Intimate feelings

— Может быть, твоя кровь поможет? — спрашивает, глядя как ещё несколько алых капель падают на столешницу.       Она обрабатывает антисептиком порезы и бинтует руку, а я смотрю в сгущающиеся сумерки за окном. Беззвездное, стремительно темнеющее небо сейчас похоже на его спектр — серебра совсем не видно, а фиолетовый густой вибрирует и мерцает, как призрачные стены куба. — Крови ему уже достаточно. — Он же очнётся, правда? — спрашивает низко опустив глаза, прячется за рыжей чёлкой. Не хочет слышать ответ? Винит себя? Я тоже хотел бы обвинить во всём тебя или кого-нибудь… Если бы я мог.       Я не могу ответить, даже если бы хотел. Ни черта я не знаю! Если инициация не редкость, то слияние — теория и я понятия не имею, как оно работает. Сильный поглощает слабого — это закон, но я всё ещё жив, а Куросаки… Чужие мысли, чужие эмоции, чужие желания — сколько времени нужно, чтобы научиться их контролировать, если это вообще возможно. Кровь рэйки вырубила его сознание, но сколько это продлится? Что будет, когда он придёт в себя? Жажда Вейла свела его с ума, а Куросаки — кем он будет? Ни рэйки, ни я больше не в силах сдерживать его. Тьму внутри него. Она разрослась и достигла предела. Я чувствую, как она растекается по венам, пожирает разум, острая чёрная поглощает клетку за клеткой.       Сжимаю кулак, не болит и повязка не мешает, лишь немного покалывает пальцы. Девчонка закрывает аптечку. Бросаю взгляд на порванный окровавленный рукав её платья: — Переоденься, — и оставляю её вопрос без ответа, я и сам не хочу знать.       Не протестуя, она скрывается в комнате, натягивает джинсы и толстовку Куросаки, своих вещей так и не привезла. После девчачьих кукольных платьиц, в которые её рядил Улькиорра, смотрится комично, однако мне не смешно. Хотел, чтобы скрыла напоминание о том, что он прикасался к ней, а стало только хуже. Внутри всё кипит — его вещи, его запах на них… лучше бы моё что-нибудь напялила. Смотрю и хочется сорвать их с неё, разделить, чтобы была как можно дальше от него, не соприкасалась никоим образом. Сердце стучит, и пальцы дёргаются. Вдох-выдох. Смотрю и молчу. И ничего не делаю.       Куросаки на плечо — горячий как ад — терплю. Девчонка рядом. Лифт тихо звякает и гостеприимно открывает двери. Через пару этажей снова останавливается. Ну! Кого ещё?! Орихимэ дёргается, в глазах паника — отставить, сейчас мне нужна помощь, а не слёзы. Взглядом приказываю ей немедленно взять себя в руки. Поспешно ставлю Куросаки на ноги, приваливаю к стене, девчонку в его объятия, утыкаю носом ей в шею. Её губы дрожат — прикосновения обжигают, но всё равно обнимает и прикрывает его лицо своими волосами. Умная девочка. Смелая. Ещё бы внутри меня не взрывался вулкан каждый раз, когда смотрю на них, было бы вообще зашибись.       Двери разъезжаются. Мужик брезгливо косится в нашу сторону. Я улыбаюсь и подмигиваю, мол, завидно? Он фыркает и больше не смотрит. Отлично. Изрядно перебравшие друзья и шлюхи в моём обществе не редкость. Горько усмехаюсь и хочу, чтобы всё действительно так и было, чтобы когда он «протрезвеет», всё бы встало на свои места — я делал бы глупости, изводил его ревностью, а он обзывал бы меня мудаком. А потом мы «мирились» бы несколько раз подряд. Сколько раз такое было? Три раза ломаный нос отдаёт фантомной болью, пусть сломает ещё три, только пусть очнётся, очнётся нормальным.       Выходит на первом. Мы — дальше на нулевой. Теперь трёхминутная пробежка до тачки и можно расслабиться, а как было бы легко, если бы у меня не пропали способности.       Лифт звякает, открывает двери. Сырой и душный воздух сразу же проникает в кабину. Сырой и душный, как в могиле. Не спешу выходить. Не понимаю, что не так, но что-то определённо. Девчонка замирает рядом, придерживая Куросаки за плечо, тоже смотрит — тишина, тусклый свет и тачки, гладкий чёрный бок моей тоже видно — ничего необычного. Но… Сюда нельзя. Стоянка кажется слишком большой, стены и потолок пересекаются не под теми углами. Перспектива нарушена.       Не сговариваясь, оба тянемся к кнопке закрытия дверей, чтобы снова подняться наверх. Кабина дёргается, свет, пару раз мигнув, гаснет окончательно, словно кто-то вырубил питание.       Четверо. Вампиры. Ждут. Слишком мелкие сошки, чтобы повлиять на меня, но я всё же чувствую давление. В воздухе что-то не то — гудит, фонит, давит, путает мысли.       Глаза Орихимэ темнеют, зрачки расширяются — она видит уже не стоянку — её запутать просто. Отпускает Куросаки, и он оседает на пол. Хочу поймать, но лишь сжимаю кулаки, выдыхаю, разжимаю. Сердце снова… тихо.       Она выходит из лифта, словно подчиняясь чьей-то воле, двигается как шарнирная кукла. Иду следом, с тупым бесстрастным лицом. Двое ждут нас, двое других сразу же заходят в лифт и поднимают Куросаки.       Не прикасайтесь к нему!       Нет, нельзя. Терпи. Ещё рано. Осторожно выдыхаю. Сейчас, ещё пара шагов… Безнадёжная идея, но просто сдаться я не могу.       Один лыбится, скалится как собака, не сводит взгляда с Орихимэ. Коренастый, но вряд ли быстрый. Второй щурится, словно сканирует. Давление в моей голове растёт с каждым вдохом. Шаги и звуки волочения за спиной — Куросаки тащат не слишком заботливо. На расстоянии вытянутой руки спереди, несколько метров сзади. Сколько… секунд десять? Пятнадцать, если они идиоты. Давненько я этого не делал. Последний шаг. Глубокий вдох.       Поехали!       Раз. Резко толкаю Орихимэ в плечо — прости девочка — падает на бетонный пол, проезжая коленями пару метров, никак не реагирует, просто валится как мешок картошки. Тот, что с собачьим оскалом, бросается к ней — первая ошибка. Второй, вместо того чтобы достать оружие, сжимает кулаки, чертыхается и летит на меня — вторая ошибка.       Удар. Голова-корпус. Тёплая кровь брызгает на лицо. Увернуться от слишком медленной контратаки. Колено в живот, локоть в «солнышко». Хрип. Дерьмовая защита. Пятернёй за затылок и лбом в ближайшую тачку — о, мерседес того придурка из лифта, даже жаль, что не пробил лобовуху, только кровью заляпал.       Быстрый разворот. Перехватить удар, вывернуть запястье, следом предплечье — вопль и оскал уже побитой псины. Завернуть руку за спину, локоть вверх — хруст, упс — сломал. Обхватить за корпус, второй рукой за шею — снова хруст. Отбросить в сторону, не забыв выдернуть из-за пояса оружие.       Разворот. Бэнг! Бэнг! Два трупа. Пятнадцать.       Фух! Идиоты. За это время можно было пять раз меня застрелить.       Грудь ходуном. Пульс бешеный. Бля, староват я для таких финтов, слишком привык полагаться на ментал. Не успеваю восстановить дыхание, свет фар мажет по серой стене. Не то чтобы удивляюсь, знал, что затея безнадёжная, но хоть душу отвёл. — Впечатляет, — звучит абсолютно пустой и равнодушный голос, а меня продирает от затылка до копчика. — А теперь садись в машину.       Что-о?! А я думал меня расстреляют на месте. Сжимаю пистолет, да что толку, все до единой пули он остановит. Адреналиновый приход оставляет после себя только усталость и злость. Бросаю оружие. Не сдаюсь. Это тактическое отступление. Мерзкая, постыдная временная капитуляция. Сжимаю кулаки, костяшки сбиты, горят, повязка, что наложила Орихимэ, пропиталась кровью. — Неужели?! — медленно разворачиваюсь, демонстрируя свой самый ехидный оскал.       Его тёмный силуэт в тусклом свете подземки кажется ещё более зловещим, и вся эта черно-белая безупречность и отстраненность — он, словно ценный клинок: тонкий, острый равнодушный и беспощадный.       Ни один мускул не дрогнул на его лице, но от ледяного, как у смерти, взгляда хочется спрятаться. Голосовые связки в миг парализует, горло сдавливает холодное мерзкое щупальце. Выдержки едва хватает, чтобы не отвести взгляд. В голове гудит так, что собственных мыслей не слышу. Ещё немного надавит, и ноги меня подведут.       Очередные «шестёрки» уже поднимают и волокут Куросаки к хозяину. Безразличный взгляд и короткое прикосновение, готов поспорить, пальцы ему обжигает, но даже не морщится. Проверяет зрачки, не вижу, но уверен, они чернее ночи, хмыкает и отдаёт тихий приказ. В ту же секунду в шею Куросаки втыкается тонкая игла — вкалывают депрессант и сваливают безвольное тело на заднее сидение восьмиместного лексуса, сами остаются, видимо, прибрать за мной.       Неспешным твёрдым шагом сам подходит ко всё ещё лежащей на полу Орихимэ. Выверенным движением прихватывает идеально отглаженные брюки тонкими холеными пальцами и присаживается на корточки рядом с ней. На её лице кровь, похоже, когда толкнул, она сильно ударилась. Пару секунд просто смотрит, кривит уголок рта, поворачивается и режет таким взглядом, что валяться бы мне в луже крови. Вынимает из нагрудного кармана белоснежный платок, осторожно убирает мешающие рыжие пряди с её лица и — вот тут не могу удержаться от усмешки — бережно промокает ранку. Девчонка охает, приходит в себя, как только понимает кто перед ней, глаза становятся как блюдца и в них полное недоумение, отчаяние и радость, да уж, пойди пойми, кто он сейчас — спаситель или палач. Молча помогает ей встать, испачканный платок бросает в урну, и, деликатно придерживая за локоть, ведёт к машине. На меня теперь смотрит, словно со спасательной шлюпки на тонущее судно, заставляет всё внутри кипеть и задыхаться от смрадной бесплотной силы. Не трогает. Хоть бы связал, что ли, самоуверенный урод. Знает, что я беспомощный, как котёнок? Только спектр и остался. До ломоты сжимаю зубы, стараясь не потерять остатки контроля, и тоже сажусь в машину, назад к Ичиго. Двигаю его по сидению, и он приваливается к моему плечу — уже не такой горячий, но по-прежнему в отключке, даже дыхания не слышно.       Улькиорра и Орихимэ впереди, за рулём безмолвный водитель. Плавно тронувшись, наглухо тонированный похожий на танк лексус покидает стоянку. Несколько минут едем в гробовом молчании. Он протягивает ей бутылку воды и салфетки, хренов чистоплюй. Она принимает и вытирает дрожащие руки, непослушными пальцами откручивает крышку и делает глоток. Мне бы сейчас водички, но не удостаиваюсь и взгляда. В голове каша — она с ним или со мной? — Что ты делаешь? — наконец спрашивает дрожащим голосом. Да, «Уля», что мать твою, ты делаешь?! — Куда мы едем? Нам надо… — Вытри лицо, — спокойный голос, но однозначный приказ. Ещё больше салфеток. Она повинуется. Чёрт, все эти «цепи» не такие уж и нематериальные.       Он осматривает её с ног до головы критичным взглядом, кривит рот — на ней вещи Ичиго, его запах, его энергетика, и несмотря на отсутствие внешних эмоций, её вид вызывает в нём едкую как кислота ревность, собственичество, как бы он не скрывал, не прятал за своей холодной безупречностью, я вижу, знаю, потому что мне это чувство чертовски знакомо — лучше убить своими руками, но не позволить уйти. — Улькиорра?.. — сглатывает, придавая голосу громкость, то ли требует, то ли умоляет — не разобрать, но он её понимает. — В безопасное место, слияние должно завершиться.       Слияние? Откуда ему?.. Бля-ять! Заэль. Неудивительно, что Сейрейтей сегодня будто мёртвая зона. Вот же чёрт! Значит, и вся история с Нелл и Ннойторой тоже подстава? Ну конечно, когда это Айзен ценил и заботился о своих «солдатах»? Пешки — лишь пешки. Подкинуть в Сейрейтей «своего» человека та ещё морока, со мной вот не вышло, а с Заэлем — просто блеск, комар носа не подточит. Светлые сами притащили эту двуличную сволочь в святая святых. Дьявол, я должен был понять раньше, но был так занят, ежеминутно выясняя «отношения» с Куросаки, что… Давай Гриммджоу, свали всё снова на зависимость. Или на то, что в Сейрейтее одни идиоты. — Что это значит? — спрашивает шёпотом. — Разрушитель должен поглотить свою недостающую часть, тогда он будет стабилен и можно инициировать его, — буднично отвечает он. Несколько секунд уходят у девчонки, чтобы сообразить, что он имеет в виду, а у меня в голове встаёт на место последний пазл — вот почему Куросаки постоянно пытался меня убить. — Гриммджоу!.. — вскрикивает и подаётся вперёд, словно забыв кто перед ней, но вовремя осекается, — сана?..       Он едва заметно кивает — ни одного лишнего движения. — А я?.. — уже со страхом спрашивает. — А ты отлично выполнила свою работу.       Протягивает руку и легко касается её плеча там, где под толстовкой скрыт чужой укус. Она вздрагивает, и мне кажется, что я слышу, как грохочет её сердце. В ужасе от того, что он может знать. А он знает, пусть лицо его бесстрастно, в голосе не различить оттенков, но глаза… глаза, блестящие ядовитой зеленью, мрачным мистическим огнём студят кровь в жилах. — Нет. Я не… — бросает на меня затравленный взгляд, в ответ могу лишь фыркнуть, мол, вот он твой тёмный принц во всей красе. Он бросил тебя, чтобы ты побежала за помощью и утешением к «своему благородному самураю», и ты с лёгкостью попала в эту ловушку, глупенькая. И звоночек был для верности, знал, что Куросаки не сможет смолчать, и вуаля — нужный результат. Вся ваша «любовь» ложь от начала до конца.       Чёрт, если бы я не психанул сегодня в Сейрейтее, не хлопнул бы дверью… Если бы рассказал всё сразу, если бы не чёртова гордость! Ха-х, нам и катализатор в виде рыжей девчонки не понадобился, чтобы выжрать друг другу мозги! — Не верю… не верю тебе… — шепчет она, обхватывает голову руками, слёзы текут по щекам. А я мысленно аплодирую, никто не придумал бы лучше — умно, тонко, изящно с лёгким налётом романтики — чудовищно цинично!       Машина сворачивает с автострады на межгородскую ветку — яркий неон города остаётся позади и постепенно растворяется в темноте — а потом и вовсе съезжает на гравий. Похоже, нас везут в какой-то задрипанный горный комплекс, тут полно таких, возможно, у Эспады там есть резиденция, о которой я не знаю, да и не в том дело, куда бы нас не везли, суть в другом — Куросаки рано или поздно очнётся, и Улькиорра подаст меня ему на праздничном блюде, а дальше… собственно, дальше меня уже касаться не будет.       Очертания и огни города остались позади, теперь за окнами в черноте мелькают лишь стволы деревьев да высокая трава. Мотор работает почти бесшумно, словно мурлычет, и даже этот звук постепенно растворяется. Темно и… смрадно, густой застывший воздух, вязкий как смола — пальцем не шевельнуть. И всё как будто бы чёрно-белое… Как бы не душила злость, сейчас чувствую лишь мерзкую апатию — ни рыдать, ни радоваться — я ничего не могу сделать, если только умереть прямо здесь и сейчас. А что? Собраться с силами и выскочить из тачки на ходу, башкой на камни. Моя смерть разрушила бы столь тщательно выверенный план, хм, надеюсь, когда Куросаки очнётся, то разорвет «Улечку» на маленькие кусочки с особой жестокостью. Я ничего не могу сделать… Не то что его, себя защитить не смог. Проклятый слабак!       Откидываюсь на спинку сидения и устраиваю Куросаки удобнее, из-за действия наркотика его температура пришла в норму. Укладываю его голову к себе на колени, пользуясь темнотой и тем, что никто не обращает на нас внимания, поглаживаю по волосам — жесткие, приятно покалывают ладонь. Пальцы скользят по безупречной скуле, ложатся на шею, на артерию — здесь четко прощупывается пульс, словно держу в руках его сердце. Ток его крови ощущается тёмно-красным потоком, набирающим силу, прошибающим тело от головы до пяток, а мой, наоборот, словно замедляется.       Орихимэ тоже плавает в этом смрадном коматозе и больше ничего не спрашивает, только всхлипывает изредка. Движения плавные, будто заторможенные. По щекам бесконтрольно текут слёзы, и она вытирает их салфетками, которые Улькиорра ей любезно подаёт. Не смотрит на неё. Ни на кого, словно он вовсе не здесь — непонятно на что направленный взгляд, пустая маска вместо лица, но пальцы, подающие салфетку за салфеткой, неощутимо и незаметно, но непременно касаются её руки.       Время тянется медленно и словно бы в обратную сторону. — Господин, — тишину неожиданно нарушает голос водителя, — там человек на дороге.       Чуть привстаю, чтобы взглянуть, и действительно, свет фар выхватывает из темноты силуэт. В сгустившихся сумерках, конечно, не разглядеть подробностей, но в руках у него то ли длинная палка, то ли… Что за чёрт, откуда здесь человек? За двадцать минут пути по этой глухомани нам ни единой тачки не встретилось, а тут… ночной путник на горной дороге. Он не машет руками, не голосует, просто стоит, словно каменное изваяние. Словно ждёт… нас.       Едва заметного поворота головы достаточно, чтобы водителя передёрнуло. — Он стоит посреди дороги, — уточняет подобострастным голосом и втягивает голову в плечи. — Дави.       Пожимает плечами господин.