Intimate feelings

      Прости меня… Куросаки-кун…       Взгляд Гриммджоу промораживает насквозь, как бы он ни старался сдерживаться, я чувствую, как отчаянно он меня ненавидит. За каждый взгляд, за каждое прикосновение к Ичиго, но ведь я для него ничего не значу, как он может не знать. Куросаки-кун… любит Гриммджоу-сана.       «Мне наплевать.» Он выплюнул это устало и горько, в отчаянной попытке защититься, словно мои слова пронзили его грудь острым лезвием.       Глупая! Зачем я так?! Разве ему нужны мои слова, разве мне нужны его признания? Мы и так оба знаем правду. Знаем, что он так тщательно скрывает за безразличием и пустой бравадой. Так почему же он не скажет об этом тому, кто так желает это услышать?..       Злые слёзы обиды текут по моим щекам, но смею ли я проливать их? С тех пор как переступила больше нет пути назад. Разве не выбрала я луну вместо солнца?!       Разве у меня был выбор?..       Куросаки-кун… У него такое бледное лицо, неподвижное, даже дыхания не слышно, так хочется обнять его, согреть его, чтобы снова увидеть тёплый взгляд карих глаз. Я не смею. Не смею больше касаться его. Разве мне мало того, что уже случилось?       Нельзя плакать. Нельзя. Слезами никого не разжалобишь. Слезами никому не поможешь. Почему я такая глупая и слабая? Я так хочу всё исправить, боже, как я хочу всё исправить.       Ку…       Его лицо, его спокойное мёртвенно бледное лицо вдруг темнеет, и черты искажаются, становясь резче. Закрытые веки трепещут, словно он вот-вот откроет глаза, а я боюсь вдохнуть. Что… что если… — Гриммджоу-сан… — Ну что ещё? — его голос усталый, отстранённый и злой, словно последнее, чего бы он хотел, это снова слышать меня, и я не посмела бы тревожить, но… — Куросаки-кун, он… Он, кажется, приходит в себя. — Что ты сказала?!       Мгновенно вскочив со своего места, Гриммджоу оказывается рядом с Ичиго, осторожно приподнимая одно его веко, чтобы заглянуть в глаза. Дыхание замирает, воздух словно застревает в горле — в его глазах Тьма густая и чёрная, словно бушующая беспощадная буря. — Чёрт! Вот чёрт! К хуям твою мать! — ругается Гриммджоу. — Почему сейчас?!       Он прикладывает ладонь ко лбу и рассеянно смотрит по сторонам, но вокруг нет ничего, кроме молчаливых деревьев, отбрасывающих причудливые тени в свете огромной луны. Кажется, даже ветер затих, гробовым молчанием предвещая страшные минуты надвигающейся паники. — Кровь! — наконец выдаёт Гриммджоу. — Твоя кровь!       Не церемонясь, он тянется к ране на моей ноге, легко дёргает за обломок стрелы, не вытаскивает, а лишь расшатывает, чтобы на коже появилась свежая порция крови. Её совсем немного, благодаря наложенному Улькиоррой жгуту, но и пары капель будет достаточно. Онемевшая нога взрывается болью, словно тысячи игл разом вонзаются в плоть, но я сжимаю зубы, чтобы не проронить ни звука. Гриммджоу тщательно собирает кровь с моей кожи, затем с нажимом проводит по губам Куросаки-куна, чтобы желанная жидкость попала в рот, а через пару секунд тот уже сам облизывает пальцы Гриммджоу, тянется за ними, словно его угостили божественным нектаром. Картина не кажется странной или пошлой, она кажется страшной, словно кормишь с руки опасного голодного хищника.       Гриммджоу убирает руку от его рта и внимательно смотрит, прислушивается к дыханию, к частоте пульса. Несколько минут ничего не происходит. — Коснись его, — просит Гриммджоу и сам хватает меня за руку, тянет ближе, чтобы прислонить мою ладонь ко лбу Куросаки. Он обжигающе горячий. — Что ты чувствуешь?       С трудом удерживая ладонь, я пытаюсь сосредоточиться и влиться в потоки чужой энергии, помочь, направить её, как всегда это делала, но сейчас ничего не выходит. Его энергия, словно огромный бурлящий поток, но не чистой и животворящей силы, а ненависти и нестерпимой жажды, раскалённой золотисто-красной, как лава, огнем выжигающая все на своем пути. В этом жутком кипящем потоке клубятся чёрные тени, сначала они кажутся бесформенными и маленькими, но с каждой секундой растут, перетекая и складываясь в одну огромную, похожую на человеческую фигуру. Она медленно поднимается из огненного потока, и хотя у неё нет лица, она смотрит прямо на меня и усмехается самой жестокой и жуткой из всех возможных ухмылок.       В ужасе я отдергиваю руку. Страшно. Не могу смотреть. Это не Куросаки-кун. Нечто тёмное и жуткое, нечто не из этого мира и оно вот-вот захватит не только разум, но и тело. С трудом вдохнув, пересилив себя, я кладу свои заледеневшие в миг руки на его тело в попытке обнять, отдать хоть малую часть, но все мои попытки сметает грозный неуправляемый поток.       Тело судорожно дёргается от обжигающей температуры, слёзы самовольно катятся по моим щекам, и я шепчу не разбирая собственных слов: «не позволяй ему выбраться, делай что угодно, только останови его…» — Что? — Гриммджоу снова хватает меня за руку, заглядывает в глаза с безумной надеждой, но я лишь обречённо качаю головой — не могу остановить.       Грудь Куросаки-куна тяжело вздымается, он глубже вдыхает, его веки снова трепещут, и всё тело сотрясает мелкая дрожь, ладони сжимаются в кулаки, кожа всё больше темнеет, на лице всё отчетливее проступает облик зверя.       Совсем скоро он откроет глаза.       Гриммджоу вскакивает на ноги, набрав полную грудь воздуха, он, кажется, хочет от души выругаться, может, наорать на меня, но слова застревают в его горле, и вместо этого он со всей силы впечатывает кулак в рядом стоящее дерево, словно не чувствуя боли на сбитых в кровь костяшках, бьёт ещё раз так, что кора большим куском отваливается на землю. Потом замирает. Останавливается, словно кончился заряд, смотрит на «избитый» тёмный ствол, а мне становится ещё страшнее, если он потеряет самообладание, я останусь совсем одна.       Глаза Куросаки-куна всё ещё закрыты, но кулаки его сжимаются, словно в конвульсиях острой боли, с силой выдёргивая попавшую под пальцы траву и землю. — Г-гримм… джоу… с-с… — мне страшно, так удушающе страшно от безумной тёмной ауры, окружившей нас в момент, что воздух застывает в лёгких. Ни пылающая ненависть Гриммджоу, ни ледяное спокойствие Улькиорры, ничто и никогда не пугало меня так, как сейчас пугает Куросаки-кун.       Словно очнувшись, Гриммджоу опускается рядом со мной, встряхивает за плечи. — Химэ! — кажется, он зовёт меня, но я не могу сосредоточиться на его голосе и отвести взгляда от Куросаки. — Орихимэ! Тебе нужно уйти, сможешь?       Что?.. Я пытаюсь посмотреть на него, но в глазах всё плывёт. — Тебе нужно спрятаться, слышишь?! Уходи! Улькиорра найдёт тебя, но сейчас ты должна спрятаться! — А ты?.. — шепчу в ответ. Что он такое говорит, я не понимаю. — Беги, чёрт, — в гневе он ударяет меня по лицу, щёку обжигает несильная боль, но благодаря ей я возвращаюсь в реальность. — Вместе он поймает нас быстрее, я отвлеку его. Найди Улькиорру! Ты поняла?! — Я киваю. — Давай.       Он подталкивает меня, помогая встать. Ноги я почти не чувствую, но сейчас мне так страшно, что это не имеет никакого значения. Хватаясь за стволы деревьев, я делаю шаг за шагом и ухожу, в глазах расплывается, и я зло сметаю слёзы, боюсь оглянуться, но всё делаю это — рассмотрев в темноте лишь два силуэта — Гриммджоу и словно выросший из земли ещё один рядом с ним.       Не смотри. Не оглядывайся. Двигайся вперёд. Найди Улькиорру.       Луна надо мной сияет всё так же ярко, значит, с ним всё в порядке. Он не может проиграть. Он никогда не проигрывает. Он где-то совсем рядом.       Идти с каждым шагом всё сложнее. Тело отказывается повиноваться. Ещё пара шагов и я спотыкаюсь, растревоженная рана пульсирует болью. Я больше не могу идти. Опустившись на землю, озираюсь по сторонам — вокруг совершенно одинаковые деревья. Высокая трава обвилась вокруг торчащего из ноги обломка стрелы, растравила рану. Жгут давит теперь слишком сильно. Дрожащими руками развязываю узел, чтобы облегчить боль, но становится только хуже. Кровь резко приливает и болью топит сознание, закусив собственную руку, я стараюсь не проронить ни звука, сосредоточиться на биении собственного сердца. Часто-часто. Заполошно. Оно стучит. Слёзы снова текут по щекам. Ещё пару минут. Передохну ещё только пару минут.       В бледном свете луны впереди чернеет какой-то большой силуэт. Пригибаюсь ниже, замерев и задержав дыхание прежде чем понимаю, что он не человеческий, слишком большой и размазанный. Машина. Это наша машина. В голове вдруг мелькает мысль — депрессант. Вдруг в машине есть ещё один шприц. Моя кровь больше не может усмирить демонов Ичиго, но депрессант же поможет? Эта зыбкая надежда даёт мне силы подняться. Медленно, едва ли не ползком, но я двигаюсь.       В бардачке — нет. На полу, полно осколков стекла, под сидениями — нигде нет. Нет. Сердце стучит часто-часто. Не может быть! Почему?!       Улькиорра пропал, а Гриммджоу там, наедине с кем-то чужим. С тем, кто запер Ичиго в темнице собственного разума. Что если никто из них не вернётся?.. Что если… Все они хотели защитить меня и в итоге оказались в смертельной опасности, а я ничем не могу помочь — бесполезная и слабая! Никчёмная! Дрянь!       Ничего не найдя, с трудом вылезаю из покорёженного автомобиля и сползаю на землю, прислонившись к холодному металлу, пытаюсь сдержать рыдания, но они рвутся наружу беспощадным потоком. Никчёмная! Бесполезная! Слабая!       Злость осушает слёзы, и в темноте глаза натыкаются на валяющийся рядом с машиной пиджак Улькиорры, дотягиваюсь до него, сжимаю в руках — где ты, помоги мне… пожалуйста, где же ты? Обнимаю плотную ткань, словно это не бездушная вещь, а он рядом со мной смотрит сквозь и одновременно вглубь меня, окутывая пустотой, всегда спокойный и отстранённый привычным отточенным движением заправляет за ухо прядь моих непослушных волос; пальцы перебирают мягкую ткань и натыкаются на что-то небольшое и твёрдое во внутреннем кармане. Моментально вернувшись в реальность, забираюсь рукой в карман и достаю маленький шприц с зеленоватой жидкостью. Не может быть… Да. Боже, да! Подняв глаза к небу, в котором плавает огромная луна, благодарю. Спасибо. Спасибо тебе.       Забыв о боли и страхе, поднимаюсь с земли, крепко сжимая депрессант в руке, делаю шаг. Я возвращаюсь.       Машина остановилась совсем недалеко от места, где в меня попала стрела, я, должно быть, совсем рядом, но тени вокруг будто живые перемещаются, сбивают, путают следы.       Помоги мне, луна моя?..       Словно услышав, луна в небе становится ярче, прогоняя зловещую тьму. Спотыкаясь, подволакивая ногу, я через силу делаю шаг за шагом и наконец различаю впереди два силуэта. Слышится треск ломающихся стеблей бамбука, шелест травы и шум налетевшего вдруг ветра. Моё сердце стучит ещё быстрее.       Ближе. Ещё шаг и теперь я вижу совсем чётко. Нас разделяет всего несколько метров. Куросаки-кун стоит ко мне спиной, он словно стал больше и выше, но, возможно, это только игра теней, словно скала он нависает над лежащим на земле Гриммджоу, готовый нанести последний удар. Сердце на миг замирает и снова пускается вскачь, отбивая чечётку в груди, горле и висках. — Сделай это, — раздаётся хриплый голос Гриммджоу. — Давай! Чего ты ждёшь?!       В его голосе провокации и яда столько же сколько и отчаяния, но ни капли страха. Он не боится. Он никогда не сдаётся. И мне нельзя. — Куросаки-кун! — кричу что есть мочи, крепче сжимая шприц в руке.       Куросаки мгновенно оглядывается, отвлекаясь от Гриммджоу, и встречается взглядом со мной. Не знаю кто это, но это не Куросаки-кун. Лицо его бледное, резкое, острые черты, словно высеченные из камня безжизненного и холодного, а вокруг удушающая аура смерти. Глаза — зияющие чёрнотой дыры, что темнота ночи блекнет рядом с ними. Рот скалится в жуткой ухмылке. Он смотрит так, словно хочет вырвать сердце из моей груди и сожрать его. Сердце же моё скачет так, что вот-вот само выпрыгнет, но я не двигаюсь, сжимаю шприц, усилием воли заставляя большой палец не дрожать на наконечнике поршня.       НеКуросаки ухмыляется ещё шире и делает шаг ко мне. Чуть наклоняясь, изгибается, словно дикий зверь — один прыжок и он настигнет меня, вопьётся зубами в горло. Я успею. Успею воткнуть иглу, мне нужно лишь одно мгновение. Никто не погибнет из-за меня. Сердце уже не стучит, оно шарахает о грудную клетку, словно тяжёлый молот. Я не сдамся. Никто из них никогда не сдавался!       За спиной НеКуросаки снова слышится хриплый голос Гриммджоу, он кашляет, наверное, сплёвывая кровь, не могу разобрать слова, но интонации достаточно, чтобы понять, выкрикивает что-то очень едкое и резкое, как удар в лицо. Гриммджоу продолжает отвлекать его на себя, вероятно думая, что я обезумела, раз так глупо и беспечно сую голову зверю в пасть. И вдруг понимаю, он же не знает, что у меня есть депрессант. — У меня есть депрессант! Я нашла депрессант! — кричу, чтобы предупредить его.       Монстр уже вздергивает Гриммджоу в воздух, как тряпичную куклу, сжимая горло. Снова треск — спина Гриммджоу встречается с твёрдым стволом дерева, однако мои слова действуют на него ободряюще и вместо того, чтобы как безвольная марионетка обвиснуть в руках твари, что заменила собой Ичиго, он вскидывается, хватается за душащую его руку. На диком адреналине, который сейчас мы делим с ним на двоих, подтягивается и обеими ногами с силой ударяет своего противника в грудь. НеКуросаки, не ожидавший удара, разжимает пальцы, с резким выдохом сгибается и отступает на шаг, даря нам несколько бесценных секунд. — Бросай и беги! — сквозь удушающий кашель хрипит Гриммджоу.       Я лишь крепче сжимаю шприц. — Брось его мне!       Рука дрожит в нерешительности. Бросить? Шприц может не долететь. Или Гриммджоу не успеет подобрать. Нельзя так рисковать. — Химэ, бросай!       НеИчиго выпрямляется, расправив плечи, он словно становится ещё больше и злее. Гриммджоу всё ещё не в силах подняться, когда зверь с хрустом сжимает кулаки и скалит зубы — один шаг и…       Что делать?! Он больше не обращает на меня внимания. Даже если брошу сейчас, Гриммджоу точно не успеет. Не знаю, откуда в голову приходит мысль, не знаю, что мной движет: инстинкты, адреналин или хлещущее через край отчаяние. Наклоняюсь и, стиснув зубы, резко выдёргиваю из ноги обломок стрелы. Адская боль пронзает не только ногу, но и всё тело, тёмная кровь заливает онемевшую кожу. НеИчиго резко разворачивается. Принюхивается, точно как дикий голодный зверь, и бросается ко мне. Безумно быстро, а расстояние между нами всего ничего.       Время вдруг замедляется, и ночь становится светлее, точнее, блекнет, выцветает и размывается, как пасмурный день, не знаю, моё воображение это или действительно чьё-то воздействие, но эти секунды так драгоценны.       Вижу, как вскакивает Гриммджоу и бросается вдогонку, он снова что-то кричит и машет руками, но я не слышу, в ушах грохочет молот, заменивший сердце. Луна в небе искрит, словно обезумевшая, и кто-то шепчет, пробиваясь сквозь безумный грохот: «не умирай!» Не умирай?! Но как я могу умереть, ведь моя жизнь не принадлежит мне больше. Не мне принадлежат мои разум и тело. — Бросай, Химэ! — реальность возвращается вместе с отчаянным криком Гриммджоу. — Я успею!       «Не умирай, Химэ…»       Я слышу тебя, луна моя!       Замахнувшись сильнее, бросаю шприц Гриммджоу, а сама отшатываюсь назад, нога болит адски, я не могу стоять, падаю и отползаю, цепляясь за гладкие стволы.       Передо мной тьмой горят глаза демона, безумные и поглощающие, они лишают воли и сил. Тело тяжелеет и не слушается, словно я вязну в потоке смолы.       «Не смотри…»       Замираю в оцепенении, зажмуриваюсь, для верности закрывая лицо руками, уже ощущая удушающую ауру и раскалённый жар его тела, как вдруг что-то холодное касается моей кожи — ледяные пальцы сжимают запястья в лёгком, но твёрдом захвате и мягко отстраняют мои руки от лица. Открыв глаза, я сразу тону в пустоте, в невесомости, там где всегда чувствовала себя в безопасности.       Из горла вырывается дикий вопль полный горечи и боли, не сразу даже понимаю, что мой собственный. Я не могу поверить в то, что вижу. Глаза полны слёз, но они не проливаются, застыли, будто острые льдинки, и причиняют боль. На губы капает кровь, и я облизываю их, хочу прикоснуться.       Ближе, ещё ближе, глубже, хочу чувствовать его…