Intimate feelings

      Я слышу, как она говорит с ним, потом кричит истошно с болью, а после — плачет. Чёрт, сердце дёргается, каким чувствительным я стал, мать вашу. Я не особо жалую эту девчонку, а Улькиорру так и вовсе терпеть не могу, всегда думал, что спляшу на его могиле, но, дьявол… Не заслужила эта храбрая девочка такой участи, и как бы я ни хотел злиться, не могу — её слёзы… горькие. Стоит лишь представить… бля… Смог бы я?.. Всегда считал себя безжалостным, бесчувственным ублюдком, а теперь?..       Луна исчезает, и темнота набрасывается, как голодный зверь, словно в этой преисподней и без того было недостаточно погано.       Ичиго трясёт в лихорадке, он всё ещё без сознания, но кровь беснуется, выжигает тело клетку за клеткой, умирая вместе с инициатором. Жутко больно, наверное, но это к лучшему, теперь у него снова нет хозяина. Прижимаю его крепче к себе, пока не успокоится, не затихнет, снова не превратится в неподвижный манекен. Бледный как смерть. Рука сама тянется прикоснуться, убедиться, что жив, что дышит.       Горячий как ад! Часа даже не прошло! Как такое может быть?! Все мысли о горестной судьбине Улькиорры и Орихимэ разом вылетают из головы — если Ичиго сейчас очнётся, нам… Стоп! Сто-о-оп, не о том ты думаешь, Гриммджоу. Стрелок! А с ним что?! Судя по тому, что в моей голове до сих пор не торчит стрела, он ликвидирован, а вдруг нет. Что если жив?       Оглядываюсь по сторонам, но в темноте нихера не видно, только ветер колышет и гнёт бамбуковые стебли, в их шорохе и перестуке слышаться шаги и дыхание… Мурашки собираются на шее и панической стайкой скатываются по позвоночнику. Блять! Бред! С каких пор, я стал таким, таким… Сука, соберись!       А может, ну его?.. Я же могу сбежать сейчас. Бросить всё. Зависимости между мной и Куросаки больше нет, на девчонку плевать. Я же так и планировал с самого начала — сбежать от Эспады, сбежать от Сейрейтея — быть свободным, наконец! С самого начала.       Поднимаюсь на ноги, прикидывая в какую мне сторону, где эта адская дорога, по которой я сюда прикатился. Только встал, а дыхание уже сбилось. Ноги как ватные, не могу и шага сделать. В груди стучит быстро-быстро. Болит. Дьявол, чему там болеть-то?! Иди. Давай, делай шаг! Ну!       Я держу тебя.       Ну блять! Я… не могу. Поздно уже. Это «начало» было слишком давно.       Ненавижу себя. Ненавижу за эти вероломные мысли о побеге и за то, что не могу исполнить их. Ненавижу то слабое существо, каким стал. — Эй, Химэ, — зову, едва справившись с дыханием и дрожью в голосе. Надо проверить, как она там, надо выбираться отсюда.       Она не поднимает головы, неотрывно смотрит на бледное, залитое кровью лицо Улькиорры, на тонкий обломок стрелы, торчащий из его горла, держит его за руку и не двигается, словно окаменевшая. — Химэ, нам надо уходить, девочка, — не знаю даже откуда в моём голосе столько мягкости и осторожности, но понимаю — нельзя орать на неё сейчас, тащить силой. Внутри всё сжимается от чудовищной несправедливости, но увести её надо, пока есть возможность. Ещё пару минут. Пусть попрощается.       Сажусь рядом. Её нога выглядит чертовски плохо, даже в темноте видно, как опухла, не кровоточит больше — налипла грязь и трава, но сквозная рана это не шутки. — Как твоя нога, ты сможешь идти? — хочу скорее отвлечь, чем действительно узнать состояние, и без того видно, что ничего хорошего.       Молча кивает чуть поворачивается ко мне, её лицо тоже в крови, волосы налипли на лоб и щеки, а в глазах… Я думал, там будут слёзы, но там нет ничего, кроме пустоты, бездонной и бескрайней, даже злости нет, там треснувший, расколотый, разбитый вдребезги мир. Мир, который я заставил её разбить, и, будто этого мало, заставляю бросить даже осколки. Оставить его здесь одного. В темноте. — Химэ? — голос сипнет внезапно. Я боюсь её сейчас, боюсь хрупкую, израненую девчонку. Боюсь смотреть ей в глаза, и это не чувство вины, хотя и оно тоже, я боюсь её, потому что она сделала то, чего бы я сам никогда не смог бы. Этот наивный, чистый ангел оказался намного храбрее, страшнее прожженного убийцы.       Она отпускает похолодевшую безжизненную ладонь Улькиорры, в последний раз проводит дрожащими пальцами по его лицу, бережно заправляя за ухо чёрную прядь волос, касается чуть приоткрытых испачканных кровью тонких губ, словно говоря последнее «прощай» и «прости». Поднимается молча и, цепляясь за ближайший ствол, делает шаг, похоже ей чертовски больно, но ни стона, ни всхлипа не слышно, будто робот, машина с заданной программой. Спешу за ней, хочу поддержать, но так и не решаюсь прикоснуться.       Куросаки, кажется, стал ещё горячее, я стараюсь об этом не думать, я так устал, что думать пустая трата сил. Сейчас главное выбраться отсюда и молиться, чтобы Ичиго не очнулся как можно дольше, всё остальное потом. Уже привычно взваливаю его на плечо, хотя сил моих заметно поубавилось, Орихимэ поддерживает с боку, хромает рядом, и вот так, очень, о-о-очень медленно мы плетёмся, предположительно, к дороге.       Господи, я так редко к тебе обращаюсь, но если ты есть, пошли нам тачку, я даже водителя не стану убивать, ну нет же сил идти, а главное — нет времени.       Мы довольно долго бредём, останавливаясь лишь на короткие передышки. Сейчас бы воды глоточек. Девчонка молчит, а я сжимаю зубы, превозмогая боль — пара рёбер внизу скрипят — наверняка сломаны.       Всё же есть там кто-то наверху — непроглядная холодная тьма рассеивается, уступая тусклому рассвету — впереди становится видна чёртова дорога, только со склона спуститься. Уже хочу поблагодарить этого кого-то наверху, но как говорится — рано радуешься, дружочек.       За спиной раздаётся шорох и отчётливые шаги. Ну мать!.. Пусть это будет гребаная белка. Поворачиваю голову. Нет, нет там никого наверху! И слов матерных таких нет! И сил у меня больше нет! Финиш! Даже в темноте видно, как ледяной сталью блестит острый наконечник стрелы.       Стоит в паре метров. Не стреляет.       Массивный, тяжёлый даже на вид арбалет пляшет в дрожащих руках, не давая поймать нас в прицел. Одна сторона лица залита кровью, он смаргивает и щурится, упорно пытаясь прицелиться.       Когда же ты уже сдохнешь?!       Стоит на полусогнутых, невысокий и щуплый — хлюпик! Спектра нет — человек! Да что ж ты жизнь, за сука такая? Насмехаешься надо мной, что ли?       Смотрю на этого… на эту глисту с арбалетом, и такая берёт злость, что все остальные чувства меркнут: и усталость, и боль, и страх. Вот это недоразумение убило кучу вампиров?! От этого… тощего выблядка я целую ночь бегаю по лесу?! Из-за этого… киллера-самоучки пострадала Орихимэ и погиб Улькиорра?! Да как так то?! Что за мерзкая ирония?!       Не в силах сдержаться, я начинаю громко хохотать диким, припадочным смехом — психопаты всего мира обзавидовались бы. Приходится уложить Куросаки на землю, потому что меня сгибает пополам, дыхание сбивается, а в уголках глаз выступают слёзы. В противовес мне Орихимэ неподвижна и безэмоциональна, как сомнамбула — что воля, что неволя — всё равно. Присядь-ка девочка, пока тебе случайно между глаз не зарядили. Дёргаю её вниз, и она покорно опускается на землю рядом с Ичиго.       Стрела, наконец, срывается, прерывая мою истерику, но пролетает мимо. На место нездорового веселья приходит злость. Яростная, чёрная злость. Я его сейчас голыми руками разорву и никакие вампирские уловки не нужны. Пантера внутри меня рычит и скалится, быть может, сил у неё нет, но гордость зверя никуда не делась.       Пока этот изрядно потрёпанный недомерок непослушными руками пытается перезарядиться, я делаю шаг вперёд. Ай-ай-ай, тетива срывается — совсем в ручонках силы не осталось? Или занервничал?       Шаг. Ну сейчас посмотрим, какой ты крутой! Не могу стереть жуткую лыбу с лица, глядя, как дрожат его пальцы, скользят от крови.       Шаг. Ну и кто теперь жалкий? Нападать исподтишка каждый может, но вот он я — прямо перед тобой, безоружный и бессильный вампир, стреляй! Ну что же ты?!       Кажется, у него не только руки, но и губы дрожат, рожа вся в крови измазана, и только взгляд тяжёлый и надменный, жаль, что одним взглядом меня не напугать.       Шаг. Упс, опять неудача, я перекурил бы, пока ты зарядишь, да сигарет нет.       Шаг. Шаг. Наконец готов к бою, да только пантера подкралась уже слишком близко, дружочек.       Легко выхватываю арбалет из ослабевших рук и направляю на него — ну и как тебе быть под своим же прицелом, а, весело?!       Стоит. Не шелохнувшись, стоит на месте и сверкает упрямыми глазищами — храбрец, в другой ситуации я, возможно, даже восхитился бы. Жаль только, что храбрость и глупость всегда идут рука об руку. Хотел загнать раненую добычу — не удивляйся, что добыча загнала тебя.       Оглядываю арбалет — крутой, с оптическим прицелом и всевозможными наворотами, с пятидесяти метров в монетку попадёт, если пристрелять хорошенько, мне нравится. А в упор?       Ну так куда же мы пустим первую стрелу? Навожу на него прицел. В грудь? В шею? Или сразу в голову? Нет-нет-нет. У меня есть идея получше.       Под его свинцовым взглядом медленно опускаю прицел ниже, целюсь в ногу, в то же место, куда ранило Орихимэ. Без предупреждений и длинных пламенных речей главного злодея, мы не в дораме — БАХ!       Из его горла вылетает задушенный хрип, он припадает на одно колено, скрипит зубами и продолжает сверлить меня свирепым взглядом. Воздух наполняет запах свежей крови — м-м-м, настроение резко улучшается, даже про сломанные рёбра забываю. Играем дальше.       Показательно медленно перезаряжаю. Куда теперь? Может, в плечо? Да, мне нравится идея — БАХ!       Валится на землю и хватается за рану, кажется, я слышу, как крошатся его зубы. Сколько там ещё стрел осталось? Одна? Как жаль, очень жаль, я хотел поиграть подольше. Стрелять в побитую шавку мало удовольствия, но что поделать, раз Улькиорра его не добил, придётся мне. Снова демонстративно медленно перезаряжаю и целюсь между глаз, чтобы мозги на изнанку вывернуло.       Раз. Два. Тр… — Эй, Джагерджак, а ну-ка замри!       Блять! Передёргивает от этого баса. Ну почему ж мне не везёт-то так, а?! Не мог он минут на пять позже появиться? Медленно разворачиваюсь, опуская оружие, в этого-то стрелять бесполезно. В предрассветной дымке и тёмных оттенках красного* спектра, на фоне ставшей теперь недосягаемой дороги горой возвышается огромная фигура Ямми. — Он Улькиорру грохнул! — возражаю, указывая на мразь, валяющуюся у моих ног. — Пиздишь?! — удивлённо тянет Ямми. По какой-то известной ему одному причине он всегда уважал Улькиорру, в отличие от всех остальных. — Сам посмотри, там, в лесу труп со стрелой в горле, — может, он в припадке ярости замочит этого недомерка, заодно и от Орихимэ беду отведу, не думаю, что без покровительства Улькиорры она долго протянет в Эспаде.       Ямми подходит ближе, едва не задевая лобастой башкой нижние ветви ближайшего дерева — боров здоровый, не обращает внимания ни на Ичиго, ни на Орихимэ, он их и за людей-то не считает, останавливается рядом со мной, с недоверием осматривая полудохлого стрелка. — Вот этот дрищ?       Невозмутимо киваю и машу перед его лицом арбалетом, мол, вот этим самым и завалил. Выхватывает навороченную игрушку из моих рук, крутит-вертит, типа что-то смыслит в оружии, уж кто-кто, а он только на кулаки полагается и отчаянно этим гордится, надо признать, они у него железные, покруче Кенпачи. — Ты это, только бежать не вздумай, — не глядя на меня, сообщает, — не хочется ботинки марать в лесной грязи.       Фыркаю в ответ — куда уж мне, невооруженным глазом видно, что моё состояние оставляет желать лучшего, честно сказать, не знаю, как ещё на ногах держусь.       Наконец разобравшись, Ямми нацеливает арбалет на уже изрядно задержавшегося на этом свете «Робина Гуда».       Раз. Два. Тр… — Мальчики!       Да блять же! От этого голоса передёргивает в два раза сильнее. Почему именно этот мерзкий лис?! — Вас ни на секунду нельзя оставить, уже кого-то убиваете. — Пантера говорит, этот, — показывает на стрелка Ямми, — завалил Улькиорру. — В самом деле? — как всегда примерзко лыбится Гин. А сам останавливается рядом с Орихимэ, оглядывает с головы до ног, словно сканирует. — Тогда точно не убивать, возьмём с собой, — распоряжается он и для пущей верности на секунду полыхает жёлтым* спектром.       Ямми досадливо сплёвывает, но противоречить Гину не спешит, ещё бы, этот хитрый лис правая рука Айзена, но даже сам Айзен порой не знает, что у того на уме; наклоняется и приставляет пальцы к голове стрелка — куб, вот бы он там сбрендил, затем подбирает с земли уже бесчувственную тушку, легко, как мелкую букашку, вешает на плечо, на другое закидывает арбалет и разворачивается в сторону дороги.       Не переставая лыбиться, Гин присаживается рядом с Куросаки, касается лба и показательно отдёргивает руку, как от раскалённой сковородки, хотя, думаю, температура тела Ичиго сейчас очень близка к обжигающей. — Похоже, разрушитель вот-вот очнётся, — достаёт из внутреннего кармана шприц и быстро колет ему депрессант. Бля, в крови Ичиго уже столько наркоты, что в пору начинать беспокоиться за сохранность его мозгов, но хоть какая-то гарантия, что в ближайшее время ни Вейл, ни какая другая зверюга не вопьётся никому из нас в горло. Впрочем, посмотреть, как он выпустит кишки Ямми и Гину, я не отказался бы. Может, позже так и случится.       Закончив с Ичиго, Гин переключается на Орихимэ и со всей галантностью берёт девчонку под руки, помогает подняться с земли, она по-прежнему не подаёт признаков осмысленного поведения— то ли Оскар ей дать, то ли правда умом тронулась. — А Улькиорра? — недовольно спрашивает Ямми. — Можешь позже вернуться за ним, если хочешь, — великодушно разрешает Гин и не спеша ведёт Орихимэ к машине, что стоит на обочине дороги.       Ямми хмурится, смотрит в сторону леса, словно надеясь разглядеть там тело Улькиорры, потом принебрежительно фыркает и отворачивается, поправляет свисающее с плеча тело и тоже топает к машине. А меня словно и нет. — Чего встал, Джагерджак, подбирай своего ублюдка и вперёд, я ждать не люблю! — грозно рявкает он.       Сжимаю кулаки и зубы, как же хочется ему вмазать. Прямо вижу, как расхуярю его тупую физиономию в кровавую кашу, подожди, урод, уж я оторвусь тогда.       Возьми себя в руки, Гриммджоу, сейчас с ним тягаться, всё равно что под асфальтовый каток броситься, рёбра адски ломит от одной только мысли, но ничего, это только пока что. Пока что.       Кожа Ичиго действительно обжигает, похоже, наркотики почти перестали действовать, и следующая доза вообще не даст никакого эффекта, сначала кровь рэйки, теперь депрессант — с каждым разом его сознание приспосабливается всё быстрее, и когда обретёт полную силу, никто и ничто его не остановит, вот почему Эспада так спешит и хочет инициировать его. Интересно, с кем? Чтобы контролировать такую силу, инициатор сам должен быть чертовски силён. Неужели Гин? Зачем бы ещё он явился лично. За всё время в Эспаде я так и не узнал о его способностях, то что он позволял увидеть — мелочи, ничем не примечательные, но и дураку ясно, что по правую руку слабаки не стоят. Порой глядя на него, на его извечную хитрую ухмылку, я чувствую себя в объятиях ядовитой змеи, холодные кольца оплетают тело, крепко держат добычу, но гадина не жалит, будто выжидает, пока жертва сама испустит дух от страха. Да, такой вполне сможет контролировать разрушителя.       Ямми сгружает стрелка в багажник, словно мешок с рисом, а сам садится за руль. Гин усаживает Орихимэ на заднее сиденье, туда же забираюсь и я с Куросаки. Места чертовски мало, это не шикарный внедорожник Улькиорры, а простая неприметная машинка.       Химэ, прислонившись лбом к стеклу, смотрит в одну точку и выглядит ожившим мертвецом, даже спектра почти не видно. Ичиго бледный и безмолвный как живой труп, зато спектр чернее ночи. Жуть, знаю, но именно так они и выглядят. А я между ними. Честно признаться, мне немного страшно. Да ладно, чего уж, я в ужасе от мысли, что никто из них больше никогда не станет прежним, а ещё больше меня пугает то, что это всё, что меня беспокоит, чёрт, да я сам без пяти минут покойник, но думать могу только о том, как вернуть их назад. — Вода есть?       Сидящий впереди Гин без вопросов передаёт мне бутылку воды. От щедрот. Я жадно пью, потом пытаюсь напоить Орихимэ, но она никак не реагирует, жидкость смачивает губы и струится мимо рта по подбородку. Мать твою, девочка, приди в себя! Хотя нет, хорошо даже, что она сейчас в таком состоянии, не придётся смотреть, как Куросаки закончит слияние — кровавое, небось, будет зрелище. Кровавое зрелище? Чёрт, я же о собственной смерти говорю! Думать об этом, как о чём-то отстранённом, легче; нельзя мне впадать в панику.       Веки словно свинцовые. Мне нужно отдохнуть, чтобы снова начать думать, сейчас же мысли разбегаются, разъезжаются и расплываются на все четыре стороны. — Сколько ехать? — спрашиваю, не особо надеясь на ответ, но Гин неожиданно любезно отвечает, что около часа. Час. Совсем мало, но хоть что-то. Позволю себе этот час.       Хлопок дверцы, я открываю глаза, двигатель работает, но мы стоим на месте. Уже совсем рассвело. Обстановка в машине нисколько не изменилась, я по-прежнему зажат между двумя «мертвецами».       Как и предполагал, мы прибыли в небольшой коттеджный посёлок в горах. Нужный нам дом в самом конце улицы, за высоким забором по периметру. Ямми открывает массивные ворота, возвращается в машину, и мы въезжаем на территорию.       Дом не такой уж большой и шикарный, какие предпочитает Эспада, скорее наскоро купленное пристанище для грязных делишек вроде того, зачем мы сюда приехали. Ну в самом деле, не в «Las Noches» же проводить эксперименты над нестабильным вампиром- разрушителем иллюзий, а в таком месте и случайных свидетелей не будет, и от тел избавляться проще.       Гин велит Ямми проводить меня и Ичиго в специально подготовленные для нас апартаменты, не решаюсь даже предположить, что это. Сам он снова занимается Орихимэ, помогает выбраться из машины и провожает к дому, едва ли не взяв на руки. Не пойму, он с ней так деликатен и внимателен потому что она девчонка покойного Улькиорры? Она больше не имеет ценности ни как рэйки, ни как катализатор для Ичиго. Почему её оставили в живых? Не думаю, что Гин настолько сентиментален, по всем канонам бесполезная девчонка должна была отправиться вслед за Улькиоррой ещё там, в лесу. Неужели решил оставить её при себе? Зачем? — Давай побыстрее, Джагерджак, жрать охота, — басит Ямми.       Да, пожрать было бы неплохо, последний раз ел вчера утром — пару ложек бурды, которую Орихимэ назвала завтраком, но не думаю, что меня здесь угостят чем-то кроме тычков и насмешек, яда тоже не надо, спасибо, свой девать некуда. — Давно ли ты стал собачонкой Гина? Улькиорра завёл подружку и бросил тебя, а теперь и вовсе подох.       Выбираюсь из машины, достаю Ичиго… Тц! Это «достаю», словно он вещь какая-то. Бросаю на Ямми злобный взгляд — за это тоже поплатишься, ублюдок! — Заткнись и пошевеливайся! — Цедит он.       Слышу, как скрипят его зубы, его всегда разозлить было проще простого. — А что, торопишься обнять его тело пока ещё тёпленькое? — Я щас из тебя тёпленькое тело сделаю, — он сжимает огромные кулаки, сдерживаясь из последних сил. Убить он меня, конечно, не может, но хорошую затрещину дать… хотя похуй, оно того стоит. Уже собираюсь выдать очередную порцию отравы в его адрес, как нас окликает вездесущий Гин. — Чего застряли? Ждёте, когда разрушитель очнётся?       Неприятно признавать, но он прав, Ичиго может очнуться в любой момент и, сдаётся мне, депрессант тут уже не поможет, надёжнее всего сейчас запереть его в бронированную камеру. Ямми фыркает, всем видом показывая, что ни капли не боится ни разрушителя, ни кого бы там ни было, но Гину не перечит. Послушная собачонка.       Насчёт бронированной камеры я угадал — шикарные нам достались апартаменты — под непримечательным на вид домиком оказался большой подвал, я бы даже сказал, бункер на случай ядерной войны, такие стены телекинезом не пробьешь. И всё бы отлично, если бы в эту импровизированную темницу меня не заключали вместе с Куросаки. — Входите, — велит Гин, а Ямми подталкивает в спину. — Нравится новое гнёздышко? — Очень нравится, — отвечаю, стараясь ничем не выдать, что почти в панике, сбежать из этой бетонной клетки невозможно. Я чертовски устал. Рёбра если не сломаны, то трещины точно есть, каждый вдох — боль, уж о мелких ссадинах и говорить нечего, словом, Куросаки сожрет меня тёпленьким. — Так и ты тоже заходи, не стесняйся, пусть Куросаки поужинает как следует. Или боишься?!       М-да, Гина дешёвыми провокациями не проймёшь, он лишь шире ухмыляется, делает шаг ближе и наклоняется к самому моему лицу, пристально смотрит в глаза — кольца сжимаются очень туго, почти дробят кости, а ядовитые зубы в секунде от укуса — этот взгляд бьёт наотмашь. — Только и можешь, что тявкать, какой никчемный инициатор достался разрушителю, — медленно почти по слогам проговаривает, смотрит в глаза, словно гипнотизирует, я не выдерживаю и позорно отвожу взгляд. — Сука! — кричу, не сдержавшись.       Ехидно посмеиваясь, Ямми захлопывает перед моим носом массивную дверь. Щёлкает замок. Всё — можно начинать обратный отсчёт.       Света здесь нет — полная тьма, пока дверь была открыта, успел заметить, что мебели здесь тоже никакой нет: потолок, пол, стены и единственная дверь, вынести которую я не смог бы, даже будучи в форме и при силе.       Укладываю Куросаки на холодный бетонный пол, сажусь рядом, прятаться здесь всё равно негде, встречу смерть лицом к лицу.       Темнота. Тишина. Словно я уже в могиле. И что я должен сейчас делать? На что потратить последние… минуты своей никчемной жизни? Молиться? Просить прощения? Признаться в любви напоследок? Чушь! Не хочу я ничего из этого, точнее, я с удовольствием сделаю всё перечисленное, но перед ним настоящим, живым, когда получу свою законную затрещину и сломанный нос. Никогда не подумал бы, что буду так мечтать об этом.       Чёрт! Неужели так всё и закончится? Я сдохну в этом мрачном подвале, а Куросаки станет марионеткой Айзена?! Расправившись со мной, он очень скоро снова начнёт изнывать от жажды, тогда подсунуть ему чью угодно кровь не составит труда, без разбора хватанёт.       Нет уж! Нельзя сдваться! Думай, Гриммджоу! Или действительно хочешь сдохнуть здесь?!       Почему Эспада упорно ждёт, когда Куросаки сам убьет меня? Что мешало Улькиорре тогда или Гину сейчас дать ему кровь — инициировать и, как только сознание вернётся к нему, приказать разделаться со мной? Противиться приказу инициатора невозможно. Инициатора?..       В голове вдруг всплывает последняя брошенная Гином фраза:       «Какой никчемный инициатор достался разрушителю».       Ебаный стыд! Вот же то, что так задело меня! Ну я и идиот! Так зациклился на том, что не могу использовать силы Пантеры, что совсем забыл — началось всё с меня, я инициатор Ичиго. Наша инициация взаимная и жажды между нами больше нет, но связь-то осталась, да ещё вчера я мог чуть ли не мысли его читать! Просто это так привычно уже, что и вовсе не замечаешь. И тот порноролик на улице — он же звал меня, пока был с Химэ, звал меня! Вместо того чтобы беситься от ревности, нужно было бежать за ним!       Что там пиздели Заэль и Маюри про слияние? Я был так поглощен обидой и злостью, что совсем не слушал.       … исчезла жажда, но связь осталась, я не могу пользоваться силой, но я не потерял её, вся она внутри него…       Внутри…       Куросаки?! Ичи… Мальчик мой. Моя ягодка… Я сейчас! Уже иду! Ещё же не поздно, правда?       Его дыхание учащается, а кожа пышет жаром. Склоняюсь к нему, мне страшно, так страшно, что опоздал.       Вдох. Впиваюсь зубами в его шею, кровь попадает в рот, и в ту же секунду меня будто захлёстывает раскаленным потоком. Губы, язык, горло опаляет жидким огнем. Он разливается по венам, заполняет каждую клетку, молниеносно распространяясь и выжигая всё изнутри. Я сильнее цепляюсь за Ичиго и глотаю острую горячую кровь.       Чёрная мгла превращается в алую, а тело, кажется, сейчас не выдержит чудовищного напряжения.       Ещё, ещё. Пей, пока не исчезнут все мысли, пока не исчезнет боль, пока не исчезнет само сознание.