Громче воды, выше травы

Пиздец. Полный и беспросветный пиздец. Хмель как ветром сдуло. Я напряглась, пытаясь сообразить, что предпринять, но я пискнуть не успела, как Монома, стоявший ко мне ближе всех, каким-то нечеловеческим движением щёлкнул застёжкой моего левого браслета, который с громогласным звоном посреди тишины гостиной (если не считать какую-то лоу-фай песню) упал и покатился по полу. Я тут же затянула метку алмазами, ещё и для надёжности ладонью сверху хлопнула, но с моей стороны это выглядело глупой в своём ребячестве попыткой прикрыть обнаруженный грешок, что, конечно же, поняли все присутствующие. Я кинула заполошный взгляд в сторону лестницы, готовая прыгнуть подальше от намечавшегося разбора полётов, но Асуи пресекла это начинание, выстрелом языка вырубая на ней свет. Ещё и Бондо для пущей достоверности встал в проёме, всей своей статью отрезая путь к побегу… э-э-э, к стратегическому отступлению. — Предатели, — под нос пробубнила я, с возмущением буравя выдавшего меня благодетеля. Чмо непарнокопытное! Пры́нц на белом осле! Ну, Тодороки! Ну, погоди! Как меня учила любящая пранки Эми: сделал гадость — не попадайся, а уж если попался, пеняй на себя! А значит, ты у меня ещё получишь сполна за трепливый язык! Пока я про себя костерила на все лады догадливую Кьёку, что вздумала сунуть нос не в своё дело, и мирно дремлющего виновника моего нынешнего незавидного положения, погодя выдавшего меня на блюдечке с голубой каёмочкой, мне на плечо жёстко приземлилась чья-то огромная горячая пятерня. Я тяжело сглотнула и с лицом протагониста второсортного хоррора, который вдруг в момент кульминации почувствовал на себе костлявые лапы чудовища/маньяка/призрака, ме-е-едленно повернулась к обладателю такой широкой ладони. — Свет наш ясный, брульянт драгоценный, — с такой слащавой приторностью в голосе начал Бакуго, что я мысленно скрестила руки в защитной мудре и в срочном порядке начала составлять завещание. Я было дёрнулась от него, но куда там! Держали меня крепко. — А покажи-ка свою татуировочку на секунду. Однако ситуация. Со всех сторон, блин, обложили. Попробуй я сейчас начать опровергать «пьяные бредни» двухцветного козла — и меня попросят доказать это показом метки. В любом из вариантов исход один, где раскрывается мой преступный заговор и настаёт конец света: небо в клеточку, друзья в полосочку. В качестве надзирателей же будет выступать обиженная сторона. Ладно, сама-дура-виноватая, часть первая. Не стоило так затягивать с разъяснениями; хотя, если честно, я бы предпочла, чтобы этот момент в принципе никогда не настал. А я ещё искренне верила, что смогу это утаивать на протяжении всей жизни! Идиотка самоуверенная! Да год прятать связь уже, считай, выше крыши! Лахудра, каких только поискать надо! Мда-а-а… Впрочем, я также не оценила проницательности некоторых индивидуумов. На будущее: никогда не говорить о чём-то важном с бухим Сукароки рядом, а то разболтает ненароком что-то эдакое, и буду я, аки Штирлиц, как никогда близка к провалу. Ещё стоило выяснить у Джиро, где я прокололась: интересно, что меня всё-таки выдало? Я скромно потупила глазки, но Кацуки не проняло: — Давай же, не надо стесняться. «Как мы до этого дошли, Ева?!» — спрашивало собрание паникующих маленьких чиби Ев в башке, которые, выпучив глаза, метались от одной стенки черепа к другой, дико вопя и хаотично разбрасывая ворохи мыслей-бумаг. «С песнями, плясками и радостным воем», — скорбно ответила я внутреннему техсовету и сдалась на волю взрывоопасного дознавателя, нехотя отнимая руку от предплечья и отменяя действие причуды, чтобы предъявить обрамлённую венком из магнолии и тюльпана орхидею. — У тебя… у тебя наша метка, — Бакуго до синяков впился мне в кисть своими граблями, неверяще всматриваясь в знакомые до каждой чёрточки контуры цветов. От этих слов у окружающих чуть не случился массовый вывих челюсти, и народ — к его чести, довольно тихо — зашушукался и зашебуршился, пытаясь довести до сведения отсутствующих в комнате ребят «событие века». Я скосила глаза на подошедшего Киришиму — тот был, судя по выражению лица, в тотальном, вакуумном, совершенно непроницаемом ахуе. — Ошизеть… — единственное, что смог выдавить Эйджиро, вновь замолкая и переводя непонимающий взгляд с метки на меня, на своего парня и обратно. — Объяснить не хочешь? — прошипел Кацуки, от которого начал идти мощнейший неразбавленный ки. — Неа, — буркнула я, не решаясь поднять голову и как-то даже ссутуливаясь, пытаясь спрятать от этой подавляющей жажды убийства горящие от досады и стыда щёки. — «Неа» — значит «да», но я пока выпендриваюсь? — его уже слегка колотило от злости (как знала, что ничем хорошим моё появление не закончится!), когда дальнейшую головомойку прервал истошный выкрик на грани ультразвука: — КАЧ-ЧАН, НЕТ!!! — ну да, куда ж без зелёного мудофеля, — ОНА ВСЁ ВРЁТ! ЭТО МЫ СОУЛМЕЙТЫ, МЫ!!! Бакуго издал невнятный раздражённый звук — нечто среднее между вздохом и рычанием — но его опередил Хитоши: он бочком подобрался к раскрасневшемуся одержимому уёбку, вертевшему безумно вытаращенными зенками, которого жутко трясло, как при приближающейся истерике, и сдёрнул с его предплечья напульсник, обнажая обман. Ему попыталась помешать Урарака, удерживавшая дружка от набрасывания на меня, но Хитоши, по ходу дела, остоёбла затянувшаяся комедия, и он умудрился открыть зрителям, как их всех, оказывается, долгое время надували. Я скрипнула зубами, не желая видеть во взоре лучшего друга плакат «я же тебе говорил», который на данный момент был абсолютно не к месту — и так жопа, чтобы белоснежным лебедем нырять ещё глубже в холодную толщу самобичевания. Народ зашушукался и зашебуршился с удвоенным рвением, создав некую зону отчуждения вокруг исходящего пеной у рта Мидории и продолжавшей его держать подружки. А по неуравновешенному дегенерату тем временем начал плакать драматический театр Станиславского и Немировича-Данченко: — Нет, Кач-чан, погоди, это ничего не значит! Мои мама с папой тоже родственные души, но у них нет меток! — он припадочно облизывал губы, и смотрелось это совершенно дико, — Но я знал! Я всегда знал, что мы должны быть вместе! Я, ты! И Эй-чан! Нам суждено быть вместе, я с первой встречи почувствовал зов! Это судьба! Ты просто не понял этого ещё! А Энгден — противная лгунья! — Деку с такой гадливостью выплюнул мою фамилию, что она могла показаться неосведомлённому человеку ругательством, — Пойми, у нас с тобой, как у Всемогущего и Старателя — судьба! При имени отца неожиданно очнулся зачинщик бед моих Тодороки, который пошатывающимся злым роком встал на диван и навис над психом, посмевшим настолько унизить батю мнимой возможностью на шуры-муры с зэком: — Ты что несёшь, кретин? У моих родителей брак по любви, и у них идентичные символы, а твой ёбаный Всесосущий со школы домогался папы и пытался влезть к нему в штаны, за что получил запретительный ордер! Понял, гандон?! — и криво попытался вмазать, насколько ему позволяла спутанная координация, куда-то в бровь. Потасовку постарались остановить неравнодушные наблюдатели, но помидория сам замер, когда с ним, как с тугодумающим дебилом, заговорил Бакуго: — Деку, кончай ломать комедию! Я тебе сто раз об этом говорил, но повторю в последний: ни я, ни Эйджиро никогда не чувствовали к тебе ничего, кроме жалости и омерзения, а ты со своей мамашей продолжаешь заниматься самообманом! Ну не бывает родственных душ без татушек, косный ты чурбан, это научно, блять, доказано: у людей с метками особая железа в руке формируется вместе с пробуждением квирка, которая вырабатывает «чернила», чего у тебя, беспричудное недоразумение, нет и никогда не могло быть, как бы ты не пытался убедить всех в обратном! И то, что у тебя каким-то проклятым образом появилась твоя сила, ещё ничего не значит! — тут Кацуки вспомнил что-то и с подозрением обратился уже ко мне, — Белоглазка, а когда ты впервые воочию увидела нас? — В день вступительных экзаменов в суши-баре. Я там ждала Хито-куна между этапами, а вы туда с Миной зашли, и я не поняла, что меня такое пробрало, когда увидела вас, и… — …и сбежала, — зло закончил за меня Киришима, заскрежетав клыками. — Сбежала, — я совсем поникла, вновь прячась в ракушке самоуничижения и сжимаясь, как ребёнок перед ударом воспитательного ремня. Бакуго глубоко выдохнул и закончил, не собираясь миндальничать с актёром, рядом с которым сама Сара Бернар отдыхала: — А потому, Деку, пиздуй отсюда и больше никогда не пытайся лезть ни ко мне, ни к Эйджиро, — тут он слегка замялся, но добавил, — ни к Еве. Или, клянусь, я сяду или взойду на плаху, но всё же убью тебя, — сказано это было тихо, устало, с такой непоколебимой серьёзностью, что впервые на моей памяти живучий, как таракашка в эпоху постапокалипсиса, Мидория взял и послушался. Злить Бакуго и так всеми считалось плохим фэншуем, но злить до такой степени, чтобы он с крика переходил на едва слышимые угрозы… В общем, правильно оскорблённый в лучших чувствах фантазёр решил захлопнуть варежку и давиться слезами. И пока люди, как римляне, по экспертному мнению сатирика Ювенала, требовали panem et circenses, уже разливая последние оставшиеся бутылки сакэ по пиалам и брезгливо поглядывая на загадку природы в лице икающе-рыдающего выдумщика, который сокрушённо смотрел на рушившиеся надежды о возможной взаимности, Ашидо не растерялась, начав выпихивать нас на улицу: — Давайте, идите, вам ведь не нужны прилюдные разборки с душевным стриптизом? Ну, виват! — приговаривала она, странно-виновато не осмеливаясь посмотреть на меня. Я невесело усмехнулась, понимая, что подруга уже выбрала сторону в вырисовывающемся конфликте. Понять, в принципе, её можно было — с парнями она дружила дольше, чем со мной, сама же страдала от неотвечающей взаимностью половинки — но всё равно было неприятно и даже обидно, что меня вот так сразу списали, заклеймили каким-нибудь неприятным определением навроде «эгоистичной обманщицы», не пожелав даже выслушать мою позицию по возникшему вопросу. И вдвойне больнее от того, что, казалось бы, уж кто-кто, а подруга должна была понять мои метания, если бы только захотела прислушаться. Да, Ева, вот так и разочаровываются в людях. Бакуго, не выпустив кисти из неудобного захвата, тараном пёрся к выходу со мной и проглотившим язык Киришимой позади. Я мельком оглядела толпу, которая уверенно перемещалась к окнам, чтобы подсмотреть или по возможности подслушать конец драмы, давая лишь иллюзию кое-никакой приватности. Как тошно. Наверное, так на них действовал алкоголь — как правило, ребята придерживались неписаных японских рамок поведения. Но сейчас их любопытство подзуживал градус выпитого, и они, как настоящие бабки-сплетницы с лавочек у подъездов, не смогли совладать с собой. Да и хрен с ними, всё равно многие наверняка либо забудут, либо, если вспомнят о своих грехах, будут потом просить прощения за недопустимый интерес. Плевать. Один только Хитоши смотрел на меня с состраданием, уже понимая, что именно ему придётся позже взять на себя роль жилетки, и, как это не удивительно, Монома. Нейто бесил проскальзывающим на лице раскаянием. Что, придурок, теперь не так доволен, что смог быстренько отстегнуть плотный браслет? Вот что лично ты от этого получил, а? Удовлетворение? Ответ на какие-то свои предположения? Думать надо прежде, чем так подставлять! С такими друзьями никаких врагов не надо, ей-боги. Я проглотила досадный ком, вдыхая охладевший воздух предрассветных сумерек. Хуёво ты, Ева, друзей выбираешь. Скоро вновь один лишь Хитоши останется, и то не факт — он вполне может выдать приснопамятное, набившее оскомину «я же тебе говорил», после которого я на него элементарно вызверюсь, будучи на нервах, и снова останусь совсем одна, оттолкнув от себя всех, кого только могла… Судьба у меня, что ли, такая — блуждать по круговороту сансары, оставаясь одинокой во всех жизнях и мирах? Уже на улице, вывернув захваченную в плен конечность, я решила, что если пиздец неминуем, то лучше его возглавить: — Джентльмены, прошу, держите себя в руках и дайте мне возможность всё объяснить… — Нашла дураков!.. — начал было известный своим темпераментом парень, но Киришима его молча заткнул одним щипком по надплечью, внимательно наблюдая за мной немигающим взглядом, в котором виднелся какой-то… надрыв, что ли? Бакуго громко выдохнул через нос, стискивая кулаки. — Прошу, выслушайте меня прежде, чем начать кидаться обвинениями, — не зная, куда девать вспотевшие руки, я их сначала беспокойно обтёрла о брюки, потом сунула в карманы, но мне это показалось неудобным, и я их вытащила, чтобы начать теребить край блузки. Мальчики каждый по-своему следили за беспорядочными движениями: Кацуки сердито, Эйджиро — как-то средне между озабоченно и огорчённо. Шестое чувство что-то пыталось вякнуть, но я отмахнулась от него, думая, как бы помягче начать. Я тяжело выдохнула, собираясь с духом: — Вы мне очень нравитесь, оба. Правда нравитесь, — парни с шоком сквозь зубы втянули воздух, — Возможно, это даже что-то большее. Я не могу знать точно, потому что никогда не сталкивалась ранее с такими сильными чувствами, но это определённо, по крайней мере, серьёзная влюблённость. — Тогда какого, собственно, ёбаного хуя?! — ожидаемо взорвался Кацуки, разом краснея то ли от гнева, то ли от смущения, — Зачем так шифроваться, а?! — Тебе не понравилась сама идея быть вместе с нами? — предположил контрастно побледневший Эйджиро, взлохмачивая себе хаер, — Я имею в виду, как с парнями. Значит, ты не пансексуалка, а лесбиянка, поэтому? Или по спектру тебя больше тянет к девочкам? Так сказала бы сразу, и мы бы всё поняли, приняли и отстали, вздыхая по тебе издалека. Чего ты, как неродная? — Нет! Вовсе нет! — я прикусила губу. Черти, не с того надо было начинать! Подводила ли меня интуиция хоть раз? Нет. Подводила ли я свою интуицию? Не единожды, и кажется, снова это сделала. И погодите-ка, мне послышалось, или прозвучал синоним к тому самому слову на букву «л»? — Как же объяснить? — Словами и побыстрее, — несдержанно рявкнул Бакуго. — Просто вы… вы оба так прекрасны, и вы так счастливы вдвоём! — я поспешно затараторила, — Вы уже много лет вместе, у вас самые крепкие и здоровые отношения, о которых только можно мечтать, и я не хотела влезать и всё рушить, как слон в посудной лавке! Вы уже давно притёрлись друг к другу, вы знакомы с привычками и заскоками, вы приняли один другого полностью и безоговорочно! И тут я, непонятно кто, взявшаяся из ниоткуда, решившая, что имею право претендовать на что-то! Это ведь как если бы в счастливую семью попыталась пролезть давнишняя бывшая одного из супругов, возомнившая о себе невесть что! — Это самое тупое оправдание, которое мне когда-либо доводилось слышать, — выдал вердикт Бакуго. — Кацу-кун… — Даже не смей! — заорал он, в бешенстве брызжа слюной, — Никаких блядских «Кацу-кунов»! Ты что, оглохла? Ослепла?! Мы всё это время с Эйджиро пытались найти тебя, а ты… — Неправда! — не выдержала я, — В том-то и дело, что вам нужна не сама «я», а просто ваш гипотетический третий, которым мог оказаться кто угодно! — Так, я запутался, — вмешался Киришима, вставая между нами, — То есть ты утверждаешь, что мы тебе нравимся, но при этом ты типа боялась помешать нам, или же ты не открывалась нам по той причине, что не хотела чувствовать себя обязанной? — Наверное, оба утверждения подходят, — стушевалась я, не понимая, к чему он клонит. — Детонька, получается как-то лицемерно. — Что?! — я возгневанно завайдосила, задирая голову, чтобы прицельно тыкать ему пальцем в лицо — вымахал, сволочь, вместе с осьминожкой почти догнав дядю Секи, а моей шее теперь страдать, — Откуда мне было знать, что я могу вам понравиться просто за то, что я — это я, а не потому, что я — часть триады, а? — Тогда не пытайся всё скинуть на заботу о наших взаимоотношениях, потому что выглядит это до ужаса двулично! — одёрнул меня красноволосый парень, взмахивая руками в сторону общаги, — Ситуация с этим сталкером тебе разве не доказала, что мы не совсем бараны, чтобы с удовольствием кидаться в объятия первого попавшегося человека? Разве ты не поняла, что метка значит для нас далеко не всё?! — Откуда мне было это понять? — я недоумённо переводила взгляд с одного парня на другого. — Ты нам начала нравиться ещё задолго до сегодняшнего, глупая ты овца, — прошипел Кацуки, — Но сначала нам казалось, что ты встречаешься с зомби, потом же мы никак не могли дотумкать, дожидаешься ли ты своего соулмейта или забила на него, и потому не решались предложить тебе быть с нами, даже если бы ты не оказалась нашей третинкой. — Что за бред? — конечно, я усомнилась в сказанном, хоть сердечко в груди радостно ёкнуло, — Ты просто сейчас утверждаешь это, потому что я так удачно попала под нужную категорию, но на самом деле… — А ну заткнулась! — зло закричал он. — Сам заткнулся и дай договорить! — захотела я его перекричать, но как бы не так. — И не подумаю! Ты сейчас пытаешься приписать мне мысли и эмоции, которых на самом деле нет! Хватит выворачивать наизнанку всё, что мы тебе с Эйджиро говорим, это просто нечестно! — Нечестно? Ах, значит, нечестно, — у меня желваки на скулах заходили ходуном, и я в ярости стиснула кулаки, — Нечестно сейчас пытаться натравить на меня всех собак! Вы тоже хороши — вместо того, чтобы расставить все точки над «i», вы скрытничали у меня за спиной, продолжая при этом искать своего третьего! — Мы всего лишь делали вид!.. — Из серии, «для галочки», так, что ли? Ещё лучше, — я хмыкнула, краем сознания понимая, что меня конкретно заносит в те ещё ебеня, но остановиться не было ни сил, ни желания, — Вы никогда даже не давали мне повода думать, что вы якобы ко мне неравнодушны! И даже если бы и подкатывали, то я в любом случае не ответила бы вам взаимностью, потому что одновременно пытаться налаживать личную жизнь и активно искать того, из-за кого эта личная жизнь может в мгновение ока развалиться — просто низко! Киришима застыл, глядя на меня таким грустным взглядом, словно я при нём утопила всех новорождённых котят вымирающих уссурийских тигров. Бакуго же начал тереть переносицу, в раздражении прикрывая горящие инфернальным огнём глаза: — Я поражён твоему умению извращать каждое наше слово, — пробормотал он, — Белоглазка, давай ещё раз. Смысл твоих претензий заключается в том, что мы, во-первых, не переставали быть в так называемых поисках, а во-вторых, не попытались сразу начать за тобой ухаживать? — Как-то так, — я пожала плечами. — Ты ведь понимаешь, что всей этой ситуации не было бы, если бы ты не начала врать нам? — ледяным голосом закончил Кацуки. — Я вовсе не!.. — Врала, ещё как врала! — настала пора Эйджиро остервенело орать, и столько отчаяния, столько неприкрытой печали было в его голосе, что я затрепетала всем телом, как будто чуя всё его разочарование во мне. Как говорится, даже у самых терпеливых людей есть свои лимиты, и, кажется, Киришима как раз достиг своего, — Ведь если бы ты не отмахнулась от нас, не соврала, что не знаешь своего соулмейта, не знакома с ним… Мы бы ведь тогда всё прекратили, сразу же бросили бы при малейшем намёке на твою благосклонность, на наше возможное сближение, понимаешь? Но ты обманула нас, глядя прямо в глаза. И нам ничего не оставалось, кроме как давиться желанием быть намного ближе к тебе, лишь мечтать о тебе и надеяться, что возможно, только возможно мы сможем выковырять эти гиблые чувства к тебе при встрече с абсолютным незнакомцем, хоть наши сердца хотели лишь одного — тебя! — Что?.. — Дурочка, пойми ты наконец — мы же любим тебя, — тихо закончил за Киришиму Бакуго, подходя ближе и намного нежнее прежнего беря меня за руку. Я растерянно смотрела на них, быстро смаргивая выступившие одновременно от радости (потому что я небезразлична им) и от горечи (потому что довела до такого) слёзы. Губы невольно задрожали, и я всхлипнула, не в силах вынести того, что сейчас, совершенно логично, последует за долгожданным признанием. — Простите меня, — лихорадочно зашептала я, а на щеках появились первые солоноватые бороздки, — Мне жаль, мне так жаль. — Мы знаем, милая, мы знаем, — с грустью прошептал враз успокоившийся Эйджиро, наклоняясь, приобнимая нас за плечи и утыкаясь носом куда-то мне в макушку над растрёпанным хвостом. — Но мы… мы просто не можем, — подвёл ожидаемый итог Кацуки, прозвучавший, как смертный приговор. — Знаю, — я заплакала в голос, осознавая, до чего мы докатились, — Я знаю. — Нам тоже очень, невероятно жаль, что мы обидели тебя, — продолжил он, с обречённостью выцеловывая горящие от его прикосновений кончики пальцев и пытаясь заглянуть мне в глаза, — Но ты же понимаешь, что доверие утрачено, да? — Да, потому что доверие — это выбор, — я на мгновение зажмурилась, стараясь подавить рыдания, — И я выбираю доверять вам и… да, и любить вас, несмотря ни на что. — Только мы пока так не можем, — подавленно промычал сверху Киришима, крепче стискивая меня. — Я знаю, — меня мутило от происходящего, от отвращения к самой себе, к своей твердолобости и к своей зашоренности, не позволившим посмотреть дальше выставленных мною границ. — Но только пока. Просто… Дай нам немного времени, ладно? Оно расставит всё по своим местам, а нам… нам нужно обо всём подумать. Всем нам, — с трудом прохрипел Бакуго. Эйджиро на это подозрительно шмыгнул носом. Он оставил почти невесомый поцелуй на волосах, погладил меня по ним и с видимым сожалением отстранился. Кацуки чуть крепче сжал ладонь, прежде чем нехотя отпустить её. Мои соулмейты покрасневшими глазами смотрели на меня, на то, как я дрожу, как осиновый лист, и плачу, как белуга, и они одновременно казались мне так далеко и так близко, что на душе стало невыносимо холодно. Я обняла себя, сквозь слёзы стараясь улыбнуться им, хотя выходило это из рук вон плохо: — Я обещаю… обещаю дождаться вас. Они выдавили из себя по кривой улыбке. Киришима не стал скрывать скупой мужской слезы, что одинокой каплей скатилась до подбородка. Бакуго ожесточённо потёр лицо, вернул себе привычную хмурую физиономию и, кинув на меня последний полный тоски взгляд, подхватил второго соулмейта и отвернулся, возвращаясь с ним в общежитие. — Обещаю, — в последний раз просипела я им вслед. Спины обоих дёрнулись, как от удара, но они не стали останавливаться и ушли, на этот раз с концами. Я упала на колени прямо на гравий дорожки, ведущей к зданию, и громко зарыдала. Мир разом потерял все краски, став каким-то по-февральски серым. Ну почему я всё так усложнила? Чего мне стоило сразу принять тот факт, что на меня обратят внимание из-за проклятой татушки, а не просто так? Любви захотелось. Настоящей, необъятной, порождающей изнутри фейерверки июльского Танабата. Получите, распишитесь! На тебе, скотина, всё, как пожелала, вот только теперь ты смертельно обидела парней, и твоя глупая любовь за пределами досягаемости! Вот и сиди теперь совсем одна на колючих камешках и надейся, что тебя однажды простят и подпустят к себе… Все шансы похерила… Брошенная, никчёмная, бесполезная дура… Послышались чьи-то несмелые шаги. В поле видимости появились знакомые кроссовки из линейки мерча Импульса, потомка самого первого спидстера планеты (того самого Флэша), выписанные в том году из Штатов за баснословные деньги лично мною, когда в распоряжении именинника оказалась кредитка пытающихся купить сынка родителей Шинсо. — Вставай, имото, — донёсся пасмурный голос названого брата, — Пойдём, уложу тебя. — Хито-кун, — неразборчиво прохныкала я через ладони, которыми пыталась приглушить свой плач, — Хито-кун… — Больно? — сочувствующе предположил он, заставляя меня подняться и последовать за ним, куда бы он меня сейчас не хотел отвести. — Очень. Хитоши только обнял меня за шею, позволив мне крепко прижаться к его горячему боку, и повёл прочь от общаги. Шли в молчании: друг — в задумчивом, я — в безотрадном. Иногда мы останавливались, и под блеклым светом фонарей аники ласково утешал меня, пока я вновь несдержанно хлюпала ему в поло. Через какое-то время мы добрались до здания преподавателей, без проблем пройдя на один из верхних этажей, но мне было слишком плохо, чтобы в полной мере воспринимать происходящее. Хитоши занёс руку, чтобы постучать по одной из дверей. Та вскоре распахнулась, и на пороге меня встретил жалостливый шелест: — Ох, малышка… Иди ко мне, моя искорка. Я кинулась в раскрытые объятия тёти Немури, как к спасательному кругу. Она помогла мне переодеться в одну из её ночнушек, попеременно журча какие-то сочувствующие утешения, стоически умыла меня в четыре руки с Хитоши несколько раз, пока запас слёз окончательно не иссяк, а потом они уложили меня к ней на постель, где я наконец забылась беспокойным сном у неё под боком и с откуда-то взявшимися мейн-куном и бульдогом в ногах. Утром я выглядела так, будто спала за всю жизнь от силы один раз, и то без подушки, стоя и не сегодня. Тётя Немури без слов заварила мне целую кружку крепчайшей робусты, распихав переночевавшего на диване Хитоши с Бонифацием под мышкой. С сомнением оглядев мешки под глазами своего студента, она во второй раз взялась за турку, после чего мы все сели за барную стойку, разделявшую кухонную зону с жилой, и начали завтракать. Что мне нравилось: мы не говорили о произошедшем. Тётя Немури что-то спрашивала про то, почему Хитоши решил стажироваться у Банши — одного из немногих героев-гайдзинов, пока я без особого аппетита ковырялась в творожной запеканке, почёсывая развалившегося на соседнем табурете Бегемота, которого вместе с остальными животными, оказывается, занёс Каминари. А я его даже не заметила — настолько меня штормило. «Переспав» с мыслью о случившемся накануне, я старалась теперь переварить пикантную новость о том, что мы с мальчиками по взаимному согласию решили пойти разными дорогами и повременить с отношениями, если они у нас вообще когда-нибудь завяжутся, что возможно только при условии, при котором парни простят мой обман. Положительный исход этой эпопеи где-то сиротливо забился у цифры ближе к нулю. Было ли мне грустно? Не то слово! Заставило ли меня это вновь повздыхать над своей глупостью, приведшей к такому трагичному финалу? А то! Хотелось ли мне ехать куда бы то ни было? Конечно нет, но от Мируко мне было не деться. Потом я вспомнила, что «Героиня-кролик» пригласила к себе не только меня, но и Ашидо, и натуральным образом взвыла. Так подруга, заскочившая по неизвестно чьей наводке к тёте Немури, и застала нас. Картина маслом: бутылёк из-под валерьянки, носовой платок. Профессор с одноклассником успокаивают истеричку. Передвижники-импрессионисты, поздний период. Ню-ню… — Если хочешь, то я могу захватить твои вещи, — робко начала она, переминаясь с ноги на ногу и смотря куда угодно, кроме меня, — И кейс с костюмом, чтобы ты не возвращалась туда. — Я буду благодарна, — чуть ли не прокаркала я, передавая ей ключи от своей комнаты, — Всё приготовлено в кабинном чемодане у входа. И если сможешь, захвати ещё сухари и лоток для Бегемота: Полночь-сэнсэй обещала присмотреть за ним вместе с Монти и Бони. — Да, я… — Мина ещё что-то хотела добавить, но, так и не решившись, только быстро покивала и удалилась. Сдыхающей черепахой проползло двадцать минут, после чего я полностью образумилась, собралась и, распрощавшись с моими ночными миротворцами, отчалила в Фукуоку вместе с лучшей подругой, что всё также не смела начать первой разговор. — У тебя есть вопросы? — в итоге спросила я её, когда мы уже сидели в поезде. Мина оторвалась от созерцания проносившихся пейзажей за окном и впервые за день не стала прятаться от моего взгляда. — А ты хочешь, чтобы я их тебе задала? — она как всегда проницательно попала в самую суть. — Не знаю. — Думаю, мы отложим этот разговор на другой раз, — Ашидо наклонилась поближе и загадочным шёпотом продолжила, — Вернёмся от Мируко, откроем бутылочку бургундского на двоих и включим «Блондинку в законе». Как тебе программа? — Бургундское — кислятина кислятиной, — без былой уверенности закапризничала я, — Голосую за что-нибудь грузинское. — «Киндзамараули»? — Если только не палёное. Мина хихикнула чуть громче нужного и, поморщившись, схватилась за покалывающую после весёлой ночки голову. Я фыркнула и позволила бедняжке устроиться на коленях, чтобы она ещё немного подремала перед приездом в самое неортодоксальное агентство страны — до сих пор поражаюсь тому, что одиночка Мируко почему-то захотела взять нас к себе на постой. У неё же вся команда — она, секретарь, оператор да периодически адвокат. Ни сайдкиков, ни огромного здания: нас ожидал первый этаж многоквартирного дома, переделанный под нестандартные геройские нужды. Да и стажёров у неё ни разу за карьеру не было. Расспросив знающих людей, стало ясно, что придётся немало побегать по стране, учитывая то, что Мируко не была «прикреплена» к одному городу или префектуре. А ещё мы, бесспорно, с лихвой попотеем: без помощи вскарабкаться на пятое место рейтинга, выбрав нетрадиционный сложный путь одиночного геройства, говорит о многообещающей работе на износ. Ашидо переплела наши пальцы и тихонько, совершенно по-детски прошептала: — Всё будет хорошо, Ева-чан. «Эх, Мина», — думала я, отрешённо поглаживая начавшие сильно загибаться, как у её отца, рожки заснувшей подруги, — «Как бы я хотела, чтобы ты оказалась права».