Intimate feelings

      Раз, два, три, четыре — здесь четыре стены. Пять, шесть — потолок и пол. Клетка. Стерильная, холодная и чересчур ярко освещённая… Всё белое. Белое! Белое даже страшнее тьмы. Во тьме нет ни пространства, ни времени, а в белом есть, но ты перестаешь их ощущать, и единственная мысль, пульсирующая в голове, даже не выбраться, нет, это желание теряется очень быстро и тает как облако, единственная мысль — это исчезнуть, раствориться, слиться со стенами, только бы белое безумие закончилось, а до этого остаётся только кидаться на мягкие стены и изнывать от невозможности размозжить о них голову.       Раз, два, три, четыре… Вертится, вертится ослепительная карусель, со всех сторон одинаковая, крутится всё быстрее и быстрее и нет зазора, нет выхода, нет даже маленькой трещинки — белое. Поглощает, поглощает целиком, пробирается в голову и там тоже теперь всё белое, одинаковое, пустое. Раз, два, три, четыре… Исчезнуть, исчезнуть бы…       Пять, шесть… Руки скованы, связаны, зафиксированы за спиной, так крепко, так плотно — предплечья сводит и не вырваться, не выбраться. Раз, два, три, четыре… по кругу, по кругу, в квадрате, я в квадрате, но всё равно по кругу, снова, снова. Одно и то же, одно и то же! Раз, два… Выпустите! Я не хочу, не хочу! Нет сил, нет больше сил… Раз, два, три, четыре… пять, шесть… Не двигаюсь, но вокруг всё кружится, комната кружится. Зажмуриться — во тьму, спрятаться за воспалёнными веками, за темнотой, а всё равно… Раз…       Кап. Кап-кап. Холодное. Капает сверху. С потолка. Кап. Кап-кап. Вот уже и на пол. На белоснежный пол. Расплывается, впитывается. Так ярко, в ослепительно белом так ярко. Красное. Кап. Кап-кап. Ещё. Скапливается под ногами, капает на лицо. Кап-кап-кап! Много, много красного. Так ещё хуже. Ещё хуже! Капает и капает, пачкает. Течёт с потолка, словно вода, только вязкая, густая, красная. Заменяет белое, перекрашивает, топит, уничтожает. Много, слишком много. И не выбраться. Не выбраться! Раз, два, три, четыре. Пять и шесть больше нет. Белого, с каждой секундой меньше и только кап-кап-кап, кап-кап… Два, три…       Пузыри тоже красные булькают, хлоп — лопаются, хлоп-хлоп! И больше ничего нет, ни белого, ни чёрного. Абсолютная мгла, коварная, как океанская бездна. Хлоп-хлоп…       Померещилось?.. Померещилось!       Я только что убил троих человек! А вдруг и это неправда?.. Что из того, что я видел и слышал сегодня, на самом деле произошло? Что из безумия этого дня — моего безумия — реально?       В моих руках по-прежнему старый дробовик, одежда в крови и насквозь провоняла мертвечиной. Кровью и ошметками плоти залит весь пол — кедов своих не вижу. Под ногами липко хлюпает, а запах настолько омерзительный, что вонь подъезда теперь кажется мне благоуханием розового сада. Прочь отсюда: из тёмной, загаженной, мёртвой дыры.       Пальцы нащупывают дверную ручку. Замираю на секунду, прислушиваясь. Там никого нет, подъезд всё тот же: пустой, гулкий и безжизненный. Старая лампочка потрескивает над головой. На противоположной стене видна моя тень. Из-за неровно падающего света кажется слишком большой, а движения — замедленными. Она густая и тёмная, не похожая на отражение. Нечто живое, не на стене, а в стене, словно её часть выпуклая и отделившаяся. Движется. Растёт. В то время как сам я не шевельнул и пальцем. Это больше не моя тень. Она затаилась и ждёт. Лицо с пустыми отверстиями глазниц и бешеной, приклеенной улыбкой, растяжкой от уха до уха.       Дробовик в руках вдруг становится таким тяжелым, что я сомневаюсь, что смогу поднять его и прицелиться.       «Не позволяй ему выбраться, — шепчет мне на ухо голос Иноуэ. Я чувствую, как её тело, прижимаясь ко мне, судорожно дёргается. — Делай что угодно, только останови его. Ты понимаешь, что он сделает, если прорвется сюда? Ты понимаешь, что будет с нами?»       Тень растёт. Вязкая, как желе из чернил. Такая глубокая, что кажется дотронься — засосет и утянет в бездну. Длинные руки расползаются по всей стене, пальцы, похожие на корявые ветки старого иссохшего дерева, царапают облупившуюся побелку, издавая мерзкий и пронзительный скрежет. Вот-вот дотянутся до нас. Я неосознанно отступаю на шаг, чувствуя, как Иноуэ крепче прижимается к моей спине.       «Стреляй в него, — руки её холодные как лёд, а голос хриплый. — Стреляй в него! Не дай ему покинуть стену!»       Громкое рычание раздаётся над головой, разносится в затхлом воздухе умноженное гулким эхом подъезда. Тень растёт, становясь объёмной, а может, это зрение моё сбоит. Подстегнутый страшным звуком и зрелищем я вскидываю дробовик и нажимаю на курок. Бах! Оглушительным грохотом закладывает уши. Пуля намертво застревает в штукатурке — тень исчезает, но тут же появляется снова, чуть сдвинувшись по стене. Всё начинается заново.       «Беги!»       Подволакивая раненую ногу, с трудом спускаюсь на один пролёт, пытаясь не упасть, хватаюсь за погнувшиеся перила, промахиваюсь и чуть ли не кубарем скатываюсь со ступенек, приземляясь на отбитые колени. На полу прямо передо мной тотчас вспучивается какая-то тестоподобная чёрная масса, я тут же вскакиваю, забыв о боли, и хромаю дальше. Краем глаза успеваю увидеть полужидкую руку и расплавленное, стекающее вниз лицо с безумным оскалом.       Не знаю, сколько ещё смогу продолжать движение, ноги заплетаются и отказываются работать, да ещё тяжёлый дробовик тянет к земле. В голове полный хаос. Упасть бы и остаться так, закрыть глаза и лежать, просто ожидая, когда этот безумный кошмар закончится, или пока весь этот проклятый дом не сгинет в аду вместе со мной, но, похоже, такой радости мне не дождаться.       За спиной раздаётся скрип и скрежет, точно что-то большое и металлическое пытается пролезть в узкий проход. Обернувшись, я вижу перед собой гостеприимно распахнувшиеся двери лифта, тускло освещенного покрытой сажей лампой. Возблагодарив небеса, ныряю внутрь спасительной кабины, двери хищно захлопываются, едва не прищемив мне ногу. И с чего я решил, что это спасение?       Вместо панели с кнопками только чёрная с бахромой вырванных с мясом проводов прямоугольная дыра. В отчаянии луплю кулаком по закрывшимся створкам, кабина резко дёргается и начинает движение. Судя по ощущениям, вниз. Радоваться бы, но меня не покидает чувство, что это очередной подвох, ведь если лифт обесточен, как же он вдруг заработал. Думать об этом, пожалуй, поздно, с натугой и скрежетом лифт продолжает свой бесконечно медленный спуск. Очень хочется присесть, но пол хлюпает под ногами чем-то зелёным и вязким, и мне совершенно не хочется знать, что это.       То ли этажей в доме вдруг стало больше, то ли из-за частых встреч моего затылка с полом мозг тормозит, будто под дозой убойных наркотиков. В ушах шумят радиопомехи, но прислушавшись, я понимаю, что не в ушах. В кабине. Может, где-то здесь есть динамик, но на покрытых копотью стенках ничего толком не разглядеть. — Я знаю, где ты, — голос, раздавшийся из динамика, словно весь состоит из помех и скрипа, звучит, как говорящая игрушка, в которой вот-вот сядут батарейки. — Не пытайся сбежать. Нельзя. Ты на своем месте. Ты наш-ш-ш. — Кто ты?! На каком месте?! — истерика, однажды начавшись, и не думает прекращаться. Видимо, какая-то часть моего сознания всё ещё верит в то, что у этого кошмарного сна есть конец. — Но его нет, — читая мои мысли, отвечает жуткий голос. Ты останешься с нами. Здесь тебе самое место, — слова звучат, как шум в вентиляции, как гудящие трубы, как искрящая проводка. — Чёрта с два! — надрываюсь я, стараясь заглушить противный голосок сомнения, который вторит скрипу из панели: «Здесь тебе самое место!» — Посмотри на себя. На свои руки. Они в крови, а в них… — голос плывет, шумит и булькает.       В моих руках дробовик, из которого я убил троих человек. Ладони до сих пор пахнут кровью и спермой. Это всё сделал я. — Чего вам от меня надо?! — Вздохни спокойно и оставайся. Мы станем для тебя уютным домом. Места хватит всем. Найди свою нежно разлагающуюся постель, в которую можно прилечь… — шипит нечто пробитым котлом. — Что ты такое?! — воплю я в отчаянии, и мне отвечает сам лифт: треском лампы, скрежетом дверей, стуком снаружи и шуршанием невидимого динамика: «Т… Т… ам.»       Лифт наконец останавливается, едва открываются двери, я выбегаю, затыкая уши, лишь бы не слышать этого дьявольского скрежета-шёпота, не разбирать, что за «Т… Т… ам.»        Света снаружи нет. Сыро и пахнет затхлостью, словно я оказался под землёй. Немного привыкнув к темноте, глаза с трудом различают ветхую лестницу вниз. Я уже под землёй, что может быть ещё ниже? Могила или сразу ад? Осторожно ощупывая ногами ступени, спускаюсь, идти тут попросту больше некуда, а возвращаться в лифт я не намерен, кроме того, как только двери закрылись, он снова умер, словно никогда и не работал. В кромешной темноте упираюсь руками в решетчатую дверь в конце лестницы. С противным скрипом она отворяется от лёгкого толчка. Перехватив покрепче дробовик, я спускаю ногу с последней ступеньки и вдруг оказываюсь на пустой, тускло освещённой бетонной платформе. Подземка?       На мгновение увиденное в доме кажется страшным сном, как если бы я задремал в метро в ожидании электрички и проспал до закрытия. На секунду звенящее напряжение отпускает, из груди рвётся вздох облегчения, но пальцы сжимающие холодную рукоять дробовика быстро убеждают в обратном — всё предельно реально. Или нереально абсолютно всё.       Каждый шаг гулким эхом раздаётся на пустой полутёмной платформе. Место кажется смутно знакомым, но, хоть убейте, не могу вспомнить, что это за станция, а указателей нет. Эскалатор не работает, да и сомневаюсь я, что он приведёт меня к гостеприимно распахнутой двери в нормальный мир, уж скорее, идти нужно вглубь, спускаться на следующий круг ада, быть может, там откопаю хозяина этой фантасмагории и уж тогда ничто его не спасёт — размозжу череп голыми руками.       «Здесь тебе самое место!»       Вздрогнув от этой мысли и воспоминая, каким голосом — уверенным и жутким — она была сказана, отгоняю её подальше. Сейчас думать надо не об этом. Я понятия не имею куда идти: наверх по мёртвому эскалатору — в голове сразу всплывает лестница уткнувшаяся в стену — или вниз в тоннель. Его освещают лишь сигнальные огни на входе, а дальше непроглядная темень, где-то вдали гудит локомотив. Под ногами ощущается пока ещё лёгкая вибрация от приближающегося поезда. Подхожу к краю платформы и напряженно смотрю вниз. Даже во мраке рельсы блестят холодной острой сталью. Если спрыгнуть, то рано или поздно многотонная машина разорвёт меня так быстро, что и пикнуть не успею — практически мгновенная безболезненная смерть. А я так устал.       «Сделай это», — раздаётся над ухом приятный хриплый голос. Голос, который я безумно люблю, всё моё тело моментально расслабляется, отпускает нервозность и страх. Сердце заходится от радости и облегчения. Всё-таки сон. Уже хочу было привычно откинуть голову ему на плечо, как он хватает меня под локти, больно впиваясь пальцами в кожу и подталкивает к краю.       «Давай! Чего ты ждёшь?!» — из приятного голос превращается в ледяной и ядовитый, злой выкрик заглушает даже нарастающий грохот поезда.       Дробовик выскальзывает из рук прямо на рельсы. Стоит большого труда устоять на ногах и не навернуться следом — вдруг отчаянно захотелось жить.       Поезд проносится мимо и так близко, что, кажется, я едва не проезжаюсь носом по раскалённому металлу состава. Отшатываюсь и неуклюже плюхаюсь на задницу, оборачиваюсь, но за спиной, конечно, никого нет, только пустая мрачная платформа. Смахнув со лба выступившие крупные капли холодного пота, успокаиваю заполошно колотящееся сердце и сбившееся дыхание.       Боже, я схожу с ума. Это бред. Это всё кошмарный извращённый бред!       Посидев минут пять тупо созерцая мазню граффити на стене, решаю, что нужно достать дробовик, пока не нагрянул очередной поезд.       Приготовившись к боли, как можно аккуратнее спрыгиваю на рельсы. В голове сразу мутится. О да-а! Боль поистине адская. Нога распухла и пульсирует, словно при каждом шаге по ней ударяют здоровенным молотом. Подбираю дробовик, он упал в канал между рельсами и поезд его не повредил. Два патрона. Всего два чёртовых патрона! Третий остался в стене, когда я выстрелил в тень. В тень! Словно её можно было убить или хотя бы ранить. Идиот. Но Иноуэ сказала… ну да, Иноуэ. Она привиделась тебе, Ичиго! Точно так же, как и Гриммджоу. Их здесь нет! Очнись?! Ты спятил. Сбрендил, поехал крышей в этой проклятой дыре! Чёрт! Никто тебе не поможет. Ты один.       Несколько секунд передышки не помешает, пока не пройдёт слепящая глаза боль. Впереди — тоннель. В свете тусклых огней платформы почти ничего не видно, но одно ясно точно — кроме меня здесь больше никого нет. Кругом абсолютная тишина. Не просто тишина слишком большого пространства со слишком малым количеством людей, а неприятно-тяжелое, давящее безмолвие, разбухающее от предчувствия смерти. Кажется, что её миазмы, будто вирусы болезни, от которой некуда скрыться — заполнили воздух.       Слабая вибрация вновь проходится под ногами, мёртвая тишина нарушается грохотом очередного состава — так передышка закончена! Только собираюсь подтянуться и снова запрыгнуть на платформу, но она… Она стала вдруг непомерно высокой и это не в метафорическом смысле, мол, я устал, расслабился, нет, передо мной стена высотой метра четыре, так что будь даже моя нога абсолютно здорова, всё равно не допрыгнуть, не забраться по гладкой поверхности, не дотянуться до верха даже кончиками пальцев. Но я точно прыгал не с четырёхметровой высоты, там и двух не было, а сейчас выросла чёртова скала!       Что за нахуй, блять?! Других слов у меня нет. Сил моих больше нет!       За спиной всё ближе грохочет поезд. Мать-перемать! Я бросаюсь в противоположную сторону, ну бросаюсь, бегу — это очень громкие слова, скорее, плетусь как хромой обдолбанный зомбак с тяжёлым ружьём наперевес. И дураку ясно, что далеко мне не убежать, и если вот прямо сейчас не случится грёбаное чудо, ну например, здесь появится человек-паук или люк в полу, на худой конец, то через пару минут меня раскатает по рельсам как букашку.       Это неправда. Это не может быть правдой! Неожиданно я понимаю, где я. Подземка. Пустая подземка с лабиринтом и поездом, что появляется из ниоткуда, стоит только ступить на рельсы. Я уже был здесь, но как смог оказаться снова, ведь Гриммджоу не было рядом со мной? Или… Чёрт, я не знаю, что было в реальности, более того я больше не отличаю реальность от вымысла, но эта подземка точно принадлежит Гриммджоу.       Поезд!       Так думай, голова! Как он спасался от поезда? Как?! Убегал. Он всегда убегал, пока не перестал бояться. Поезд это лишь физическое обличие страхов, которые вышибают из тебя дух. Буквально. Возможно ли, что это сработает и со мной, потому что убежать я не смогу.       Вдох-Выдох. Успокойся, Ичиго. Тебе не страшно. Не должно быть страшно.       Я не боюсь. Не боюсь! Это всё нереально.       Сердце колотится в горле, как большой тёплый молоток. Жёлтый свет всё ближе — слепящие прожекторы состава смотрят на меня, словно огромные светящиеся глаза.       Не двигаюсь. С минуты на минуту меня либо раскатает в лепёшку, либо этот кошмар закончится. Адреналин зашкаливает, волосы на затылке встают дыбом, ладони холодеют. Страшно. Ужасно страшно. Хочется рвануть с места и попытаться сбежать, хотя и знаю, что это бесполезно.       Три. Два…       В последние секунды мне почему-то представляется вовсе не поезд, с огромной скоростью надвигающийся на меня, а нечто… иное. Большое, глухо рычащее, но столь же быстрое. В темноте тоннеля — она почти непроглядная — но я отчётливо вижу нечто с длинной, в складках, мордой. Из чёрных разрезов на ней капает зелёная жижа. Громадные лапы заканчиваются когтями, острыми как бритва.       Оно смотрит. Внимательно. Пристально. Смотрит своими белыми желеподобными глазами, а потом его зелено-чёрные губы растягиваются в мёртвенной улыбке, обнажая громадные клыки…       Я сошёл с ума. Господи, пусть я сойду с ума!       На секунду я закрываю глаза, просто не веря им. Кошмар продолжается, только теперь к нему примешивается ирреальность сна, в котором ты можешь двигаться лишь невероятно медленно, независимо от того, как быстро ты пытаешься бежать… и в этих снах ты всегда слышишь или чувствуешь, как что-то настигает тебя. На мгновение мне кажется, что, возможно, эта реальность и есть кошмарный сон. Возможно, я проснусь в своей кровати, весь в поту, или на диване в гостиной рядом с Иноуэ, а может, связанным в белой комнате психиатрической лечебницы, но… в безопасности.       Один…       Ка-бух, ка-бах. Ка-бух, ка-бах. Ка-бух, ка-бах.       Удары сердца звучат не только в груди, но и в ушах, и в запястьях. Напряжённый, надсадный звук. Если представить сердце в виде большого манометра, то стрелка на нём опасно пересекла красную зону и зашкаливает.       Первое из ощущений это невыносимая вонь. От неё сразу же кружится голова и перехватывает дыхание. Открыв глаза, я снова оказываюсь в комнате. Словно никогда и не был в подземке, словно она привиделась мне, как отблеск чего-то знакомого, близкого, чего-то реального, того, что я понимаю, знаю законы и правила, но стоило мне подумать, что я на полпути к выходу, как всё снова оборвалось.       Юдзё стоит на коленях и смотрит на меня пустыми остекленевшими глазами. В её груди огромная сквозная дыра, такая, что сквозь неё видна часть комнаты, что находится позади. Кровь капает на пол — кап, кап-кап. Кап-кап-кап. Отсчитывает время, словно метроном.       Нет, не может быть! Этого не может быть! Я же выбрался отсюда, я выбрался! Злые слёзы жгут мне глаза, я готов орать и биться головой об стену, но картинка не меняется.       В дальнем углу копошится тело, точнее, верхняя его половина с головой в решётке. Тяжело волоча измочаленные окровавленные обрубки за собой, оно ползает и непослушными, негнущимися пальцами собирает ошметки собственной плоти с пола, пытаясь пристроить их обратно, восстановить всё как было до того, как я разнёс худое скрюченное тельце на куски. В его тяжёлом дыхании слышится бульканье, как у ныряльщика с барахлящим редукционным клапаном, и сквозь эти мерзкие помехи: «Верни мне ноги. Верни мои ноги!»       Не в силах больше смотреть на эту мерзость, я бросаюсь к выходу, но в проходе оживает третье тело. Обгоревший мужик стоит, перегородив собой выход. Кожа на его лбу расползлась в стороны из-за дыры в черепе, окруженной осколками кости, покрытыми пленкой желтоватой слизи. От носа остался только хрящ над двумя красными, пламенеющими дырами. Один глаз блестит злобной синевой. Глазницу второго заполняет губчатая черно-коричневая масса. Нижняя губа разорвана, верхняя отсутствует совсем, и только тлеющий окурок неизменно дымится, роняя шипящий на крови пепел. Взгляд синего, блестящего глаза ни на мгновение не отрывается от моего лица. — Куда же ты? Отсюда нельзя выбраться. Не уходи. Тебе понравится здесь с нами. Здесь ты на своём месте. Ты наш-ш-ш… — Как насчёт отсосать? — Аааа-ууу-аа! — словно поддакивает ему Юдзё.       В этот момент сам чёрт дёргает меня перевести на неё взгляд. Она ухмыляется, довольная вниманием. Размыкает алые губы, широко раскрывает рот и вываливает язык — длиной не меньше метра он раскатывается, как пожарный шланг. Его конец, тяжелый, как наконечник стрелы, падает на пол, капая липкой желтоватой пеной. Меня передёргивает.       С меня хватит! Я должен выйти. Я хочу выйти!       Онемевшие руки всё ещё сжимают дробовик. Как и в первый раз, даже не успевая подумать толком, жму на курок, хотя уже не верю в эффективность оружия. На этот раз не отвлекаюсь ни на Юдзё, ни на безногого — палю только в тело, закрывающее мне выход. Оно отлетает в сторону, заново покрыв пол и стены брызгами тёмной крови.       Не мешкая, не оглядываясь, не задерживая взгляд на стенах ни на секунду, неимоверным усилием выталкиваю себя из квартиры, и скатываюсь по ступенькам вниз. Лифт гостеприимно распахивает передо мной двери.       Ну уж нет, не в этот раз!       Спускаюсь ещё на этаж ниже, стараясь не замечать боли в ноге. Всё повторяется, словно отсюда действительно нет выхода. Я не намерен с этим мириться. Не сдохну здесь! Я найду чёртов выход чего бы мне это не стоило! Неожиданно меня посещает безумная идея: если я вернулся в комнату, если трупы вернулись к жизни, словно мы все вернулись во времени, так может, и патроны… Может, я не потратил один, когда выстрелил в тень, и их по-прежнему три. Не-е-ет, в этот раз я не стрелял в Юдзё и безногого, а значит, их должно быть пять. Ведь должно быть?! Эта радостная догадка вливает в меня небольшую дозу оптимизма. Не всё потеряно, да, я не могу убить местных тварей, но по крайней мере могу замедлить. Не буду заходить в квартиры, не буду пялиться на стены, пока из них выползает невесть что, буду осторожно продвигаться вперёд, экономить боеприпасы и искать выход. У этого места должны быть правила.       Заглядываю в магазин.       Остался один патрон.