Купеческая дочь

На дворе стоял жаркий май. Пятый месяц беременности Тони подходил к концу. Девушка ходила в гимназию, училась, готовилась к экзаменам и надеялась на то, что не завалит их либо благодаря своей невнимательности, либо ей не помогут это сделать учителя или инспектриса своими дополнительными вопросами. Со стороны беременность Тони была малозаметна, благодаря удачно подобранной одежде, поэтому учителя не знали о положении девушки и иногда, глядя в зеркало, Тоня думала о том, что можно было бы не устраивать скандала с инспектрисой, не говорить о своей беременности и вряд ли бы кто-то все заметил своими глазами. Больше всего Тоню огорчало то, что теперь она должна была максимально прилично вести себя, не позволяя никаких глупостей, чтобы не спровоцировать новый виток скандала. «И в кофейню уже не пойдешь, и в театр подумаешь, идти или нет», — думала Тоня и либо брала в руки книгу, либо шла к своему жениху. Каждый раз приходя в мезонин, Тоня видела, как Евстигней что-то делает, однако, всякий раз прячет от нее что-то. — Евстигней, ты что делаешь? — однажды, не выдержав, спросила Тоня молодого человека. — Я бы сказал, Тоня, да соучастницей в случае чего пойдешь, — ответил молодой человек. — Будь что будет, — вздохнула Тоня, — Ты же мой будущий муж, я должна знать всю правду. — Замуж выходить за меня потом не захочешь, — сказал Евстигней. — Захочу, — ответила Тоня, — Говори, чем занимаешься. — Понимаешь, Тоня… — начал Евстигней, — Агитация бесполезна. Но кроме агитации есть еще и другие методы. Помнишь, Каракозов в царя стрелял. Лет шесть назад Нечаев «Народную расправу» создал, хотя того студента, без сомнения, жалко, убили его зря. Так, может, и нам нужно не агитировать, а делом заниматься, ты же видела, что наша агитация была бесполезна. Тоня, не зная, что ответить, задумалась. С одной стороны, девушка была в ужасе от того, что предлагает Евстигней. С другой стороны, Тоня одно время сочувствовала поступку Каракозова и, как минимум, не осуждала его. — Жалко парня, молодой был… — однажды сказала при родителях Тоня, когда девочке было лет десять и разговор случайно зашел на эту тему. — Ты что, Тоня, — удивился Степан Аристархович, — Он же преступник! — Ну всегда же так говорят, когда кто-то не старым умирает, — в свою очередь удивилась Тоня. — Это не тот случай, — сказал мужчина и разговор как-то сам по себе сошел на нет. «А больше мама с папой ничего подобного и не обсуждали, видать, им неинтересно было», — подумала Тоня, вернувшись в реальность из воспоминаний. — И что же ты запланировал? — спросила девушка. — Надо устроить покушение на одного из крупных чиновников, — ответил Евстигней, — Насмерть не надо, человека жалко, а вот напугать стоит. — Может, не надо? — спросила Тоня, — Может, ты не прав? — Отговаривать решила? — удивился Евстигней. — Я не знаю, прав ты или не прав, но прошу тебя не делать глупостей, — сказала Тоня, — Посмотри на меня в гимназии и не повторяй моих ошибок. — Я, Тоня, глупостями не страдаю, — ответил Евстигней, — Я же не тот поляк, который во Франции в царя стрелял. А вот выстрелить в кого-нибудь рангом пониже надо. — А что ты от меня прячешь все время? — спросила Тоня. — Порох пытаюсь изготовить, — ответил Евстигней, — А тебе этим заниматься нельзя, ты в положении. Полностью растерявшись, Тоня не знала, что ответить. — Поди и замуж передумала за меня выходить? — спросил Евстигней девушку, — Свадьба, если что, уже скоро. — Не передумала, — ответила Тоня, — Я тебя люблю. Прошло еще несколько дней. Тоня, как обычно, была в гимназии. Вдруг в кабинет посреди урока пришла Дарья Кирилловна. — Алексеева здесь? — спросила женщина. — Да, — ответила Тоня и встала. — Собирайте вещи и пойдемте со мной, — ответила инспектриса. Гадая о том, что произошло, Тоня вышла в коридор и пошла за Дарьей Кирилловной. Увидев в конце коридора жандармов, девушке стало плохо, закружилась голова. Не желая упасть, Тоня взялась рукой за стену и остановилась. — И в чем же дело? — спросила инспектриса, — Совесть у вас нечиста, раз, только увидев людей в форме, так реагируете? Не желая грубить, Тоня промолчала. — Пойдемте, барышня, с нами, — сказал жандарм и девушка подчинилась этому требованию. В жандармерии Тоня довольно спокойно ответила на вопросы о себе: — Алексеева Антонина Степановна, гимназистка. — Не отчислили тебя за зимний случай, — ухмыльнулся жандарм, — До сих пор учишься, только гимназию позоришь. — Зимой я не делала ничего предосудительного, равно как и летом, — сказала Тоня. — Забрали твоего жениха, — продолжил жандарм, — Так что можешь признаваться во всем, за чистосердечное признание и раскаяние меньший срок дадут. — Я не понимаю, в чем дело, — ответила Тоня, — Я ничего не видела! «Чуть было ни сказала, что никакого пороха не видела», — подумала девушка. — Порох твой жених делал в мезонине, ты в мезонин ходила, — сказал жандарм, — Признавайся уже. — Я ничего предосудительного не делала, — упрямо твердила Тоня. После нескольких часов допроса, жандарм сказал: — Ладно, предположим, что ты ничего не делала. Так что посиди, пусть родители тебя забирают. Сначала девушка испугалась от этой фразы, а потом подумала: «Я беременна, папа меня пороть не будет, все обойдется». Через некоторое время в жандармерию пришел Миша. — Забирайте свою дочь, — сказал жандарм, не обращая внимания на то, что молодой человек ни при каком раскладе не мог быть отцом Тони — уж слишком молодо выглядел, — Я бы на вашем месте ей так ижицу прописал, чтобы долго помнила. — Обязательно, — ответил Миша, — Можете не сомневаться. Выйдя на улицу вместе с братом, Тоня долго шла молча. — А вот крапивой тебя хлестануть могу, — сказал Миша и легонько ударил сестру, — Помнишь, как тогда, в первом классе. — Все я помню… Почему папа за мной не пришел? — спросила Тоня брата. — Папа сказал, что из жандармерии тебя выручать не намерен, с Дарьей тоже беседовать не будет, если она его вызовет, — ответил Миша, — Зря ты во все это вляпалась, Тоня, ой, как зря. — Миша, ну хоть ты поверь мне, я ни в чем не виновата, — сказала Тоня, — Я ничего не знала! — Знала все ты, Тоня, иначе бы позавчера меня не спрашивала, порох для охоты сами изготавливают или где-то покупают, — сказал Миша и еще раз легонько шлепнул крапивой сестру. — Выбрось ее уже, Миша, не смешно, — ответила Тоня, — Мне с папой еще сегодня разговаривать. — Да не будет он с тобой разговаривать, Тоня, не будет, — сказал Миша, — Могу с тобой даже поспорить. — Нет желания, — ответила Тоня. И действительно, слова Миши оказались правдой. Вечером Степан Аристархович сказал дочери: — В общем, Тоня, никакой свадьбы не будет. Твоего Евстигнея месяца на три минимум в тюрьму посадят. Его версия о том, что изготавливал порох по глупости, может быть, и пройдет, не будут развивать мысль, что он преследовал цель, угрожавшую государственной безопасности. А ты оканчиваешь гимназию и сразу же едешь в деревню, рожаешь там, а потом мы с мамой будто случайно найдем в поле ребенка, выброшенного какой-то матерью-кукушкой. Все поняла? — Нет, я выйду замуж за Евстигнея, — упрямо сказала Тоня. — Выдрать бы тебя, Тоня, за все: за жандармерию, за непослушание, да жалко будущую мать, — ответил Степан Аристархович, — Иди к себе в комнату. Если классная дама либо инспектриса скажут, чтобы я пришел в гимназию, отдашь им эту записку. Взяв записку, Тоня пришла в свою комнату. Раскрыв сложенный лист бумаги, девушка прочитала короткие строки: «О поведении своей дочери мне все известно, приходить в гимназию для разговора считаю нецелесообразным. Антонину наказывайте, как считаете нужным и если считаете нужным, мне безразлично». Вздохнув, девушка убрала листок в одну из тетрадей. «Завтра точно из гимназии отчислят», — подумала Тоня.