На дно и ещё ниже

       «Для серенады не было голоса, на стихотворение не хватило бы вдохновения, а повода подарить одну несчастную розу просто ни разу так и не нашлось.» Настрочи Рюноскэ летопись их с Ацуши запретного романа, с этих слов пришлось бы начать. Не получалось у него строить из себя Ромео. Можно, конечно, наловчиться, но времени в обрез. Хотя Накаджима уверял, что он зря переживает, от себя Акутагава уж точно никуда не денется. На днях они торжественно вручили Флисс безукоризненно рыжего котёнка, отчего девушка едва не задушила в объятиях обоих. Допустим. Никто не требовал от Акутагавы искренних положительных чувств по отношению к ней. Догадалась она об усилии, с которым он натягивал улыбку, или нет – не его проблемы. Но с Ацуши всё было бы иначе. Ведь он почувствует малейшую фальшь. И тогда не по себе будет в первую очередь Акутагаве.       Накаджима любит лилии: они нарисованы на его портсигаре. – Всё пройдёт гладко, не волнуйся, – ровным тоном уверил себя Рюноскэ и толкнул входную дверь. Неплохо бы глотнуть спиртного для храбрости, потому как речь отняло сразу. Ещё бы: великолепный в своей наготе, Ацуши пораженно смотрел на прекрасно оформленный букет, который Рюноскэ держал в окаменевших руках. Парень явно не ожидал раннего возвращения Акутагавы с работы и наверняка только-только вышел из ванной комнаты, судя по тонкому аромату геля для душа, которым наполнился воздух. Щёки обоих вспыхнули почти одновременно, а пауза так затянулась, что Ацуши поспешил прикрыться первым, что попалось под руку – уголком скатерти. Этот жест вывел Акутагаву из ступора. – Что я там не видел... – Но ты покраснел. – Заткнись. Рюноскэ направился к столу. Положив на бежевую скатерть цветы, юноша отобрал у Ацуши импровизированный покров, заставляя бедняжку смутиться ещё сильнее. Не тратя времени напрасно, Акутагава вытащил из букета фиолетовую лилию и заложил за изящное ушко своей первой и единственной любви. Той самой, что незаметно для самого Рюноскэ поддерживала и согревала его все эти годы, не позволяя погибнуть в собственной темноте. Цветок стал последним штрихом. Ацуши казался эфемерным существом, утончённым и невинным. Никто не смог бы поверить в количество грехов за душой очаровашки Накаджимы, которые он поровну делил с Акутагавой – мрачным и грубым прагматиком со стальными глазами. Эти двое всегда были и будут противоположностью друг другу. Но ведь разные магнитные полюса обязательно притягиваются. Ацуши непременно исцелит Рюноскэ, а тот в свою очередь ответит тем, чего от него ждут. Акутагава прилежно учился быть ласковым и открытым. Только с Ацуши, только с его Ацуши.. Некоторое время они просто стояли друг напротив друга. Полностью обнаженный, если не считать гармонирующей по цвету с его глазами лилии, блондин сам обвил руками худой стан Акутагавы. – Что тебе нравится во мне больше всего? Мальчишка нарывался. Разве можно так издеваться над людьми? Акутагава всё реже и реже терялся в таких ситуациях. В конце концов, оба за любую авантюру, когда остаются наедине. Усадив Ацуши на стол и оглаживая его соблазнительно стройные бёдра, Рюноскэ закусил нижнюю губу, глядя при этом в глаза блондина. Они потеряли светло-фиолетовый оттенок, затянулись дымкой желания. Наклонившись к Ацуши, Акутагава горячо прошептал: – Маленький развратник, ты нравишься мне целиком и полностью. Но больше всего я люблю твои стоны. Чистая правда. Порой Акутагава явно недооценивал себя, но Ацуши было с ним так хорошо, что эти стоны – меньшее, чем он готов платить за доставляемое каждый раз удовольствие. Обычно сдержанному, Накаджиме редко удавалось делать это немного тише. Самому стыдно, что уж говорить. Особенно стыдно перед родителями, которые вряд ли поняли бы, в каком экстазе пребывает их единственный сын, тáя в руках Акутагавы. Вряд ли поняли бы, как ему нравится быть снизу, хоть он и мужчина. Ацуши умел пылко отвечать, а Рюноскэ всегда знал, как сделать всё качественно, и просто наслаждался переливами мелодичного голоска, чувствуя себя далеко за гранью, не думая ни о чём. – Рюноскэ, ты меня с ума сводишь. – Потому что теперь моя очередь, – Акутагава не спеша накручивал на указательный палец серебристую прядь. В его затуманенном сознании плавно расцветали сотни фиолетовых лилий.