*
Дело не в том, что он начинает проводить меньше времени с Исаком. Просто теперь в этом постоянно ощущается неловкость. На самом деле они встречаются так же часто, как и раньше. Было бы сложно этого избежать, учитывая, что к этому моменту их компании превратились в одну, и они многое делают вместе. Так что вместо того, чтобы видеться реже, они продолжают встречаться, меньше шутят и касаются друг друга и изо всех сил стараются понять, как им теперь общаться, кто они теперь. Люди, желающие быть вместе, но чувствующие, что не могут этого сделать. Если Эвен когда-то хотел трагедию, то теперь он её получил. Проходит несколько дней с того вечера, когда всё случилось, и они с Исаком, Микаэлем и Юнасом идут по коридору, направляясь в университетское кафе. Когда они встречаются, то улыбаются, ничего не говоря, коротко обнимаются, и теперь идут по разные стороны от пары между ними, слишком далеко друг от друга. Эвен практически не может противиться желанию приблизиться к Исаку, притяжение между ними никуда не делось. — Эй, Мик рассказывал, что мы ходили в мечеть? — на ходу спрашивает Юнас. — Было прикольно. — Да? Этот вопрос задаёт Эвен и видит, как Микаэль кивает, держа Юнаса за руку и широко улыбаясь, словно это что-то, что делает его счастливым. Эвен чувствует, как внутри всё сжимается от испытываемой вины. — Ага. И он всем понравился, — отвечает Микаэль. — Помнишь Махмуда, моего дядю? Он целый день от него не отлипал. Очень был воодушевлён разговорами о скейтах. Юнас фыркает, а Эвен улыбается и видит, что Исак делает то же самое, но тихо, глядя под ноги. Он сегодня очень молчаливый. — Ты что, хочешь сказать, что тебя скейты не воодушевляют? — спрашивает Юнас. — Возможно, — улыбается Микаэль. — Да что ты, серьёзно? Микаэль хихикает, и они флиртуют, и Эвен отводит взгляд, чтобы встретиться глазами с Исаком и вместе улыбнуться из-за парней. Привычка. Он отводит глаза. В кафе он так долго не может выбрать еду, что несмотря на все попытки держаться подальше, в результате всё равно оказывается рядом с Исаком, и они вместе стоят в очереди в кассу. Исак улыбается ему, приветствуя, словно он тоже забылся на мгновение, так что Эвен быстро придумывает повод, чтобы уйти, извиняется и идёт взять для них обоих вилки, потом присаживается за столик к остальным. Когда Исак подходит к ним с едой, выясняется, что он тоже взял две вилки. По одной для себя и Эвена. Эвену хочется плакать. Во время ланча Юнас и Микаэль продолжают болтать, сегодня именно они отвечают за поддержание разговора, но в процессе Эвен чувствует, что Мик периодически смотрит на него, как и Юнас. Так что похоже, несмотря на все старания у них не слишком хорошо получается скрывать, что что-то случилось. Когда они собираются уходить, Микаэль сжимает его руку чуть выше локтя, и в этом столько заботы, доброты и участия, и Эвен ненавидит себя за то, что хочет этого, за то, что хочет этого не от Микаэля, ненавидит, что его жалеют, и спустя мгновение отдёргивает руку. Микаэль ничего не говорит. Когда они сидят в аудитории, ожидая начала лекции, они молчат.*
Ещё несколько дней спустя он сидит на диване в гостиной вместе с парнями, тихо забившись в угол и наблюдая, как остальные развлекаются. Внезапно раздаётся звонок. Когда он открывает входную дверь, то видит на пороге Соню. Он забыл, что у них были планы. — Привет, — говорит он, глядя на неё, и выходит на лестничную площадку, тихо закрывая за собой дверь. Честно говоря, ему не хочется приглашать её зайти сегодня. Она смотрит на закрытую им дверь и вопросительно поднимает брови. — Что происходит? — спрашивает она. — Парни пришли в гости. — И? Я не могу быть там в то же время? Или что? Вообще-то так и было с тех пор, как они расстались. Ему казалось странным позволить ей быть частью его компании, учитывая незавершённость их отношений, пригласить её в ближний круг, словно она принадлежит ему, а не существует в каком-то отдельном мире, полном вещей, для которых он не может найти названий, вещей, являющихся отголосками прошлого. Он пожимает плечами, и Соня снова поднимает брови. Словно она не верит своим ушам. — Я забыл, что у нас были планы. Прости, — говорит он. — У меня… сегодня не очень хороший день. Выражение её лица мгновенно меняется, и это тоже раздражает Эвена. — Так что, может, мы отменим на сегодня? — Ты в порядке? — спрашивает она обеспокоенно, и Эвен вздыхает. — Соня. — Что? Теперь она раздражена. Он мог бы сделать раскадровку изменений настроения в данной конкретной ссоре, расписать все микровыражения лиц, потому что этот разговор случался уже много раз в различных вариациях. Она настаивает на том, что беспокоится, он настаивает на том, что это слишком, и если бы это был фильм, то он бы убрал звук, потому что все зрители и так уже знали бы все реплики, сказанные ими. Она вздыхает. — Ты всегда так делаешь, — говорит она. — Стоит мне спросить, как ты, ты сразу предполагаешь худшее. Почему ты всегда так злишься? — Потому что ты ведь не просто так спрашиваешь, разве нет? — восклицает он, и вот оно, она всплескивает руками, словно он невыносим, и он пытался не быть таким, чаще не заострять на этом внимание, но сегодня у него нет сил быть великодушным. — Что ты хочешь, чтобы я сделала? — спрашивает она. — Вот правда? Чего ты от меня ждёшь? — Да брось… — Ты так легко прощаешь Микаэля за то, что он иногда может быть заносчивым, — продолжает она, не собираясь сдаваться. — Стоит ему щёлкнуть пальцами и мило улыбнуться, и ты перестаёшь расстраиваться. Но со мной, что бы я ни делала, это не достойно прощения… — Ты не даёшь мне двигаться дальше. Он наконец произносит это, а потом замолкает, чтобы глубоко вдохнуть, пока они с раздражением смотрят друг на друга. Он никогда не говорил этих слов раньше. Никогда не говорил, но сейчас правда так считает, и он чертовски устал это скрывать. Они застряли в этих недо-отношениях на годы, и каждый человек в его жизни продолжает напоминать об этом, тем самым заставляя его чувствовать себя так, словно он никогда не сможет оставить всё в прошлом. — А ты не даёшь мне поставить точку, — говорит она, и Эвен поражён. — Что? — Как мы можем двигаться дальше, если ты злишься на меня каждый раз, когда я пытаюсь поговорить? Ты отказываешься это обсуждать. Ты даже не можешь признать, что я старалась. В её голосе больше нет злости, только грусть. — Знаешь, я ведь не жестокий человек, хотя иногда у меня создаётся впечатление, что ты меня такой считаешь, а иногда ты заставляешь меня в это поверить. Мне было девятнадцать, и я была ужасно напугана, и я старалась, но ты никогда этого не признаешь, поэтому я должна просто… Она смотрит на него. Время на мгновение останавливается. — Я пойду. — Соня… — Потом поговорим, — бросает она, закидывая ремешок сумки на плечо, и замирает на миг, словно обдумывая, стоит ли продолжать. Затем качает головой. — Нет. Я просто пойду. Эвен настолько поражён, что, когда к нему возвращается дар речи, её шаги уже раздаются внизу лестницы.*
На следующий день к ним домой приходит Микаэль. Эвен снова чувствует себя виноватым. Пусть Исак был тем, кто отрицательно покачал головой, но Эвену кажется, что он тоже сыграл большую роль в том, чтобы между ними ничего сейчас не случилось. И всё из-за грёбаных поступков, совершённых им вечность назад, поступков, продолжающих преследовать его по сей день, поступков, о которых он не может говорить, которые, как выяснилось, причиняют боль не только ему, но и Соне, а теперь и Исаку. А есть ещё Микаэль. Микаэль, который нервно кусает губы, смотрит на него с такой заботой, как и всегда, когда Эвену грустно. И Эвен ненавидит это, и ненавидит себя за то, что ненавидит это, потому что он не хочет быть тем человеком, что злится на людей, которые заботятся о нём, но он именно такой. Ему кажется, что он задыхается, что он застрял, что устал. Он чувствует, что просто очень устал. Они одни на кухне и вообще в квартире. Эвен заваривает им чай, потому что закат уже скоро, и Микаэль сможет есть и пить. Он использует это как повод, чтобы избегать пытливых глаз друга столько, сколько получится. Выходит, не так долго, как ему хотелось бы. — Эвен, — говорит Микаэль, нерешительно и очень мягко, и Эвену хочется расплакаться. К горлу подкатывает ком, становится трудно дышать. — Что происходит между тобой и Исаком? Эвен закрывает глаза. Продолжает стоять к нему спиной. Крутит в руках чайник. Он знал, что это случится сегодня. Что-то витало в воздухе, что-то, что окутало собой боль, так глубоко въевшуюся в их жизни. Что-то в том, как выглядел Микаэль. Как он всегда выглядел, когда отказывался отступать. Как он выглядел тогда в больнице. — Ничего, — отвечает он. — Неправда. И снова тишина. Микаэль ждёт, ничего не говоря, и Эвен продолжает играть с веревочками чайных пакетиков, надеясь, что Мик сменит тему. Но он этого не делает. — Я не хочу об этом говорить. — Да брось. — Так будет лучше, ясно? Слова просто срываются с его губ, немного грубо, потому что он не уверен, что они правдивы, но не хочет, чтобы Микаэль продолжал этот разговор. Но когда он наконец медленно поворачивается к нему, то видит на его лице грусть и решимость. Это разбивает Эвену сердце. — Ты сказал нет? — Нет. Это было общее решение. — Правда? Голос Микаэля полон скептицизма, и Эвен снова чувствует раздражение. — Ты мне не веришь? — восклицает он и знает, что лишь усугубляет ситуацию. Обычно он бы отступил, захотел бы побыть один, пока плохое настроение не пройдёт, потому что они никогда не говорят об этом, когда расстроены, так как в таком состоянии правда выплёскивается наружу. А они годами привыкли увиливать от правды, думая, что если смогут игнорировать случившееся, то не будет так больно. — Я тебе верю, — отвечает Микаэль, и в его голосе столько доброты, как и в нём самом. — Я всегда тебе верю. — Ладно. — Я просто хочу сказать, что ты делал так раньше. Значит, вот оно. Отсылка к прошлому, которую невозможно игнорировать. — Серьёзно? — спрашивает Эвен, от злости не осталось и следа, лишь грусть. — Мы будем говорить об этом сейчас? — Ну если ты снова совершаешь ту же ошибку из-за тех же идиотских причин… — Серьёзно? — На этот раз в голосе чуть больше злобы. — Идиотских? Ни одна из причин не была идиотской. — Я просто хочу сказать… — Что? — Ты меня оттолкнул, — отвечает Микаэль, и Эвен знает, что это правда, и именно поэтому ему невыносимо слышать эти слова. Он снова отворачивается к чайнику. — Я был травмирован, — говорит он тихо, предлагая уклончивое объяснение, и снова теребит чайные пакетики. Он чувствует на себе взгляд Микаэля, но не может смотреть ему в глаза, просто не может. — Мы были влюблены друг в друга, — чуть слышно выдыхает Микаэль, и Эвен предчувствовал это, но теперь, услышав эти слова, ему всё равно хочется плакать. Ему всё равно нужно закусить губу и сглотнуть ком в горле, стоя к другу спиной, потому что он не знает, как смотреть на Микаэля, когда тот копается в их прошлом, в том, что причинило им столько боли. — Я был готов, даже после… И я знаю, что был тогда «в шкафу», но… — Причина была не в этом. Эвену невыносима мысль, что Микаэль мог считать, что является причиной его поступка, пусть и косвенной, хотя всегда знал, что Мик так думает. Он постоянно боялся этого. Необходимость разубедить его побуждает Эвена обернуться в этот раз. — Разумеется, дело было не в этом. Ты что, правда так думал? — Ну ты сделал это после того, как я не смог ответить на твой поцелуй. Блядь. — Дело было не в этом, — повторяет Эвен, предпринимая отчаянную попытку вразумить Микаэля. — Думаю, я сделал бы это несмотря ни на что. — Эвен… — Это правда. Он никогда не произносил этого вслух, впрочем, как и всего остального, потому что пытался притвориться, что ничего не произошло. Но ведь это неправда. И то, что происходит сейчас, прямое тому доказательство. — Мне было так плохо, Микаэль, так грустно, поэтому я сделал это. А потом… Я просто… Я разбил сердце Сони, и твоё, и моих родителей, и своё тоже. Как я мог даже думать о том, чтобы любить кого-то, после…? Микаэль пожимает плечами, теребя шов на джинсах. — Я думаю, тебе было страшно, — говорит он. — Конечно, мне было страшно. — Нет. Я имею в виду, что ты тогда только узнал о своём диагнозе, и всё рухнуло. Тебе было проще сбежать, чем попробовать снова. — Да, — кивает Эвен, снова чувствуя разочарование. — Но разве это было неразумное решение, Микаэль? Что ты хотел, чтобы я сделал? — Скажи, что ты не делаешь сейчас то же самое с Исаком. — Может, и делаю! — У него всё кипит внутри, поэтому Эвен снова повышает голос, но как иначе, если Микаэль давит на самое больное место. И ему больно, потому что он давит на самое сокровенное, напоминает, как он подвёл близких ему людей и что может сделать это снова. — Потому что это может повториться! — Нет, не может. — Ты не можешь этого знать. Микаэль… — Он произносит это с таким отчаянием, и Эвену так хочется прекратить этот разговор, но он не может. — Я знал, что случится в прошлый раз. Это та правда, что глубоко въелась в его существо, проникла в кости и кровь, заставляла его чувствовать вину. Потому что он действительно знал. Главный герой должен умереть в конце, потому что именно так происходит в хороших историях. История любви должна стать трагедией, потому что, когда ты несчастен и склонен к саморазрушению, и ищешь повод, чтобы всё сломать, приятно думать, что можешь с головой броситься в любовь и погибнуть красиво. Не задумываясь о потерях. — Часть меня хотела, чтобы всё рухнуло, этой части меня было плевать на тебя, на Соню или ещё кого-то, и это может случиться снова, потому что, возможно, я такой. Может, я именно такой человек. — Ты не такой. — Ты этого не знаешь. И он больше не раздражён и не разочарован. Эвен признаёт поражение, кажется, силы покинули его, потому что он не уверен, что знал, что чувствовал это раньше. Что знал, что на самом деле боится именно этого — не того, что что-то сможет их сломать, а того, что он настолько эгоистичен, настолько переполнен грустью, что потащит за собой Исака, пытаясь разрушить самого себя. — Что если я не знаю, как не разрушить всё хорошее, что появляется в моей жизни? Ключевой вопрос. Они смотрят друг на друга. Оба тяжело дышат, потому что это скорее спор, чем разговор, и Микаэль, кажется, готов заплакать, но потом… — Блядь, это самое грустное, что я когда-либо слышал. Эти слова разрушают наложенное на них заклятие грусти, прокалывают пузырь, в котором они находились. Разрушает настолько, что Эвен улыбается. Потом тихо смеётся. Как и Микаэль. — Серьёзно? — выдыхает Эвен. — Мы много грустного говорили друг другу. — Да. Но, кажется, это наверху списка. Они снова смотрят друг другу в глаза, и улыбаются, вместе. Эвен вздыхает. Глубокий вдох и выдох, и весь груз разговора перестаёт давить на грудь, растворяется в воздухе, оставляя после себя опустошение, которое обычно испытываешь, выплакав всю душу, пусть сейчас и не было слёз. Он наливает себе стакан воды и садится за стол. Смотрит на часы. — Ты сможешь пить через пятнадцать минут, — говорит он, и севший напротив Микаэль кивает. — Да. Какое-то время они просто сидят, тишину нарушает лишь их дыхание. Они не избегают друг друга, как раньше, но и не разговаривают. Вместо этого Эвен думает. — Возможно, я не такой, — наконец говорит он, и это скорее уступка с его стороны, чем то, во что он верит, но в то же время нельзя сказать, что он совсем не допускает такой возможности. Проще быть рациональным, когда он знает, в чём проблема. Микаэль поднимает на него глаза. — И, может быть, я могу иметь больше, чем сейчас, я не знаю, но… Трудно помнить об этом, когда все продолжают вспоминать, что тогда случилось. Все эти слухи, и Соня. И ты. Микаэль меняется в лице, но молчит. А Эвен продолжает: — Но в то же время мы даже не говорим об этом, мы просто продолжаем существовать в бесконечно подвешенном состоянии… — Я знаю, — кивает Микаэль, чем немного удивляет Эвена. — Мне это тоже не нравится. Я знаю, что в основном это моя вина. — И моя тоже. Они смотрят друг на друга, и Микаэль пожимает плечами. — Возможно, — говорит он. Потом пауза и вздох. — Наверное, я думал, что если мы не будем говорить об этом, то сможем стать теми, кем были до всего случившегося. Эвен чувствовал то же самое. Какое-то время было приятно продолжать страдать по Микаэлю, оставаться в не совсем закончившихся отношениях с Соней. Не имело значения, что, возможно, его чувства уже изменились, потому что дело было не в этом. Дело было в том, чтобы попытаться удержать себя прежнего. После всего произошедшего даже собственное тело казалось ему чужим. Они дали ему лекарства от воспалённого рассудка, выкачали содержимое его желудка так грубо, что он потерял голос, оставили его тело онемевшим и пустым, что было так странно, потому что долгое время он ощущал себя переполненным грустью. А ещё они поставили ему диагноз, и всё это превратило его в другого человека, так сильно отличающегося от его представления о себе. Эвен думал, что он добрый, и счастливый, и сильный, но внезапно столкнулся с версией себя, которая была эгоистичной, и печальной, и так отчаянно хотела умереть, что даже попыталась это сделать. Он сам себя не узнавал, словно внезапно оказался в чужой жизни и теле, или словно кто-то украл его, и, возможно, поэтому ему было так страшно, что это повторится. Потому что он чувствовал, что ничего не контролирует. Чувствовал себя чужим. Инопланетянином. Чувствовал себя кем-то, кто может без предупреждения овладеть им. Микаэль вздыхает. — Правда, не думаю, что это возможно, — говорит он. Эвен считает, что Микаэль прав. Но, может, это и хорошо. — Я тоже так думаю, — соглашается он, и когда Микаэль смотрит на него, Эвен пожимает плечами. Пытается показать, что всё в порядке. Микаэль нерешительно улыбается. — Ладно, — говорит он. — Ты в порядке? — Да. Они смотрят друг другу в глаза, и Микаэль берёт его за руку и коротко сжимает. Эвен отвечает на пожатие. Потом они расцепляют руки. — А ты… — начинает Микаэль, но замолкает. Выжидает мгновение, потом продолжает. — Ты же знаешь, что это самосбывающееся пророчество, да? Если ты думаешь, что у тебя в жизни не может быть ничего хорошего, то не стремишься к этому, что означает, что ничего хорошего и не будет. — Очень умная мысль. — Это всё моя мама. Они смеются. Слабо, но всё же. Эвен пожимает плечами. — Это и правда было общее решение. — Что ж, — говорит Микаэль, — тогда передумай.*
Когда Мутта приходит домой тем вечером, они по-прежнему на кухне. Но солнце уже село, и Эвен решил, что должен приготовить ужин. Они слушают музыку и подпевают, и Эвен чувствует себя намного лучше, чем в последние несколько недель. — Привет, Мик, — говорит Мутта, обнимая его со спины, а потом взлохмачивает волосы Эвена. — И тебе привет. Поделишься едой? — Можно подумать, я когда-то ею не делился. — Это правда, и Мутта улыбается. — Как прошёл день, всё хорошо? — Да, отлично. У кого-то снова хорошее настроение? — Ну Мик здесь, так что… — То есть Мику ты рад, а нам нет? Приятно узнать такое, бро, очень приятно. Эвен улыбается, и когда встречается глазами с Микаэлем, тот улыбается тоже, многозначительно, только для него. Когда Микаэль уходит поздно вечером, а Адам наоборот возвращается домой, Мутта находит Эвена на кухне и легонько пихает плечом. — Ну что, как дела? — спрашивает он. — Мальчик с хорошим настроением. Какие новости? Эвен пожимает плечами. — Не знаю, — отвечает он. — Мы поговорили. С Микаэлем. — Ох. — Немного помолчав, Мутта вдруг улыбается и кладёт руку на плечо. — Но это же здорово, да? — Да. — Вы действительно по-настоящему поговорили? — Не надо так удивляться. Они оба фыркают от смеха. — Ладно, ладно. — Мутта сжимает его плечо, а потом убирает руку, облокачивается на стойку, пока Эвен допивает свой чай. — Ну и когда ты перейдёшь к решительным действиям с Исаком? Ох, значит он и правда совсем не умеет ничего скрывать. — Что? — Да брось. Я знаю эти щенячьи глазки, чувак, и ты постоянно так на него смотришь. И я, конечно, не хочу давать тебе ложную надежду, но он как бы тоже так на тебя смотрит. И тебе нужно снова начинать ходить на свидания, ну или по крайней мере переспать с кем-то… — Эй! — Шучу. — Он улыбается, но потом лицо становится более серьёзным. — Я знаю, что всё было непросто с Микаэлем, да и вообще последние несколько лет. Но ты заслуживаешь, чтобы в твоей жизни случилось что-то хорошее. И я, конечно, не эксперт, но мне кажется, что Исак как раз может стать этим хорошим… Так что… — Так что? Эвен частично хочет избежать ответа на вопрос, но в основном просто дразнит друга. Мутта с улыбкой закатывает глаза. — С тобой просто невозможно, — говорит он, качая головой, и, хлопнув Эвена по плечу, направляется к двери. — Держи меня в курсе, ладно? — Хорошо. — Прекрасно. Потом поговорим, герой-любовник. Мутта уходит, и когда Эвен снова берёт кружку в руки, он улыбается.*
Некоторое время спустя он снова приглашает Соню, чтобы извиниться. Они, как и обычно, лежат на кровати, она опирается на локоть, склоняясь над ним, а свободной рукой играет с прядями его волос, словно замечает, что он молчалив, или, возможно, чувствуя, что сегодня последний раз, когда они делают это. Она трогает его волосы и дышит, глубоко, глубоко, глубоко, и когда их взгляды встречаются, они улыбаются. Он пытается позволить ей сегодня высказаться. Хоть раз в жизни пробует выслушать её. — Ты помнишь, — говорит она, — ту пятницу, где-то месяц спустя после того, как мы начали встречаться? Мы должны были идти на какую-то школьную вечеринку, но у меня начались месячные, и мне хотелось остаться дома, и ты пришёл ко мне с пиццей? — Да. — И я вела себя, как стерва… — Он фыркает и пальцем стирает с её щеки слезинку, только что скатившуюся из глаз. — Я хотела есть только серединку, самое вкусное, и ты почему-то мне позволил и доедал за мной корочки. А потом мы смотрели фильм, и ты держал меня за руку, а потом поцеловал запястье. — Обычная вежливость, — говорит он осторожно, потому что она плачет. — Я тогда впервые поняла, насколько серьёзно ты относишься к нашим отношениям. Он мягко улыбается, берёт её за руку и легко сжимает. Ему кажется, он понимает. Как много это значило для них тогда, как сильно они были влюблены друг в друга. На ней сегодня серёжки — маленькие серебряные колечки, — которые она носила много лет назад, когда он только влюбился в неё. Он помнит это так ясно, как сидел позади неё в классе и изучал изгиб её ушной раковины, рассматривал мочку. Наблюдал, как она заправляет волосы за уши, и не мог оторвать зачарованного взгляда от этих маленьких колечек, и страдал, и страдал, и страдал, пока однажды вечером она не смилостивилась над ним и сама не поцеловала его во время какой-то вечеринки. У него болело сердце, когда они стали отдаляться друг от друга, а потом окончательно разбилось, когда то, что являлось частью его рассудка, но не поддавалось контролю стало разрывать их отношения по швам, превращая их во что-то ужасное, жалкое, трагическое. Он берёт их переплетённые руки и подносит к губам, нежно целует её запястье. — В тебе так много меня, — говорит она тихо, словно признаваясь в вещах, о которых невозможно говорить вслух. Эвен продолжает сжимать её руку. — Я отдала так много себя заботе о тебе. Я боюсь, что, если ты исчезнешь из моей жизни, во мне останется лишь пустота. — Этого не случится, — говорит Эвен. — Ты очень сильная, Соня. Он помнит, как она распрямила плечи после случившегося, она и мать были единственными людьми в его жизни, кто держал себя в руках, пока все остальные плакали. Но сейчас она качает головой, и он думает, что, возможно, она не сломалась внешне, но разваливалась на куски молча, внутри, пряча это от него. — Я была такой, только потому что ты во мне нуждался, — отвечает она, и Эвен закрывает глаза, чтобы не дать пролиться слезам. — Были моменты, сразу после случившегося, когда я не могла отвести от тебя взгляд. Я боялась, что стоит мне закрыть глаза или отвернуться, и ты исчезнешь… Она обрывает себя на полуслове, слёзы снова катятся по щекам, и Эвен осторожно стирает их. — Единственное, почему я справилась со всем этим, — необходимость это сделать. — Она выдыхает. — Ради тебя. — Ради меня, — повторяет он. И, продолжая играть с его волосами, Соня улыбается. Впервые за долгое время он вспоминает, что она любит его, и что любила его раньше, преданность ему — в каждом её вздохе. Он также вспоминает, что существуют причины, по которым им нужно двигаться дальше, и дело не только в том, что он этого хочет, но и в том, что ей это необходимо. Что он должен наконец освободить её от себя, дать ей возможность заботиться о ком-то ещё, или заботиться о себе так, как она делала это с ним всё это время. — Прости, — говорит он. — Ты права, я должен был признать, что ты старалась. Я должен был поблагодарить тебя или… Не знаю. Их взгляды встречаются. — Ты любила меня. Она кивает. — Какое-то время я не понимала, как мне перестать. Он с улыбкой сжимает её руку. И прошли годы с того момента, как у них всё было хорошо, но сейчас, всего на миг, это кажется самым важным. Возможно, потому, что только сейчас в этом ощущается финальность. — А сейчас? К его удивлению, она усмехается. — Не будь таким самоуверенным, — говорит она, и он фыркает так громко, что мгновенно разрушает атмосферу благоговения, в которой они предавались воспоминаниям последние десять минут. — Я не к тому, что я прямо страдала по тебе. Ты не настолько интересный. — Нет? — Нет. Они обмениваются улыбкой, он качает головой, и ему кажется, будто что-то внутри вырывается на свободу, словно он смог что-то отпустить. — Знаешь, я ведь тоже тебя любил, — говорит он, и произносить эти слова легче, как и легче дышать. Она кивает. — Знаю, — кивает она. Они расцепляют руки. — Я чувствовала это долгое время. Когда она собирается уходить, он провожает её до двери, и они крепко обнимаются на прощание. Когда она останавливается на лестничной площадке, спустившись на один пролёт, и оборачивается, чтобы посмотреть на него, они улыбаются друг другу, и в этом есть какая-то знаковость, завершённость.*
В следующий раз, когда они выбираются в паб попить пива с парнями, и Исак ещё не пришёл, Эвен сидит рядом с Магнусом, когда в телефоне срабатывает напоминание выпить вечернюю дозу лекарств. Магнус смотрит на экран. — У меня биполярное расстройство, — объясняет Эвен, хотя думает, что Магнус и так знает благодаря слухам. К его удивлению, Магнус оживляется. — Серьёзно? — восклицает он, и Эвен кивает. — У моей мамы тоже. — Ах да, — говорит Эвен, вспоминая, что слышал что-то об этом, но не связал воедино. — Исак упомянул об этом, когда я рассказал ему о болезни. — Круто, — кивает Магнус, а потом, словно подумав о чём-то забавном, смеётся. Эвен поднимает брови. — Чувак, прикинь, однажды во время эпизода ей нужно было сесть в поезд… Эвен кивает, и Магнус с воодушевлением рассказывает, как мать чуть не добилась увольнения одного из директоров железнодорожной компании, продолжая смеяться в процессе. В этом есть смысл. История и правда забавная, и в какой-то момент Эвен понимает, что смеётся. Проходит много времени, прежде чем появляется Исак, но в какой-то момент это происходит. Он здесь, как и его шарф и красивые кудряшки, и вот уже Микаэль, первым заметивший его, обнимает его, и смотрит поверх плеча на Эвена. Эвен думает, что в этом есть что-то родное. Возможно, поэтому так просто наблюдать, как Исак улыбается. Они встречаются у барной стойки. Исак покупает себе пиво, и Эвен решает подойти. Исак улыбается и говорит привет, тихо, но потом смотрит в пол, а не на Эвена, избегая зрительного контакта, пока они ждут, чтобы ему налили пиво. В этом чувствуется невероятная хрупкость. Если Эвен признается ему сейчас, то вряд ли получит положительный отклик, потому что они на людях, и это произойдёт внезапно, и будет довольно дерзко, если он сделает это, когда Исак не сможет просто уйти. Но Эвен всё равно хочет хотя бы немного ему намекнуть. Он двигается, выставляя ногу вперёд, и пинает носок ботинка Исака своим. Исак улыбается, по-прежнему глядя под ноги, улыбка кажется милой. Снова тишина. — Отличный разговор, — замечает Эвен, и Исак тихо выдыхает, и этот звук, который можно было бы расценить как смешок. — Я просто не знаю, что сказать. — Теперь всё так странно. — Да. На этот раз его смешок кажется более очевидным, намеренным, и за ним следует движение головы, и вот он наконец встречается глазами с Эвеном. Они улыбаются. Время будто бы замирает, момент растягивается, и в нём существует лишь их взаимная улыбка. Потом Исак опускает подбородок и отводит глаза. Значит, неподходящее время. Пока рано. — Пойдём к столику, — предлагает Эвен, потому что всё так хрупко между ними, что он не может действовать опрометчиво, как обычно. Он понимает, что ему нужно сильно постараться, открыться Исаку постепенно, потому что самое главное для него — чтобы Исаку было комфортно. Исак кивает. — Окей, — говорит он. — Окей. Так что тем вечером ничего не происходит, но, когда Эвен возвращается домой, трезвый, с ясной головой, ощущая себя полностью свободным, он достаёт из кармана телефон, находит чат с Исаком и листает его какое-то время, улыбаясь сообщениям, над которыми раньше смеялся. А потом… «Я ничего не жду», — пишет он. «Но я передумал. Если ты хочешь, то я согласен». Он не ждёт, что Исак мгновенно согласится, не ждёт, что он готов. Может, он никогда не будет готов. Но Эвен точно не сможет быть с ним, если не осмелится спросить. И он думает, что ему позволено спросить. Поэтому он нажимает «отправить».