Intimate feelings

      Алая мгла превращается в бледный лунный свет, падающий на пол сквозь грязное окно тяжелым давящим грузом. В нос ударяет мерзкий запах крови, гнилой плоти и дерьма. Над головой тихо звякает, и в помещении загорается тусклый свет. Оглядевшись, понимаю, что я в подъезде очень старого на вид нежилого дома. Помнится мне, у Ичиго в голове никогда не было ничего подобного, но кто знает, что произошло после того, как здесь поселились все поглощённые Вейлом души. Куда важнее сейчас то, что в затылок мне упирается нечто твёрдое и холодное, очень напоминающее ствол крупного калибра. Хорошее начало, ничего не скажешь. — Шелохнёшься, башку снесу! — сообщает мне некто голосом Куросаки. Допустить, что это Ичиго, и он не узнал меня, очень сомнительно, но голос совершенно точно принадлежит ему. — Не стреляй, — нешуточная угроза в его голосе заставляет меня поостеречься, и я медленно поднимаю руки вверх, показывая, что безоружен. Давление дула на затылок чуть ослабевает. — Я повернусь, чтобы ты мог меня рассмотреть, хорошо? Не стреляй. — Стараюсь говорить спокойно и медленно, чтобы не спровоцировать.       Очень-очень медленно разворачиваюсь. Передо мной действительно Куросаки, но выглядит он так, словно выполз из вонючей выгребной ямы. Рыжие волосы торчат слипшимися космами в разные стороны, лицо осунувшееся и чумазое, в крови и ещё не пойми каком чёрно-зелёном дерьме. Кровь вообще везде — перепачкала его кеды и джинсы, въелась в кожу рук, как боевая раскраска исполосовала щёки и лоб. Он продолжает целиться в меня. Из здоровенного дробовика! Плечи ссутулены, как будто под тяжестью каменной плиты, одна нога перемотана прямо поверх джинсы лоскутом, оторванным от его же водолазки, кровь смешалась с зелёной жижей и выглядит просто ужасно. Самое стрёмное это его глаза — воспаленные и покрасневшие с огромными, как у наркомана, зрачками, взгляд холодный и безумно злой, но злой не от ненависти или ярости, а от усталости и безнадёжности, ничто в этих чужих глазах не напоминает мне прежнего Ичиго. Он осматривает меня с головы до ног и, похоже, действительно не узнаёт. — Ты не узнаёшь меня? — Стоит сделать маленький шаг вперёд и протянуть к нему руку, как он вскидывается, надёжнее перехватывает дробовик. Я останавливаюсь и больше не делаю резких движений, решая не испытывать судьбу. — Я — Гриммджоу! — чуть повышаю голос. — Нет!.. Ты не он!.. — растерянно шепчет и мотает головой. Делает шаг ближе, недоверчиво разглядывает, быстро и коротко тычет дулом мне в плечо, будто хочет убедиться, что я настоящий, из плоти и крови. Потом отступает, все также держа на прицеле, и снова повторяет «ты не он, не он…» — Ты что совсем кукушкой поехал?! Ты понимаешь, где находишься? — В аду! — незамедлительно отвечает он. — Тц! Очнись, Куросаки! Это всё нереально! Мы в твоей голове! — Не ори, они услышат! — шикает на меня, призывая к тишине, угрожающе нацеливая ствол прямо в лоб. — Кто?! — Они! Они… — бормочет, как полоумный, и взгляд с каждым словом всё безумнее.       Открываю было рот, но не нахожу слов. Меня не узнаёт, где находится не понимает, несёт какой-то бред. Честно, я совсем не знаю, что делать, я ожидал увидеть нормального Ичиго или его дарк-версию, на худой конец, но этот… Этот вгоняет меня в ступор.       В напряжённой тишине где-то этажом выше слышится скрип ржавых петель, хлопок, потом топот ног и детский смех. — Чёрт! — зло выплёвывает Куросаки. — Они услышали! — Снимает меня с прицела и в пару шагов оказывается около перил разваливающейся лестницы, смотрит вверх сквозь вереницу этажей. — Близнецы! — Кто? — я совершенно ничего не понимаю, а он, совершенно не обращая на меня внимания, начинает спускаться вниз по ступеням, замечаю, что сильно припадает на перевязанную ногу, видимо, рана не пустяковая. — Эй, постой?! — бросаюсь за ним, быстро устремляюсь вниз перепрыгивая по несколько ступеней за раз, перекрываю ему путь. — Да остановись, ты! Что происходит?!       Ответить он не успевает, сверху раздаётся дробный топот и глумливые смешки. — Поймаем! Поймаем! — нараспев тянут два тонких детских голоса.       Оборачиваюсь на звук и вижу, как сверху в нас летит нечто большое и бесформенное. Куросаки отшатывается вправо, а мне приходится почти залезть на перила, когда нечто врезается в ступеньки, гнёт прутья и скатывается вниз, оставляя за собой скользкую сопливую дорожку.       В начале пролёта стоят… стоит… сросшаяся спинами фигура: две руки, две ноги и головы тоже две. Две детские, но отвратительно обезображенные головы. У одной из них вместо левого глаза зияет сквозная дыра, у другой с половины лица содрана кожа и там, где должна быть щека, виднеются почерневшие зубы. Все в трещинах беловато-серые губы обеих голов растягиваются в жутких усмешках, и изо рта вытекает густая, чёрно-зелёная жижа. — Тяни! Раз! Тяни! Два! — распевают жуткие детишки и тянут на себя коричневые, блестящие от слизи «уздечки», растущие прямо из ладоней. — Сзади! — кричит Ичиго, я оборачиваюсь и вижу, как отвратительный слизняк, похожий на огромную улитку, который минутой ранее шмякнулся с лестницы, снова оказывается наверху и, оставляя за собой жирный след слизи, медленно взбирается по ступеням, преграждая путь вниз.       КакогоХуяЗдесьТворится?!       Я знал, что не в сказке окажусь, но это?.. Это даже не больная фантазия, это какой-то чёрный бред обдолбанного наркомана, как это может быть в голове Куросаки?! Может, реально от наркотиков повредились его мозги? — Стреляй в него. В них?! — Стоя на две ступени выше меня, Куросаки держит на мушке адских близнецов, но курок не спускает. — Чего ты медлишь? — У меня только один патрон, — сквозь зубы сдавленно отвечает он.       Ну да, а головы-то две! Мать-перемать!       Чудовищный слизень быстро увеличивается в размерах, теперь больше походя на гигантского кальмара. Теснит нас, расплываясь по перилам и ступеням, по всему проходу растягивая скользкие мерзкие щупальца, а сверху злобным смехом заливаются «близнецы».       Лихорадочно ища решение, я цепляю глазом покореженные прутья перил, в которые минутой ранее врезалась скользкая тварь. — Давай сюда!       Хватаюсь за прутья и, царапая ладони, пытаюсь расширить образовавшуюся дыру. Поняв мою задумку, Куросаки подлетает ко мне, вставляет дробовик между прутьями, как рычаг, и мы налегаем вдвоём, со скрежетом проржавевший металл поддаётся — теперь можно пролезть.       Он легко проскальзывает в открывшуюся щель на этаж ниже, а вот я застреваю. Ноги болтаются, не находя опоры, а почти у самого лица влажно переливается плоть неведомой твари, которой управляют «близнецы». Щерясь гнилыми дырявыми деснами, дьяволята глумливо хихикают, подгоняя своего омерзительного питомца.       Зажмуриваюсь, когда гладкие усики склизкой твари касаются лица, и уже готовлюсь к тому, что сейчас эта гадина оттяпает мне голову, как вдруг меня хватают за ноги и тянут вниз.       Чувствую, как бетон и металл сдавливают рёбра, распарывая тонкую футболку вместе с кожей, и лечу на нижний лестничный пролёт. Поймать меня Куросаки не удосуживается, удар о ступени выбивает весь воздух из легких, пронзив все тело болью до самого позвоночника. Распоротый бок горит и кровоточит, но разлёживаться некогда. Цепляясь за перила, пытаюсь подняться, Ичиго перекидывает мою руку себе через шею, помогая идти, но скорости это не особо прибавляет, он сильно хромает, и уже не понятно, кто из нас кого поддерживает. Этаж за этажом ковыляем вниз по лестнице, но пролётов меньше не становится. Когда дыхание окончательно сбивается, просто падаем прямо на загаженный пол, спинами прислонившись к такой же грязной стене. Прислушиваемся. Вроде тихо. Ни топота, ни смехуёчков. Кажется, оторвались.       Каждый вдох — боль. Осматриваю бок — длинная царапина пересекает рёбра — ободрал сильно, но ничего серьёзного. Ичиго замечает, как натужно и прерывисто я дышу, пристальным взглядом провожает тонкую кровавую дорожку, ползущую по коже, и вдруг протягивает руку и цепляет на пальцы несколько алых капель. На секунду мне кажется, что это жажда, что свежая кровь дурманит ему голову, сейчас его глаза почернеют, и он набросится на меня, но ничего не происходит, он просто размазывает кровь между пальцами, будто желая убедиться в её реальности, а потом и вовсе вытирает о свою замызганную водолазку. — Ты… и правда ты?       Поднимает взгляд, смотрит в глаза и сквозь пелену отчуждённости и недоверия, наконец, проступает узнавание и былая теплота во взгляде. — Могу хуй показать, — совершенно серьёзно отвечаю. — Мудак!       Привычным жестом пихает в плечо, и меня отпускает, окатывает огромной волной облегчения от того, что он пришёл в себя. Ещё здесь. Ещё мой. Я так счастлив, что не могу сдержать улыбку, а затем и вовсе начинаю тихонько посмеиваться, он присоединяется ко мне, и вот, мы уже оба хихикаем, радуясь возвращению в привычные амплуа — распиздяя и самурая, казалось бы, всего пара дней прошла, а я успел ужасно соскучиться.       Поворачиваемся друг к другу, снова сталкиваясь взглядами, но на этот раз в них теплота и доверие, всё так же счастливо и глупо улыбаясь, соединяемся лбами, замираем. Плевать на провонявший дерьмом тёмный подъезд, на жутких монстров, на боль во всём теле. Пусть хоть мир рухнет. Главное — рядом. С ним. Со мной. — Почему так долго? — шепчет он. — Прости, прости, пожалуйста, — отвечаю и ловлю себя на мысли, что впервые прошу у него прощения так серьёзно и искренне, без задней мысли, без умысла, просто потому что хочу попросить. Прошу не только за то, что так долго добирался до него, но и за всё остальное: за недоверие, за глупую ревность, за измены, за вечный похуизм, за собственную гордыню — прости своего мудака. Он кивает, а я очень близок к тому, чтобы прослезиться от счастья, да только сейчас совсем неподходящее для этого время, надо выбираться отсюда, пока не нагрянула ещё какой-нибудь тварь. — Вставай, нужно идти, — подтверждает мои мысли Ичиго и поднимается. — Нельзя долго задерживаться на одном месте. Они слушают.       Поднимаюсь без лишних вопросов, и мы бредём по бесконечным ступеням. — Тварей здесь много, сидят по квартирам и выползают на шум, стрелять в них бесполезно, потом всё равно оживают.       М-да, как говорится, всё чудесатее и чудесатее, но разве не его бедовая голова породила всех этих монстров? Если так, то сам он этого не понимает. — Как ты здесь оказался?       Хороший вопрос. Пожимаю плечами, я и сам не знаю, как додумался, скорее просто понадеялся на удачу — если у нас одна сила, то и сознание должно быть одно, вот только место, в котором мы сейчас находимся, не принадлежит ни ему, ни мне. — Ты знаешь, как отсюда выбраться?       Он задерживает на мне усталый взгляд и продолжает идти вперёд. Согласен, глупый вопрос, если бы знал, то вряд ли шатался бы по мрачному подъезду до сих пор. — Сколько здесь этажей? — предчувствуя недоброе, спрашиваю. Он лишь обреченно разводит руками, из чего я делаю вывод, что лестница эта бесконечная и бродит он здесь уже очень долго. Так и спятить можно, в полутьме и тишине раз за разом проходя совершенно одинаковые этажи с жуткими тварями, выползающими на шум. Чувство времени постепенно теряется, а за ним и пространство перестаёт ощущаться как что-то конкретное. Не удивительно, что Ичиго не поверил, когда увидел меня. — Но есть лифт! — будто внезапно вспомнив, выдаёт он. — Только… — осекается, а я бросаю взгляд на обесточенный лифт с клубком проводов вместо кнопки вызова. Да уж, «только». — Не верь тому, что видишь, — понизив голос говорит он, с опаской косясь на сомкнутые створки.       Сразу после его слов тусклый свет единственной лампочки мигает и гаснет. По всему помещению прокатывается гулкое эхо и скрежет такой силы, что пол содрогается под ногами, а по стенам расползаются тонкие трещины, из которых сочится тягучая багровая субстанция очень похожая на густую свернувшуюся кровь. Вокруг ощущается неясное движение множества бесформенных фигур, словно нечто пытается выбраться наружу, растягивая ставшие эластичными полужидкие стены.       Заставляя вздрогнуть, лязгает металл; скрипя и громыхая, створки лифта расходятся, словно разверзается пасть огромного голодного чудовища. Ичиго резко вскидывает дробовик, целясь в открывшийся проём. Внутри темно и пусто, лишь неразборчиво шуршит невидимый динамик: «Фшшш… Пшшш…»       «Входи-и-и, — раздаётся шипящий ледяной шёпот, дублируется, двоится и доносится со всех сторон, будто сами стены шепчут. — Ты на-а-аш… На-а-аш…»       Внезапно шум в динамике усиливается, фонит как неисправный микрофон, а потом раздаётся искажённый помехами голос, выплевывая гадкие тяжелые слова, каждым будто вколачивает огромный стальной гвоздь в крышку гроба.       «Тебе здесь самое место! Твоей мелкой порочной душонке!»       Ичиго стоит чуть впереди, и я вижу, как мурашки бегут у него по загривку. Этот жуткий голос чертовски пугает его, пугает до окаменевших плеч и побелевших пальцев, с силой сжавших приклад дробовика.       Через пару секунд всё стихает, сюрреалистичные образы пропадают — стены и пол возвращаются на место. Над головой снова загорается свет, тихо тренькая вольфрамовой нитью в почерневшей лампочке. Двери лифта всё ещё открыты, но теперь кабина освещена таким же, как и во всём подъезде, тусклым светом и не слышно никаких звуков. — Что это было? — едва слышно спрашиваю. — Он, — так же тихо отвечает Куросаки, продолжая невидящим взглядом пялиться в открытую кабину лифта. — Он приходит время от времени.       Он? Кто он? Боюсь, спрашивать у Ичиго бесполезно, сейчас он выглядит ещё хуже, чем когда я только попал сюда. Напуганный и безумный.       «Приходит время от времени»? Если предположить, что «он» это тёмное альтер эго Ичиго, которое жаждет заполучить контроль, а сам Ичиго застрял в ловушке собственного сознания, и от бездны его удерживает только наркотик, то вывод напрашивается сам собой — действие депрессанта закончится с минуты на минуту, новой дозы никто не вколет, а значит, «он» снова придёт — и в нашей реальности, где мы сидим на бетонном полу в холодном подвале, меня настигнет неминуемая смерть, а его — окончательное безумие. Времени совсем не осталось, а я понятия не имею, как вытащить Куросаки из этого ада. Мы довольно долго тащились по ступеням, прежде чем лифт внезапно открылся. Почему? Почему не сразу? — Ты уже ездил на этом лифте, не так ли? — Он медленно кивает.       В лесу. Единственный раз, когда ему не успели вовремя вколоть депрессант, был в лесу, уверен, именно в тот момент лифт и открылся, а везти он должен туда, куда так жаждет попасть тёмная часть Куросаки. — И едет он?.. — спрашиваю, заранее зная, что он ответит. — На твою подземку, — едва шевеля губами подтверждает он мою уверенность.       Выдыхаю из лёгких весь застрявший затхлый воздух, прикрываю глаза, мысленно пытаясь подготовиться к неизбежному, но ни черта не выходит, это всё равно, что к смерти готовиться, как ни старайся, а всё равно застигнет врасплох. Страшно, но и оставаться до скончания веков бродить по бесконечной лестнице тоже не лучше. Скоро всё закончится: либо я стану частью разрушителя, либо верну Куросаки назад. — Идём, — зову его, решительно делая шаг внутрь кабины. Он чуть заметно кивает, безмолвно соглашаясь с моими выводами — пан или пропал, всё или ничего, разве не это девиз наших отношений.       Дверцы лифта захлопываются, как только Ичиго заходит внутрь. Панель управления ожидаемо отсутствует, но лифт, как живой, по собственному желанию начинает медленное движение вниз.       Останавливается так же внезапно, как и начал движение. Двери открываются, и свет в кабине тут же гаснет, оставляя нас в кромешной темноте. Здесь не воняет нечистотами — сыростью, металлом и мокрой землей. Под ногами едва ли что-то можно разглядеть, каждый шаг неуверенный, наощупь по шатким ступеням, как по краю пропасти. Скрип ржавых петель дверной решетки и ноги ступают на твердый бетон. Полутёмная платформа без указателей и опознавательных знаков — это действительно моя подземка. Проход, по которому мы пришли, исчезает, словно и не было, за спиной — стена со знакомой мазнёй граффити. Сколько не смотрю, никак не могу понять, что же нарисовано.       Ну и что дальше? — Здесь ты был? — спрашиваю, разворачиваясь к нему. Он медленно кивает. — И как снова попал в подъезд? — Спрыгнул на пути, и меня сбил поезд, — отвечает он, устремляя взгляд в темноту туннеля.       Ах да, поезд. Видимо, в тот самый момент я вколол ему депрессант. Но сейчас-то этого не произойдёт. Здесь гробовая тишина, нет даже эха от наших голосов, не говоря о грохоте состава. Думается мне, никакой поезд на этот раз его не остановит, и следом мысль, которую я намеренно отодвигаю подальше, но она неизбежно выкарабкивается, зубами прогрызая себе путь — зачем мы здесь, почему лифт едет только в один конец. Где-то здесь то, чего жаждет разрушитель — моя Пантера.       От этой мысли в центре лба появляется ощущение, что кто-то вбивает мне в голову гвоздь, прикрываю глаза, сжимаю пальцами переносицу, чтобы прогнать фантомную боль и прояснить кипящее сознание, мучительно решающее, что делать — как повернуть ситуацию в свою сторону? Позвать Пантеру или заставить прятаться до последнего? Как поступить?       Из раздумий меня выводит громом раздавшийся в полнейшей тишине стук, будто что тяжёлое упало на бетонный пол. Открываю глаза, так и есть, дробовик, который Куросаки таскал с собой, теперь валяется у его ног, а сам он стоит неподвижно, парализованный каким-то инфернальным ступором, округлившимися глазами пялится в стену, а точнее, на то, что пытается проникнуть сквозь неё, к нам, на эту сторону нереальности.       Ситуация из «я-не-знаю-что-делать» резко перескакивает в «что-блять-делать?!».       От стены медленно отделяется чёрная тень, постепенно обретая форму. Вот блеснули в тусклом свете зубы, становится различима длинная шевелюра, скрывающая часть лица. Тонкие черные руки хватаются за свисающие патлы и медленно, словно занавес, раздвигают их в стороны. Чёрный силуэт делает шаг вперёд, медленно, но неотвратимо приближается, жуткий настолько, что колени натурально подгибаются и трясутся.       «И-чи-го… Сдайся, И-чи-го…»       Зловещий шипящий шёпот заполняет всё пространство, будто сам воздух извергает слова.       Да как же Куросаки живёт с таким монстром внутри?! Как умудряется сдерживать? Всё что я видел у него раньше не идёт ни в какое сравнение с этим, ни Вейл, ни все демоны ада. Тёмная, густая и вязкая сила, исходящая от него, не просто пугает — она сводит с ума. Расщепляет, растирает в пыль, ломает — разрушает всё на своём пути.       «Не сопротивляйся. Бежать некуда…»       С огромным трудом протолкнув в лёгкие застывший воздух, заставляю себя отвести взгляд и сделать шаг к Ичиго. — Не слушай его! — слова приходится выталкивать силой, горло обдирает каждым звуком, дышать практически невозможно, точно вместо водуха остался лишь угарный газ.       Хватаю Куросаки за плечи, разворачиваю к себе, чтобы он перестал смотреть на этого лишающего разума монстра, но тут же отдёргиваю руки, словно к раскалённому железу прикоснулся, отшатываюсь, едва устояв на ногах. Отступаю назад. На меня смотрят два жёлтых глаза, зрачки чернеют, увеличиваются в размерах, в них я вижу глубокую тьму, которая может существовать только за пределами Вселенной и дикую радость, которая может свести с ума. - … от себя все равно не убежишь! — выплёвывает чёрный рот, а следом раздаётся поистине леденящий кровь хохот.       В клубах чёрного дыма своей ужасающей силы он стоит передо мной, кожа бледнее, чем у мертвеца, черты лица заострились, будто грифелем нарисованные, стали жёсткими и чёткими. Дикий взгляд корёжит, сковывает, режет на куски. Он облизывает бледные почти бесцветные губы и искажает рот в жутком оскале маньяка. Не Ичиго, не Саламандра — Разрушитель приближается ко мне, с каждым шагом отбирая силу и здравость мышления.       Как я собирался бороться с этим? Это невозможно. Никто не сможет. Вступать с ним в схватку — верная смерть. Ещё шаг, ещё один только шаг…       Расстояние между нами стремительно сокращается, я падаю к его ногам не в силах больше стоять, у меня нет сил даже ползти, дышать тяжело, не то что двигаться. Чёрный дым уже заполнил всё пространство вокруг, окутал меня ядовитым маревом и давит тысячей атмосфер, проникает внутрь, пробирается в каждую клетку, воспламеняя кровь, которая уже клокочет в горле, течёт из носа, ушей и глаз, выступает красной испариной на коже, я способен только на резкие короткие вдохи, каждый из которых может стать последним.       Внезапно что-то налетает на него и сбивает с ног. Давление в моей голове ослабевает, отступает парализующая тяжесть в теле, остаётся только боль. С трудом приподняв тяжёлую голову, пытаюсь рассмотреть, что происходит; дух перехватывает, когда вижу, что Разрушителя навзничь повалил огромный чёрный зверь. Аквамарином мерцают голубые глаза, темнеют, отливая кроваво-красным. Грозный рык гулко разносится по пустой платформе. Вздыбив шерсть, ощерив морду, всеми четырьмя лапами Пантера прижимает Разрушителя к земле. Впивается в бледную кожу острыми когтями, скалит пасть, пытаясь добраться до шеи и разорвать противнику глотку.       Верная. До сих пор верная она пришла до последней капли крови защищать своего бессильного хозяина, но какой бы отважной она ни была, долго против Разрушителя ей не продержаться. Он хватает её, выдирая целые клоки шерсти, выбивая из глотки скулящий вой. Быстрая, как молния, она то отступает, то снова набрасывается, вкладывая в нападение все силы, напрыгивает с разных сторон, стараясь при каждом выпаде поглубже вонзить острые зубы и когти в плоть своего врага. Из ран на его теле вместо крови брызжет чёрная жижа, оставляя на полу дымящиеся следы, но он, словно не замечая повреждений, продолжает яростно отбиваться. Они клубком катаются по земле, издавая звериные звуки перемежающиеся с безумным хохотом.       Судорожно соображая что делать, выхватываю взглядом дробовик, так и валяющийся всего в паре метров от меня. Собрав волю в кулак, заставляю тело двигаться и добраться до оружия. Ползком. Кровь капает на пол, оставляя за мной алую дорожку. Дыши, Гриммджоу, вспомни, что ты никогда не сдаёшься — уговариваю я сам себя. Наконец, пальцы касаются гладкого приклада, кажется, что сейчас он весит тонну, едва удерживаю в трясущихся руках и пытаюсь прицелиться. У меня только один патрон — у меня только одна попытка.       Но что будет с Куросаки? Не с этим чудовищем, а с настоящим Ичиго. Он умрёт или очнётся, или же эта роковая пуля вовсе не причинит вреда ни одному из них? Сомнения набрасываются как голодные стервятники — медлю, слишком долго медлю.       Одной рукой Разрушитель хватает Пантеру за горло и, чуть придушив, отбрасывает в стену, словно игрушку. Она жалобно скулит, пытаясь подняться, трясёт мордой, скалится, собираясь сделать ещё рывок, но в этот момент от стены отделяется ещё одна тень, огромная и совершенно точно не человеческая. В полутьме загораются шесть красных точек, сверкающих голодной, жадной злостью, и только потом проступает тёмно-серая морда, исполосованная сетью шрамов. Из разинутой пасти капает вязкая слюна, острые зубы щёлкают, смыкаясь как медвежий капкан. Тяжёлая лапа с длинными изогнутыми когтями намертво придавливает морду Пантеры к полу, та скулит и дёргается в бесполезных попытках освободиться.       Меня охватывает не просто ужас, кажется, что Смерть обнимает меня, душит в своих ледяных объятиях — мой самый жуткий кошмар снова передо мной. Сейчас он разинет огромную пасть и сомкнёт мощные челюсти на горле Пантеры, подводя кровавый конец моим жалким попыткам игры в спасителя.       По платформе снова разносится леденящий душу хохот. Дробовик выхватывают из ослабевших рук. Я снова ничтожной букашкой ползаю у ног Разрушителя. Давление в голове возобновляется, но не такое сильное как в первый раз, похоже, материализация Вейла оттянула у него добрую часть сил, но это не спасёт меня, лишь продлит агонию, пока он медленно, по кусочкам и атомам будет раздирать меня изнутри. — Не смей его трогать! — перекрывает безумное хихиканье громкий выкрик. — Я не сдамся. Никогда!       Голос абсолютно точно принадлежит Ичиго. Настоящему Ичиго. Неужели?! Я едва приподнимаю залитые кровью веки. Думал, что уже всё повидал, но картина, представшая передо мной, вдребезги разбивает мою уверенность. Разрушитель всё так же стоит, возвышаясь надо мной, но только одна его половина. В прямом смысле слов его лицо разделено на две части: левая по-прежнему остаётся бледной, угловатой, острой и жёсткой с чёрной бездной глаза, на дне которой полыхает ледяной огонь, а правая принадлежит Ичиго — упрямому отважному мальчишке, огонь в глазах которого не уступает чудовищу, только горит он ясным пронзающим любую даже самую непроглядную тьму светом. — Поздно, мальчик! — отвечает металлический голос. — Ты правда считаешь, что я позволю тебе взять верх? Отдай Пантеру мне! — Никогда! — не сдаётся Ичиго.       Со стороны этот ирреальный диалог смотрится крайне жутко — словно психопат, разговаривающий со своим же отражением в зеркале, как с другой личностью. Сейчас я не поручусь за целостность мозгов Куросаки. — Да что ты можешь сделать?! Ты уже проиграл! Я — король, а ты всего лишь лошадь! — продолжает насмехаться левая часть. — Ошибаешься!       Дальше я и за ясность своих мозгов не поручусь. Правая часть, та, что под контролем Ичиго, поднимает руку, в которой по-прежнему зажат дробовик, рывком передёргивает затвор и приставляет дуло к подбородку. Левая рука тут же пытается перехватить оружие. Не знаю, откуда у меня взялись силы, от адреналина, страха или надежды, призрачной дымкой мелькнувшей где-то в глубине сознания, но совершенно не думая, на голом инстинкте я хватаюсь за эту руку и с силой дёргаю на себя. — Что ты творишь, глупый мальчишка! — успевает прореветь левая часть, а я даже не успеваю подумать, что будет с Ичиго, просто знаю, во чтобы то ни стало должен помочь ему, поддержать принятое им решение, какими бы плачевными не оказались последствия. Сражайся до конца, победи или умри!       БАХ!!!       Грохот выстрела оглушает, оставляя мерзкий звон в ушах. Беззвучно падает дробовик. На пол ручьём льётся кровь вперемешку с чёрной вонючей жижей. Я боюсь открыть глаза, боюсь посмотреть. Стоит лишь представить безголовый труп, как сердце останавливается. Почему у него был только один патрон?! Он должен был подумать обо мне и оставить два, проклятый мальчишка. Как же я… без него…       В безвольно опущенную ладонь тычется что-то холодное, после шершавый язык лижет щеку — Пантера, жива, ластится. Вслепую нащупываю гладкую морду, чешу за ухом. Она осторожно берёт моё запястье в рот и легко тянет в сторону. Что? В чём дело, Зверь? Куда мне теперь идти? Зачем?       Звон в ушах постепенно рассеивается и теперь вокруг слышен треск огня. От неожиданности открываю глаза и понимаю, что вся платформа объята пламенем. Рядом ни Вейла, ни Разрушителя, ни Ичиго, даже тела нет. Пантера внимательно смотрит мне в глаза и тянет за руку к краю платформы. Подчиняюсь и, с трудом поднявшись на ноги, следую за ней, она легко и бесшумно спрыгивает на пути, смотрит то на меня, то вглубь туннеля, безмолвно зовёт за собой. Снова подчиняюсь, как мешок с гнилым рисом плюхаюсь на рельсы, даже не вспомнив о поезде. Страха я больше не чувствую. Чего теперь бояться? Боли тоже не чувствую — одну лишь пустоту. Пантера бежит впереди, постоянно оглядывается, проверяет, иду ли. Я не иду, а еле-еле плетусь. Думал, она зовёт меня в лабиринт, в укрытие, но она минует незаметную дверь в стене и бежит дальше, так далеко я никогда не заходил. Огонь расползается чертовски быстро, наступает на пятки. Подчиняясь инстинкту выживания, ускоряю шаг, даже в таком поганом состоянии не хочу сгореть заживо.       Темнота туннеля постепенно рассеивается и через ещё сто-двести метров я оказываюсь в очень странном пустом месте. В прямом смысле пустом, очень напоминающем белую комнату в Сейрейтее — просто пространство, в котором ничего нет. Пространство за пределами внутреннего мира, за пределами разума, в котором ничто и никто не беспокоит. Куб — ловушка тёмных, призванная отбирать энергию, белая позволяет энергию сберечь и достичь гармонии духа и тела, огню сюда не добраться.       Отойдя от туннеля на безопасное расстояние, Пантера останавливается и ложится посреди белого пространства, прикрывая голубые глаза — восстанавливает потраченную энергию. Я же безучастно смотрю на пожирающий мою подземку огонь.       Мы с тобой теперь без дома остались, Зверь. На мои мысли она лениво приоткрывает один глаз и фыркает — согласен, озвучил очевидную новость.       Пространство на мгновение схлопывается и складывается вновь, изменяясь, и теперь я вижу не только чёрную трубу туннеля, но и платформу, жуткий подъезд и двери квартир — всё объято пламенем, пылающим так, что слепит глаза. Огонь быстро пожирает потолочные балки, полыхая под самой крышей, в десятке мест прорываясь сквозь железо. Следом от жара со звоном и треском лопаются оконные стёкла. Окно туннеля превращается в желтый сверкающий квадрат света, в вонючую печь, заполненную дымом и языками пламени, среди которых мелькают тёмные силуэты, объятые огнём. Некоторые из них тянут руки, словно в надежде, что кто-то их спасет. Другие просто бродят уже из ниоткуда в никуда. Их одежды пылают. Их лица тают. И один за другим они падают и исчезают из виду. Последней на ногах держится, кажется, женщина. Одежда на ней уже сгорела, на глазах она оплывает, как свеча, издавая протяжный, похожий на собачий вой. Когда она падает, сожранная огнём, на месте дома к небу поднимается сплошная огненная колонна, а ещё через пару минут не остаётся и её, ничего, кроме небольшого сгустка энергии, исходящего чёрным дымом.       Туннель исчезает вместе с платформой, домом и тварями, заживо сгоревшими в этом аду.       Энергетический сгусток зависает в пространстве, дым, охвативший его, начинает выцветать, из чёрного становясь сначала фиолетовым, затем синим и наконец небесно-голубым, * рассыпается яркими искрами, освещая всё вокруг тёплым прекрасным светом. Тем самым светом, который покорил и приручил дикую пантеру, тем самым, в который я когда-то влюбился.       Он улыбается мне совершенно прекрасный, чистый, светлый, без единого повреждения или пятнающей крови, а я падаю на колени не в силах стоять, не в силах издать ни звука, но на этот раз от разрывающей меня радости. Чёрт, проклятый мальчишка такие качели мне устроил! — Я тебя напугал? — опускается на колени рядом со мной и хочет обнять, но я отстраняюсь. Не верю. Смотрю в его ясные тёплые глаза, протягиваю руку и осторожно касаюсь, желая убедиться, что не мираж, не бредовая иллюзия, что настоящий. Он терпеливо ждёт. — Ты… и правда ты? — Хуй показать? — он дразняще выгибает бровь и легонько щёлкает меня по носу.       От окутавшего меня счастья, ударившего в грудь пьяной волной, я падаю на спину не в силах даже выговорить нужный ответ. Он наклоняется надо мной, снова сталкиваясь взглядом, улыбается и утыкается лбом мне в лоб. — Почему так долго? — шепчу я. — Прости, прости, пожалуйста.       И вот сейчас разреветься от счастья самое подходящее время.       Я киваю, а он тянется, чтобы поцеловать, но вместо его губ я ощущаю шершавый тёплый язык незаметно подкравшейся к нам Пантеры. Она лижет меня, потом его, урчит и блаженно жмурит глаза. Ичиго с нескрываемым удовольствием чешет её за ухом, от чего она начинает ластиться с удвоенной силой и тычется мордой в его руку. — Всегда хотел это сделать, — счастливо сообщает Ичиго, уже обеими руками лаская обнаглевшую кошку. — Спе-елись, — с напускным недовольством фыркаю я, на что он смеётся, а Пантера недобро косит на меня горящим взглядом. — Идём, — зовёт он и смотрит куда-то поверх моей головы. — Куда? — не понимаю я и поворачиваю голову назад, чтобы тоже посмотреть, и за невидимой чертой белой вижу самое прекрасное в мире зрелище — песчаный берег и раскинувшийся бескрайний искрящийся океан, застывший в тёплом бризе, сливающийся с пронзительно чистым голубым небом на линии горизонта. — Домой, — просто отвечает Ичиго и наконец целует меня.