Intimate feelings

      Нервирует. Чувствую, как впивается взглядом. До жути нервирует. Близко. Вплотную. Смотрит. Очень внимательно и напряжённо. Мышцы рефлекторно напрягаются раньше, чем открываю глаза — не ожидаю увидеть ничего хорошего. И… замираю, как под прицелом огромной пушки, которая вышибает мозги раньше, чем щёлкает затвор, быстрее, чем успеешь понять, что вот он — конец. На меня смотрят кроваво-красные глаза. Застывшие, словно у мертвеца, мерцающие кровавой тьмой и жаждой, силу которой я даже не в состоянии представить. Не могу двинуться, вдохнуть, закричать — парализован страхом.       Как он смог подобраться так близко, а я ничего не заметил?       Жуткое рычание разрезает тишину. Я чувствую ледяное дыхание на своей коже. Зверь скалит зубы. Холодный липкий от слюны язык проходится по моей скуле, обдаёт мерзкой вонью гнилой плоти, спускается на шею, острые клыки впиваются и легко распарывают кожу. Не чувствую боли — адреналин топит все ощущения, а жизнь утекает из тела вместе с хлынувшей из раны кровью…       Распахиваю глаза, хватаясь за место укуса в бесполезной попытке удержать стремительно покидающую тело энергию. Сердце тяжело долбится в грудную клетку, буксует, как ржавый мотор, словно вот-вот заглохнет. Под пальцами мокро — не кровь, а пот ледяной и липкий. Жарко. Озноб бьет, но невыносимо жарко, словно я в аду, а кровь внутри ледяная. Тело как деревянное, не могу пошевелиться, как саваном окутанный его зловещей аурой.       Проморгавшись и привыкнув к предрассветной дымке, стелящейся по комнате, сбрасываю остатки кошмара, но тяжесть не пропадает. Он цепляется за меня накрывает собой, словно пытается раздавить. Отталкиваю, трясу, пытаясь разбудить. Он поворачивает голову так, что мне становится видно лицо, и кошмар оживает. Он не спит. Точнее какая-то из многочисленных тварей, живущих внутри него. Глаза открыты, но это не его глаза. Зрачки расширены до предела, в них мерцает чернильная тьма, затягивая в свою бездну, словно губительная топь. — Куросаки! Очнись!       Трясу его за плечи, но он легко подавляет меня, энергия и сила утекают из тела быстрее, чем успеваю хоть что-то предпринять. Руки безвольно опускаются на простыни, он седлает меня, вдавливая в кровать, гладкий шёлк жалит кожу. Температура растёт и воздуха становится всё меньше. — Ичи…го…       Голос хрипит. Слабость такая, что вот-вот потеряю сознание. Следом подкатывает тошнота, и, кажется, я сейчас обделаюсь. Совершенно не чувствую тела и не контролирую реакции, вспыхнувшая паника отбирает последние силы, мешая трезво соображать. Я должен сопротивляться, дать отпор, я больше не беспомощный червь! Пантера молчит, не слышит или не слушает. Он даже не пытается укусить, просто давит чудовищной реяцу, одними лишь прикосновениями вытягивая из меня жизнь, словно материальная составляющая ему больше не нужна. Дыхание срывается, и я, словно утопающий, делаю короткие резкие вдохи, из последних сил стараясь заглянуть в голову чудовищу передо мной и достучаться до Куросаки, позвать, но не вижу ничего, кроме тёмного марева. Пульс замедляется. Время начинает течь чертовски медленно. Разум окончательно мутнеет и всё, что я ощущаю — его ровное глубокое дыхание на своей коже. — Химэ… О…рихимэ!       Не знаю, как вспомнинаю про девчонку, но если она сейчас не услышит мои сдавленные хрипы — мне конец.       Слух у девчонки оказывается хороший, а сама она — шустрая. Прибегает почти мгновенно и, увидев недвусмысленную картину — два обнажённых тела намертво сплетенных на кровати — с пылающим лицом застывает в проходе. Блять, если она будет тормозить, слово «намертво» станет ключевым в этой истории.       Химэ, помоги! — последний внятный импульс. Говорить уже не могу, как и держать глаза открытыми, но должна же она понять, что я зову на помощь, а не трахаться. Быстрее…       Сердце перестаёт биться, а воздух — поступать в лёгкие — полнейший коматоз. Я проваливаюсь в безбрежную обволакивающую со всех сторон тьму. Всё дальше. Всё глубже. Ничего нет вокруг. Молекулы темноты расчерчивают фантастическими схемами каждую клетку моего тела. Эти схемы беззвучно рассыпаются, и на смену им появляются другие. Материя застывает, подрагивая как ртуть, и лишь темнота продолжает совершать в пространстве свои бесконечные трансформации. Постепенно начинает казаться, будто я сижу, скорчившись, на дне глубокого колодца без малейшей надежды когда-либо выбраться. — … сан! Гриммджоу!       Тепло возвращается резко и растекается по венам вместе с мощным потоком энергии рэйки, молнией шарахнувшей в тело. — Что это, блять, было?! — хриплю, не узнавая свой голос.  — Живой. Слава богу, — облегчённо выдыхает Орихимэ, когда я открываю глаза. — У тебя сердце остановилось. — Да? Пизде-ец… — тяну я и пытаюсь приподняться на локтях, двигаться хочется нестерпимо, не потому что энергии много, просто это такой кайф снова чувствовать и управлять собственным телом. — Лежи, пусть энергия циркулирует.       Она давит ладошками мне на грудь, не позволяя встать. Решаю не сопротивляться и тяжёлым мешком валюсь обратно на кровать, расслабляясь, импульсы её энергетики, прямо сейчас проходящие сквозь меня — живительное блаженство. — Спасибо, — благодарю совершенно искренне и без малейшего над собой усилия, она меня с того света вытащила, в прямом смысле. — А где этот? — На кухне, пришлось выгнать, вы слишком резонируете, — отвечает она и наконец отпускает меня, — полежи ещё, я с тобой посижу, только… оденься.       Её лицо заливает краска смущения, я чуть привстаю, слежу за её взглядом и сам краснею едва ли не впервые в жизни. Нет, нет, меня совершенно не смущает, что сплю я голый и что во время всей этой возни простыня оказалась на полу, но вот то, что ещё ни одна женщина не видела моего дружка в таком мертвецком состоянии — это позор. И какого хера она туда пялится?! Сравнивает с куросакиным, что ли, или с улькиорриным? Спешно подбираю с пола простыню и прикрываю все стратегически важные места, от резких движений кружится голова и начинает тошнить. Чёрт, энергии рэйки мне определённо недостаточно.       Куросаки мнётся в проходе, скорее чувствую, чем вижу, температура в комнате слегка повышается, но сейчас довольно мягко, не давит, просто течёт в обычном режиме как всегда, когда мы близко. — Ты нормальный? — спрашиваю, поворачивая тяжёлую голову в его сторону, и с облегчением вижу тёплые карие глаза до краёв наполненные тревогой. — Угу, — кивает и пристыжённо опускает глаза в пол. — Нет, ты ненормальный. Ты меня чуть не угробил! Снова!       Переступает с ноги на ногу и неуверенно подходит ближе, двигаясь медленно и осторожно проверяя резонанс, вроде нормально, ни давления, ни резких всплесков, но я всё равно дёргаюсь, когда он присаживается на край кровати рядом с Орихимэ. Засада, знаю, что он не виноват и одну-то сущность под контролем держать сложно, а уж в его случае, но, чёрт возьми, это не сломанный нос, он мне сердце остановил!       Химэ переводит взгляд с него на меня и обратно. Ей неловко, она прекрасно чувствует его растерянность и тревогу, и мой… страх, то как отчаянно я пытаюсь с ним справиться, но ни черта не выходит. И это просто, мать вашу… Ужас! — прятаться за спину хрупкой девчонки пусть и не буквально. Возьми себя в руки, тряпка! — Химэ, может, завтрак сделаешь? — практически через силу прошу, на самом деле мне гораздо спокойнее, пока она сидит между мной и Куросаки, но не могу же я в самом деле прятаться под бабской юбкой.       Она внимательно смотрит мне в глаза, безмолвно спрашивая: уверен ли я в своём решении. Ну блять, ещё сопли мне подотри! Я сейчас ни в чём не уверен, это жуткое чувство бесконтрольного страха, которое, как мне казалось, я победил, вернулось и ударило с новой невероятной силой, но чёрта с два я буду пасовать! Она понимает, кивает и уходит на кухню. В конце концов это всего лишь несколько метров.       Молчу. Куросаки подсаживается чуть ближе. Я стараюсь не сбиться с дыхания и не жаться к спинке кровати — это всего лишь Ичиго, моя взрывная ягодка. Смертоягодка. Блять! — Хочешь?.. — протягивает было запястье. — Нет! — голос звучит слишком истерично, и он с ещё большей тревогой одёргивает руку.       Ну ёпт! Он всего лишь хочет помочь, как мы всегда делаем, энергия рэйки не даёт силы, а вот его даст и много, и ещё вчера я ей не брезговал, а сейчас кажется, сделаю один глоток, и Тьма снова поглотит меня. — Нет, я… просто, — мямлю — сам в полнейшем замешательстве. Вот бы сейчас вернуть жажду, смывающую все ненужные эмоции — никакого страха, никаких сомнений, только всепоглощающая нужда. — У нас проблема, да? — спрашивает снова, утыкаясь взглядом в пол. — Да, — соглашаюсь я. — У нас проблема.       Химэ зовет завтракать. Учитывая, что полчаса назад она в прямом смысле вытащила меня с того света, я даже ем эту бурду. А вот Куросаки сегодня что-то не спешит расхваливать хозяйку, молчит и бездумно баландает ложкой в тарелке, наверное, когда утро начинается с убийства любовника, кусок в горло не лезет.       Может, если я своей кровушкой залью вкуснее станет, м?       Он взбрыкивает, ложка звякает об стол, впивается в меня взглядом.       Ты даже не пытался защититься!       Как-то не ожидал, что ты попытаешься убить меня во сне!       Не я! Я даже не помню!       Слабое утешение.       Ну хочешь я в кружку сцежу?       Ага, и вздрочни туда ещё! Для улучшения вкуса!       Ты невыносим!       Он закатывает глаза и отворачивается. Нет, нормально? Он меня чуть не угробил, и он же ещё возмущается! Я упрямо продолжаю давиться отвратной кашей. В комнате воцаряется глухая, свинцовая тишина, точно на поле боя после смертельной резни. В попытке хоть как-то разрядить обстановку Орихимэ начинает убирать со стола, всё равно никто из нас не ест, однако напряжение лишь увеличивается, потому что теперь ни его ни меня ничто не отвлекает от немой холодной вражды.       Спасает трель телефона. На ковёр к начальству. Срочно! Служебная машина уже у входа. Что ж, ожидаемо — вчера, едва сдав Рукию в руки Абараи, я по-тихому смылся, пока не начали задавать ненужных вопросов, думал, до утра придумаю отговорку, в итоге вопросов стало только больше. Не знаю, что с пантерой, но защищаться она даже не пытается ни в материальном мире, ни в ментальном. Меньше чем за сутки я чуть было дважды не отбросил коньки и подверг опасности окружающих. С этим определённо нужно разобраться.

***

      Нас встречает Шихоин и гениальное трио. Йоруичи строго поджимает губы и едва сдерживается — злая-а. Моро, Менгеле и Франкенштейн с одинаково ехидными рожами взирают на нас с толикой досады и любопытства, так с высокой горы окидывают взглядом долину, пострадавшую от наводнения.       Мы с Куросаки молчим. Минута. Две. — Джагерджак, — наконец прерывает могильную тишину Шихоин, — объясни мне, что вчера произошло?! — спрашивает, но по холодному тону и суровому взгляду я понимаю — она уже знает. — А что, Кучики отчёт в трёх томах ещё не предоставила? — Предоставила, — совершенно игнорирует мой сарказм, а тон становится совсем ледяным, — из чего я делаю вывод, что ты недееспособен как оперативник СТУПР и умалчиваешь об этом! — Недее… — дёргается Куросаки, снова бросая на меня обеспокоенный взгляд. Знал бы он, как каждый из них меня убивает.       Я молчу, отпираться бессмысленно. Не смотрю на него, уж лучше на глумливую ухмылку Заэля. Из всего трио он больше всех меня бесит — обосновался здесь как дома — кабинет ему выделили, надзор сняли, Шихоин ему благоволит, Кискэ уважает, словно он всегда был полноправным членом Сейрейтея, а ведь не так давно был врагом. Я здесь гораздо дольше, но всегда получаю лишь тычки и угрозы, очевидно, из нас двоих он умеет играть в команде гораздо лучше. — Угу, — сама себе кивает Шихоин, — видимо, Куросаки тоже не в курсе. — Качаю головой — нет, не в курсе. — Его жизнь для тебя тоже ничего не значит? Ах да, вас же больше ничего не связывает. — Эти слова бьют не хуже стрелы между глаз. — Сдохнуть хочешь?! Так это мы махом организуем! Не подвергая опасности других людей, твоих коллег и напарника! Ты хоть понимаешь, к чему могло привести твоё долбанное упрямство?! Повезло, что все живы! — отчитывает, как мальчишку, а мне по-прежнему нечего ответить. Она права. Рукия могла не отреагировать, и тогда я был бы трупом, у неё могло не хватить сил остановить стрелу и тогда — трупы мы оба. На её месте мог быть Ичиго.       Куросаки мечется взглядом от неё ко мне, ищет в моих глазах опровержение, но как ни старайся его там нет. — Но я же чувствую её! — сам пытается опровергнуть. — И спектр. И кровь и… Она жива — я знаю!.. — уверенно говорит, пытаясь убедить себя и всех присутствующих, и я наслаждаюсь этим недолгим моментом, пока он не замолкает, осознавая ситуацию. А потом спохватывается: — Ты ведь не знал, да? Ты ведь сам не знал? — спрашивает с надеждой, до последнего готовый верить в меня, а мне становится как никогда погано от того, что снова не оправдал его ожиданий, обманул и подверг нас обоих опасности из-за своей гордыни.       Молча наблюдаю, как его грудная клетка медленно вздымается, затем опадает, взгляд становится растерянным, как он поджимает губы, и надежда в его глазах тает. Её сменяет злость, но больше всего в его взгляде разочарования, а мне, блять, остоебало видеть его каждый раз, как я что-нибудь не то скажу или сделаю. Что-то сам он не спешит никому рассказывать, как меня сегодня практически убил. Я знаю, что не должен его за это винить. Я и не виню. Или нет, все-таки виню. А вообще больше всего мне сейчас хочется закурить и свалить отсюда, хлопнув дверью, и никому ничего не объяснять. Хотя объяснять здесь совершенно нечего — я снова облажался. — Ты… — у него нет слов, настолько я его заебал.       Мне было бы легче, наверное, если бы он наорал на меня, налетел с кулаками, я надеялся на это, с этим я могу справиться, но вместо этого он закрывается. В мгновение ока мы оказываемся словно на разных континентах, хотя по-прежнему находимся в одной комнате. Он так разочарован, что даже не пытается разбираться — просто отворачивается. А на меня накатывает острая потребность отрешиться от происходящего или, наоборот, вывернуться наизнанку, выплеснуть на него всю дрянь, кипящую внутри, чтобы хоть как-то себя защитить и сохранить остатки собственного достоинства. Чтобы он понял, каково это — когда всякая хрень лезет из тебя наружу, а ты никак не можешь её удержать, потому что иначе просто перестанешь быть собой. Чтобы понял, каково это — ждать, поможет ли тебе человек, которого ты больше всего хочешь видеть рядом, и от которого принять помощь труднее всего. Но он ведь всё это и так знает, верно?       Нет больше жажды, которая неизбежно привела бы его назад ко мне, заставила бы принять и примириться абсолютно со всем моим дерьмом. Теперь он решает сам, и он решил. Отгородился от меня так легко.       А чего ты ждал Гриммджоу, не поэтому ли всегда так отчаянно цеплялся за вашу связь? Стоило ей исчезнуть, и вот результат — ты немедленно разочаровал его. Никакая сила больше не заставит его оставаться рядом и бесконечно терпеть твои выходки. Все его чувства — пшик! Обман! Кровавое наваждение!       Настроения совершенно не прибавляют вдохновенные разглагольствования великолепного трио, наперебой задвигающего гениальные гипотезы, мне совершенно без разницы, кто из них первый додумался до сути, лучше бы придумали как всё исправить. А пока, господа, мы наблюдаем уникальный феномен — слияние.       Пантера должна была умереть, я должен был умереть, но чёртов пацан как обычно совершил невозможное: Вейл поглотил пантеру, саламандра поглотила Вейла, и всё это теперь живёт внутри Ичиго. Мы возобновили связь, когда снова обменялись кровью, но это больше не инициация — нечто иное, чего раньше никто никогда не наблюдал. Голова кругом — между нами осталась связь, но исчезла жажда, потому что моя сущность мне больше не принадлежит. Я чувствую её — силу — она струится по венам и мерцает на кончиках пальцев, её даже больше чем раньше, но я, чёрт возьми, не могу её использовать. А Куросаки — в нём теперь столько сущностей — свихнуться можно, каждая тянет в свою сторону, неудивительно, что он периодически с катушек слетает. И это… полный пиздец!       К довершению ко всем хорошим новостям и приятным событиям сегодняшнего утра прибавляется ещё одна сущая мелочь — меня увольняют, конечно, кому нужен сотрудник которому нельзя доверять, не то чтобы она раньше это делала, но… Честно сказать, я удивлён, что Шихоин вообще столько времени терпела мои выходки. А теперь, когда как оперативник СТУПР я больше ничего не стою, как ограничитель для разрушителя тоже, она наконец с чистой совестью может дать мне пинка под зад, милостливо согласившись оказывать помощь, если понадобится, как любому зарегистрированному вампиру. Спасибо, блять, большое!       Выйдя на улицу, я наконец закуриваю, но легче ни черта не становится. Я зол, но не так как это обычно бывает. Я хочу злиться на Сейрейтей, на Шихоин, на Куросаки, но как ни стараюсь, получается только на себя, и это злит ещё сильнее. Я подвёл их. И я… не хочу… уходить. Нет серьёзно, скажи мне кто ещё пару часов назад, что буду переживать из-за этого, я придурка на смех поднял бы, но сейчас я действительно… Внезапно я понял, что привык или даже пристрастился к нравоучениям Шихоин, бесконечным ночным дежурствам, болтовне Ренджи, упрёкам Рукии, кулакам Кенпачи и даже ухмылочкам Кискэ. Мне будет этого не хватать. Уже, блять, не хватает. Хах… что бы я не говорил, на самом деле мне было здесь не так уж и плохо. Хорошо было. Рядом с ними я впервые чувствовал себя на своём месте. И в очередной раз проебал то немногое, что делало мою жизнь значимой.       Давлю окурок в кулаке, что, похоже, уже входит в привычку, пока он не рассыпается в труху, в надежде, что вспышка боли отвлечёт меня, но это не помогает, легкие жжёт дымом, и когда в них проникает кислород, становится только хуже. В глаза будто что-то попало. Твердое и колючее, залетело неизвестно откуда, просочилось в голову и там распухло. Так, что уже не вытащить. Поздно, дружище. Спохватись ты чуть раньше — может, и вытащил бы. Но теперь — увы. Принимай соболезнования. Теперь только они и остались. Ни силы, ни работы, ни любовника, ни… друзей.       Солнце в зените. Слепит, но упорно смотрю на огромный жёлтый диск в небе — больно глазам и слёзы текут. Из-за солнца.       Со стороны шоссе раздаётся долгий визг тормозов — будто кто-то пронзительно вопит. Моё солнце гаснет.