Пантеон

      Эмма Барнс, 13 февраля 2011 года.       Эмма всегда гордилась своей интуицией. Тянущее чувство где-то чуть ниже затылка не раз выручало ее в сложных жизненных ситуациях. Например, когда она забывала переписать «одолженную» у Эберт домашку, а впереди ее ждала обязательная проверка заданий от Гледли. Что-то подобное произошло, когда Эберт попыталась записать их… развлечения на диктофон. Тогда ей удалось придержать Софию и Мэдисон, прежде чем они могли бы испортить всю интересную игру.       Да. «Игру». Именно это слово было самым близким по значению к тому, что она ощущала, из всех, что Эмма могла подобрать, чтобы описать все происходившее в «Уинслоу».       Игра. Простая и эффективная. Правила Эмма уяснила еще тогда, летом перед старшей школой, когда отморозки из АПП окружили ее в неприметном переулке неподалеку от дома. Тогда, глядя в их затуманенные от плохо скрываемой похоти глаза, Эмма внезапно осознала весь простой смысл этого безумного сложного мира.       Не существует людей и животных. Нет никакого разделения между разумными и неразумными. Всегда есть хищники и жертвы. Те, кто пируют — и те, на чьих костях пируют. И она чертовски не хотела быть съеденной. Она поняла это тогда, и, видимо, в вознаграждение за открытие этой истины ей был дан шанс на перерождение. И она приняла этот шанс, с готовностью взяв протянутую Софией руку.       Но для того, чтобы переродиться окончательно — требовалась жертва. Мост, связывающий ее с прошлым, который нужно было сжечь, чтобы перейти этот Рубикон. И такой мост у нее был. Тейлор Эберт была дорога Эмме. Ее первая и самая давняя подруга. И тем более ценной жертвой она была.       Поначалу Эмме было страшно. Она сомневалась — стоило ли это того. Она не знала, насколько прочны были те узы дружбы, что связывали ее и Эберт. Она не любила боль. Она боялась боли. Но ее не было. Издевательства над Тейлор не принесли ей боли. Лишь… удовлетворение. Глядя на ее слезы, Эмма осознавала, что она — не жертва. Что она сильнее и опаснее.       И это чувство ее будоражило. Давало силы и энергию, наполняло ее жизнь контрастом, словом, делало ее той, кем она была последние полтора года.       Так было до прошлого месяца. Так было до происшествия. Она осознавала, что они… переборщили. До того они с Софией и Мэдисон никогда не переходили черту, отделяющую их… жертву от того состояния берсерка, в которое впадают жертвы, загнанные в угол. Эмма всегда ощущала близость этой границы, возможно — благодаря тому, что когда-то сама побывала на ней. Но в тот раз она ошиблась… И ошибка стоила им жертвы.       Эберт сорвалась. Тема матери была слишком глубокой раной для Тейлор. Глубже, чем Эмма думала. И потому боль от разбитой губы и нескольких синяков стала для нее слишком резкой сменой привычного тона жизни.       Все, что произошло после… было подернуто для нее пеленой. Нет, она, при желании, могла вспомнить каждую секунду и каждую деталь всего произошедшего, но общая картина, ощущения от всего произошедшего… Все это не складывалось вместе, будто бы кусочки пазла, намокшие после дождя, не хотели вставать в пазы.       В себя она пришла только через неделю. Если это можно было так назвать. В один момент она просто осознала себя стоящей около шкафчика Эберт и глядящей сквозь него, словно бы в ожидании того, что Тейлор сейчас появится из-за поворота и позволит Эмме продолжить столь затянувшуюся игру.       Однако она не вернулась. Ни через неделю. И даже ни через две. И тогда Эмма забеспокоилась. Что-то внутри нее, какая-то хрупкая пластина, которая удерживала целым ее благодушное состояние, медленно начала давать трещину.       Ее день, прежде полный ярких красок и новых образов, энергии, хлещущей через край, внезапно стал серым и полутемным. Мир вокруг нее, поющий и щебечущий, словно бы сжался до размеров огромного полутемного тоннеля со светом в другом его конце, что маячит недостижимой точкой. Словно бы кто-то вытащил из ее жизни батарейку, что питала ее существование.       И в этой веренице бесконечно тянущихся друг за другом серых дней к Эмме капля за каплей приходило понимание того, что или кто было тому виной.       От отца она знала, что произошло с Эбертами. В конце концов, ее новенький смартфон и наряд, что она скрупулезно выбирала столько времени, были частью всего этого. Но она не вдавалась в детали, удовлетворившись основными фактами.       Но в изменившихся условиях изменились и ее желания. Она захотела узнать все. Она хотела увидеть, что стало с Эберт, своими глазами взглянуть на то, что от нее осталось. И она намеревалась исполнить задуманное.       Но так было раньше.       Реальность же оказалась совершенно иной. С самого вчерашнего утра ее интуиция твердила ей о том, что опасность близко, но Эмма никак не могла понять — что же было не так.       Пока не догадалась включить телевизор.       Широкоугольный экран показывал корреспондента, стоявшего перед зданием, огороженным желтой лентой. Прибавив звук, Барнс замерла.       …«Неизвестно, что послужило причиной трагедии, однако представители Службы Контроля Параугроз склоняются к версии о новом кейпе. Как вы видите, место происшествия оцеплено и патрулируется «стражами», однако, как нам стало известно, поисковые работы внутри здания все еще продолжаются. На текущий момент известно о сорока восьми жертвах, как среди персонала, так и среди пациентов больницы. По-прежнему остаются неизвестными судьбы еще минимум четырех человек. Мы продолжим вести прямой репортаж с места событий и рассказывать о новых фактах…»       Телевизор продолжал говорить, но Эмма уже не различала слов. Все ее сознание в тот момент сконцентрировалось на одном единственном слове.       Эберт.       Эберт была там, она знала это точно. Отец упоминал о сложностях с опекунством и медицинскими счетами, которые привели к тому, что она оказалась в «Брутусе». И теперь — это. Что-то было не так. Она не знала что, но она была уверена, что Тейлор была как-то связана со всем этим.       Сосущее чувство все нарастающего беспокойства, вкупе с и так полумеланхоличным настроением, вылились в череду ярких кошмаров, в которых Эберт восставала из мертвых, разрушая все, что дорого Эмме, у нее на глазах. Барнс сбилась со счету, сколько раз за ту ночь она проснулась в холодном поту с ощущением того, что все происходящее — реально.       И тем чудовищнее стало происходящее, когда десять минут назад ее новенький смартфон зазвонил, определяя незнакомый телефонной книге номер. Она сомневалась несколько секунд, прежде чем ответить.       — СКП знает. Они раскопали, кто виноват в истории с Эберт, — голос, раздавшийся из динамиков, не мог принадлежать никому, кроме Хесс.       — СКП? Что про… — почти прокричала Эмма, но София перебила ее:       — Нет времени. Избавься от всего. Ничего не оставляй. Если они спросят — ты ничего не знаешь! Ты поняла меня? — голос Софии звучал как никогда угрожающе.       — Д-да. Но как ты…       — Если понадобится, я найду тебя, — после этих слов звонок резко прервался, оставляя Эмму в полнейшем смятении.       Но девушка смогла перебороть себя. Она прекрасно осознавала всю опасность ситуации, к тому же императив Софии… был для нее абсолютен. Та редко говорила с ней в таком тоне. И если говорила, то Эмма предпочитала слушаться.       Получив указания, Барнс придала себе для ускорения ментального пинка и понеслась наверх, в свою комнату, где находилось все то, что могло указывать на ее причастность к истории с Эберт.       Для начала она нашла старый телефон, на карте памяти которого хранились фотографии и видео их некоторых выходок. Эмма находила забавным пересматривать некоторые избранные моменты, наслаждаясь собственным участием в этом шоу. Также из-под кровати был извлечен дневник с некоторыми заметками, которые Барнс делала, чтобы не забыть отдельные важные моменты, связанные с Эберт. Ведь все новое — это хорошо забытое старое. Оба этих предмета следовало уничтожить, но Барнс не смогла быстро придумать — каким именно способом. Потому она включила компьютер и, бодро оттарабанив на клавиатуре пароль от системы, полезла открывать электронную почту, содержавшую их с Софией и Мэдисон личную переписку, как простейшую для уничтожения улику.       Выбрав по списку все самые компрометирующие письма, Эмма потянулась курсором к кнопке удаления, но звук открывшейся двери заставил ее инстинктивно замереть и повернуться ко входу.       В дверном проеме стояли двое. Её отец, сейчас выглядящий крайне и крайне озабоченным чем-то, и мужчина в форме офицера СКП, лет тридцати на вид, с густой, но короткой бородой.       — Боюсь, что вам, мисс, придется прерваться, чем бы вы сейчас ни занимались. У нас есть ордер на обыск в вашей комнате, — на этих словах в комнату зашли еще трое оперативников СКП. — А вам самой, вместе с вашим отцом, придется проехать с нами для дачи показаний….       В этот самый момент внутри Эммы что-то рухнуло.       

***

      Что есть пространство?       Многомерная система координат с заданными законами, механикой и взаимодействиями?       Неограниченная область соприкосновения определенных бесконечностей, формирующих конечный набор аксиом, детерминирующих реальность?       Момент реальности энергии-времени, замерший на вечной линии терминатора прошлого и будущего?       Ничто из этого. И одновременно все. Парадокс наблюдателя, теория критических масс.       Бытие никогда не определяло сознания. Лишь сознание определяло бытие. Для нее время и пространство сейчас были словно две величины, застывшие на разных полюсах магнита.       Не было ни координат, ни привычной метрики четырех измерений. Она была всем и одновременно — точкой сингулярности, стремящейся к исчезновению в ничто.       Время для нее словно бы застыло, шло обратно, летело вперед, катилось вбок и перемещалось прыжками одновременно, никак не влияя на происходящее.       Она была здесь.       Но что есть «здесь»? Где «здесь»? Когда «здесь»?       — И сказал Он: Да будет твердь посреди воды, и да отделяет она воду от воды. [И стало так.]       Голос. Голос, возникший из ниоткуда и всегда бывший здесь. Голос, полный силы и затаенной мощи. Голос, что, казалось, провозглашает истину каждым звуком, впечатывая ее в бытие, записывая в реальность.       — И сказано было: Отныне Глас Мой вознесешь, мечом придавши веса Слову.       Это не было просто репликой. Слова, возвещающие истину прошлого, оглашающие настоящее и утверждающие будущее.       Она была в смятении. Голоса. Все новые и новые. Она слышала их, ощущала их. Они были бесконечной какофонией, столь громкой, что она слышала лишь тишину. Нелогичные, неправильные, разные — они все были здесь.       Здесь.       Она не могла дать ответа, что значило «здесь», что вкладывалось в это понятие.       — Подписавший [Контракт] вне Ведения Его. Воля Его. Ярость Его. Милосердие Его. Суд Его. Врата Его. Страж Его. Ключ Его. Клеть Его.       Она не понимала. Не могла понять. Желала понять. Но знание было слишком многомерным и объемным, не желало сжиматься до простых измерений.       — Аз Глас Его, Аз Глас Познанья Причастью Воздам.       Что-то коснулось ее. И знание заполнило ее. Без слов и образов. Лишь знание. Если бы она могла описать познанное — она бы лишь сказала, что познание было очевидным. Как если бы было сказано, что прямая — это прямая, а солнце — светит.       Очевидное знание.       Но и оно было слишком переполняющим. Мир, окружение вокруг нее. Это место, «здесь», оно словно содрогнулось. Бесконечность, ставшая отрезком, и луч, свернувшийся в кольцо. Метрика изменилась, перешла в другую форму, коллапсируя, отвергая ее.       — Ступай, Исчадие Его, то Внешний Мир Явленья Твоего Желает. Взови, Аще Суда Его и Глас Его Люду ты пожелаешь.       Мгновенье — и ощущение присутствия исчезает, оставляя ее в блаженном забытье. Сон разума — эффективное лекарство.