Всё идёт по п... плану

— Всё, Кай, вот и конец, — сказал я. Мир вокруг меня отплясывал какой-то варварский танец, ноги не слушались, руки хватали воздух. Косадесово лицо двоилось… и улыбалось вдвойне глумливо. — Размечтался, — у этого чёрствого бесстыжего гада не нашлось для меня и толики сочувствия. Я решил, что в назидание умру на пороге его дома. И пусть мой труп будет его проблемой. Большой проблемой. Косадес наклонился надо мной, зачем-то оттянул мне веко, потрогал уши… — Разжижение мозга, — констатировал он. — Надо же, Пелагий, а я думал, оно у тебя хроническое! — Я не умру? — переспросил я, обретая подобие надежды. — Все умрут, — оптимистично пообещал он. — Но ты, тигрёнок мой инфицированный, ещё потрепыхаешься. Как умудрился заразиться? Я подумал. Потом подумал ещё немного. В голове звучало что-то привычное, знакомое, но я сейчас не мог сосредоточиться и до конца понять эту мысль. Но решил всё-таки озвучить: Косадес мне в этот момент казался очень умным, он наверняка поймёт. — Как-как? — переспросил он (и умным при этом отнюдь не выглядел). — Впервые слышу, чтобы разжижение мозга получали половым путём… Его обычно крысы переносят… Нет, ты меня лучше не трогай, любитель экзотики! — О, точно, крыса, — обрадовался я. — Выскочила такая здоровенная, когда я прилёг… поразмышлять. На полу в гильдии бойцов. Цапнула меня прямо в… Ну вот что ты ржёшь, Кай?! Я, между прочим, умираю, а ты… — Пелагий Максимус, — перестав гоготать, почти ласково сказал он. — Ты даже не представляешь, какой соблазн оставить тебя таким… Стоит только представить напыщенные данмерские рожи, когда ты, с разжижением мозга, заявишься, например, к редоранцам… Но, увы, придётся тебя лечить. Значит, так: сейчас выметаешься из моего дома и топаешь в храм. По мосту и направо, не перепутай. Там найдёшь алтари Трибунала — это такие три камня с картинками, не промахнёшься. Положишь рядом с любым несколько дрейков, помолишься об исцелении. Только, пожалуйста, не вздумай говорить никому, что подцепил разжижение половым путём! Даже данмеры не настолько терпимы! И я, так и не поняв, почему нельзя говорить, что крыса цапнула меня, пока я лежал на полу, поплёлся в храм. Есть, видимо, во мне какая-то жилка, отвечающая за следование приказам. Ну или разжижение мозга сделало меня таким покладистым, кто знает… В общем, шатаясь, поминутно останавливаясь и твердя про себя инструкции, я всё же добрался до храма — чудом, не иначе. Нашёл камни с картинками — даже шесть, в глазах двоилось. Да и вообще — чем больше, тем лучше, так ведь? Кажется, именно это я повторял, глядя в зеркало… Я, задумавшись, наклонился положить к подножию одного из алтарей монеты… Ловкость и в здоровом-то состоянии — отнюдь не сильная моя сторона, а уж теперь, под действием болезни, я шатался, как пьяный грязекраб… Короче, я с размаху треснулся лбом об алтарь, мир расцвёл дивными красками, задрожал и… …и я очнулся. Я бы хотел так приходить в себя каждый раз: перед моим взором расстилался прекраснейший пейзаж. Миниатюрные горы жареного мяса возвышались над равнинами всевозможных закусок; песчаными курганами в снежных шапках взбитого крема лежали пироги и рулеты; рыба, птица, колбасы, копчёности и солёности всех сортов дополняли дивную картину. Изящными башенками тут и там стояли пузатые бутыли, и резные кубки из жёлтого металла, как чаши колодцев, ждали благодатной влаги. Я, не особо задумываясь, протянул руку к жареной, в потрясающей хрустящей корочке, ножке неизвестного зверя — и на моём (но каком-то странном, вроде бы не совсем моём) запястье вдруг сомкнулись пальцы. Пальцы были — что надо: тонкие, золотистые, в дорогущих перстнях и с острыми блестящими ноготками. Да и выше пальцев вид был не хуже; золотоглазая рыжая эльфиечка улыбалась мне яркими алыми губами и маняще вздыхала… — Дорогой, — сказала она, интимно ко мне склонившись. — Не хочешь ли попробовать другого кушанья? О, я хотел! Я определённо хотел! Моя рука разжалась, выпуская на волю жареную ножку неведомого зверя; рыжулька обворожительно-томно улыбнулась мне… и вручила блюдо с какой-то травой. Редкие печальные кружочки огурца, казалось, ухмылялись мне из стогов петрушки и укропа. — Твой парадный доспех пришлось надставлять к прошлому Хогитуму, дорогой, — уже без улыбки сказала рыжулька. — На две пластины, милый. Не прошло и двух месяцев, а Аландро снова жалуется, что застегнуть его на тебе невозможно. Тут я догадался осмотреть не только стол, но и сидящих за ним лю… Людей там определённо не было, одни меры. Не то чтобы я был большой знаток эльфийских рас, но тут понял: окружающие меня меры не были ни альтмерами, ни босмерами… Тем более они не были данмерами, хотя в узких надменных лицах сквозило что-то знакомое, успевшее намозолить глаза за время моего вварденфелльского вояжа. Вот только кожа странных эльфов отливала золотом — почти как у высоких, но немного иначе. Ближе всего ко мне сидела та самая рыжулька — красивая той красотой, каковая, являясь во снах, доводит до конфузов подростков любой расы… И, судя по всему, эта рыженькая была моей женой — кем бы ни был я сам. За ней следом сидел ещё один мер, и даже совершенно лысая голова не умаляла его почти женственного утончённого изящества. Моя, кстати, дражайшая возможно-супруга мило с ним ворковала, и оба косились на меня… Я тоже скосил глаза и рассмотрел свои запястья. Тот же золотистый оттенок кожи, но изящества нет и в помине — скорее уж, крепкие, мозолистые ладони воина… Или, если моя супруга горазда давать только советы и блюда с зеленью — крепость и мозолистость моих рук могла объясняться куда более грустными причинами. Но, Девять, вся эта еда так пахла и так выглядела… — Пойду пройдусь, — вздохнул я, поднимаясь. Вдруг удастся что-нибудь стащить, скрывшись от бдительного взгляда супруги?.. — Только недолго, — напутствовал меня третий, такой же тонкокостный и жеманный золотистый мер, но в очках и с мрачным выражением на узком лице. — Эта… пирушка ещё и заседание Совета, между прочим, и мы все отложили свои дела, чтобы… А вот тут запахло жареным уже в переносном смысле. Судя по месту во главе стола, на этом Совете я вроде как главный… Знать бы ещё, кто этот «я» и о чём вообще советуются. Хотя троица меров, по глазам видно было, многого от меня и не ждала. Обидно, однако. Но обижаться я вскоре передумал. Бродя вдоль стола, я умудрился стащить каталку изумительно пахнущей колбасы — кажется, скайримской, особо деликатесной. К ней в пару подцепил ещё пузатую винную бутыль, почти полную и с нечитаемой этикеткой. Ещё кое-что по мелочи тоже удалось стянуть, и положение уже не казалось столь удручающим. Можно и пожевать, на радость супруге, петрушку; а уж после окончания Совета я оторвусь, только бы спрятать свою добычу понадёжнее… — Мой любезный друг, — ласково, масляным голосом протянул кто-то за моей спиной. Я подпрыгнул и едва не выронил из рук бутылку. — Мой дорогой, дорогой друг. Прискорбно видеть тебя в твоём собственном государстве ворующим скудную пищу, будто вор… Эта троица предателей опять сговорилась заморить тебя голодом? Мер, подкравшийся ко мне, был темноволос и казался старше остальных, но с такой же, как и у всех тут, золотистой кожей. Смотрел он на меня с искренним восхищением, с пониманием и сочувствием… Я решился. — Увы, — вздохнул я. — Мой парадный доспех опять пришлось увеличивать, и вот… — Какие глупости, — возмутился мой собеседник. — Да кому какое дело до доспехов? Прикрывать твои тылы должен не бездушный металл, а настоящий верный друг. Друг, которому только в радость оказывать тебе такие маленькие услуги… Что-то, если честно, меня смутило. Ну, я хочу сказать, если бы рыжеволосая красотка смотрела на меня так и говорила с таким же придыханием, как этот «дорогой друг» — я бы уже доедал третий стог петрушки, пожалуй. Но выбирать не приходилось. — Прибереги это для меня, — я всунул «другу» в руки свою добычу: колбасу и бутыль вина. — А я должен пойти посоветоваться с ними. — Клянусь, что буду стеречь эти дары до твоего возвращения, — выдохнул он, прижимая к сердцу колбасу. — Я дождусь тебя, и вместе мы… Я не стал дослушивать, что мы с ним вместе. — И я непременно раздобуду тебе твой любимый тортик, — тихо, но отчётливо шепнул он. — Сладенький. И, если честно, я совсем не был уверен, что последнее слово относилось к тортику… … — Вставай, н’вах позорный. Я поморщился. Голова раскалывалась, и лежать было очень неудобно. Что-то жёсткое упиралось в плечо. Кое-как приоткрыв глаза, я разглядел склонившегося надо мной данмера в жреческой робе. Золотокожие меры — и дивные запахи еды, которую мне так и не удалось попробовать даже во сне — поблекли, и реальность вернулась. Косадес отправил меня в храм лечить разжижение мозга, я нагнулся над алтарём, оступился и… Да, на лбу красовалась здоровенная шишка, но мысли — после дурнотной сентиментальности разжижения — были на удивление ясными. — Сам ты н’вах, — возмутился я. — А мне, между прочим, сейчас видение было. Жрец покосился на меня, явно не особо веря. Да я и сам, честно говоря, себе не особо верил, но попытка не пытка… — Да ладно, — недоверчиво протянул он, но в глазах мелькнуло что-то очень знакомое. Что-то, что очень напомнило мне совсем другого жреца, из другого города и другого храма, но… — Почему бы нам не обсудить мои видения в более удобной обстановке? Например, за кружечкой мацта? — предложил я. И глубокомысленно добавил: — Труден путь к богу, и начинается порой в неожиданных местах… — К богам, — сурово поправил он. — Но… в «Восемь тарелок», н’вах?