаваясь собственному положению. Часто ли я позволял себе быть уязвимым? Могу лишь сказать, что ни с кем другим я бы никогда на это не осмелился.       Это оно? «Заниматься любовью». Сколько раз слышал, а только сейчас понял, что это реально. Что это вот так — как будто нет ни меня, ни его по отдельности. — Я хочу, чтобы ты прямо сейчас оказался в моих объятиях, обнажённый, целующий меня, словно через десять секунд тебя заберёт Тьма. И я держал бы тебя.       Кажется, что щелчок, с которым меня срывает с катушек, слышен даже на улице.       Поднимаюсь, чтобы сбросить с себя футболку, ботинки и джинсы. Под его взглядом, но без привычного пафоса и игры, сейчас это кажется совершенно ненужным, может, потому что я перестал наконец защищаться. Возвращаюсь к нему, накрывая своим телом, обнимаю, прижимая к себе с долгим удовлетворённым стоном. Он запускает пальцы в мои волосы и тянет к себе настойчиво, с силой. Целует. Крепко чувственно, не отвлекаясь ни на что больше. Ладони скользят вдоль спины, оглаживая бока, с нажимом касаясь ягодиц. Линия, проведённая вдоль позвоночника чувствуется, словно дорожка горячего воска. Ловлю его лицо ладонями, оглаживая пальцами, заново находя знакомые черты, проводя линию над верхней губой, с нажимом очерчивая скулу и нежное местечко за ухом. Внутри что-то болезненно сжимается — всё ещё не могу поверить, что он здесь, что всё это не сон и не иллюзия. Он прижимается к моим ладоням, чуть поворачивая голову, чтобы поцеловать быстро пульсирующую жилку на внутренней стороне запястья. — Я здесь, — подаётся вперёд, проводя ладонями по моим рукам, от запястий до плеч, обхватывая шею и поглаживая возле верхнего позвонка, коротко целует, пытаясь успокоить. — Слышишь? Я тут. Я держу тебя.       Новый поцелуй выходит жестче и глубже. От обжигающего, горчащего напряжения, от плавящегося возбуждения, которое вдруг стало походить на бешеную истеричную пульсацию, я начинаю дрожать. Прикрываю глаза, стараясь успокоиться, но желание слишком яркое, сбивающее с толку, сводящее с ума — я хочу, чтобы он оставался рядом со мной. Так долго, как будет существовать это желание, эта жажда. И я хочу, чтобы он знал об этом. Усмехаясь этой неожиданной мысли, снова сажусь на колени, глядя на него сверху вниз. Я не хочу, не люблю, не умею говорить о чувствах, чёрт возьми, какими бы они ни были, но сейчас мне самому это нужно, наверное, даже больше чем ему. Он проводит рукой по моей груди вниз, лаская напряжённый, сведённый судорогой живот, успокаивая, словно и так знает всё, что я хочу сказать, но если я не скажу сейчас, то нет никакой уверенности, что смогу коснуться этой темы ещё раз. — Я… такой, какой есть, — вздох получается с сожалением, — я не оправдываю своё поведение, но… — Чёрт, как же сложно говорить и смотреть ему в глаза! Несколько секунд обдумываю следующие слова, выдыхаю так и не находя подходящих. — Со мной нелегко, — выдаю наконец, чувствуя себя абсолютно нереально, потому что… серьёзно? Я говорю об отношениях? О настоящих отношениях. — Я… далеко не тот, кого можно пожелать в качестве идеального партнёра. Ну если, конечно, не считать того, что я богатый красавчик — бля, вырвалось! Нервы ни к чёрту! — У меня много недостатков и я делаю много глупостей, и я не изменюсь, потому что это… я. Я не могу просто щёлкнуть пальцами и стать другим человеком, но это не значит, что…       Что? Что не хочу попробовать? Или не готов попытаться ради него?       Сдулся! Рвано выдохнув, смотрю на него, не зная, как продолжить. Он поднимает руку к моим губам, касаясь кончиками пальцев. — Избавь меня от прослушивания списка твоих недостатков, — звучит спокойно и тихо, без примеси каких-либо эмоций, и от этого мне немного легче. — Я их наизусть знаю, но, — делает паузу, за которую я успеваю проглотить неожиданно вставший в горле комок бурлящих эмоций, — я всё ещё держу тебя. И если ты хочешь… — Хочу, — отвечаю поспешно тихим, хриплым шёпотом, наклоняюсь вперёд и провожу губами по его щеке, дохожу до острого угла челюсти и спускаюсь вниз, выцеловывая влажную дорожку под подбородком, подбираясь к шее, на которой ещё непростительно много свободного места, не помеченного поцелуями. Дыхание сбивается, когда он снова тянет меня за волосы, ловит взгляд. — Тогда я не понимаю, почему ты всё ещё треплешься, — шепчет он, приподнимаясь на локтях, крадёт ещё один быстрый поцелуй и улыбается так, что у меня темнеет в глазах.       В который раз уже за этот вечер спускаюсь вниз по совершенному телу, отданному в моё распоряжение, вновь и вновь сходя с ума от осознания, что сколько бы раз не повторял это, мне никогда не надоест покрывать его поцелуями; руки скользят по бокам, очерчивая рёбра под кожей, а губы задевают и ловят соски лишь затем, чтобы снова выпустить и оставить влажный след, ведущий от солнечного сплетения ниже. Он вздрагивает, когда мой язык доходит до бёдер. Напряжение увеличивается в буквальном смысле, я подаюсь вперёд, чтобы провести губами снизу вверх по стволу, завершая движение почти целомудренным поцелуем сразу под головкой. Отстранённо, где-то в глубине сознания, отмечаю, что никогда прежде желание доставить удовольствие другому не было настолько… ярким, острым и насыщенным. Необходимым. Устроившись чуть поудобнее, провожу по всей длине теперь только кончиком языка, вырисовывая узоры на коже, а затем прослеживая выступающую венку, надавливая на неё и пару раз повторяя её путь туда и обратно; отпускаю, успокаивающе глажу по ногам, целую его бёдра и живот, давая несколько секунд на то, чтобы прийти в себя, завершая лёгким укусом под выступающей тазовой косточкой, и снова резко перемещаюсь выше, чтобы взять его в рот. Пусть почувствует ту же остроту, что и я — нет ничего, кроме этого прикосновения, а всё, что существует — это мягкая, горячая черта, которую провожу я.       Движение бёдер навстречу, в порыве не то избежать, не то продлить прикосновение, горло сводит судорогой, и он захлёбывается вдохом вместе со мной, выгибается, запрокидывает голову и стискивает пальцами простыни. Он всегда был до неприличия отзывчивым любовником, но то, как он реагирует сейчас, как извивается под моими руками и губами, не зная, куда себя деть, какие звуки он издаёт — мозги плавятся, и очередная мощная волна желания бьёт с оглушительной силой, почти лишая чувства реальности. Кажется, мне ещё никогда и ничего не хотелось так сильно, как его сейчас; он до невозможности великолепен, а раскрасневшийся от возбуждения и мелко вздрагивающий стал ещё соблазнительней. — Ты совершенно невозможный, — выдыхаю, наклоняясь, чтобы поцеловать его в бедро. — Потрясающий…       Мягко усмехаюсь, слушая неразборчивые ругательства и любуюсь его мучительно напряжённым телом, лениво обвожу языком головку, не отрывая взгляда от его лица. Скольжу по телу тяжёлым от желания взглядом, решая как доставить ему ещё больше удовольствия. Целую внутреннюю часть бедра, а затем, подумав, прихватываю зубами — не больно, но так, чтобы оставить след. От мысли, что кто-то ещё может увидеть эту метку, все внутренности сводит жгучим негодованием — ревностью — и я сильнее сжимаю зубы, отпуская с тихим стоном и широко проводя языком по яркому отпечатку. Видимо, собственничество из меня ничем не вытравишь.       Утыкаюсь лбом в его бедро, чтобы дать себе секундную передышку, пока он справляется с дыханием и перестаёт вздрагивать от нервных вдохов и выдохов, с трудом фокусируя взгляд, смотрит на меня с обжигающей нежностью, совсем не подходящей нашему занятию, протягивает руку и переплетает наши пальцы. Жест чересчур романтичный, на мой вкус, и в любой другой раз я скривился бы и попытался высвободиться, но сейчас это кажется естественным. С силой втянув носом воздух, стискиваю его руку, почти с отчаянием думая, насколько показательна моя реакция. Невероятно. Я запросто могу отсосать ему хоть перед всем Сейрейтеем и глазом не моргнуть, но стоило взять за руку, и я смущаюсь, как невинная школьница. Думать об этом невыносимо, я просто не могу удержать внутри все обрушившиеся на меня чувства, желания и знания. Эмоциональная насыщенность происходящего сбивает с толку и кружит голову. — Как только я увидел тебя, то понял, что нет ничего, чего бы я хотел больше. Я думал только о тебе, видел сны только о тебе, и мне не давало покоя то, что ты где-то есть, но не принадлежишь мне, — совершенно незаметно для самого себя я начал озвучивать мысли, уже давно плавающие в голове, не уверен, что отдаю себе отчёт о том, что говорю, но не могу заставить себя заткнуться. — Я хотел тебя, и я был готов на всё, чтобы заполучить тебя, — провожу приоткрытыми губами по головке и скольжу по ней языком, собирая выступившие вязкие капли. — Привязал тебя, потому что одна мысль о том, что тебя мог бы заполучить кто-то другой, сводила с ума. — Я знаю, — он сжимает мою руку, реагируя на каждое слово, а меня, кажется, вот-вот разорвёт на части. Словно я не смогу жить, если остановлюсь, словно за пределами этой комнаты закончится воздух, словно он — мой единственный проводник в этом мире, единственный, кто не позволяет мне умереть, и я не могу отойти от него ни на шаг, потому что малейшее расстояние отзовётся физической болью. И это чувство намного сильнее, чем наша обманчивая связь.       Сейчас бы остановиться, чуть понизить градус, но нет никаких сил сдерживаться. Я хочу дать ему всё. Всё, что только смогу.       Ласкаю его медленно и неторопливо — втягивая щёки, скользя языком и вырисовывая на тонкой коже узоры, постепенно двигаюсь вниз, и он всхлипывает, плотно закрывая глаза. — Сто… ст… — выгибается, врезавшись затылком в спинку кровати, мучительно сжимая зубами нижнюю губу, томно стонет, смазывая слова, забывая, что я и без них могу его слышать.       Пожалуйста, пожалуйста не останавливайся!       Пытаясь сдержать новый стон, он сжимает губы и в итоге дрожаще мычит, совершенно неспособный сдерживаться. Одной рукой вцепляется в мои волосы, другую я всё ещё держу в своей, чувствуя каждую его эмоцию, слыша каждую мысль.       Возможно, у меня разыгралось воображение, но в какой-то момент показалось, что я снова слышу те жуткие голоса внутри него, что он снова проваливается во тьму, а я не могу удержать — отсутствие привычной боли, вкуса крови и остроты ослабляет контроль — он отдаляется от меня. Холодной волной по позвоночнику пробегает страх. Страх потерять, не успев обрести. Уступить его же безумию. Не справиться с его демонами. И от понимания сердце мучительно сжимается в груди и надрывается бешеным темпом, никак не связанным с возбуждением. Я не могу больше этого допустить, позволить ему снова погрузиться во тьму, даже не дав шанса её заменить. Я хочу быть его якорем, единственной его реальностью, а не ещё одним зверем, грубой силой удерживающим на поверхности.       Он мечется по кровати, словно в агонии, тело трясёт — приходится придерживать за бёдра. Кусает в кровь губы, но этой маленькой боли явно недостаточно, резко поворачивает голову, ведомый мыслью, что, может быть, сможет вцепиться зубами в собственное плечо, но, конечно, не дотягивается. — Сделай, сделай это, сделай! Сделай прямо сейчас! — требует он, переходя на крик.       Знал бы он, как мне хочется укусить!       Прости, не в этот раз, Ичиго, сегодня я хочу удержать так.       Сжимаю крепче его руку, усердно работая языком, издавая очередной гортанный стон, привлекая к себе его внимание, пользуясь тем, что он должен чувствовать вибрацию от звука. Сглатываю…       Оргазм накрывает его, вышибая из лёгких последний воздух. Он выгибается дугой, кончая с совершенно невозможным звуком, от которого у меня всё плывет перед глазами.       Спустя секунду или две, или пять, он сипло выдыхает, обмякая, всё ещё сжимая мои волосы, совершенно мокрый, вздрагивающий в такт колотящемуся пульсу, неспособный контролировать выражение собственного лица, но определенно счастливый.       Так-то!       Я слизываю последние капли абсолютно собой довольный. — Иди ко мне…       Я послушно подвигаюсь выше и вытягиваюсь рядом, целуя его в щёку — ещё один невинный жест, от которого меня всего словно током прошибает, столько в нём… нового, личного — и смотрю, как он блаженно улыбается и прижимается ко мне. Расслабленное тело, словно скованное вялой негой — таким он мне особенно нравится. Обнимаю, ни на секунду не разрывая тактильного контакта, не переставая поглаживать, прикасаться.       Я тоже могу держать его. — Ты отсасывал мне, держа за руку? — перевернувшись, он наваливается на меня сверху, отчего и так скачущее дыхание снова сбивается. — Расскажешь кому-нибудь и ты — труп!       Он смеётся и наклоняется, чтобы поцеловать, настойчиво раскрывая губы языком и осторожно трётся бедром о мой стояк. Засранец!       Нестерпимо острое чувство: когда тебя хотят. — Я всегда хочу тебя, — подтверждаю его слова, а сам неожиданно понимаю — да сегодня просто ночь великих открытий и смущений — что, лёжа вот так рядом с разомлевшим и совершенно обмякшим Ичиго в моих руках, чувствую себя как никогда… умиротворённо? А ведь и правда — у нас даже не было секса, как такового, и всё же эмоций и чувств в этот процесс я вложил больше, чем во все свои прошлые разы вместе взятые. Ещё никогда доставлять удовольствие не было настолько приятно. Собственное возбуждение почти забылось; оно всё ещё ощущается, но не требует решительных действий — срочно поставить Куросаки на четвереньки и отыметь до звёзд в глазах, как раньше.       Ты становишься размазнёй, Джагерджак. А самое ужасное — что тебе это нравится.       От неожиданного поцелуя у меня вырывается удивлённый стон, но тут же охотно отвечаю, мгновенно перехватывая контроль и проникая языком в его рот. По позвоночнику бежит мелкая дрожь. Пьянят его поцелуи. Хочу их больше — украденных утром, сонных с пожеланием доброй ночи, со вкусом дорогого алкоголя, с горечью табака, разделенных на виду у всех и сокровенных, прибережённых для безопасного уединения в спальне или любом другом месте, вход в которое закрыт для всех…       Эх… Потом обязательно возьму себя в руки и перестану думать, как влюблённый подросток.       Но не сейчас.