Intimate feelings

      Я оставляю Орихимэ одну и, пока не скрываюсь за углом, ощущаю её взгляд. Взгляд почти материальный, такой, словно мне в спину вот-вот прилетит топор. Брр… Приходится сделать усилие, чтобы не передёрнуть плечами. Это, пиздец, жутко, особенно от неё. Серьёзно, эта девчонка жуткая. И скоро станет жуткой мамочкой жуткого ребёнка. Кем будет это… порождение рэйки и тёмного? Новый вид? Маюри будет в восторге, ха-х. Интересно, как отреагирует Куросаки?       Куросаки, блин… вспомнив о нём, сразу вспоминаю и как свинтил из дома, пока он был в душе. Выебал и свалил, бля. Как настоящий мудак. И так я веду себя с человеком, которого… Нет, ну пиздец, мне стыдно. Хочется извиниться, но дежурство уже не отменишь, а утром он уйдёт в универ, а к вечеру я, как пить дать, опять струшу — ёбаный замкнутый круг!       Вернувшись в дежурку, плюхаюсь на родной диван. Ни Ренджи, ни Рукии уже нет, вообще во всем здании осталась только дежурная смена медблока, опергруппа и… Орихимэ. Пока никто не видит, всё же передёргиваю лопатками — стрёмно быть с ней в одном здании. Это смешно, потому что она ничего мне сделать не может, и даже если бы попыталась, ничего не вышло бы, но её аура, точнее, полное отсутствие этой ауры — пустота сплошная — напрягает.       Укладываюсь, на один подлокотник положив голову на другой — ноги, прикрываю глаза сгибом локтя, лень свет приглушить.       Может, позвонить ему? И что я скажу? «Прости Куросаки, что выебал тебя и свалил?» Да он меня на хуй пошлёт. И будет прав. Но поговорить с ним надо. Надо, блять! Ещё раз ебля точно не прокатит, да и не помогло это. Меня не отпустило. Его обидело. Нет, сам секс был улётным, впрочем, как всегда, но вот после… бля, по-моему стало ещё хуже. Значит, придётся разговаривать.       М-да представляю этот разговор. Прихожу домой, приползаю к нему и… и что? «Прости, ягодка»? Не, не вариант. Он поржёт и температуру мне проверит. Или сразу в лоб — «я мудак, перенервничал, вот и говнюсь»? Он согласится с этим, но температуру проверит уже у себя.       Бля… ну не умею я о чувствах, и ведь знает он, от чего меня так выкручивает, не дурак, но заставляет сказать вслух! Мягко так, ненавязчиво, а мог бы и к стенке прижать, глядишь, я бы послал его пожестче, повыёбывался, да потом всё бы и выложил, мне же самому это нужно. Признаться самому себе. Но эффект будет не тот, это точно. Как ни посмотри, а чёртов мальчишка видит меня насквозь, читает как книгу и лучше меня знает, что мне нужно. Я понимаю, это последствия связи, инициации, слияния, но, блин, я-то всё продолжаю лажать, а он, пиздец, рассудительный и взрослый, хотя это нифига не так, он такой со мной только. Откуда у него для меня столько терпения, ума не приложу.       Эх, быть бы сейчас не в этой унылой «тюряге», а где-нибудь на пляже. Горячий песок, солнце, освежающий бриз, нежная вода… И он рядом со мной. Красивый, горячий… обнажённый. М-м-м, приятная фантазия.       Я целую его, глажу, щекочу, он смеётся, брыкается и, конечно же, возбуждается. Мы не можем прикасаться друг к другу без последствий и сейчас, после слияния, это ещё сильнее чувствуется. Если раньше я хотел получить его, проникнуть в него, в тело, в голову, под кожу, в кровь, то теперь всё это как будто уже произошло, а я хочу ещё глубже — в душу, в сердце. Даже не так, я хочу эту душу и сердце себе. В личное пользование. — По-моему, тебе нужно остыть, — советует он, пока я зацеловываю его шею. Шепчет про «остыть», а сам льнёт ко мне обнажённой кожей горячей, горячее песка, распаляет сильнее. Поджигает. — Только вместе с тобой, ягодка, — отвечаю, усмехнувшись, и я не шучу.       Отрываюсь от него и тяну в воду, она рядом в шаге — прозрачная, искрится на солнце. Его океан энергии. Обманчиво спокойный, тёплый, красивый, манящий, обволакивающий, но бескрайний, глубокий, беспощадный, сносящий всё на своём пути. Вода. Стихия. В штиль — рай, в шторм — ад! Всё это — он. И я хочу всё это.       Тяну его в воду, укладываю на мокрый песок. Тихие волны мягко и нежно обнимают нас. Приятно. Так чертовски приятно. Но не остужают жар. Жар, что полыхает внутри меня. Остановить меня сможет разве что только цунами, но Ичиго в моих руках доверчивый, смеющийся, ласковый. Дарит свою живительную силу, дарит тепло. А мне уже дышать нечем от жара.       Целую его, лапаю, сжимаю. С ума схожу. Хочу его. Всё хочу. Так сильно хочу! А он позволяет. Хотеть. Брать. Делать всё, что мне, блять, вздумается. Доверяет. Забывает, что я хищник. Что не рыбёха, а дикая кошка. Кошки воду-то не жалуют, а вот рыбку любят.       Целую. Целую. Целую. Растворяюсь в этом и тянусь за большим. Хочу сильнее, глубже, ближе. Хочу! Хочу пить этот сладкий кайф вечно, хочу купаться в нём…       Кусаю его губы. Хочу сожрать. Вкусно. Вкусно мне. Оставляю метки на шее, на ключицах. Помечаю. Откусываю по кусочку. Маленькому, незаметному сначала, но постепенно всё больше и больше. Царапаю грудь, играю с сосками. Оставляю следы. Причиняю боль. Не могу совладать с собой. Не могу остановиться. Хочу видеть его сияние. Изнутри. Напрямую. Завладеть. Забрать весь свет себе.       Он выгибается навстречу, поддаётся. Не чувствует подвоха. Не защищается, не показывает своей истинной силы. До самого последнего момента не чувствует. А потом… поздно. На пальцах моих появляются острые когти. Раздирают кожу в кровь. Ломают рёбра. Разрывают грудную клетку…       И вот он — свет. Чистый. Яркий. Прекрасный. Выпархивает из разорванной груди. Струится. Тает. И рассыпается искрами в воздухе…       Вода ледяная. Чёрная. Воняет кровью. Как и мои руки. Как весь я. Не смыть. Не очиститься. Я иду вглубь этой жижи. Она окутывает тело, забирает тепло, тянет за собой глубже. В бездну. Во тьму. И я могу только кричать, пока тёмные воды не накрывают с головой. Пока не захлёбываюсь. Воздуха. Воздуха нет. Не могу дышать. Нечем. — А-а! — подскакиваю, чуть не свалившись с дивана. — Блять!       Задремал. И… и… блять!       Шершавый ком напряжения и страха застрял в глотке, и не проглотить его, и не выплюнуть только ждать, пока рассосётся.       Лицо всё мокрое. Я плачу, что ли?       Бля-а! Да что за пиздец-то такой? Надо пойти умыться, пока случайно не увидел никто. Но сначала… Дрожащими пальцами вытаскиваю из кармана форменных брюк телефон. Единица на быстром наборе. Гудок. Второй. Третий. Я пытаюсь успокоить дыхание. Угомонить слёзы. — Ты охренел, что ли?! Четвёртый час, — сердито и сонно бурчат мне в трубку. Я молчу, голосу не доверяю. Шорох простыней. — Или случилось чего?! — спрашивает бодрее. С тревогой. — Нет, — спешу успокоить, — просто хотел тебя услышать, — хриплю. И более сопливой отговорки нет на свете, но мне плевать.       Я снова дышу. — Муда-ак, — тянет он, и я прямо вижу, как глаза закатывает. Сонные. Тёплые. Искрящиеся светом. Он там — свет — всё ещё внутри него, не рассеялся, не растаял. — Угу, я щас домой приеду. — У тебя ещё час деж…       Сбрасываю. Не могу ждать. Надо ехать. Бежать. Лететь. Забываю, что хотел умыться — высохнет. Выскакиваю из дежурки, навстречу «ночная бригада», конечно же, с «добычей». — Джагерджак, ты куда?! — очумело спрашивает Иккаку. Я чуть не сшиб его с ног. — Тут «клиенты», — кивает на слабо брыкающегося парня в железной хватке второго, не помню как его зовут. — И в машине там ещё двое…       Зыркаю на него так, что он весь съёживается, если бы взглядом можно было выстрелить, в его лысой башке дырок бы прибавилось. — Ладно, сам оформлю, — решает не возбухать и правильно делает. Сейчас и на спектр мой смотреть не надо, лица достаточно. — А что случилось? — я не реагирую, пру мимо, как танк — попадёшься под ноги — раздавлю. — Еблан!       Это уже себе под нос ворчит, но я слышу и кроме Куросаки и, может, ещё Шихоин я бы такие смелые словечки в свой адрес никому не простил и не позволил, но сейчас мне насрать. Не до этого сейчас.       Прыгаю в тачку, трогаюсь с места рывком, с визгом покрышек и бешеным рёвом мотора. Не еду, а лечу, нарушая все правила и ограничения. Вместо обычного часа дорога занимает минут двадцать пять. Не знаю даже с какой скоростью летел, выжал из тачки всё возможное, хорошо ночью улицы почти пустые.       Стоянка, лифт, коридор — всё в тумане. И наконец я дома. Вдох. Осторожно закрываю дверь, не хлопая, не хочу шуметь. Так же тихо скидываю ботинки и крадусь в спальню.       Там?       Тут. На месте. Сопит тихонечко. Уснул снова.       Выдох.       Пару минут просто стою и смотрю на ворох простыней и подушек. На контраст рыжей макушки и чёрного шёлка. Ярко. Завтра же выкину нахуй все эти стрёмные комплекты и куплю голубые, лазурные как водная гладь. — Подлизываешься? — сонно спрашивает он. — Мне и чёрный нравится.       Не спит. Уже и в голову мне пробрался. Мягко, тихо, нежно, я даже не заметил. Беру мысли под контроль. Решил говорить, значит, буду. Вслух. — Угу, можно?       Не поворачиваясь, он поднимает край одеяла, и я забираюсь к нему. Обнимаю за талию и прижимаюсь плотнее, но сейчас в этом нет сексуального подтекста — я сдаюсь. Упрямый мальчишка всегда побеждает, так или иначе. Утыкаюсь носом в его затылок. Вдыхаю. Сладко. И напряжение в момент отпускает. — Теперь созрел? — Я киваю. — Выкладывай.       Шумно выдыхаю ему в шею, готовясь выдать то, что кипит во мне уже несколько дней. Он не поворачивается, и я благодарен ему за это, «выкладывать» глядя ему в глаза, кажется мне невыполнимым. — Это странно, — решаю начать издалека, попутно пытаясь правильно сформулировать мысли, — я много раз видел смерть: жестокую, трагичную, нелепую, заслуженную и незаслуженную, я сам отнимал жизни, но это, это просто… — сформулировать нихрена не удаётся. — Ты не виноват в их смерти, — спокойно и терпеливо говорит он, понимая к чему я веду. Кладёт свою ладонь поверх моей, обнимающей его, в попытке успокоить, но я уже завёлся, тело снова налилось напряжением, мне необходимо выплеснуть всю тонну своего негодования. — Да, знаю! И это… меня бесит! — рывком сажусь на постели, разрывая контакт, не в силах усидеть на месте. — Потому что так не должно быть! Лучше был бы виноват! Я не смог предотвратить это, не мог контролировать, а я хотел… Хотел помочь им! — начинал я шёпотом, но эмоции берут верх, и к концу фразы я почти кричу. — Я тоже хотел, — грустно говорит он, — но не вышло. Тебя беспокоит, что способности снова дали сбой? Это из-за крови, ты впервые так долго не пьёшь. Сила восстановиться, — продолжает он и хочет повернуться, но я опускаю руку ему на плечо, останавливая. — Я знаю! — огрызаюсь, но понимаю, что он лишь пытается успокоить меня, делаю глубокий вдох, пытаясь удержать в берегах выплескивающуюся реку темперамента. — Нет. Не это беспокоит, — продолжаю, подбираясь к самому важному. Он молча ждёт. — Почему она это сделала?! Это было совершенно нерационально и глупо! Почему он позволил ей? Подвёл к такому? Я не могу перестать об этом думать! Что если… — резко замолкаю, потому что не уверен в собственном голосе. Сглатываю. Боюсь сказать следующее. Самое страшное, чего боюсь…       …погасить его прекрасный свет. Всегда боялся. Но теперь, теперь уже не только его… Как это произошло, а я даже не заметил? Откуда это взялось? Просочилось вместе с его кровью? — Что, если на месте этой Йошино когда-нибудь окажешься ты? Или кто-то… кто мне дорог?..       Озвучив это, я вдруг понимаю, что такие люди действительно есть. Люди, которые мне дороги. Сначала это был только Ичиго, а теперь, не понимаю откуда и как, но их вдруг стало так много. — Раньше меня такое не трогало. Чья-то смерть. Страдания. Слёзы. Несправедливость. Вся эта байда! А теперь я не могу контролировать этот грёбаный поток эмоций! Как это выключить?! — последняя фраза вылетает изо рта прежде, чем успеваю подумать. — Ты правда хочешь выключить? — он раздражённо усмехается, сбрасывает мою руку со своего плеча и быстро разворачивается. Смотрит на меня говорящим «ты жалкий трус» взглядом, и от него мурашки бегут по спине. Именно таким я себя и чувствую. — Хочешь вернуть свою шестёрку?       Этот резкий почти с презрением заданный вопрос ударяет по голове как молот. Я словно внезапно прозреваю, понимая, что веду себя очень глупо, словно маленький ребёнок, который хочет гладить щенка, но какашки за ним убирать не желает. Положительные эмоции мне очень даже нравятся, но приятности всегда идут в комплекте с переживаниями и ответственностью, а разве не я кричал, что хочу всё или ничего? Так чего же я боюсь? — Нет! — без раздумий отвечаю, вспомнив ненавистную татуировку и своё существование в Эспаде — этого я точно не хочу. Жить с абсолютным безразличием было куда проще, но всю полноту жизни я ощущаю только теперь. Рядом с ним. И я хочу этого! Одним вопросом мальчишка разворачивает моё мировоззрение на сто восемьдесят… как такое возможно?       Ему нравится мой быстрый уверенный ответ, и выражение его лица смягчается. — Хорошо, — его голос теплеет, а на губах появляется лёгкая улыбка. — Тогда прекращай истерику! — Это так трудно, ягодка-а! — Жалуюсь, но уже без раздражения и злости, скорее, капризничаю. Падаю на подушку и закрываю лицо руками. — Как ты живёшь с этим? Эмоции мешают думать. Делают… уязвимым. — Да, это так, — подтверждает он, — но запрещая себе чувствовать, ты не обретёшь контроль, которого так желаешь. Некоторые вещи мы просто не в состоянии контролировать.       Он озвучивает прописные истины, которые мы оба знаем, но знать и признавать — разные вещи. — Наверное, — соглашаюсь я и наконец могу посмотреть на него без стыда и страха показаться слабым неуверенным в себе ничтожеством. — Хотя я думал, что раньше у меня получалось. — Ну, — он с важным видом пожимает плечами, — ты больше не одиночка с наклонностями социопата, теперь у тебя есть друзья, отношения, люди, которые тебя ценят и любят. Ты ценишь и любишь их в ответ, нет ничего странного, что ты переживаешь за них. Или боишься. Это не делает тебя слабым. Даже наоборот.       Такой важный и рассудительный. Его выводы вызывают у меня искреннюю улыбку. Остатки кошмара стираются, а за ними улетучивается неуверенность. Я будто бы снова возвращаюсь в тело, в собственную шкуру уверенного в себе распиздяя, которому тут по полочкам мозги раскладывают. Срочно нужно что-нибудь сказать. Шуткануть. Разрядить обстановочку, сбить этот накал, всю эту серьёзность. И хотя всё сказанное верно, «взрослых» разговоров для меня на сегодня достаточно. Надо дозировать. — У тебя, что курс лекций по психологии начался, доктор Фрейд?  — Мне не нужен учебник по психологии, чтобы понять твои бредовые расстройства и дурные наклонности, — колет он, но не пытается вернуть серьёзность разговора. В игре всё вообще легче. Безболезненней. — Я тебя насквозь вижу! — Правда? И какой же я? — спрашиваю, продолжая улыбаться и тяну его ближе к себе так, чтобы он оказался сверху, и наши лбы соприкоснулись. — М-м, ты эгоистичный, властный, заносчивый, порочный… — с энтузиазмом начинает перечислять он. — Ой, заткнись! — картинно ужаснувшись, затыкаю ему рот рукой. — Я всегда думал, что это достоинства.       Он тут же облизывает мою ладонь, и меня насквозь прошивает импульсом удовольствия от интимности жеста. Обвожу пальцами его губы, просовываю в рот, но он не даёт мне долго наслаждаться этой игрой. Хватает за руки и пришпиливает за запястья к подушке над головой. — Наивный, — игриво стреляет глазами, — но достоинства у тебя тоже имеются, — делает театральную паузу, а потом наклоняется к моему уху и шепчет, абсолютно намеренно задевая мочку губами. — Ты сильный. Смелый. Страстный. Чертовски горячий… — Каждое слово гладит моё эго и разжигает пожар желания в теле. — Чувственный, ласковый котёнок, — шепчет и расстёгивает на мне рубашку, перемещается поцелуями на открывшуюся кожу. — И даже когда выпускаешь клыки и когти, ты… — отрывается от меня и смотрит в глаза, вдруг снова становясь серьёзным, — не жестокий и не безразличный. Ты — хороший человек.       Господи, этот мальчик… Чем я заслужил это сокровище? Он говорит с такой искренностью и уверенностью слова, которые я сам себе никогда не адресовал бы, а уж после сегодняшнего кошмара… Я в него поверил, а вот Ичиго — нет. Даже если увидел, то только глаза закатил бы на мои комплексы. А может, и увидел, я в таком состоянии ничего скрыть не могу, и всё равно считает меня хорошим человеком. И ведь всегда считал, даже когда мудаком обзывал и рожу бил. Подтверждение тому — жаркая нежность, что плещется сейчас в его глазах, потоком вливается в меня, растекается по телу сладостью, томительной негой. Ловлю себя на том, что безумно хочу коснуться его: этих точёных скул, острого подбородка, утопить пальцы в жёстких волосах. Целовать эти губы.       Смотрю на него, и сердце заходится в бешеном ритме, словно вот-вот разлетится на куски. — Я люблю тебя! — выпаливаю, совершенно не думая, неожиданно даже для себя. Слова сами слетают с губ, опережая мысли.       Несколько секунд он смотрит на меня, будто не верит собственным ушам или ждёт, что я заберу свои слова обратно. А я не заберу. Да и вообще он давно это знает, я же и раньше проговаривался и вслух, и не вслух, но вот так открыто по-настоящему никогда не говорил.       Когда он понимает, что опровержения не последует, в его взгляде загорается что-то такое… страстное и нежное одновременно, что мне становится трудно дышать. Он отпускает мои запястья и обхватив лицо ладонями, целует. Момент оказывается настолько чистым, настолько правильным, что я, закрыв глаза, полностью в нём растворяюсь. Он обнимает меня, гладит и в этих объятиях столько интимного, столько ласки и трогательности, что сердце шкалит удары.       Не замечаю, как он стаскивает с нас одежду. Только шорох ткани, его руки, губы, поцелуи, смешки, а потом я оказываюсь на прохладных простынях, они как гладкие волны мягко и нежно обнимают нас. Приятно. Так чертовски приятно. Но не остужают жар. Жар, что полыхает внутри меня…       Нет. Нет! Только Не это!       Дёргаюсь. Мне надо уйти. Сбежать! Пока не поздно. Но он легко укладывает меня обратно. — Тише, тише, — успокаивает, поглаживает лицо, лоб. Расслабляет. — Ничего не случится.       Он видел… И он всё ещё здесь. — Ничего не случится, — повторяет, и я верю ему. Просто доверяюсь так же, как он мне. — Закрой глаза, — тихо просит. — Подними руки за голову. Возьмись за изголовье кровати. Чувствуй… Хочу, чтобы ты только чувствовал.       Прошлым вечером я говорил ему те же слова, но не то же самое. В этом разница между нами, то, что сталкивает и уравновешивает нас: моя агрессия, жадность, которую он любит так же, как я люблю его выносящую мозг нежность и упрямство. И я обожаю этот контраст, эту смену власти друг над другом.       Мягкие губы касаются сначала ключицы, потом проходятся вдоль к основанию горла, затем нежный мазок языком по кадыку заставляет меня крепче вцепиться пальцами в изголовье кровати. Он прокладывает дорожку из поцелуев к центру моей груди, а потом нежно царапает зубами грудную мышцу, заставляя меня вжаться головой в подушку. И когда он кончиком языка обводит сосок, я выгибаюсь, приподнимаясь, желая быть к жаркому рту ближе. Но мне не позволяют. Положив мне руку на живот, он возвращает меня на место. Послание предельно ясное: «Ты продолжаешь бороться… слишком много думаешь. Отпусти всё…» Сообщение, переданное физически, стало таким же чётким, как если бы он произнес эти слова вслух.       Вода нежная, но сильная. Терпеливая.       Сейчас, распластанный на кровати, обнаженный, с закрытыми глазами и поднятыми руками, я полностью отдаюсь его воле и чувствую себя… беззащитным. Да, именно так я чувствую себя сейчас. Раскрытым и беззащитным. Делаю всё как он велит, и знаю, что он — единственный, кто способен успокоить мою душу. И он тоже это знает.       Он отстраняется ненадолго, я слышу шуршание простыней, затем тихий щелчок колпачка и чувствую едва уловимый запах. В голове сразу вырисовывается чёткий образ — он выливает немного жидкости себе на ладонь и медленно проходится кулаком по своему стволу и когда, в подтверждение, слышу его глухой стон, то снова нетерпеливо выгибаюсь и раздвигаю ноги шире, чтобы ему было удобнее сесть между ними, полностью поглощенный звуками и предвкушением.       Вода обманчивая. Скрывает до последнего то, что в глубине. — Оближи губы, как ты умеешь, — просит он, и теперь я совершенно точно уверен в том, что он делает — смотрит на меня и ласкает себя.       Медленно провожу языком по губам и слышу рваные выдохи и тихие стоны, словно он уже во мне. Это ощущается чертовски горячо. Иногда не видеть даже интереснее. — Ещё раз, — требует Ичиго, — обожаю этот блядский жест с первого дня, как увидел.       Да-а, ему определённо нравится то, что он видит, и на этот раз, когда я выполняю требование, он наклоняется, заменяя мой язык своим и целует, целует, целует! И каждое его прикосновение, каждый поцелуй вспыхивает на коже крохотным тёплым огоньком. Огоньком, который проникает вглубь под кожу и растекается там жаркой волной.       Втискивается между моих бёдер, и когда наши тела выравниваются и соприкасаются, он начинает медленно покачиваться, тереться о меня, выбранным темпом и чистейшим наслаждением от соприкосновений подводя обоих слишком близко к опасному краю. Всё это так чертовски остро и ярко. Я закусываю нижнюю губу и вцепляюсь крепче в спинку кровати, выгибаясь ему навстречу.       Вода опасная. Она манит. Легко и незаметно уводит от берега всё дальше, всё глубже. — Ты такой красивый. Ты… подо мной… фантастически великолепен.       Он покрывает поцелуями мои шею и плечи, и каждый поцелуй расцветает теплом настолько нежным и томительным, что, кажется, оно может превратиться в трепетные цветы.       Растекаясь лужицей от его прикосновений, я никогда в своей жизни ещё не испытывал эмоций такой силы. Сегодня что-то определенно происходит. Я чувствую это в воздухе. В его нежной силе. В его дыхании. Каждым своим прикосновением, голосом, своим полным присутствием он мягко, но настойчиво убирает из моей головы все тревожные мысли, погружая в приятное спокойствие.       Вот она — понимаю я — его способность заставлять меня забывать обо всем на свете, будто в мире есть только он…       Вода надёжная. Качает на волнах, стоит расслабиться, и она удержит, не даст захлебнуться.       Развожу ноги и призывно приподнимаю бёдра, мне нужно, чтобы он продолжил. И, как всегда, отлично понимая, чего я хочу, он ладонью скользит вниз и ласкает нас обоих. Ичиго неторопливо двигает кулаком вверх-вниз, а я могу лишь шумно дышать, пока он раскладывает меня на атомы поцелуй за поцелуем. А мне уже мало и этого. Хочу его всего. Всего! Хочу, чтобы взял меня. Он — тот, кому я принадлежу. Кто обладает мной. Любит невозможной, недоступной обычным людям любовью. — Люби меня… — словно в бреду шепчу.       Он рычит, собственнически захватывает мои губы, прикусывает нижнюю и прижимается плотнее горячим телом. Подаюсь вперед, открываюсь для него, плавлюсь под его руками, ощущая, как он проникает в меня и начинает двигаться в восхитительном ритме, который, кажется, полностью совпадает с биением наших сердец, и я чувствую, что улетаю куда-то в астрал, полностью отдавшись моменту и своему мальчику, будто в мире больше нет ничего и никого, кроме нас двоих. — Гриммджоу, — зовёт он, и моё тело дрожит, отзывается на его голос. — Теперь открой глаза, смотри на меня, — велит он, начиная ускоряться.       Я открываю глаза и… Охуеть. Такого сумасшедшего взгляда, распалённого, жгучего, жаждущего, поглощающего… влюблённого я ещё никогда ни у кого не видел. Никто на меня так не смотрел. Ощущаю бурю, что бушует в его глазах, и уже в себе нереальным напором — цунами.       Вода неукротимая. Бесстрашная.       Я растворяюсь в ней. В нём. И мне хорошо. Нечего бояться — когда я теряю контроль, он его перехватывает. — Вот так, чувствуй…       Блаженство… Оно вспыхивает где-то в глубине искристыми лучиками и принимается расти. Постепенно, поступательно, толчками заполняет меня звенящим золотистым светом, растекается, обволакивает, ласкает. И когда достигает предела, когда опрокидывает в себя моё сознание, я наконец взрываюсь, полностью растворяясь в нереальном кайфе, и парю. Просто качаюсь на волнах блаженства.       Не разрывая зрительный контакт, он восхищенно ловит искорки, малейшие оттенки эмоций в моих глазах и, когда по моей щеке катится одинокая слеза, он прижимается к ней губами, стирая последние отголоски страха и слабости. Целует, облизывает, а потом срывается в безумство. Сжимает мои руки и вдавливает, втрахивает меня в постель. Беззвучно кричу, ловя уже его кайф, чувствуя, как он тоже растворяется в блаженстве.       Спинка кровати трещит и ломается под нашими руками, под напором эмоций и резким выбросом энергии, но я этого не замечаю, потому что мы оба, окончательно потеряв себя, растворились друг в друге под напором мощного, дурманящего разум восторга единения.