Intimate feelings

      Дави? Хм, отлично.       Хватаюсь за ручку и придерживаю Куросаки другой рукой, приготовившись к удару, конечно, «танку», на котором мы едем, нипочём столкновение с хрупким человеческим телом, да и уверен, что странный попутчик отступит, как только поймёт, что машина не собирается останавливаться, но всё же на всякий случай…       Кажется, я только моргнул и оказался в другой реальности. Вам знакомо состояние невесомости, которое ощущаешь буквально на какую-то миллисекунду, но которое до смерти пугает? Угу, вот его-то я как раз и испытываю, когда при резком развороте на сто восемьдесят ноги дергаются вверх, меня по инерции швыряет на бок, и я со всей силы ударяюсь о подголовник переднего сидения. Это чертовски больно, но я как никогда рад, что сижу сзади, был бы впереди — пробил бы головой лобовуху. Пытаюсь подняться, но машину кидает в противоположную сторону, меня снова подбрасывает и тут же прижимает к левой дверце, примагничивает с такой силой, что не пошевелиться. Слышу, как коротко вскрикивает Орихимэ, скрежещет металл и мелкий гравий щёлкает по днищу и обшивке, вылетая из-под колёс неуправляемого автомобиля. Машину боком тащит влево. Цепляюсь за дверную ручку, об которую секунду назад ударился виском, на ноги падает безвольное тело Куросаки, которого кидает по салону как тряпичную куклу, надеюсь, он не переломает себе кости.       Ещё один удар, от которого едва не выплёвываю все внутренности, и звон бьющегося стекла, не понимаю где, сжимаюсь, пригибаю голову и пытаюсь прикрыться от летящих осколков. Скрежет металла — по звуку машину словно сминает как бумажный лист. Поймаем ещё одно дерево, и тачка просто развалится на части.       Говорят, что в смертельной опасности перед глазами пролетает вся жизнь, так вот, я вам скажу — ничего подобного: единственное о чём я думаю, а точнее, страстно надеюсь, что на этот раз Улькиорра покатится в ад вместе со мной. Ну ещё о том, что не ожидал, что умру вот так — пассажиром в нелепой аварии на пустынной дороге — моя первая смерть, может, и была жалкой, но куда более пафосной. О том, что ни Куросаки, ни Орихимэ не заслужили такого конца. О том, что, чёрт возьми, произошло, потому что столкновение было явно не с человеком. Всё происходит за какие-то несколько секунд, а кажется, что я уже вечность вот так беспомощно качусь в тёмную пропасть без шанса на спасение. И когда я уже почти смиряюсь с неминуемой кончиной и готов сказать последнее «прощай», машина неожиданно замедляется, аккуратно и плавно, чего совершенно не может быть — мы с чудовищной скоростью катимся боком и вот-вот завалимся на него, правые колёса точно уже в воздухе. Но всё же замедляемся, кажется, полностью оторвавшись от земли на пару мгновений, угол наклона становится больше, а затем выравнивается, и тяжёлый внедорожник опускается на все четыре колеса, грузно подпрыгивает на месте и наконец останавливается.       Через пару секунд я снова могу дышать, но воздух густой и тягучий, словно смола. После шума неуправляемой адской болтанки тишина такая, что страшно пошевелиться, такое ощущение, что всё живое и неживое вокруг застыло и затихло, замерло, ошарашенное произошедшим.       Открыв глаза, не нахожу ничего, кроме тёмной пустоты едва разбавленной фиолетовым мерцанием тонких граней. С трудом повернув голову, первое, что вижу чётко — это большое чёрное крыло, медленно тлеющее в иллюзорном пространстве. Грани куба растворяются, возвращая реальность на место, и я снова оказываюсь в салоне автомобиля.       В глазах всё ещё пляшут чёрные пятна, но это нормально — я раз пять ударился головой. Пытаюсь пошевелиться и с радостью выясняю, что, кажется, ничего не сломал — ушибы по всему телу, разбитый висок, кровоточащее плечо на месте швов, но главное, руки-ноги-рёбра целы. На очереди — Куросаки, и это вот куда хуже; я не могу спросить всё ли с ним в порядке. В темноте не видно повреждений, а уж насчёт внутренних мне и вовсе не узнать. Он всё время был на полу, зажатый между передним и задним сидениями, надеюсь, ему повезло так же как мне. Проверяю дыхание, пульс — присутствуют. Температура его тела снова растет, ещё не критично, но достаточно горячо — хм, не остывает, значит, не труп. Ладно, отбросим чёрный юмор, кто ещё здесь живой?       Выглядываю поверх сидений — крылья исчезли вместе с кубом, и теперь я вижу, как Улькиорра прижимает к себе девчонку, словно бесценное сокровище. Она уткнулась ему в грудь, заледенелая, скованная ужасом, а он медленно перебирает её растрепавшиеся волосы пальцами. Его глаза всё ещё горят и это не метафора — радужка полыхает ядовитой зеленью, сверкая в темноте, окружая тонкие, словно иглы, вертикальные зрачки. При взгляде в эти неподвижные нечеловеческие глаза по коже пробегает холодок. Не понимаю даже, что чувствую, я знал, что он силён, но остановить тяжелую тачку на полном ходу, да ещё с пятью пассажирами, это… это… просто чудовищная сила, нереальная. Мне совершенно неуютно находиться к нему так близко, ещё я злюсь, потому что сам абсолютно беспомощен и не уверен, смог бы проделать подобный трюк даже в лучшие времена. Как бы не хотелось признавать, но все в этой машине живы только благодаря ему, впрочем нет, не все — водительское место пустует, лобовое стекло пробито, осколки, рассыпавшиеся по салону, испачканы кровью — один труп в нашей компании определённо имеется.       Наконец отмирает Орихимэ, отлепляется от груди Улькиорры, но руками всё ещё крепко цепляется за его плечи, словно если отпустит, то немедленно сорвётся в пропасть. Судорожно ощупывает его тело, и совершенно ошарашенными глазами осматривает салон, давится воздухом, увидев пробитое стекло, и резко поворачивает голову в мою сторону, на секунду в глазах мелькает облегчение, потому что я определённо живой, но быстро снова сменяется страхом, очевидно, за жизнь Куросаки. Я взглядом даю понять, что он в порядке, ну, насколько это возможно в сложившихся обстоятельствах. Она выдыхает и медленно разжимает пальцы, отпуская Улькиорру. — Спасибо, — шепчет, преданно смотря в его нечеловеческие глаза, похоже, в отличие от меня, её он ни капли не пугает. Он абсолютно неподвижен, словно каменное изваяние, смотрит на неё в ответ нечитаемым взглядом, и я уверен, между ними сейчас происходит молчаливый разговор намного более откровенный, чем видимость, и, конечно, не предназначенный для чужих ушей. — Нужно уходить, — вслух говорит он и кладёт руку на ручку двери.       Это верно, сидеть в разбитой тачке смысла нет и нужно понять, что в конце концов произошло.       Двери на удивление легко открываются, выпуская меня на свежий ночной воздух. Встав на ноги и распрямившись наконец из скрюченного состояния, с новой силой ощущаю, как всё тело ломит от ушибов и ссадин, плечо и ладонь кровоточат, но всё равно это гораздо лучше чем быть мёртвым. Вытаскиваю Куросаки и укладываю на влажную траву, он по-прежнему в полном коматозе.       За мной на улицу выбирается Орихимэ, затем — Улькиорра. Он тяжело опирается на дверцу и с трудом выпрямляется. Делает шаг и снова хватается за покорёженный бок автомобиля, едва устояв на ногах. Сдерживает глухой кашель, но на губах и подбородке всё равно появляются несколько капель крови. Выглядит он чертовски плохо. Орихимэ тут же подставляет ему своё хрупкое плечо, но он, конечно же, отстраняется, не отталкивает, но и не позволяет помочь. — Гриммджоу, ну что ты стоишь, помоги!       Я не двигаюсь с места, хотя, быть может, из-за твёрдости в её голосе, первым порывом было бросится на помощь, в которой нуждается не столько Улькиорра, сколько сама Орихимэ. Он молча и плавно отстраняет её от себя, делает глубокий вдох и, прислонившись к уцелевшей части внедорожника, всё же садится на землю. Видимых повреждений нет, но его крупно трясёт, все мышцы напряжены, словно стальные пружины, глаза закрыты, из носа течёт кровь — неудивительно при такой перегрузке, кажется, он едва держится в сознании.       Орихимэ падает на колени рядом с ним, стягивает пиджак и небрежно бросает рядом, ослабляет идеально завязанный галстук, расстегивает рубашку, распахивает, открывая взгляду бледную кожу и чёрную четвёрку на груди, прикладывает ладони плотнее к грудной клетке, к сердцу, пропуская импульсы своей целебной энергетики сквозь его тело. Её спектр вспыхивает, искрится изо всех сил, но всё равно заметно, насколько он тусклее и слабее обычного. Она напугана и разбита, но словно не замечает ни усталости, ни боли. Очень быстро её энергия достигает цели и Улькиорру перестаёт трясти, мышцы расслабляются, и он открывает глаза. — Ты в порядке? — шепчет она и ловит его взгляд, по-прежнему бесстрастный. Он коротко кивает, хочет стереть кровь с лица, рука замирает в воздухе, тянется к нагрудному карману, но не находит платка — выкинул ещё на стоянке, тогда, чуть помедлив, стирает кровь пальцами, и прежде чем коснуться Орихимэ вытирает их о траву. Кладёт свои ладони поверх её, сразу замечает, как она дрожит, как потускнел спектр, как затруднено дыхание, и твёрдым непреклонным движением отстраняет от себя. — Позволь мне помочь, — не сдаётся она и цепляется за него. — Достаточно! — приказ в голосе, но не тот, что бросают верной шавке и даже не строгий запрет — это нечто иное… Не увидел бы своими глазами, не поверил бы, но это именно то, что я вижу — его желание защитить, такое же искреннее и решительное, как у неё. — Я… так испугалась, — говорит она и покорно убирает руки. — Всё в порядке, не плачь, — его голос тихий и отстранённый, но надменного ледяного безразличия в нём нет — он успокаивает. Аккуратно заправляет ей за ухо выбившуюся прядь волос, и она льнёт к его ладони.       Мне неприятно смотреть на них, нет, «неприятно» не то слово — мне завидно. Я завидую тому, как он обнимает её, закрывая собственным телом от опасности, тому, как она сейчас бросается ему на помощь, словно они дороги друг другу. Я просто отказываюсь в это верить! Да чтоб меня! Почему меня вообще волнует их блядская идиллия?!       Отворачиваюсь. Осмотрюсь лучше. Где мы — хрен-его-знает. Дороги, по которой ехали, не видно, вокруг заросли бамбука, очертания гор на горизонте, сине-чёрный полог неба, да звёзды-точечки. Не знаю даже, чего больше в этой картине — жути или романтики.       У машины сильно пострадала только передняя левая часть, должно быть, зацепили дерево или здоровенный камень. Тела водителя нигде не видно, но между ударом и остановкой нас довольно долго тащило по склону, возможно, его труп где-то поблизости или на другом конце этого хрен-знает-чего, мне, честно говоря, абсолютно наплевать.       Внимательно осматриваю колёса и в одном замечаю застрявший острый металлический наконечник. Наконечник стрелы. Стрелы, на ходу сумевшей пробить жёсткую резину. Твою ма-а-ать! Картина в голове складывается мгновенно — и одинокий путник, и авария. Чёрт! И скорая смерть, если не уберёмся отсюда немедленно! Он же психопат — ни перед чем не остановится!       Улькиорра прослеживает мой взгляд, замечает торчащий в шине наконечник и мгновенно понимает ситуацию — про чокнутого лучника среди вампиров не знает только мёртвый, а мы всё ещё живы.       Подняться и твердо встать на ноги стоит ему немалых трудов, но он не подаёт вида. Хватает девчонку под руки, она ныряет к нему в объятия, снова подставляя плечо, и непонятно даже, кто из них кого поддерживает. Я хватаю Куросаки, и он мёртвым грузом повисает на моём плече — тяжёлый и горячий. Температура снова поднимается — кончается действие наркотиков, и я даже боюсь представить, что будет, когда он придёт в себя. Два психопата на беспомощного меня, девчонку и измотанного вконец Улькиорру. Полный пиздец!       Склон покрывает густая растительность, кажется, что тьма вокруг сгущается и отовсюду за мной хищными взглядами следит бесчисленное множество глаз. Оглядываясь и ищу то страшное, подозрительное или опасное, но не вижу ничего, кроме деревьев вокруг, и всё равно чувствую себя словно голым в поле ясным днём — мишенью, по которой и пятилетка не промахнётся. Поудобнее перехватываю Куросаки, глядя под ноги и пошатываясь, бреду за Улькиоррой с Орихимэ.       Мы всё дальше уходим от машины, это разумно — даже в темноте она как жирный крестик в прицеле — но вот куда идём? Связи здесь нихрена нет, проверял уже. На дорогу — опасно. Сколько сможем здесь прятаться прежде, чем нас кто-нибудь найдёт, что маловероятно, или прежде, чем нас найдёт убийца вампиров с луком наперевес. Как он вообще здесь оказался?! Как я сам здесь оказался?! Откуда Улькиорра узнал, когда именно поджидать нас? Вопросы не дают покоя и отвлекают от дороги, а градус нервозности повышается с каждой секундой.       Твою!.. Отвлёкшись, запинаюсь за какую-то корягу, неловко поднимаю руки, чтобы поймать равновесие, Куросаки сразу заливается в другую сторону, ловлю его, всё ещё путаясь в ногах — чёрт бы побрал эту темень.       Воздух прорезает резкий свист. Чем-то обжигает щёку, словно по ней чиркнули острой бритвой. Окончательно потеряв равновесие, я падаю, утягивая за собой и Куросаки, проезжаюсь коленями по земле, разодрав джинсы и стесав кожу. Свист повторяется, потом слышится громкий вздох, словно утопающий хватанул последнюю порцию воздуха, шорох и крик.  — Не вставай! — велит Улькиорра и подозреваю, говорит это он не мне, но благоразумно тоже не шевелюсь, отчаянно пытаясь рассмотреть что-нибудь в темноте.       По щеке скользит что-то тёплое, дотронувшись пальцами, понимаю, что кровь — порез не глубокий, скорее царапина, но кровоточит сильно. Если бы я не споткнулся, то стрела продырявила бы мне череп.       На несколько секунд повисает тишина, подобная мёртвой петле — чем дальше, тем страшнее, а затем её разрывает голос, звучащий откуда-то из глубины деревьев за нашими спинами: — Ку-куу! Я вас ви-и-ижу!       От этого голоса, сильного и резкого, словно натянутая тетива лука в любой момент готового выстрелить, по телу пробегает мерзкий холодок. Нашёл. Так быстро нашёл.       Где-то рядом слышится треск рвущейся ткани, снова свист, в полуметре от меня в землю втыкается стрела, потом ещё и ещё одна недалеко. Опять воцаряется тишина. Он так издевается, что ли, продлевает агонию? Зажмуриваюсь, сердце стучит, как бешеное, дотягиваюсь и отчаянно сжимаю руку Куросаки. Он чертовски горячий.       Слышу едва уловимый шорох рядом, моего плеча что-то легко касается, вскидываю голову, сразу же натыкаясь на горящие в темноте глаза, они совершенно нечеловеческие, яркие, ядовитые. Вокруг становится светлее, но свет этот призрачный, нереальный — в небе огромным диском зависла серебристая луна, чей свет окутывает пространство, словно могильный саван. Улькиорра без рубашки — бледная кожа кажется прозрачной в этом свечении, глаза горят зелёным мистическим пламенем, по лицу размазана алая кровь — теперь понятно, почему люди слагают все эти нелепые байки о вампирах. Он прикладывает палец к губам.       Тихо. Молчи.       Похоже, Улькиорра успел скрыть нас, но хватило его только на визуализацию, то есть нас не видно, но слышно, эх, зря он не разрешил девчонке помочь. Я киваю и, стараясь издавать как можно меньше звуков, сажусь, спрашиваю одними губами: — Что произошло?       Он молча указывает на Орихимэ, лежащую на земле в полуметре от нас. Подобравшись чуть ближе, вижу, что она в сознании, но в ужасе, широко открытые глаза смотрят в темноту, губы дрожат, дыхание сбито. В лодыжке у неё торчит обломанная стрела, а выше нога туго перевязана разорванной на ленты рубашкой, теперь превратившейся в жгут.       Мать вашу, теперь ещё и раненая девчонка, словно, чтобы замедлить нас, недостаточно было одного Куросаки. Блять, достало! Я так взбешён и расстроен, что хочется побиться головой о ближайшее дерево, а лучше добраться до этого чокнутого Робина Гуда и вырвать сердце, но вместо этого я могу лишь плотнее стиснуть зубы. Очевидно, что маскировки Улькиорры надолго не хватит, лучник может палить наугад и в конце концов заденет кого-нибудь, стрел в темноте почти не видно, пока они не оказываются у самого лица, и остановить их телекинезом чертовки сложно. Нам сейчас винтовка не помешала бы, но Улькиорра не носит при себе даже пистолета, считая любое оружие, кроме холодного, плебейским, а единственный человек, у которого была пушка, вылетел через лобовое стекло и валяется растерзанным трупом где-то в этой глуши.       Нам нужен план.       Улькиорра не моргая смотрит в темноту, и если бы взгляд мог убивать, то окровавленная голова стрелка уже была бы насажена на кол и украшала собой вход в его жилище. Потом он переводит взгляд на Химэ и всепожирающий огонь в его глазах затихает на мгновение, и теперь в них… не знаю, нечто похожее на сожаление, но очень быстро это вспыхнувшее чувство вновь затмевает гнев.       Орихимэ смотрит в его горящие глаза и качает головой — не надо, не делай этого — он отворачивается. Заправляет за ухо рыжую прядь её волос, пальцы легко скользят по щеке, и отстраняется прежде, чем она успевает схватить его за руку. На меня бросает взгляд, предостерегающий и обжигающий, словно клеймо — молчаливый приказ позаботиться о ней. Будь мы в сопливой манге, я бы пафосно кивнул и пообещал защищать её ценой собственной жизни, но мы в реальности, так что, да чёрт, кого я обманываю, я столько раз мечтал избавиться от неё, но никогда этого не сделаю и буду защищать, но не потому что так повелел Улькиорра. Совсем не поэтому. Фыркаю в ответ, и он понимает меня правильно, а в следующую секунду срывается с места и бежит в противоположную от нас сторону. Отвлекает внимание противника от нас. От Орихимэ. Не проходит и пяти секунд, как воздух разрезает зловещий свист, а буквально в каждый след Улькиорры втыкается стрела.       Он ждал. Скрываясь в темноте ждал, когда кто-то из нас выдаст себя.       Увидев это, Орихимэ вскакивает, и я едва успеваю схватить её, прижать к себе и заткнуть рот, если стрелок услышит, то отвлекающий манёвр Улькиорры будет абсолютно напрасным. Она дергается, впивается зубами в мою ладонь и сдавленно воет с таким отчаянием, что дёргается даже моё зачерствелое сердце. — Тише, тише, — шепчу ей на ухо, — это же Улькиорра, забыла? Кто сможет противостоять ему? — и отчаянно хочу верить собственным словам. Надеюсь, он не сдохнет от меткой стрелы и вернётся за нами. Хм, забавно, как меняются приоритеты в разных ситуациях — совсем недавно я желал ему смерти в адских муках, а теперь отчаянно хочу, чтобы он победил.       Он очень быстро скрывается из виду, и звуки разрезающих воздух стрел следуют за ним, постепенно затихая. Не думаю, что наш убийца настолько глуп, чтобы повестись на такую дешевую провокацию, скорее всего, он снова затаится и будет ждать. Терпеливо выслеживая свою добычу.       Спустя пару минут, осторожно отпускаю Орихимэ, убирая ладонь с её рта. Она молчит. Дрожит и очень тихо всхлипывает. Ещё несколько минут мы прислушиваемся к каждому шороху. Ветер шевелит макушки деревьев, и тонкие стебли молодого бамбука постукивают друг о друга, шелестит трава и всё вместе это похоже на завывание раненого зверя где-то в дали. Больше ничего не слышно. — Как твоя нога? — тихо спрашиваю, всё ещё опасаясь издавать какие-либо звуки, но вроде уловка удалась, и в нас не летит град стел.       Улькиорра продолжает держать вокруг нас свой ментальный барьер. Об этом свидетельствует огромная луна, по-прежнему медленно плывущая по тёмному небу. — Нормально, — лжёт она. Нога, должно быть, чертовски болит или вовсе онемела, не знаю даже, что было бы лучше. — Что будем делать? — Подождём, пока твой тёмный принц всё уладит, — беззаботно отвечаю, пожимая плечами. — Для тебя это всё игра?! — возмущается она.       Я подношу палец к губам, напоминая, что лучше бы нам не шуметь, хотя отчасти рад её злости, злость на меня отвлечёт от боли и страха. Она выпутывается из моих рук и, не обращая внимания на раненую ногу, отползает ближе к Куросаки, устраивается, прислонившись к ближайшему дереву. — О конечно! Я каждую ночь бегаю по глуши, спасаясь от маньяков, и радуюсь жизни! Охуительная игра! — Ты жив только благодаря ему! — не сдаётся она. — А по чьей вине я здесь?! — тут и я не выдерживаю, срываясь с шёпота. Не могу поверить, что она продолжает защищать его! Это после всего, что произошло! — И жив я только потому, что нужен ему, чтобы взрастить в Куросаки чёртово чудовище и преподнести на блюдечке Айзену-сама! И ты нужна ему по той же причине. Открой, блять, глаза! Он не романтический герой в волшебном сияющем ореоле — он безжалостный убийца!       Её лицо мрачнеет. Крыть ей нечем. А я уже не могу остановиться, я зол, меня бесит собственная беспомощность и мне становится абсолютно плевать на её нежную душу. Пусть страдает и плачет, потому что меня уже тошнит от её сияния, от её бескорыстного желания помочь всем и каждому, от этой жертвенности, достаточно этого и от Куросаки. — Ты когда-нибудь видела, как он убивает? — безжалостно продолжаю топтать её последние хрупкие надежды на сказку со счастливым концом. — С каким бесстрастным лицом он рубит головы? — Я не боюсь, — всё ещё упрямится, душит злые слёзы, несдержанные, ледяные как и мои слова. — Нет, не боишься. В этом-то и проблема, ты не боишься, напротив, ты хочешь его исправить. Обелить. Очистить. Но это невозможно! Демон не может жить под солнцем! — Но ты же живёшь!.. — Её голос срывается на этих словах, они настолько абсурдны и правдивы, что я даже не могу опровергнуть их, теряя весь боевой запал. — И посмотри, что из этого вышло, — хрипло и горько. — Я не могу без него дышать, а моё солнце — даже открыть глаза.       Она тяжело выдыхает и отворачивается, а я ненавижу себя за чёрствость и несдержанную безжалостность, нет, всё, что я сказал, чистая правда, но сейчас не самое подходящее время, чтобы рушить её наивные мечты. — Прости, — шепчет спустя минуту. Склоняется к Куросаки, вглядывается в его неподвижное лицо, в бледном свете луны кажущееся мёртвым. — Я знаю, кто он, но всё же… — Прислушивается к его дыханию, говорит скорее ему, чем мне, неосознанно начиная гладить по голове, легко, едва прикасаясь. — Прости.       Я смотрю на эту невыносимую нежность, а перед глазами — красная пелена. Но разве она виновата, что всё так? Разве виновата в том, что любит его, и в том, что принадлежит другому? Его она тоже любит, и каждая её любовь искренняя и такая не похожая на другую, что я просто не имею права злиться на неё. Но я злюсь, я, чёрт возьми, в бешенстве от всей этой несправедливости! Стоит только представить, что было бы, если бы мы с Куросаки никогда не встретились; возможно, сейчас он и Орихимэ наслаждались бы тихим счастьем, в котором не было бы ни яда Гриммджоу, ни пустоты Улькиорры, которые запятнали и отравили их сияние благородного самурая и непорочной девы. Блять! Как же я ненавижу её, его и Улькиорру, этот блядский треугольник, в котором мне нет места.       Она замечает, как мой взгляд скользит по её руке, и перестаёт гладить его волосы, чтобы лишний раз не нервировать. Я лишь усмехаюсь про себя — делай что хочешь, это уже ничего не изменит. — Он любит тебя, — утверждает, словно прочитала мои мысли.       А мне становится ещё смешнее. Это противный, злой смех, но я не могу сдержаться. Зачем она это говорит? Как смеет?! Хочет пожалеть, искупить вину? Утешить? Убедить? Глупая девчонка! Думает, я не знаю о его чувствах, думает, не верю в них?! Или думает, что я сам ничего не чувствую? Я же эгоист и изменник! Да, я эгоист, всегда был и всегда буду, но это вовсе не значит, что я ничего не вижу и ничего не понимаю. — Мне наплевать, — слова вырываются быстрее, чем успеваю открыть рот — чёртова защитная реакция — кредо моей жизни: плюй абсолютно на всех и живи только ради себя. Лучше быть одному. Одиночество лучше, чем страх быть преданным.       Она ничего не отвечает. Быть может, понимает меня, а может, мы оба просто выдохлись. Вся эта дискуссия абсолютно бессмысленна сейчас, когда мы посреди чёртового леса, а жизни наши зависят от чёртового Улькиорры, который как на зло не в лучшей форме.       Как же душит эта беспомощность! Выгрызает последние силы и последние оставшиеся крупицы уверенности в себе. Я чувствую себя опустощенным и усталым, кажется, у меня совсем не осталось сил противостоять или бороться, отчасти я даже завидую Куросаки, он не видит тени, которая сейчас окружает меня, не чувствует ни страха, ни боли.       Нужно успокоиться, а то я совсем не могу думать, слишком много всего мне одному. Укладываюсь на влажную траву и закрываю глаза, погружаюсь в себя. Неплохое время, чтобы начать практиковать медитацию, выезжает же Сейрейтей за счет неё. — Гриммджоу-сан, — тихо зовет Орихимэ, бесцеремонно прерывая надвигающийся дзен. — Ну что ещё? — устало спрашиваю. — Куросаки-кун, он… — её голос напряжён и становится ещё тише, словно она боится произносить слова вслух. — Он, кажется, приходит в себя.