Осколки чувств

      …Как горько осознавать, что когда-то ранее ты служила людям верой и правдой, они любили смотреть на тебя, слушать те речи, которые вкладывал в твои уста пожилой бородатый кукольник, хохотать над его — твоими? — шутками, заглядывать в твои глаза и любоваться тобой, — а сейчас…       Сейчас.       «Сейчас» и «тогда» разделяют бесчисленные годы одиночества.       Это «тогда» кончилось, когда старый странствующий кукольник умер: его имущество распродали жадные до денег родственники, а то, что не распродавалось — в том числе и тебя, — просто взяли и без зазрения совести выкинули. Где-то в придорожной яме нашла своё пристанище его никому более не нужная тележка; за годы её доски сгнили, а гвозди и железные обручи колёс заржавели и рассыпались в пыль. Где-то, в каком-то углу неведомого тебе дома свалили в кучу то, что служило тебе импровизированной сценой, и когда эти тряпки, поеденные молью и затянутые паутиной, спустя несколько поколений обнаружил новый владелец дома, то тут же распорядился немедленно сжечь этот хлам. Где-то оказалась и ты сама, брошенная в заросли вечно растущих здесь ландышей после недолгого рассматривания глазами дочери того кукольника. Но тебе повезло — только повезло ли? — больше…       Говорят, что предметы не умирают сами по себе. Что если в них вложить частичку своей души — они никогда тебя не забудут. Что они навсегда привязываются к их хозяину — пусть даже зачастую он сам об этом не знает. Много таких примеров знает всеобъемлющее, гигантское, вечное море времени. Что зонтик, который некогда спасал владельца от дождя — до тех пор, пока он, рассеянный, не забыл его где-то; и зонтику тогда не осталось ничего другого, кроме как много долгих лет искать своего хозяина вновь. Что ворох театральных масок, тех самых, которые, собранные вместе, сумели обрести свою собственную личность. Что кукла — чьё прямое предназначение играть роль кого-нибудь, наделённого человеческим сознанием…       Да, пожалуй, именно кукле легче всего стать такой. Ёкаем. Цукумогами.       Кому-то из них везёт, и в них сам создатель — или Отец? — вдыхает частичку своей души в виде таинственного артефакта, Мистической Розы — как тот легендарный немецкий мастер, про которого, пожалуй, должна была слышать любая уважающая себя кукла современности. Кого-то, наоборот, связывают со своим творцом тонкие магические нити — как у той дружной семейки, что живёт тут, в доме неподалёку. И даже если ты, всеми брошенная здесь, на этом забытом всеми покрытом ландышами холме, ещё помнишь тепло рук того, кто тобой некогда управлял, ещё способна воскресить в памяти его голос, ещё можешь поймать в кулак и прижать к себе ту искорку случайного воспоминания о том, с какой искренней благодарностью он смотрел на тебя, убирая в недра тележки после очередного представления…       …Тогда даже ты способна вопреки всем законам мироздания ожить снова.       Одно тебя отличает от тех, кто обрёл жизнь не сам по себе.       У многих из них есть причины любить их создателей; тебя же создатель покинул.       Они могут быть благодарны тому, кто наделил их волшебным даром; тебе же благодарить некого.       Им хватает того, о чём они знают, чтобы помогать людям; ты же их ненавидишь за то, что они обрекли тебя на это безумное одиночество — или одинокое безумие?..       Здесь, под холодным апрельским дождём и палящим августовским солнцем, в белизне майских цветов или январского снега, среди свежей весенней травы, блестящей капельками росы поутру, или осенних листьев с окрестных деревьев, нет-нет да и осыпающих холм по воле непостоянного порывистого ветра, ты обретала свою сущность. Под бездонным голубым небом, изредка затягивающимся облаками, но в остальное время чистым и свободным, по которому лениво, словно муравей, ползёт жгучее солнце. Под полной луной, что, как говорилось, лечит любое животное, человеческой оно породы или звериной, что сообщает мягкость краскам, спокойствие прикосновению, нежность формам тела и души, что пробуждает в тебе то, сутью чего ты должна стать…       И ты стала ей.       Много лет прошло с тех пор, но ты устояла перед стихией — и в награду получила саму себя. Ты неразрывно связана с этим местом, и его оковы не менее прочны, чем оковы твоей памяти, что не дают отбросить прошлое. Ты впитала враждебную, ядовитую атмосферу этих мест — и готова была этим ядом ненависти обратить появившуюся у тебя силу против тех, кто не заслуживал жалости и снисхождения, против тех, кто оставил тебя здесь.       Против людей.       Но…       Но так же, как среди этих людей был тот, кто, если не любил, то уважал тебя и относился к тебе со всем почтением, точно так же твой яд может быть не только средством убивать ненавистных тебе.       Издревле люди использовали яды не только для того, чтобы обрывать жизнь своих недругов, но и чтобы спасать свою. Медицина была бы немыслима без них; и именно поэтому иногда Рейсен приходит сюда собирать те самые ландыши, заросли которых стали ныне твоим домом. Ведь конваллятоксин способен не только останавливать сердца, но и заставлять их биться так, как нужно, если подобрать дозу. И если ты не знаешь — благодаря мастерству Эйрин с его помощью было спасено немало жизней в деревне людей.       Но помимо недугов физических, человек болеет и душевными болезнями, и кто знает, что из этого страшнее? В самом деле, что опаснее: озноб и кашель — или едкая, сжигающая душу тоска по несбывшимся надеждам? Что тяжелее: боль от неосторожного движения в сломанной ноге или руке — или водоворот паники, так некстати поглощающий разум, когда нужно сделать важное решение? Что ужаснее: пронизывающая головная боль, когда каждый удар сердца отдаётся в мозгу словно тяжёлым молотом — или то ощущение, когда каждую ночь из углов твоей комнаты на тебя смотрят с ненавистью воплощения твоих ночных кошмаров?..       Ты бы удивилась, если бы узнала, что люди и так любят отравлять себя. Подобным ядам есть сотни названий, от простейшего этилового спирта до какого-нибудь диэтиламида лизергиновой кислоты, если верить книгам Пачули; но все эти яды объединяет одно.       Они — лекарство от болезней, созданных разумом.       А в Генсокё, где страхи реальны, как никогда, где сама вера человека в то, что его пугает, способна воссоздать это из небытия, когда ёкаи питаются верой людей, когда они буквально сотканы из них…       …Именно здесь так нужно лекарство от этих тревог и страхов, от пессимизма и трусости, порождённой ими, от этой чёрной, съедающей душу меланхолии.       Нет, у них уже есть одно из таких лекарств, и быть может, именно поэтому львиная доля риса, что растёт на полях деревни людей, тратится на производство этого самого лекарства — саке. В кувшинах с ним тонут печали, тревоги, переживания — всё, что так волнует людей. Но…       Но эффект этого лекарства заканчивается, лишь только человек возвращается из сладких объятий сна. Вновь все тревоги и страхи наступают с удвоенной силой, и бесконечный круг ужаса неумолимо продолжается.       Быть может, есть способ лучше?       Например… Сон?       О, но мы же всё-таки в Генсокё.       Спать в неизвестных местах — разумеется, опасно. Это знает каждый ребёнок в деревне людей. Но сколько мы знаем историй о тех, кто был на волоске от гибели, заснув в маковом поле или на болоте с поющими грибами? Разумеется, твой холм — такая же враждебная местность; заснуть и не проснуться тут — проще простого, и если многие ёкаи ещё способны противостоять воздействию ландышей, таких красивых — и притом таких опасных, то люди беззащитны перед ними.       И если бы ты, вместо того, чтобы оставлять их здесь ждать своей смерти, смогла бы проникнуть к ним в сон, в этот ядовито-тягучий, вязкий и необычно бесформенный сон — и схватить, вытащить оттуда эти их страхи и тревоги, пойманные в ловушку ландышевого яда, лишить их, пусть части себя, но той части, от которой они и так страстно желали избавиться — быть может, тогда бы ты стала для них настоящим лекарством.       Лекарством от меланхолии.       Нет, сейчас ты этого не поймёшь. Кто ты? Всего лишь кукла-цукумогами, только-только сумевшая обрести собственное сознание и разум; да и в этом тебе немало помог тот цветочный инцидент. Но покуда ты не стала воплощением зла — а в тебе, это видно, ещё осталось добро, — ты способна выбрать правильный путь.       В конце концов, тебе не чужды действительно человеческие чувства — как не чужды они любому другому ёкаю, что выглядит, как человек. Ты, как и люди, страдаешь от одиночества — и потому ты создала себе Су-сан, воплощение ландышей, что неотрывно парит рядом с тобою, составляя тебе компанию все эти одинокие года, прожитые здесь, на холме. Ты интересуешься окружающим тебя миром — и именно поэтому ты, переполненная тогда силой цветов, вообще приняла участие в цветочном инциденте. Ты умеешь отделять своё от чужого — и потому ты стремишься защищать не только себя, но и всех кукол, поскольку чувствуешь себя одной из них, а не единственной, не уникальной. Ты труслива, непоследовательна и импульсивна, но кто из молодых или слабых ёкаев не был таким? Но многие из них поняли, что жить в мире с людьми полезнее и выгоднее, и когда-нибудь…       Когда-нибудь, возможно, это поймёшь и ты.       Нет смысла ненавидеть людей — ведь среди них были те, кто относился к тебе с добротой.       Нет смысла воевать за свободу кукол — ведь куклы, лишённые своего создателя, беспомощны и беззащитны.       Нет смысла использовать яд во вред другим — когда он может стать лекарством в умелых руках.       Когда-нибудь ты это поймёшь.       А сейчас остаётся лишь ждать, когда ты будешь к этому готова…       …Алиса, закрыв книжку, в которой иногда подсматривала некоторые термины и цитаты, поднялась с примятой травы и посмотрела на Медисин, сидящую напротив с виноватым выражением лица. Ещё каких-то полчаса назад та бросила вызов ненавистной кукольнице, волей случая прогуливавшейся рядом с Безымянным холмом; но, переоценив свои силы — что, впрочем, с ней нередко случалось после того, как цветочный инцидент закончился, — она потерпела сокрушительное поражение от Алисы, и теперь вынуждена была выслушивать её нотации под недовольное жужжание бантика-крылышек Су-сан, нетерпеливо летающей рядом, совсем как Шанхай, что точно так же порхала рядом со своей хозяйкой. Вряд ли Медисин понимала всё то, что ей объясняет Алиса; кукольница была для неё одним из главных врагов — той, кто лишил свободы десятки, а может, сотни сородичей одинокой обитательницы холма; но в её сознании всё же крутилась странная, навязчивая мысль…       Алиса, несмотря на их с Медисин вражду, хочет и старается помочь ей.       Да?..       Надо будет когда-нибудь пораздумывать над этим.       Да, когда-нибудь. Ну, так, через пару-тройку десятилетий, например…       — …И вот что я тебе скажу напоследок. Хоть я и стала однажды ёкаем — и тоже могла бы совершить твою ошибку, — но всё же у меня есть один человек, который всегда мне даёт понять, насколько люди дороги для меня. Быть может, когда-нибудь у тебя появится кто-то вроде того, и я надеюсь, ты сумеешь тогда взглянуть на мир по-другому.       Алиса едва заметным движением поправила платье, отряхнув с него прилипшие травинки, слегка поклонилась, прощаясь с Медисин — и стала неспешно спускаться к подножию холма, сопровождаемая своей Шанхай.       Пфуф! Подумаешь, пошвырялась тут даммаку, наговорила непонятных слов и фраз и ушла прочь с видом самой умной во всём Генсокё. Вот уж правда: кукольники не только злобные и коварные, они ещё и просто невыносимо занудные и самолюбивые.       Но всё же, почему так ярко это впечатление, почему так кажется, что она хотела протянуть руку помощи?       Не потому ли, что она и правда этого хотела?..       …Ландыши, белоснежным ковром укрывшие зелёный островок холма, по-прежнему цвели, не обращая внимания ни на что. Какое им дело до одинокой куклы, живущей среди них, и спокойной и вежливой, но неимоверно сильной, лишь только дело доходило до спелл-карт, кукольницы, что просто проходила мимо? Да и какое дело самой Медисин до всех этих россказней Алисы?..       Она подождала, когда синее платье нежданной гостьи скроется в тени деревьев за поворотом дорожки, огибающей холм и вновь уходящей в глубины леса, и как обычно, улеглась прямо на листья, что цветы будто бы услужливо подставили ей. Су-сан осторожно примостилась рядом — той хватило одного ландышевого листика.       В этом беззаботном отдыхе здесь, на холме, проходила вся жизнь Медисин. Одиночество и забвение, забвение и одиночество… И жажда показать то, что она способна бороться за свои идеалы.       Но как?       И стоит ли теперь?       Медисин угрюмо вздохнула: раньше в этом существовании всё было ясным и определённым. Но теперь слова Алисы дали ей нечто вроде надежды — хоть и было совершенно непонятно, на что и зачем. И ростки беспокойства будто бы зародились в её душе — ведь у кукол есть душа, правда?..       Но не хочется.       Так не хочется менять привычную жизнь на что-то иное. Что слушать эту кукольницу, этого врага — враги ничего хорошего не говорят. Потом, когда-нибудь, может, и правда стоит поискать смысл в её словах, но сейчас…       Сейчас она останется собой, Медисин Меланхоли, одинокой и чересчур ядовитой куклой, обитающей на склонах Безымянного холма — и не будет забивать себе голову ерундой.       Просто так проще.