Intimate feelings

— Дверь… — шепчет Ичиго и добавляет уже громче, — дверь открылась! — Он тормошит меня, приподнимая с пола.       Неужели это не очередная галлюцинация? Голова моя немного прояснилась, энергия циркулирует, хотя её чертовски мало. Вглядываюсь в открывшийся проём с тусклой полоской света — дверь открылась, но за ней никого нет. Если Сейрейтей добрался до нас, то почему никто не заходит?       Ичиго осторожно устраивает меня у стены и поднимается. С опаской подходит к двери, прислушивается — ничего, кроме тишины. Открывает дверь шире, выглядывает, готовый к любому подвоху, но никто на него не кидается, за порогом действительно никого нет. Что за чертовщина?       Решив, что продолжать сидеть здесь в ожидании ловушки очень глупо, он возвращается, помогает мне подняться, практически взвалив на себя, и мы наконец покидаем нашу «гробницу».       Преодолев короткую лестницу, оказываемся на кухне, откуда и спускались в этот чёртов подвал. На улице день — солнце заливает комнату сквозь широкое окно, свет до слёз режет глаза, но как же приятно видеть что-то помимо кромешной тьмы. Видеть друг друга! Вдыхать чистый, а не затхлый и сырой воздух. Не думаю, что мы просидели в темноте больше суток, но чувство, словно я в прямом смысле выбрался из могилы. — Присядь-ка, — Ичиго опускает меня на ближайшую горизонтальную поверхность, дёргает штору, закрывая слепящий свет и бросается к крану.       Звук льющейся воды, как бальзам на сердце — пить хочется адски. Куросаки делает несколько жадных глотков прямо из-под крана, плескает несколько горстей воды себе в лицо, затем наливает в стакан и протягивает мне. Я глотаю так жадно, что тут же провоцирую приступ кашля и новую вспышку боли в рёбрах. — Не спеши, — Ичиго отбирает стакан из моих трясущихся пальцев и поит сам, позволяя мне делать мелкие глотки.       Спасибо, ягодка. Будет наглостью, если я скажу, что очень хочу в туалет?       Мне трудно говорить вслух — рёбра болят при каждом вдохе. — Я тоже хочу. Это следующая часть плана.       Отличный план. Думаю, тебе придётся меня держать.       Он издаёт короткий смешок и кивает, мол, уже всё держал, так что ничего страшного. Я бы посмеялся вместе с ним, но рёбра уж очень болят.       В другой части дома раздаётся пронзительный крик, прерывая нашу идиллию, затем — грохот и топот ног. Снова вопль очень похожий на голос Орихимэ. Видимо, поход в туалет отменяется.       Куросаки мгновенно напрягается и кидается на звук, но тут же останавливается, споткнувшись о собственные мысли, снова разворачивается ко мне. Его растерянный взгляд не оставляет мне выбора: иди, иди, спасай свою принцессу, ничего со мной не сделается. — Я быстро! — благодарно кричит он и скрывается из виду, со всех ног бросившись на помощь… да кто бы там ни был в беде, результат был бы тем же.       Одному мне становится крайне неуютно, хотя я уже не в «могиле», да и Куросаки, несмотря на усталость, в отличной форме, его спектр так пылает, что кажется затмил бы небеса; уверен, кто бы ни напал на Химэ, он обречён на поражение, но вопрос: «кто открыл дверь?» — по-прежнему остаётся без ответа. Надеюсь, всё это не чья-то идеальная иллюзия. В любом случае в моём состоянии «заморенного котёнка» мне не остаётся ничего, кроме как ждать и верить в моего самурая.       Однако писать очень хочется… Я даже не знаю, где тут туалет. Будь мужиком, Гриммджоу, собери волю в кулак и отправляйся на поиски! Что я и делаю — очень медленно и осторожно поднимаюсь на ноги.       Крик и грохот повторяется. От неожиданности я вздрагиваю и снова падаю на табурет, упиваясь новой вспышкой боли. Ёб твою мать! Потише там! У меня тут… очень важное дело!       Держась за все поверхности, по стеночке я добираюсь до нужного места, слава богам, туалет оказался не в другой части дома, где, видимо, кипит сражение, а тут рядышком в коридоре.       О-о-а-а… Если раньше я чувствовал, что выбрался из могилы, то теперь ещё и заново родился. Справившись со своим нелегким делом, собираюсь ковылять назад до табурета, на котором меня оставил Куросаки, и ждать аки Хатико, но голова адски кружится, ноги не держат. Щас сдохну. Едва успеваю опустить крышку унитаза и бухаюсь сверху. Бля-ять, когда я уже думаю, что почувствовать себя ещё более жалким просто невозможно, оказывается, что вот — пожалуйста, получите, распишитесь!       Из коридора доносятся торопливые шаги — Куросаки? — затем толчок в дверь, словно в неё с размаху кто-то врезался. Не Куросаки. Энергия резкая и напряжённая.       Двое. Словно два клинка схлестнулись, как вода и пламя давят друг друга, я отчетливо представляю, как искры летят во все стороны и скрежещет сталь. Не знаю, друзья это или враги, и лучшее, что могу сделать — это затаиться, моя энергия практически в ноль и никто её почувствовать не сможет.       «Поднимайся», — звучит тревожный женский шёпот. Этот голос знаком мне, но сейчас тихий, приглушённый дверью, а потому искажённый, не могу вспомнить.       Возня прямо за дверью. Похоже, девушка помогает кому-то подняться, но её отталкивают. Что там происходит?       «Почему ты такой?! Неужели нет другого пути?» — теперь звучит надрывно, с досадой и злостью.       Ещё более напряжённое молчание в ответ. С кем бы ни разговаривала эта загадочная девушка, готов руку дать на отсечение, между ней и её молчаливым спутником отношения очень непростые, уж в этом-то я разбираюсь. Тон голоса, энергетика, царящая вокруг них, просто искрит драмой. — Почему?! — настойчиво спрашивает она. — Ты знаешь, почему, — ровно и совершенно бесстрастно отвечает второй голос.       И это — Гин. Гин?! Омайгад, неужели и в жизни этого подлого лиса есть она. — Иногда мне кажется, что я совсем тебя не знаю.       Её голос дрожит то ли от злости, то ли от грусти. Энергетика, исходящая от них, просто бешеная. Хотя я уверен, что Гин стоит с неизменной ехидной ухмылкой и извечным прищуром, бесящими даже сильнее равнодушной рожи Улькиорры, но страсти определённо накаляются! Вот-вот рванёт.       Чувствую себя совершенно по-идиотски, сидя на толчке и подслушивая чужую драму, но увлекательно так, что забываю, как помирал несколько минут назад.       Кто она, уверен, что знаю её. Что их связывает? Как же хочется приоткрыть дверь и подглядеть.       Из отдалённой части дома снова доносятся крики и грохот ломающейся мебели. Куросаки пошёл вразнос? — Уходи! — твёрдо бросает она.       Возня. Шорох одежды. Она ещё что-то шепчет, но так тихо, что не разобрать. Шум дыхания. Они?..       Удаляющиеся шаги. Ощутимый спад тяжёлой энергетики. Кажется, Гин ушел, с его способностями ему не составит труда покинуть дом, но кто помог ему?       Ручка двери слабо дёргается, слышится шорох, словно кто-то съехал спиной по стене, чуть задев дверь. Сдавленный вздох. Она что, плачет? Я больше не могу терпеть. Я должен выяснить кто это? Очевидно, что она светлая, тёмная бежала бы вместе с Гином. Сколько же ещё тайн скрывает грёбаный Сейрейтей?       Осторожно приоткрываю дверь. Девчонка сидит рядом, уткнувшись лицом в раскрытые ладони. Реально ревёт, что ли? Форма агента, белокурые локоны… Блондинка в Сейрейтее — одна, зато какая… Как же её? Мо? Му? Ну да, имя я не помню, зато отлично помню эти шикарные формы, м-м-м, а Гин-то не промах. Как же они спутались — Фея и Змий, белая роза и сушеная хурма? Не знаю даже, плакать или смеяться. Но вернёмся к главному — она дала Гину сбежать, совершенно добровольно между прочим. А может, вовсе не Шихоин её прислала?.. Что делается?! Кругом одни предатели!       Так увлекаюсь размышлениями, что не улавливаю момента, когда в узком проёме между косяком и дверью появляется дуло табельного оружия, нацеленного мне в грудь. Она ещё не видит меня, но точно знает, что в туалете кто-то спрятался. Медленно открывает дверь шире и замирает, явно не ожидая увидеть именно меня. Несколько секунд тупо пялимся друг на друга в немом недоумении. Отмечаю её покрасневшие глаза, но взгляд острый и вовсе не заплаканный. — Джагерджак?.. Ты всё время был здесь? — отмирает она первой и опускает оружие.       Памятуя о том, что сижу на унитазе, хочется сказать, что конечно, не всё время. Говорить и двигаться мне тяжело поэтому просто пожимаю плечами. — Я… — начинает она, но останавливается, нервно закусывает губу, понимая, что оправдываться бессмысленно. Отрицать, что она только что дала врагу уйти — глупо так же, как отрицать, что я слышал всё, о чём они говорили. — Ты ранен?       А это не очевидно? Да я еле живой! Мотаю головой, что нет, мол, пустяки. Она кивает, хотя не заметить огромную гематому на груди и спектр толщиной с шёлковую нить просто невозможно. — Давай я помогу тебе, — она поднимается с пола.       Слезть с толчка? Только не это! Нет, я, конечно, очень хочу покинуть эту «замечательную» комнату, но бля, не с её помощью!       Уже хочу выдавить из себя «не надо», как снова раздаётся грохот и на этот раз очень близко, прямо у неё за спиной. Ну что ещё?! Мне уже достаточно впечатлений.       Шум идёт сверху, мы одновременно поднимаем взгляды… Сыплется штукатурка, по потолку расползаются длинные трещины. ДаЧтобМеня! Сверху к нам ползёт это! И я вот вроде бы знаю, что это, но увидеть так близко всё равно жутко, особенно, учитывая моё плачевное состояние.       Огромное продолговатое тело, напоминающее многоножку чудовищного размера, увенчивается лобастой головой с чёрными костяными наростами, доходящими до нижней челюсти, такие же наросты покрывают спину и бока только более выраженные и острые, словно короткие пики. Чёрные блестящие пики ярко контрастируют с красными завитками пламени на коричневой и даже на вид грубой, как наждачная бумага, коже, что смотрится особенно угрожающе. И наконец, короткий, но мощный похожий на молот хвост. Глаза монстра белые, без зрачков и радужки, но ощущение, что в них пляшет адское пламя. Химера Ямми, пожалуй, самая отвратительная из всех.       Мощные челюсти монстра размыкаются, и из огромной пасти выскальзывает длинный мускулистый язык, с молниеносной скоростью добираясь до неготовой к нападению девушки, сжимает её хрупкое тело до треска костей и отбрасывает в сторону. Она врезается в стену, едва ли не оставляя в ней вмятину, падает на пол, надсадно хрипит и харкает кровью — защитников у меня не осталось.       Отвратительная зверюга ревёт как раненый носорог и, быстро перебирая тяжёлыми трёхпалыми ногами, нацеливается на меня.       С трудом уворачиваюсь от длинного языка снова выскользнувшего из разинутой пасти, заваливаюсь между унитазом и стеной, доламывая остатки рёбер, и понимаю, что второй атаки мне не избежать, через секунду этот мерзкий слюнявый отросток снова покажется из бездонного чрева и обернётся вокруг моей шеи.       Блять! Сходил поссать называется!!! Где носит моего самурая? Враг здесь, Куросаки! Спасай меня, давай!       Зажмуриваюсь. Раз. Два. Три…       Грохот и рёв. Облако пыли от обвалившейся штукатурки. Монстр грузно падает вместе с куском потолка, проламывая пол. М-да, мой самурай ничего не делает вполсилы.       Мерзкая тварь быстро уменьшается в размерах и на глазах превращается в очень покоцанного Ямми. Сквозь облако пыли я вижу Куросаки, стоящего над поверженным врагом. С мощным телом, сплошь покрытым татуировками, с рогами и копной длинных рыжих волос, с полыхающим спектром он похож на дикого варвара, только что в одиночку завалившего мамонта. Он от души добавляет ментального пинка несчастному Ямми, намертво пригвождая того к полу своей чудовищной энергетикой. Ямми рычит сквозь зубы и дёргается, но не может даже оторвать головы от пола. Я наслаждаюсь этой картиной, рассматривая призрачные лучи небесно-голубого света, словно дымка окутывающие моего варвара со всех сторон.       Следом в комнату влетают Рукия и Ренджи, куда ж без них, сходу всаживая в Ямми по капсуле с депрессантом. Последним входит, ого, сам Кенпачи, коротко оценивает масштаб разрушений, удовлетворённо кивает и велит для верности нацепить на Ямми наручники. — Рангику! — Рукия бросается к… вот как её зовут, теперь вспомнил — Моцумото Рангику. Та жива, от силы пару костей сломала.       Ичиго добирается до меня, его боевая форма уже растаяла, а мне так нравится любоваться ей, помогает мне подняться, и я наконец покидаю злосчастный сортир, кажется, у меня теперь новая психологическая травма. Идти я могу с огромным трудом, однако Куросаки лишь придерживает, а не взваливает на себя, как прежде, знает, как я не люблю показывать слабости перед другими — мой чуткий мальчик.       Как ты?       Ужасно!       В ответ он лишь легко и незаметно проводит пальцами мне по загривку и спине, рассыпая невидимые искры благодатной энергии. Без жёсткой хватки, без вспышек спектра, без демонстративного и откровенно пошлого взаимодействия, лишь лёгкое касание, это так приятно и так интимно, особенно сейчас, когда все смотрят, но ничего не видят. — Где Гин?! — без намёка на снисхождение к раненой спрашивает Кенпачи. — Сбежал, — виновато выдавливает из себя Моцумото, но глаза не прячет.       Кенпачи сжимает кулаки, скрипит зубами. Он очень недоволен. Разворачивается ко мне, молчаливо прося подтвердить её слова. Ох-ё, неужели подозревает? И что я должен ответить? Правду?       Правду?       Блин, совсем не контролирую свои мысли — Куросаки слышит. Собираюсь и беру мысли под контроль, ловлю взгляд Рангику за спиной Кенпачи. О-о, этот взгляд наполненный страхом и болью, умоляет меня.       Что-то не так?       Ничего.       Блять, ну что я за человек такой?! И суток не прошло, как клялся Куросаки больше ничего не скрывать.       Киваю, подтверждая слова Моцумото — сбежал.       Кенпачи коротко выдыхает, окидывая сердитым взглядом всех присутствующих, мол, отвратительно работаете, господа слабаки. Я с ним полностью согласен, хотя сам тут главный слабак, но, как говорится, ещё не вечер — рёбра заживут, энергия восстановится. — Грузите инвалидов и уезжаем отсюда! — распоряжается Кенпачи и, чеканя шаг уходит прочь.       «Инвалиды» это я, Моцумото, Орихимэ, Ямми и даже безымянный Робин Гуд, тоже нашедшийся в недрах этого адского дома. Никого не забыв, мы благополучно грузимся в фургон Сейрейтея.       Боги, неужели я наконец попаду домой!

***

      В моей квартире — снова мини-штаб Сейрейтея. Главы отделов и несколько агентов, все «инвалиды» тоже здесь. Ямми и Робин Гуд под депрессантом. Не понимаю, как они все здесь поместились.       Меня допрашивают и лечат. Лечат и допрашивают. Лечить позволяю. От крови отказываюсь. На вопросы отвечаю вяло. Смилостившись, Шихоин решает, что разбор полётов можно отложить до завтра — от меня еле живого толку крайне мало, но завтра!..       Начальница сворачивает балаган и даже увозит с собой всех пленных и раненых, распихивая на попечения свободным агентам. Не знаю, кому достались Ямми и стрелок, но Орихимэ, всё в том же сомнамбулическом состоянии, отправляется к Рукии. Куросаки вполне удовлетворён таким исходом, я-то и вовсе счастлив. К вечеру мы наконец-то остаёмся вдвоём.       У меня сломаны ребра, парочка вывихов и тело — сплошная гематома — жить определенно буду. Энергии добавилось, хотя до положительного уровня ещё далеко. И вот я чистый, замотанный в бинты, как мумия, лежу на удобной кровати, курю, смакуя дым и боль при каждой затяжке, и жду, когда Ичиго выйдет из душа. — И с хера ли ты куришь?! — Куросаки возвращается из ванной и выдирает сигарету прямо изо рта — ну всё, включил курицу-наседку. — Ягодка, мне надо, — умоляюще прошу вернуть дымящуюся палочку, но он безжалостно тушит её в пепельнице и посылает мне строгий взгляд, не терпящий возражений. Молчу. Сдаюсь. — Почему от крови отказался? Не хочется? — спрашивает он, подсушивая волосы полотенцем, потом отбрасывает его на пол и присаживается на край кровати. — Очень хочется, — честно отвечаю я, залипая на его обнаженном торсе с редкими каплями воды на тёплой коже и прослеживаю золотистую дорожку волос, уходящую под полотенце на бёдрах. М-м-м… — Но думаю, пора что-то менять.       Он одобрительно кивает, замечает мой откровенно облизывающий его тело взгляд и лукаво улыбается, в глазах черти пляшут. Поднимается и… этот несносный, гадкий мальчишка! Моё и без того затруднённое дыхание становится совсем невозможным — лёгким движением руки он сдёргивает полотенце с бёдер! Устраивает мне ментальный инфаркт! Вот знает же, что ни на какие подвиги я сейчас не способен и специально дразнит! Где понахватался только такого?!       Ложится рядом, утыкается носом в шею, облизывает кадык… бля, прекрати, умру же. Игнорирует мои жалостливые предательские стоны, продолжает, не касаясь туго перебинтованных рёбер, спускается ниже, целует живот, обжигает влажным жаром языка. Я задыхаюсь.       Пощади, ягодка…       Он поднимает голову и как ни в чём не бывало спрашивает: — Не хочешь минет?       ДаЁпВашуМать!!! — Хочу-у. Но… — Болит? — Да. Нет. Ягодка-а?! — умоляю я.       Он гаденько хихикает, потешаясь над моим горем и разобиженным выражением лица, но издеваться перестаёт. Укладывается рядом очень близко, прижимается тесно. Целомудренно целует в плечо, а мне так хорошо, что сейчас вырублюсь. — М-м-м… я так устал. С тобой так тепло… — Спи, котёнок, — шепчет он.       И меня даже почти не коробит это приторное «котёнок».