Война за неизбежное

Холодный воздух немного отрезвил Джеймса. Если бы кто-нибудь сейчас смог узнать, что происходит в голове мужчины, этот человек пришел бы в ужас. Трудно сказать, ненавидел ли кто-нибудь Беккета сильнее, чем Норрингтон… Адмирал знал и терпел многое, но это было последней каплей. Лорд опустился до шантажа в отношении него, более того – связал руки. Заставил пусть и косвенно, но все же участвовать в своих грязных делах, и если Лора узнает, что приказ о затоплении корабля отца отдал он… Тут было, над чем задуматься. Отгоняя навязчивую мысль о том, что он сделал, Джеймс также неотступно думал о том, что Беккет нарушит данное слово и сообщит девушке правду в первом же письме. Норрингтон и не подозревал, насколько его худшие опасения были близки к правде. Лорд был настолько предусмотрителен, что оставил не только подробные инструкции, но и письмо для Кловерфилд. Он велел передать его, когда все будет уже готово, а так как приказы Беккета исполнялись почти с магической быстротой, кампания против казначея развернулась стремительно. Фальшивое обвинение все приняли за чистую монету, поэтому никого не возмутил тот факт, что та сумма, которую Кловерфилд якобы украл из казны, должна быть возмещена из личных средств. Под ними подразумевалось все, в том числе и дом. К сожалению, Лора обо всем узнала слишком поздно… Только когда несколько человек пришли в их особняк с распоряжением в кратчайшие сроки оставить его. Вместе с этим ей было передано два конверта. В одном следовало длинное распоряжение, в котором обосновывалась законность проводимых действий, постановление и конечное решение. Во втором свои соболезнования приносил лорд Беккет… Почти нечеловеческим усилием Лора сдержалась и не бросила бумагу в огонь, едва увидев знакомую подпись; удержало ее только одно – страх упустить какую-то важную информацию. Так и оказалось: после прочтения нескольких последних предложений у девушки все поплыло перед глазами. Почему каждый раз, когда нам кажется, что хуже быть не может, судьба обязательно докажет обратное? Этому нельзя было поверить. Вот и Лора никак не могла понять, что происходит; вокруг творилось что-то непонятное, и сейчас Беккет писал, будто Джеймс имел к этому отношение. До чего мог опуститься этот проклятый человек, который каким-то непостижимым образом получил титул лорда! Теперь ей воочию приходилось это видеть. – За неимением иных средств для погашения долга вы будете заключены под стражу, – холодный голос одного из блюстителей закона заставил Кловерфилд в буквальном смысле окаменеть. – Лорд Беккет велел так поступить. После его прибытия ваше дело будет рассмотрено. Все, что произошло дальше, казалось кошмарным сном, от которого никак не получалось очнуться. Солнце уже зашло за горизонт, а Лора сидела все в том же положении, в каком была несколько часов назад, когда ее только привели в камеру. И вдруг одна мысль заставила девушку пошевелиться – точнее, попытаться это сделать. И руки, и ноги за долгие часы сидения в одной позе затекли так, что встать получилось не с первого раза; однако Кловерфилд поднялась, машинально поправила складки платья и поднесла руку к корсету – раздался едва различимый шорох. Кое-как девушка выудила немного помятый конверт, на котором рукой Джеймса было написано несколько строк: он велел сохранить это послание, но велел распечатать его только в случае его смерти. Лора не представляла, что находится внутри, но не могла не выполнить его просьбу. Если бы только он мог знать, что сейчас происходит с ней… Но как? Если все это – дело рук Беккета, последний наверняка позаботится о том, чтобы это осталось в тайне. Время шло, а тревожные мысли в голове адмирала не менялись. Сколько еще предстояло терпеть подобные поступки лорда? Джеймс вздрогнул, и не от холода: ему вспомнились слова Лоры о том, что правды в этой войне нет ни на одной из сторон. Тогда Норрингтон с ней не согласился – а зря. Истина ведь заключается как раз в этом, пусть она и неприглядна. Иногда некоторые идеи, возникающие у нас, приходят как будто откуда-то извне. И вызывают удивление: кажется, что мы бы до такого никогда не додумались. Так же было сейчас и с Джеймсом; мужчина стоял на палубе корабля, устремив невидящий взгляд на темную гладь воды, и думал над тем, что поступать так, как поступает он, неправильно. Сколько людей попало под тлетворное влияние Беккета? Нет, этому пора положить конец. Несмотря на то, что очень многих лорду удалось переманить на свою сторону, большинство все-таки оставалось верными своим понятиям чести. Джеймс знал, кто точно недоволен командованием Беккета, кто сомневается, а кто, напротив, бесконечно предан новой власти. И Норрингтон был намерен обсудить положение вещей – если удастся, после победы над пиратами Катлер Беккет должен ответить за свои беззакония. А если он окажет сопротивление, в чем сомневаться не приходилось… Тогда выход будет только один. Едва уловимый шорох прервал мысли Джеймса; по палубе скользнула тень, но беспокойство адмирала тут же рассеялось, стоило мужчине увидеть своего нарушителя спокойствия. – Добрый вечер, Чарли, – кивнул Норрингтон, окинув собеседника равнодушным взглядом. Последний ограничился лишь невнятным ответом. Пауза длилась недолго. – Долго еще это будет продолжаться, Джеймс? – нетерпеливо поинтересовался Годфри-Росс, переминаясь с ноги на ногу. – Еще одного лучшего из людей убили. И не просто убили, но и возвели при этом лживое обвинение! Зачем же мы тогда терпим подобное… – Тише, нас могут услышать, – перебил Джеймс своего собеседника. – Чарли, ты знаешь меня с того далекого времени, когда мы оба только начинали нашу службу. Так вот: все проблемы происходили по вине скоропалительных решений. Сейчас наш противник очень умен – ты как никто это знаешь. Беккет просчитывает каждый свой шаг, он печется о своей безопасности, и любая ошибка будет дорого стоить. Нужно продолжать быть возле него. Когда же придет момент действовать… – многозначительная пауза после этих слов говорила лучше всего. Мистер Годфри-Росс задумчиво склонил голову набок. – Я тебя понимаю, Джеймс. Мы не станем действовать раньше, чем Беккет воплотит свой план. Пусть для начала уничтожит пиратов, а после… – Ты должен знать наверняка, Чарли, кто поддержит нас, а кто нет, – говорить эти слова адмиралу было труднее всего. Внутри происходила тяжелая борьба, но помимо долга Норрингтон не переставал думать о Лоре. О том, что по вине Беккета погиб ее отец. О том, что возвращение лорда сделает ее жизнь только тяжелее… И не только ее. Поэтому, второй раз наступая на горло своим понятиям о долге, Джеймс принял это решение. – Конечно, не волнуйся, – заверил Чарльз, прежде чем неслышно раствориться в ночной тьме. Норрингтон даже не обернулся. Адмирал старался не позволять себе думать о том, что сейчас происходит с Кловерфилд; но подумав об этом раз, он не мог остановиться. Если бы только было возможным прочитать мысли Беккета… Впрочем, и в этом своем желании Джеймс не был уверен. Слабым утешением являлся тот факт, что и лорд, и его правая рука – Мерсер – сейчас пребывали далеко от Порт-Рояла. Но разве расстояние могло остановить этого человека? Норрингтон в этом сильно сомневался. К тому же, мужчине в последние дни становилось все тревожнее – он отправил домой уже три письма, но ответа так и не получил. Ни на одно. Каждую ночь ей снится один и тот же сон. Темнота. Она преследует ее повсюду, не давая возможности спрятаться, скрыться от нее хоть на несколько секунд. У нее нет лица, нет оболочки. Нет ничего, но она чувствует ее взгляд. Холодный, стальной, он замораживает все внутри, оголяет нервы, заставляя изнывать от невыносимой боли. Каждый раз она просыпается со сдавленным криком и капелькой крови из прокушенной губы. И каждый раз мечтает, чтобы этот раз, когда она открывает глаза, был последним. Первое, что она чувствует после пробуждения – дикая, невыносимая вонь от ямы в углу, которой заменили туалет. Как она не пыталась чем-нибудь заткнуть ее, или хотя бы прикрыть, ничего так и не помогло – вонь не только не прекращалась, но даже не становилась меньше, она все равно задыхалась. И к этому нельзя было привыкнуть, что бы там кто не говорил. Потом она чувствует холод. Вокруг слишком сыро, вода так и сочится из стен, собираясь в углах маленькими лужицами. Даже солнце не может прогреть их, хотя она знает, каким оно должно быть жарким, как душно должно быть сейчас на улице. Но не здесь. Здесь солнца будто не существует, хотя она и видит его лучи через решетку на окне. Но, даже после их появления, здесь не становится теплей. Что бы она не делала, согреться получается с трудом. И с этим тоже не смириться, хоть и очень хочется. Говорят, невозможно уснуть, когда вокруг пронизывающий холод – нет, это не так. Ну, по крайней мере, так было несколько первых дней, потом усталость все же одержала верх. Лора слишком быстро сдалась; она даже не подозревала о том, что такой кошмар возможен, сил выносить подобную реальность не оставалось, и девушка мечтала только об одном – об избавлении. Однако сил приблизить это избавление у Кловерфилд не было. Она боялась, но ей пришлось решаться: и девушка сделала это. Однажды, воспользовавшись хорошим настроением охранника, Кловерфилд смогла получить факел. Она оторвала нижний край юбки платья и бросила в огонь; угарный газ медленно начал заполнять камеру. К сожалению, Лора очнулась – очертания людей, их злые лица, за которыми скрывался страх, выдавали ту грустную истину, что в лучший мир она еще не попала. За эту выходку ей не давали еды два дня: но оно было даже к лучшему. Девушка решилась попытаться умереть от голода, но и эта попытка провалилась. Так и продолжалась пытка, день за днем; сознание Кловерфилд оставалось ясным, и она проходила через весь кошмар, увы, снова и снова: едва она открывала глаза, как все начиналось с начала. Когда первые солнечные лучи пробиваются сквозь решетку на окне, рисуя на полу искаженное подобие шахматной доски, к вони и холоду прибавляется ещё одно чувство, не менее приятное. Чувство это – полная, абсолютная беспомощность. Она знает все, что будет дальше, вплоть до секунды. Вот сейчас, когда она мысленно досчитает до двадцати, ей принесут завтрак. Корм для свиней, если быть совсем честной, но ей его подают, словно это не тюрьма, а торжественный пир. И будут играть свою роль настолько отвратительно, издевательски, что она опять не сдержится, скажет, насколько они противны здесь, точно так же, как и еда, которую ей приносят. Но в ответ услышит только гадкий, оглушающий смех. Несколько пиратов в соседней камере поддержат их веселье, но всего на несколько мгновений, пока она не услышит глухой стук, означающий, что одному из них выбили ещё парочку зубов. Скоро их не останется, но это и не важно. Каждого из ее соседей ждёт одна участь. И она куда милосердней, чем то, через что приходится проходить ей каждый день. Ее не трогают. Лишь перебрасываются несколькими фразами, желая своими жалкими издевками поднять настроение и показать свою значимость. Лора давно поняла, от кого эти люди черпают свою уверенность: в первые дни девушка не находила себе места от боли и бессильного отчаяния. Теперь все чувства будто притупились – сейчас на первом месте стоял страх за свою собственную судьбу. Отчаяние. Это единственное чувство, которое другие заключенные могут с ней разделить. Все они знают, что ждёт их там, за стенами этого проклятого места. Там, где светит удушающее жаркое солнце, от которого может спасти только прохладный ветерок с запахом морских волн. Но их уже ничто не спасет. Ветер не подарит им своего прохладного прикосновения, солнце не заставит ослепнуть, а море не заберёт. Все, что их ждёт – полная ненависти, жаждущая зрелища толпа, тихо скрипящие, высохшие на солнце деревянные ступени, и петля. Последнее пристанище, подготовленное специально для них. Пристанище, которому нет никакой альтернативы. Ей хотелось бы помочь им, хотя бы кому-нибудь из них, но они ее просто не слышат. Чаще всего из их камеры слышен только горький смех и неудачные шутки. А ещё чаще, но гораздо тише она слышит песню. Их песню. За все время, что ее держат здесь, она успела уже выучить ее наизусть. Каждый раз, услышав знакомый мотив, она подсаживается к стене, отделяющую ее камеру с соседней, и, стараясь не думать о холоде, что исходит от скользких сырых камней, сама начинает тихо напевать: – Йо-хо, громче, черти, что ж нам дьявол не рад, на зло, вон от песни, с ней хоть в рай, хоть в ад… Она знает – когда кто-то из них начинает петь, один из них уже уходит в мир иной. И это происходит каждый день. Каждый день кто-то умирает. Каждый день она слышит крик неистовой толпы. Добропорядочный народ, люди, которых она знала практически с самого рождения, видела на улице, приветствовала их в доме отца, превращаются в грязный сброд, каждый день, каждый раз, когда она слышит слова запретной песни. Они боятся. Их нельзя в этом винить. Страх – это то, что чувствуют здесь все. Неважно, где они находятся: в стенах тюрьмы, на улице, или за запертыми на замок лощеными дверями особняков или фамильных замков – это чувство не покидает никого. Кого-то оно заставляет прятаться по норам, кого-то – верить и делать то, что им велят. И ее оно завело в угол. Но, в отличие от других, от всех, кого она знает, или чьи голоса слышит за стеной, в ее душе теплится ещё одно чувство. Чувство, которое придает ей силы всякий раз, когда она выскальзывает из лап темноты в своем сне, которое помогает выдержать и вонь, и холод, отвратительный смех и противную на вкус еду. Надежда. Это все, что у нее осталось. Только она и письмо, которое ей ее подарило. Джеймс на самом деле оставил ей самый ценный подарок. Он подарил ей веру. Веру в надежду, что ею можно победить страх, сковавший все вокруг. Что можно победить зло. Нужно только понять. Изучить все до мельчайших деталей, не упустить ни одной подробности. Поэтому каждый день, когда песня за стеной стихает, а конвой весело переговаривается где-то в конце коридора, она, зная, что сейчас ее никто не побеспокоит, прячется в самом дальнем углу, в котором она останется незаметной, в который раз раскрывает карту, пытаясь запомнить больше, чем в прошлый раз. Пытается высмотреть правильный курс, пытается понять, как обойти препятствия, повторяет вновь и вновь каждое название, каждую букву, запечатлённую на ней. Сейчас нет надобности торопиться. Нельзя бежать, нельзя выдавать свой секрет. Время придет. Ей нужно немного потерпеть. Пережить ещё одну ночь наедине с темнотой, пережить ещё один день. Пережить ещё одну смерть неизвестного человека, который хотел найти то же, что и она. Спасение. Пусть оно ещё призрачно, и нет никаких гарантий, оно у нее есть. И она никому не позволит отобрать у нее и это.