Осколки чувств

      — Юкари-сама, уже слишком поздно. Пора спать.       — Ой, Ран, отстань. Выспаться я всегда успею, а если что-то срочное, то ты же всё сделаешь, как надо, правильно?       Ран в ответ лишь пожала плечами. Юкари-сама, как всегда, была несговорчива. Хотя сегодня у неё на то были причины: только выбравшись на широкую веранду после своей зимней, как это называла Юкари-сама, «спячки», она дышала свежим воздухом и отстранённо наблюдала за горным склоном, что порос деревьями сакуры, густо покрывшимися розовыми цветами и потому казавшимися какими-то призрачными силуэтами в ночной темноте, спустившейся на Генсокё. То и дело Юкари-сама открывала небольшой портал и, засунув туда руку, доставала ёмкость с саке: очевидно, этой ночью и в Хакурейском храме продолжалось ханами, и вряд ли кто мог заметить пропажу одного-двух кувшинов, внезапно утянутых оттуда рукой, появившейся из портала. Пусть они там веселятся, а Юкари-сама сейчас не хочет шумных мероприятий и довольна созерцанием сакуры здесь, в одиночестве, в доме, местоположения которого никто из тамошних жителей просто не знает.       — А ведь ничего не меняется, Ран. Сакура как цвела восемьсот лет назад, так и цветёт, правда?       Ран недовольно нахмурилась. Ей не очень нравилось, когда Юкари-сама вспоминает то далёкое прошлое…       — Разумеется, Юкари-сама. Если в мире и есть что-то неизменное — это сакура.       — Ладно, иди. Я посижу ещё чуть-чуть и тоже пойду, ты же ведь уже расстелила мне футон, верно?       — Разумеется, Юкари-сама.       Ран дежурно, будто нехотя, поклонилась и удалилась вглубь дома, в свою комнату. Чен, как беззаботный котёнок — хотя она и была беззаботным котёнком, — спала без задних ног, и Ран, стянув шапочку с головы и скинув верхнее платье, устроилась рядом.       Но фраза, которую так неосторожно бросила Юкари-сама в адрес Ран, прогнала весь сон. Ран ворочалась в бесплодных попытках заснуть, тревожно шевеля ушами, будто стараясь сбросить с себя те тяжёлые воспоминания прошлого…       Пусть картину, что вставала у неё в памяти, было сложно назвать тревожной.       Это был прекрасный весенний солнечный день: ярко-зелёная трава, только пробившаяся из-под земли после долгой зимней спячки, покрывала лужайку. Сквозь эту лужайку тянулась дорога, по которой то и дело проходили воины, торговцы, охотники, крестьяне… Вдоль дороги стояли приземистые деревья сакуры, покрытой розовым туманом цветов, лепестки которых, облетая, тихо ложились на землю, образуя восхитительный ковёр с замысловатым, нигде не повторяющимся узором. У одного из таких деревьев, расстелив небольшой кусок ткани на земле, сидели двое: усталая женщина в богатом цветастом платье и маленькая девочка рядом с ней, уютно устроившая голову у неё на коленях.       Люди, что шли по дороге, не обращали ни малейшего внимания на них — и только охотничьи собаки недобро рычали, поворачивая голову в сторону, как казалось людям, пустоты под деревом. А обращать внимание было на что: у девочки из-под её платья выбивался небольшой лисий хвост, которым она то и дело заинтересованно шевелила. А за спиной женщины жёлтым пушистым ворохом сгрудилось ещё девять пышных хвостов, на которых она лежала, словно на подушке, прислонившись к дереву сакуры.       И только мастерство этой женщины помогало скрыть их обеих от взглядов людей: она обладала искусством иллюзий, и ей ничего не стоило сделать так, чтобы никто из прохожих не заметил их маленького уютного мирка, что они создали здесь для себя, под деревом сакуры.       — Ран-тян, что-то ты слишком сонная. Может пойдём уже?       — Не, мам, тут так хорошо! Давай ещё останемся, а? Во дворце душно и жарко, может, дождёмся заката?       — Ран-тян, знаешь, наверное, мы больше не попадём во дворец.       — Мам?       — Как бы тебе сказать… Мы немного поругались с Коноэ-сан. Я думаю, он нас больше там не ждёт.       — Мам, но что так? Давай я с папой поговорю, он всё поймет и…       — Не поймёт он, Ран. Он же человек.       — И что?..       — Знаешь ли ты, Ран, что такое предательство?       — Э-э… Нет?..       — У людей есть такое свойство. Люди часто нарушают свои обещания.       — Нарушать обещания? Это как? Разве их за это не покарает всемогущий Инари-о-ками-сама?       — Ран-тян, Инари-о-ками — это наше божество, он не властен над людьми. Глядя на них, я вообще не знаю, есть ли у них боги, что наказывают их за неправедные поступки…       — Но… Так же не может быть!       Женщина взглянула в глаза дочери и повинуясь внезапному порыву, обняла её — ещё больше заставив ту непонимающе раскрыть глаза.       — Знаешь… Наверное, ты слишком наивна. Ты воспитывалась нами в слишком большой заботе, и ты не знаешь, каким жестоким может быть этот мир. Я прожила здесь уже почти девятьсот человеческих лет, и видела всё: какими вероломными, какими неблагодарными, какими бессовестными могут быть люди. Знаешь, Ран-тян, глядя на тебя, я бы отдала всё, лишь бы чтобы тебе никогда не пришлось бы встретиться с их ненавистью и злобой. Но… Я не настолько сильна. Если бы только Инари-о-ками услышал мои мольбы и стёр бы всех людей с лица земли, если бы мы только могли жить честно среди таких же, как мы, если бы…       — Мам, если ты так ненавидишь людей, то почему ты была так добра к папе?       «…И в самом деле, почему?» — задумалась женщина.       — Как тебе сказать… Ран, наверное, я увидела в нём что-то, что отличало его от других людей. Но кажется, я ошиблась. Не будь такой самонадеянной, как мама. Хорошо, Ран-тян?       — Э-э… Угу?       Девочка, посмотрев матери в глаза, забралась с ногами ей на колени, и обхватив ту за шею, будто отбросив угрюмые мысли, весело спросила:       — Тогда, если нас не пустят во дворец, мы с тобой куда-то отправимся в новые места, да, мам?.. Посмотрим мир вокруг?..       — А ты настоящая кицуне, Ран. Такая же любопытная и такая же открытая ко всему новому, что и я в твои года…       Женщина поднялась, взяла на руки дочь и, скатав ткань, упрятала её в свою дорожную сумку — единственное, что она успела взять из дворца, когда ополчившиеся на неё воины из охраны того, кто ещё этой ночью был её мужем, прогнали её прочь…       …Несколько лет они вдвоём путешествовали по окрестностям Кё-но-Мияко в обличии странствующих монахинь. И наверное, императорский дворец был бы лишь одной страницей в долгой истории этих двоих, если бы…       Если бы император не нанёс новый удар.       Семья кицуне неторопливо взяла курс на север, туда, где гонения на ёкаев ещё не приняли такой размах, как в столице, и где не случилось бы такой глупости, как та, что произошла во дворце: стоило императору узнать, что его умопомрачительно красивая, умная, добрая и любящая жена Маэ, как и её дочь — кицуне, как он тут же приказал изгнать их с позором вон; и Маэ не увидела в его глазах ни капли сострадания или жалости в тот момент — лишь ненависть, презрение и ужас.       В тех же краях, куда Маэ с дочерью держала путь, лежали владения других людей, что ещё помнили богов и с почтением относились к всему сверхъестественному. Здесь находились древние святыни, здесь были горы, населённые тенгу, долины рек, где обитали каппы, леса и луга, наполненные феями, и озёра, в глубинах которых таились русалки-нингё. Нет, это не значит, что ёкаи здесь были привычными соседями людей: очевидно, визит могущественной девятихвостой лисицы-ёкая, коей была Маэ, в любую из здешних людских деревень посеял бы там жуткую панику, поэтому ей приходилось умело скрывать свой облик, как и облик дочери. Большинство из людей, у которых она покупала еду или оставалась переночевать — разумеется, восьмисотлетней кицуне, помнящей комфорт императорского дворца, не по статусу было жить в лесах, как её более молодым собратьям, — не видели в них с Ран никого иного, кроме двух монахинь-путешественниц.       Но в одной из деревень их застигли непредвиденные трудности.       Маэ, как обычно, оставив дочь у входа, направилась в лавку здешнего торговца, чтобы купить чуть-чуть рыбы, которую они вместе с Ран-тян собирались съесть на ужин. В рыбацких деревнях это был самый оправданный выбор: деньги, что оставались в дорожной сумке Маэ, были не бесконечны, а рыба здесь стоила дёшево. Положив на прилавок несколько монет и поймав немного удивленный взгляд торговца, она подождала, пока он кивнёт и отправится внутрь лавки, чтобы принести товар…       Сомнения закрались в душу Маэ, когда она поняла, что торговец слишком долго выбирает рыбу. Она прислушалась — острый лисий слух позволил уловить какие-то слова разговора, который, судя по всему, полушёпотом вёл с кем-то торговец во внутреннем дворе…       — …Да, столичные монеты. И путешествует с девочкой. Это точно должна быть она!       — Понятно. Я сообщу Цутимикадо, они будут с минуты на минуту…       Услышав эту фамилию, Маэ мгновенно поняла: их раскрыли.       Нет предела людскому предательству. И Коноэ-сан не ограничился изгнанием жены и дочери из своих покоев: он отправил вслед им погоню, погоню из своих самых способных магов, что обучались у той таинственной женщины в длинном платье, украшенном триграммами, с которой она изредка сталкивалась во дворце. Говорили, что та таинственная женщина — искуснейший маг, равный по силе богам, а может, и сильнее их, и в совершенстве владеет искусством постановки и разрушения барьеров. И разумеется, её ученики из молодой семьи Цутимикадо могли с лёгкостью сделать что угодно с Маэ…       И с её дочерью.       Почувствовав, что та может быть в опасности, она рванулась вон из лавки, позабыв даже схватить свои монеты с прилавка — но было уже поздно. Вокруг начали собираться угрюмые люди в красно-белых одеждах каннуси — и Маэ лишь успела схватить дочь и прыгнуть, что есть силы, постаравшись вырваться из этого круга до того, как прозвучит фраза главного из священников:       — Именем императора, стоять! Божественный дух: Печать фантазии!..       Маэ с дочерью на руках уже успела перелететь через голову одного из магов, что собрались здесь пленить неосторожную семью кицуне, за чем наверняка последовало бы возвращение к императорскому двору, жестокий приговор и неизбежное экстерминирование для них обеих, и почувствовала мощь последовавшей за заклинанием магической вспышки за спиной. Определённо, та таинственная женщина сделала из своих учеников профессиональных охотников за ёкаями, и Маэ бы не поздоровилось, опоздай она хотя бы ещё на мгновение. И теперь им с Ран придётся быть вдвойне осторожными — очевидно, за их головы назначена немалая награда, если тот торговец так легко сдал местонахождение Маэ и Ран отряду Цутимикадо…       — …Да услышит мои слова великий Инари-о-ками, нет предела людскому предательству.       Маэ стояла, грозно подняв руку к небу, гневно оттопырив уши и распушив хвосты, на небольшой каменной площадке на склоне горы Яцугатаке — она всё-таки успела добраться сюда, — окружённая четырьмя угрюмыми фигурами с рогами на головах: с момента начала великой охоты на Маэ и Ран прошло уже почти полгода, и она смогла обзавестись могущественными союзниками. Помимо этих четверых, рядом с Маэ стояли ещё двое: по одну сторону — её собственная дочь, по другую — ещё одна рогатая рыжеволосая девочка, на первый взгляд казавшаяся не слишком-то и страшной, но если бы кто-нибудь знал, какая сила и власть в ней таится, то вряд ли был бы столь безумен, чтобы бросить ей вызов.       Но их противники, окружившие гору Яцугатаке у подножия, где сейчас, в ночной темноте, плясали едва заметные огоньки их факелов, тоже были не слишком слабы: не бросаясь в бой один на один, они ловили непокорного ёкая в клетку барьеров, постепенно сжимая его, после чего либо запечатывали его своей «печатью фантазии», либо просто экстерминировали, раздавливая «барьером экзорцизма»: многие ёкаи, порой даже боги были уничтожены так. Люди не скупились на жестокость в войне с Маэ — и, разумеется, все эти ужасы списывались на жестокость самой Маэ, так мало-помалу она стала самым ненавидимым существом в Японии тех времён. И если она могла кого-то призвать себе на помощь — то только таких же ненавидимых великих óни…       — И если мир был создан так, что людей никто не наказывает за такое предательство, то мы будем теми, кто примет эту справедливую роль на себя. Я, Тамамо-но Маэ, клянусь перед лицом Инари-о-ками отныне вечно мстить роду людскому за те предательства, что они совершали, совершают и будут совершать. Только так мы отстоим своё право на то, чтобы жить в мире, быть честными друг с другом и не опасаться удара в спину. Вы ведь поможете мне, Хосигума-додзи, Ибараки-додзи, Торакума-додзи, Канакума-додзи, Ибуки-додзи?       — Сочтём за честь, — кивнули четверо.       — Се слова владыки óни: сочтём за честь, — подтвердила стоящая рядом девочка, в знак согласия тряхнув цепями, что свисали с массивных стальных браслетов на её запястьях.       …Из окруживших гору людей не выжил никто: Маэ и пятеро великих óни не пожалели ни матёрых воинов, ни мальчиков, едва взявших в руки меч. Казалось бы, дав последний бой, Маэ победила, но она не была бы умнейшей кицуне, если бы не обратила внимание на тот факт, что среди мёртвых были только солдаты — и ни одного мага…       — Кажется, мы в ловушке, — процедила раздосадованная Маэ, когда пятеро óни, довольные устроенным «развлечением», вновь собрались рядом с ней.       — Чего? Мы же всех тут вынесли! Какая ловушка, это же очевидная победа… — начала было Ибуки-додзи, та самая рыжеволосая девочка, но Маэ молча показала на полупрозрачную плоскость барьера, вспыхнувшую к западу от них.       — Они подставили своих воинов, чтобы выманить нас и понять, где мы находимся. Теперь они это видят, и если мы сейчас же не предпримем ответные действия, нас запрут в барьер и экстерминируют. Я постараюсь их отвлечь отсюда, а вы атакуйте со всех сторон, с которых можете. Барьер пока не закрылся, и ещё можно убежать…       — Чтоб им всем к нам в ад попасть! Мы поняли, — отозвалась Ибуки-додзи. — Хосигума, Ибараки, вы с севера, Торакума, Канакума, с юга! Я пойду сверху, поняли?       — Поняли! — хором отозвались подчинённые владыки óни, и они все впятером бросились в атаку — оставив Маэ с дочерью наедине.       — Ран-тян, слушай меня внимательно. У нас мало времени, и последним местом, где замкнётся барьер, будет восток. Если ты побежишь туда — у тебя есть шанс успеть вырваться на свободу. И вот… — она полезла рукой за воротник и вытащила небольшой тёмный камень на цепочке. — Ты знаешь, что это такое?..       — Мама… Это… Это хоши-но-тама?       — Ты проницательна, Ран-тян, — она потрепала дочь по голове. — Храни его, это наше главное семейное сокровище. Пока он в безопасности, род Тамамо будет жить. Последняя кицуне нашего рода, прикасавшаяся к камню, будет способна возродиться, пока камень цел. Если он попадёт к Цутимикадо — я думаю, тебе не стоит говорить, что будет потом.       — Я поняла, мам… Но…       — Я постараюсь их задержать, насколько хватит моих сил. Отныне ты — глава рода Тамамо, и постарайся беречь то, что я тебе завещала. Поняла, Ран-тян?       — Поняла, мам… — Ран, ещё не сумев окончательно осознать смысл слов Маэ, сжала в кулаке своё сокровище.       — Теперь беги. Вон туда…       — Мам, когда мы победим, ты же меня отыщешь?       — Отыщу, обязательно… Если мы победим. Беги же!       Ран развернулась, отбежала на пару шагов — и вновь повернулась к матери. Та улыбнулась ей в последний раз…       — Не медли!       — Бегу, мам! — она, отчаянно мотая из стороны в сторону своим хвостом, бросилась на восток, и Маэ облегчённо вздохнула.       Умная кицуне не могла не понимать, что у неё, пойманной в ловушку Цутимикадо, уже нет шансов выстоять и увидеть дочь вновь — и потому она с остервенением бросилась вперёд, прямо в сторону барьера, уже охватившего северную и южную стороны и готового замкнуться сверху.       — Только бы хоши-но тама не попал не в те руки…       …Передний край барьера был всё ближе и ближе — и за ним уже было видно строй магов, всё-таки сумевших перехитрить её. Подумать только, перехитрить кицуне, перехитрить саму Тамамо-но Маэ. Что ж, просто так она не спустит им этого с рук. Пусть она уже не сможет вырваться из-под этой полупрозрачной дымки барьера, она попытается отсюда, изнутри, хотя бы припугнуть их. А там уже подключатся и óни, и покажут этим предателям, что стоит гнев жены самого императора… Пусть и бывшей, пусть и опальной.       — Защитники: Зенки и Гоки!.. — вскричала она, призывая своих верных помощников, которые, быть может, смогут хотя бы ненадолго нарушить ровный строй магов с той стороны и задержать момент, когда он замкнётся окончательно — дав Ран шанс ускользнуть наружу. Ведь если у неё не получится, то всё это будет напрасно…       — …О, милая девочка, что ты здесь делаешь? — незнакомая женщина, появившаяся, словно из ниоткуда, наклонилась к Ран и сочувственно поинтересовалась.       — Я… я…       Ран после получаса бега тяжело дышала, её платье извалялось в грязи, хвост превратился в подобие грязной щётки, и бежать дальше она уже не могла. И, судя по всему, это было уже бесполезно: слева и справа, спереди и позади — и даже сверху она была поймана в мерцающий куб барьеров, которые с каждым мгновением сжимались всё теснее и теснее.       — Ах, я всё вижу. Твою маму, а потом и тебя, поймали люди — и вот-вот тебя постигнет печальная судьба? Ах, негодники. Ну ничего, я могу тебе кое-что предложить. Я спасу тебя, а взамен ты… Дай подумаю: например, ты отдашь мне то, что ты держишь в своей руке?       Ран испуганно выдохнула. Откуда эта женщина знает, и почему она так охотится за этим сокровищем?       — Я не должна отдавать это никому! — она оскалила зубы и распушила хвост, не забыв спрятать руку с хоши-но-тама за спину. Кто бы посмотрел на эту сцену сейчас — растрёпанная, выбившаяся из сил девочка, озлобленно машущая тем, в чём едва угадывался лисий хвост, против спокойной женщины в белоснежном платье с фиолетовой полосой посередине, украшенной замысловатым магическим узором, глядя на который, можно было легко понять, что силы, подвластные ей — несравненно больше тех, что могла противопоставить ей эта девочка.       — Делай выбор, милая. Или ты отдаёшь мне то, что у тебя в руках — и тогда тебя ждёт восхитительное будущее, или… Или я оставлю тебя здесь. А ты, наверняка, понимаешь, чем это закончится, — сочувственно улыбнулась женщина, обведя веером окрестности, словно призывая Ран взглянуть на барьер, внутри которого оставалось всё меньше и меньше места.       Девочка не двигалась, отчаянно защищая своё сокровище, и, подождав чуть-чуть, женщина развернулась и мягкой походкой пошла прочь.       — Что ж, я давала тебе выбор, ты им не воспользовалась. Прощай, Ран-тян, — незнакомка махнула веером перед собой, разрезав пространство, и готова была уже шагнуть внутрь этой темноты — навсегда исчезнув из жизни Ран, как та едва слышно проскулила:       — Подождите…       — А? — обернулась незнакомка. — Ты передумала?       Ран проковыляла несколько шагов и протянула к женщине руку, в которой сжимала камень. Та услужливо подставила ладонь.       — Если я отдам вам хоши-но-тама, скажите… Скажите, мою маму будут помнить? Ну?.. — она нетерпеливо задёргала ушами.       — О… Милая Тамамо-но Ран, твою маму будут помнить ещё тысячи лет по всей Японии. Это я тебе обещаю. Даю слово ёкая. Она столько тут наворотила, что даже если бы я хотела на это повлиять, то не смогла бы ничего сделать, хи-хи.       Ран всхлипнула и, в последний раз попытавшись запомнить это ощущение своего хоши-но-тама в руке, камня, что хранил память и силу всех поколений кицуне рода Тамамо, разжала ладонь — и камень упал в руку незнакомки.       — Я рада твоему решению. Что ж, следуй за мной, — она указала внутрь фиолетово-чёрной темноты пространственного разрыва, в которой плавало что-то вроде красных глаз, и шагнула туда — а мгновением позже это сделала и Ран. Разрыв закрылся, а вскоре и куб, составленный из барьеров Цутимикадо, сжался в точку — но охотники за ёкаями, подойдя к нему, никого не нашли внутри.       …Разумеется, они долго пытались отыскать ошибку в своей стратегии, узнать, куда всё-таки пропала дочь Маэ, но никаких видимых следов её не осталось, а семье Цутимикадо было ни к чему распространяться о ёкае, которого они не смогли изловить, который умудрился уйти от них — они славились тем, что могли запечатать или экстерминировать любого. И потому, стоило смениться лишь паре поколений, как легенды о дочери Маэ растворились в забвении, и лишь одно из существ, что жило в этом мире, знало, где она находится.       — …Ран, ну как, ты подумала? Ты согласна стать моим сикигами?       — А что мне ещё остаётся, Юкари-сама? — пожала плечами девочка. Мой хоши-но-тама у вас, а значит, моё положение не сильно отличается от того, что будет, если я стану вашим сикигами. Зато я смогу пользоваться вашей силой и узнаю вас лучше.       — Что я в тебе люблю, Ран, так это как умно ты рассуждаешь, хотя тебе ещё и сотни лет нет. Это явно у тебя наследственное! Ну что ж, раз ты согласна, то пойдём. Мне нужен будет кто-то, кто совершит между нами ритуал, кто сломает барьер между нами — и у меня есть одна мико на примете, которая может это сделать. Только ты не пугайся: это…       — Я понимаю, о ком вы, Юкари-сама. Кумико…       — Верно, Ран. Кумико…       — …Кумико Цутимикадо, — хором произнесли Юкари и Ран.