«посмотри, я хороший! — он кричит, — только очень-очень глубоко. очень глубоко внутри я хороший».
— Остроумно, весьма остроумно, Накахара-кун, — Рюноскэ вздыхает, стягивая надетую на его голову Чуей красную новогоднюю шапку с белым помпоном. — Кто-то ещё остался не отпразднованным в нашей конторе, или всё же никто не избежал твоего цепкого взгляда? В последние дни у Чуи слишком хорошее настроение. Он по-прежнему выглядит уставшим по утрам, по-прежнему заваривает себе крепкий кофе и не вылезает из своего кабинета, но в глазах его будто блестит что-то задорное, тёплое, понятное только ему. Накахара казался для знакомых в меру открытым человеком: окружение знало то, что он не живёт без кофеина, что безмерно любит свою машину, что он бесконечно предан Мафии и что он очень легко раздражается от всяких мелочей, если находится не в настроении; все знали, что Накахара — незаменимый работник, что хорошо общается он исключительно с начальником компьютерного отдела, что тепло относится к одной из членов исполнительного комитета Озаки Коё и что в выполнении поручений своих, заданий, миссий он безукоризнен, жесток и пунктуален. Но вот причины? Все видели лишь поверхность, и никто, даже Рюноскэ, не знал, чем он занимается в свободное от работы время, общается ли с кем-то извне и есть ли у него обыденные увлечения вообще. Эта не скрывающаяся ото всех внешняя оболочка очень хитро перекрывала всё то, что другим знать необязательно, и Чуя прекрасно знал это. Прекрасно знал и потому пользовался этим положением: все видят, что у него всё в порядке и даже лучше, но почему именно — никто не догадывается. О, да, блять, просыпаться утром с мыслью, что, кажется, полюбил парня — охуенное занятие. «Ох, ёбаный в рот, надо было вчера ложиться раньше… Вернее, сегодня. Сегодня нужно было ложиться раньше трёх часов! Ёбаный будильник… Ёбаная кофеварка, как лень что-то делать. Нужно выпить кофе, чтобы не сдохнуть. А Осаму Дазай ведь ничего такой, верно? И рыбок покормить, ох, малышки, как я мог забыть о вас». — Давай, поворчи ещё больше, и твоя несчастная ассистентка попросит у Санты начальника менее ворчливого и явно подобрее, — Чуя сидел на одном из стульев спинкой вперёд, сложив на неё руки, а на руки — голову. Хигучи-тян на это только усмехается. — Желания нужно загадывать с крайне подробной инструкцией выполнения, чтоб не бояться их исполнения, Накахара-сан, — Ичиё смирилась с надетой на её голову красной новогодней шапкой, лишь в зеркало посмотрелась после этого, вздохнула и вновь уставилась в компьютер. С каждым приходом этого прекрасного рыжего мужчины в отдел жизнь мгновенно приобретает краски, а начальник вмиг обучается говорить и даже поддерживать беседу. И чуть-чуть улыбаться. — Менее ворчливый и добрый я — абсолютно глухой я, — глухо ответил Акутагава, не решаясь надеть всученную ему шапку снова, но цепляя на край монитора — пускай хоть он будет немного праздничным. В Мафии, конечно, работают люди серьёзные и по локоть в крови каждый, но праздники — ей-богу, это святое, этажи и коридоры необходимо украсить гирляндами. В какой-то из вечеров и ему, и Хигучи придётся умудриться залезть на столы и крепить гирлянды на стены, чтоб светились на протяжении рабочей недели после дней отдыха. — Глухие не разговаривают и никак не контактируют с окружающими посредством общения, так что ничего не изменится, если Акутагава-сан внезапно оглохнет, — в плечо Хигучи в этот же момент прилетает карандаш, и это был якобы бич божий от начальства за подкол, только карандаш. Чуя, слушая диалог, как-то замолк, слегка нахмурившись и задумавшись о чём-то, а затем откашлялся, перекинулся парой фраз и чинно отъехал на стуле прямо к выходу, вставая и уходя. В голове крутится, что глухие не контактируют с окружающими. Не контактируют. Ну… В принципе, если подумать… Накахара знал, что в прошлую субботу он пил, но не думал, что после этого будет помнить, что делал. А он помнил. Он проснулся в два часа дня в воскресенье, развалившись на широкой спинке своего дивана в зале, Дазай же спал ниже, на диване, как и подобает нормальному белому человеку. Мастерство мафиози позволило бесшумно подняться и спуститься на пол, и вот что-то Накахара не мог припомнить, почему они спали именно в таком положении, а вот то, что он говорил своему гостю и что сделал с ним — помнил просто отлично. Казалось, что будто только этот эпизод от вчерашнего в голове и остался, а остальное смешалось. И после этого стало не то чтобы стыдно, но как-то… очень странно. Нет, Чуя не чувствовал отвращения, стыда или чего-то такого, но ситуация всё равно оставалась довольно необычной. Словно рандомом выпала у чертей или фантасмагорических небесных тел, определяющих судьбы людей на каждый день посредством игры в кости — что выпало и как сложилось, так и будет, и неважно, за каких людей эти сверхъестественные сволочи отвечают. Парень был прав насчёт того, что за командировку и гору отчётов до неё ему прилетели плюшки в виде целых дней пинания хуёв: можно верить и в отсутствие веры, можно делать и отсутствие дела, и Чуя всецело отдался второму правилу, изображая из себя самого работящего работягу из всех работящих работяг, закрываясь в кабинете, заваривая кофе и сидя с ноутбуком на коленях, периодически покуривая сигареты и одним глазом заглядывая в скудненькую стопку документов на краю стола. Не жизнь, а сказка! Сказка длиною покамест в четыре дня растянется ещё на несколько дней до праздника, а там законный отдых от отдыха, а потом и… снова работа, работа, работа. Отпусков больше не было, если только не по собственному желанию, а свой день рождения Накахара никогда никак не выделял. Он забывал про него несколько раз, и напоминали ему об этом дне только неожиданные подарки у двери от сыча из компьютерного отдела и любимой наставницы. Ну и, конечно же, приглашение от дядюшки Мори распить вина в его кабинете и перетереть за жизнь, как говорится. Чуя усмехается, когда его мысли унеслись вдруг в будущее, хотя сам он уселся в кресле своём поудобнее, оттолкнувшись ногами от стола и придвинувшись спинкой к тёплой батарее, закурив и открывая крышку ноутбука. С Осаму он умудряется разговаривать вечерами по видеосвязи, взмахивая руками и просто глядя на его бледное улыбающееся лицо. Парень заранее позаботился о том, чтобы на заднем фоне не было ничего компрометирующего, и создавалось впечатление, будто он действительно сидит в обыкновенном офисе. В то воскресенье обоим было немного неловко друг перед другом. Вероятно, Осаму заснул под утро, а вот Чую, кажется, вырубило ночью, и хозяин квартиры не будил спящего, даже телевизор громко не включал. И, чёрт возьми, самым хуёвым в этом дне было ожидание реакции Дазая. Он… Что он вообще мог сделать? Чуя бесконечно накручивал себя: то отметал ужасные мысли о пощёчине и уходе, то снова возвращался к жутким идеям. Он сидел на своём барном стуле на кухне тогда, покачивая ногами, и медленно наливал третью порцию кофе, наблюдая, как тёмно-шоколадная жидкость с восхитительным ароматом кофейных зёрен стекает с горлышка турки в чашку, как вдруг на пороге заявился Осаму — растрёпанный, сонный, немного растерянный, с покрасневшим отпечатком на лице от подложенной под щёку руки. Когда Чуя обратил на него внимание и отвлёкся, они долго смотрели друг другу в глаза так, будто не ожидали увидеть второго здесь вообще, и из ступора вывел Дазай, немного опустив глаза и указав Чуе на его кружку — Накахара так тормознул, что кофе стал переливаться за край прямо на блюдце. Спохватиться Чуя спохватился, вот только, вскакивая со стула за тряпкой, спрыгнул неудачно и чуть не споткнулся ногой о ногу, чудом не пролив оставшееся содержимое зажатой в руке кофеварки. Да-а уж, и как тут альфа-самца строить, когда в конечностях путаешься и хуйню творишь с окружающими предметами? Юноша свалил всё на последствия от вчерашнего. Они сидели рядом, а не напротив друг друга, и не решались заговорить. Чуя налил горячего кофе в другую кружку, предварительно спросив, сливки Дазай будет, молоко, что-то другое или вообще ничего, а может, и вовсе чай, но Осаму просто подлил себе немного молока в чашку и отпил, прикрыв глаза и массируя виски пальцами другой руки. Что ж, не один Накахара был помят, когда встал. Он не знал, что предложить на завтрак, — или обед? если первый приём пищи осуществляется в пять вечера, то это ужин? — поэтому разогрел в микроволновой печи половину того омлета, что делал для себя пару часов назад. И два яичных блинчика, чтоб выбор был. Накахара не знал, ест ли это Дазай и можно ли ему это с его желудком, но тот вроде как принял предложенное без претензий, даже поблагодарил руками и в неудобстве отвернулся, поджимая губы и хватая себя за белые пряди волос у висков. Как мило. Чуя только хмыкнул, садясь на своё законное место и допивая крепкий кофе без всего. Окна на кухне зашторены, да и пасмурно сегодня. Произошедшее вчера явно выбило из колеи обоих, и темы для обсуждения между собой резко закончились. Чуе было неловко смотреть в глаза, и он пялился или на бледные руки в видных из-под рукавов рубашки бинтах, или на отражение своего лица в тёмном кофе в кружке; словом, смотрел куда угодно, но только не в лицо Дазаю. Оба наверняка ждали бурной ответной реакции друг от друга, понимали это, но всё равно никак не могли прийти к молчаливому компромиссу. На кухне было тепло, в меру светло, вкусно пахло кофейными зёрнами, но воздух настолько раскалился неловкостью, что, кажется, Дазаю нужно было сделать хоть что-то, чтобы перестать сидеть как на иголках, и… он выбрал вымыть посуду за собой, а заодно и кофеварку, а заодно и стол протереть, и руки помыть после, и таблетками закинуться, чтоб не поплохело. Накахара наблюдал за ним, пока он стоял к нему спиной у раковины, и тотчас отворачивался, когда тот возвращался. Допивать кофе нужно было максимально медленно, чтобы растянуть неловкую паузу и оправдать её занятостью. И вообще ситуация какая-то странная: оба молчат об одном и том же. Молчали, пока Чуя вдруг не почувствовал холодные от воды руки на своих плечах, а затем и прижавшуюся к его затылку щёку. Осаму решил сыграть роль главного героя и пожертвовал своими натянутыми до предела болезненными ощущениями, чтобы понять, чего хозяин квартиры ждёт, и не прогадал ведь! Тепло мурашками раскатилось от плеч до копчика и ног, и наступило благоговейное успокоение — Накахара бесшумно хмыкнул, а затем выпрямился, чтобы спиной полностью касаться груди Дазая. Это странно, но ему моментально стало легче. Принято ли обнимать того, кого в криминальном мире кличут жестоким якудза? Принято, если ты не знаешь, что тот, кого ты обнимаешь — он самый. Чуя в тот момент поклялся, что до последнего ни за что не раскроет всех карт. Пускай Осаму живёт в безопасности, не ведая ни о чём, о чём знает Чуя, хотя и предпочёл бы не знать. У Дазая весьма ощутимо билось сердце и тряслись руки, но он, жмурясь, склонился и коснулся носом щеки Накахары, щекоча волосами кожу его лица. И Чуя улыбнулся. Всё хорошо. Чуя просто не думал об этом глобально. Зачем портить себе настроение мыслями разного рода о правильности, «что я вообще делаю» и всём таком, когда можно этого не делать и жить счастливо? Накахара чувствовал себя учеником, которому дают уроки по видеосвязи, а именно преподают язык жестов. Дазай, конечно, с виду казался приличным человеком, но в конце каждой беседы, когда видел по Чуе, что тому нужно отойти, прерывал всю свою деятельность руками и показывал какой-либо жест ругательства от невинного «Чёрт!» посредством проведения сжатыми указательным и средним пальцами вокруг шеи до «Сука!» ребром ладони по подбородку и «Шлюха!» тыльной стороной ладони от подбородка и в сторону. Просто залог интереса в изучении языка состоит всегда в бранных словах на этом языке, серьёзно. Кроме ругательств на русском. Их поймут все, даже если услышавшие мат люди не учили русского никогда в жизни. Русский мат всегда лаконичен и крайне эмоционален, и всегда вызывает взрыв мозга у учащих его тот факт, что слово, сказанное с разной интонацией, будет обозначать разную вещь, вплоть до весёлого восклицания «Да, блять, мать твою!» и точно такого же набора, только сказанного понуро и сквозь зубы — и всё, сразу ясно, всё ли у человека получилось или всё-таки по пизде пошло. Чуя не мог запомнить стандартных фраз руками, но хорошо запомнил каждый элемент ругани и жутко этим гордился. Теперь при удобном случае он сможет, хитро ухмыляясь, сказать Осаму: «Ах ты сученька». Вечер этой пятницы казался долгим. Накахара допечатал все отчёты, которые в невъебенном пятиштучном количестве лежали на столе уже с неделю, и делал из черновика журавлика по видео-туториалу. Нет, серьёзно, вы хоть раз пытались сделать оризуру по обыкновенной схеме из книжки оригами? Получится всё: кошка, медведь, лягушка, крыло от боинга и портрет вашей матери, но только не этот грёбаный журавль. Он без шуток собирался минут двадцать, зато теперь, когда бумажная птичка, немного кривая, могла взмахивать крыльями, если её потянуть за хвост, Чуя задумался, почему именно журавль, ведь эта хитровыебанная конструкция из бумаги больше лебедя напоминает. Лебедь желаний… Херня полная, как и исполняющий заветные желания журавлик. Тысяча оризуру, чтобы сбылось что-то сокровенное? Чуе кажется, что проще и быстрее будет заработать на то, чего хочется, чем накопить терпения на поделку десятка сотен бумажных птиц. Его-то на одну еле хватило… Зато неплохо смотрится. Накахаре просто нечем заняться было, а так хоть полезную штучку сделал. Кривенький журавль стоял теперь за стеклянными дверцами набитого папками и бумагами шкафа, Чуя же смотрел на часы. Восемь минут. Девять. Десять. Да, да, это не бредит малярия, это было, было в Одессе!.. «Если бы мог — пообещал бы к четырём, — думает, молча смотря в окно и щурясь: — Вот и вечер в ночную жуть ушёл от окон, хмурый… Декабрь». Одиннадцать минут восьмого, а к восьми, между прочим, назначена встреча, и от мысли об этом юноша потирает виски. Он ждал этой встречи, ведь не вылезал из офиса эту неделю вообще, да и в пятницу можно закончить пораньше, никто не осудит — пятница же!Сообщение для: Осаму 19:18. Надеюсь, ты голоден, потому что я есть хочу, как собака позорная. 19:25. За мой счёт. 19:28. Опусти кошелёк на пол и медленно подними руки, это приглашение, мать твою, приглашение от меня, так что не выделывайся, я тебя слёзно прошу. 19:30. 凸(￣ヘ￣) Ладно, понял-принял. Можем потом ко мне, если не стремаешься моего затхлого логова. 19:32. Я тебе за затхлое логово вместо соли на лимоне с текилой сахар подмешаю. Плеваться будешь дальше, чем видеть. Мерзость редкая, так что советую «по-дружески»: не вынуждай меня. 19:33. Угораю с этих кавычек. (￣▽￣) 19:34. Ну-ну. Угорай, пока можешь, бесстрашный.
Накахара не придумал ничего другого, кроме как предложить Осаму сходить вместе с ним куда-нибудь, и под этим «куда-нибудь» имелось в виду что угодно, хоть элитный бар на другом конце города. А что такого? Скоро праздники, город преобразился, хочется — впервые за года четыре, кажется? — прогуляться и посмотреть вокруг, зарядиться атмосферой. У Чуи жизнь впереди, а он все обширные празднества пропускает за тихим отдыхом и алкоголем. Хотя, конечно, никто не отрицает, что на каком-либо из заданий его запросто могут убить как на следующей неделе, так и через год, два, десять, но что теперь, бояться из-за этого будущего и не жить настоящим? Лучше хорошенько оттянуться и вспоминать, лёжа где-то в снегу с целым прострелившим и прошедшим насквозь тебе грудь магазином патронов, как прекрасно провёл ты время в не менее прекрасной компании днями или неделями назад, чем просто смотреть в небо и отсчитывать последние удары простреленного сердца, не вспоминая ничего, что могло бы позволить тебе уйти в мир иной с улыбкой на лице. Да-да, именно об этом Чуя размышляет, когда стоит перед зеркалом, поправляя свой тёмно-синий костюм. Он смотрится на юноше неплохо, но почему-то Накахара периодически забывает о его существовании, только если неожиданно в шкафу на самой дальней вешалке обнаружит. В конце концов, хоть прилично выглядит. Иронично будет, когда он, солидный состоятельный мужчина, будет стоять рядом с другим мужчиной и не обращать внимания на девушек. «Как-то я слишком быстро смирился с этим, блять, — он встряхивает головой, приводя волосы в порядок. — Да, может, это ещё и несерьёзно всё, — прячет телефон в карман, проверяя, выключил ли всю технику в кабинете. — Или хуй его знает… Похуй, впрочем, поживём-увидим, если не сдохну от затаившегося где-нибудь на крыше снайпера». Он действительно хочет есть как собака и не против закурить в машине, но помнит, что пассажир вряд ли перенесёт табачный дым в автомобиле, и решает этого не делать. Чёрт возьми, Накахара ловит себя на мысли, что, кажется, он думает о ком-то ещё, помимо себя и своего окружения, в котором вырос. Серьёзно, если бы он вынужден был подвозить кого-то незнакомого, у него бы в голове даже не промелькнуло, что, мол, пассажир может не любить запах курева. Какая ему вообще разница, чем занимается водитель? Не платишь за поездку — сиди и не вякай, как говорится. А тут рядом будет сидеть Дазай, и Чуя даже не посмотрит на пачку сигарет в открытом бардачке. Вот же ж блядство какое, вот у кого получилось так фантасмагорично свести абсолютно разных людей? Кто такой умник? Если — когда — Накахара всё-таки попадёт в мир иной, он найдёт эту тварь и набьёт ей ебало, шипя сквозь зубы искреннюю благодарность и советуя целовать кулак каждый раз, когда он попадает по наглому лицу. Тепло в салоне. Темнота зимнего вечера чудесно смешивается с блестящими зелёно-красными огнями витрин и жёлтым фонарным светом. Из-за обилия люминесцентно светящихся вывесок улицы совсем не выглядят тёмными, здесь шум зимнего города и множество человеческих голосов, доносящихся из толп на тротуарах, здесь запах холода и поблёскивающие в уличном свете снежинки, проносящиеся за окном. Пока горит красный, Чуя без особого интереса наблюдает за происходящим и думает о чём-то своём, понимая, что тихий спальный район Дазая — место для богов. Юноша почему-то именно сейчас осознал, что гул города приедается настолько, что мозг болезненно требует хотя бы несколько минут тишины при любой возможности, а в бесшумных районах только и делай, что живи и радуйся круглосуточному спокойствию вокруг. Цинично звучат эти размышления, когда знаешь, что тот, кто живёт в тихом районе, абсолютно глух, но ничего не поделаешь. Хотя… Чуя чуть не пропустил в размышлениях загоревшийся зелёный, рвано надавив на газ и сорвавшись с места, но вроде выровнявшись и вздохнув спокойно. Так, на чём его там прервали? Ах, да, «ничего не поделаешь». Парень не особо задумывался даже над тем, лечится ли полная глухота хоть как-нибудь. Хоть на немного, чтобы слышались общие шумы на фоне и громкие звуки вроде автомобильного сигнала неподалёку. Вылечивают же людей с полной слепотой, верно? Они не видят мир в полных красках, но видят хотя бы что-то, различают там предметы, очертания, цвета. Накахара, конечно, простой обыватель в этом аспекте, а дилетантом казаться ему не хочется, но наверняка он ведь мыслит в правильном направлении? Быть может, Осаму сам в курсе своих шансов на выздоровление или хотя бы лечение, пускай он и смирился. Глобальный мыслительный процесс так отвлекает от всего происходящего вокруг, что парень не замечает, как уже подъезжает.Сообщение для: Осаму 20:14. Мессир, ваш экипаж прибыл прямо к ступеням ваших хором, будьте добры спуститься.
Дазаю было херово накануне, но вроде как таблетки всё решили: тошнота прошла, голова перестала кружиться. Он помнил, что по неизвестной причине в прошлые выходные он даже не подумал о напиханных в пальто медикаментах, хотя твёрдо уверен был, что съест минимум всю пачку. Он помнил, что было между ним и… Чуей, и от этого каждый раз бросало в краску, а краснь на бледном лице и в контрасте с белыми волосами очень хорошо видна даже при малейшем проявлении. Он помнил, как его чувства играли с ним в угадайку, мол, попробуй догадайся, что твоё тело будет чувствовать через секунду — смущение, страх, неловкость или приятное тепло где-то правее сердца? И из-за всего этого он ощущал себя полным дураком: губы сами расползались в глупых и кривых улыбках при каждой мысли о произошедшем, происходящем и тем, что произойдёт, ладони сами прикрывали лицо и растирали щёки, виски в закромах стремительно кончалось. Ох, угораздило же. Осаму, признать честно, чувствовал, что балансирует на тончайшей грани, шанс попасть на которую выпадает раз в никогда, ведь казалось, что за все те страдания, в которых он смиренно обитал в своей квартире, ему прямо на голову свалился джекпот. Ну, вернее, не на голову, а чуть в спину не толкнул, схватил за руку и упал, поскользнувшись на льду. «Если бы Чуя знал, что это идиотское столкновение обернётся всем тем, что происходит с нами сейчас, он бы переехал меня к чёртовой матери, я клянусь», — он усмехнулся, глядя на себя в зеркало и поправляя шарф. Сообщение от Накахары вынудило вздрогнуть, прочесть и моментально покинуть свою нору, рвано вздохнув и ударив себя по щеке, чтобы выглядеть достойно, а не трясущимся от всего хорошего придурком. Они договорились о весьма цивильном баре, но с подачи Чуи, естественно. Осаму пытался предложить разделить счёт напополам или хоть что-то наподобие, но Накахара завуалированно его послал, мол, «давай без всякого твоего вот этого вот, я тебя прошу, я сказал, что плачУ я, и значит, что плачУ я, завались». Блять, Дазай не заслуживает этого. Он заслуживает продолжать гнить в четырёх стенах, пока нервы снова не подведут его и пока руки сами не возьмутся за лезвие от отчаяния, а не вот это всё. Чуя должен быть с кем-то другим, не с ним. Не с ним ни в каких отношениях. Но тем не менее Накахара спокойно улыбается, когда Осаму открывает дверь его машины и садится рядом, быстро взмахнув руками в приветственном жесте, и Дазай чувствует, что всё хорошо. Слишком хорошо для такого, как он. Как ни странно, но, после того как они gjwtkjdfkbcm по-пьяни в прошлые выходные, Чуя стал чувствовать себя рядом с Дазаем более открыто. Более комфортно. Комфортно на том уровне, когда даже молчать в компании с ним не так уж и неловко. Юноша понимал, что в машине Осаму лучше не тревожить — когда плохой вестибулярный аппарат, человеку проще ни на что не отвлекаться и вообще не крутить головой по сторонам, а смотреть только в окно или вовсе держать глаза закрытыми, и потому он, Чуя, смотрел на дорогу, держа руки на руле, Дазай же глядел в окно сбоку. Интересно, ему так же комфортно рядом, как и Накахаре, или это Накахара излишне много о себе думает? Имело место быть волнение и вновь застигшая врасплох неловкость. Попробовать привлечь внимание жестом? Предложить воды? Спросить, всё ли в порядке? Чуя не замечает, как, стоя на красном и пропуская мирных жителей на переходе впереди, нервно перебирает пальцами по рулю. Горит жёлтый, и юноша, глянув на светофор исподлобья, кладёт руку на рычаг, будучи готовым нажать, как вдруг чувствует прикосновение к тыльной стороне ладони. Дазай, не отводя взгляда от окна и не поворачивая головы, положил свою руку на его сверху и слегка сжал пальцами. Чуя улыбается. Его знают в этом баре. Относительная окраина города не влияет на количество людей в нём что в вечернее, что в ночное время, но если вечером основную массу составляют обыкновенные люди, то ближе к ночи здесь собираются подобные Накахаре — этакий остов перемирия, когда никто не обращает друг на друга внимания и вообще делает вид, что знакомых личностей, увиденных в лицо, здесь не существует. Мирные жители и работники бара сами не в курсе, что это место избрано кровавой половиной человечества, зато между избирателями действует негласный закон — никаких выяснений рабочих моментов во время передышки, ибо отдых есть отдых, а перестреляться успеют потом. Да и к тому же нет причины вынуждать гражданских поднимать панику, можно ещё и смешаться с ними, почувствовать себя нормальным человеком в кои-то веки. Накахара поправляет у зеркала возле входа воротник синего пиджака, осматривает себя и бросает взгляд на стоящего позади Осаму: юноша смотрит на спутника, запустив руки в карманы пальто, и в какой-то момент, протянув руку, касается его шеи сзади и… выправляет его волосы, вытащив из-под пиджака и приведя в порядок. Накахара не знал, почему из-за музыки в баре ему немного стыдно перед Осаму. Дазай, конечно, ничего не слышит, но он наверняка как-то… ощущает её наличие здесь, наверное? По вибрации воздуха, по его тряске от басов и электроники из колонок. «Мне бесконечно жаль, что я не могу выключить её», — всё думал юноша на протяжении всего вечера, хотя по Осаму не было видно, что он расстроен, даже наоборот, он казался расслабленным и довольным. Ну, недовольным здесь быть достаточно трудно: вечер пятницы, миллион закусок, реки любых алкогольных коктейлей. Здесь темно, источники света — светодиодные лампы над барной стойкой с барменом за ней и они же, слабые и холодные, в один ряд на потолке над столами. На втором этаже поспокойнее, никакой суматохи в виде отдыхающих студентов и кого-либо что-либо празднующих, и в этот момент Чуя, смотря вниз через стеклянную перегородку, ненадолго задумался. Он ведь, по сути, такой же студент по возрасту, как и вся та бесшабашная молодёжь, но тем не менее он сидит в строгом костюме наверху среди «взрослых», распивает дорогой алкоголь, позволяет себе некоторые… скажем, вольности в романтических увлечениях и вообще является наёмным киллером. Ну, да, конечно, высшее образование по истечении нескольких лет, эту самую корочку в виде диплома, ему обеспечит его организация, его семья, его дядюшка, хотя она ему даже не нужна — он и без этого документа зарабатывает побольше всяких чиновников, которым уже за тридцать пять. Бесспорно, в жизни он неплохо устроился, но его постоянно преследовало чувство, что он кое-что упустил. В свои двадцать два он выглядит как юноша, а внутри ему будто лет эдак сорок, он давным-давно состоявшийся мужчина, босс самой опасной преступной группировки, собрал вокруг себя поклявшихся на крови верных подчинённых и ходит в повязке на повреждённом когда-то в ходе какой-то перестрелки глазу. Пафосный, мудрый, считающий все шаги наперёд, жестокий к врагам, целям и предателям, покровительствующий своим преданным коллегам, испробовавший все опасности жизни и имеющий миллион шрамов на теле, любящий дорогое вино по вечерам и уставший жить. А ему всего двадцать два, и вся его настоящая компания тусит сейчас там, внизу, пока он смотрит на них и думает, что что-то в его жизни отличается от жизни чужой. Когда всё пошло вот так вот? Мори, учитывая его мудрость и расчётливость, мог бы тогда, лет восемнадцать или сколько уже там назад, не впутывать племянника в свою жизнь и обеспечить ему обыкновенное житьё где-нибудь подальше от себя, присылая деньги и наняв кого-либо смотреть за ним, чтобы с мальчишкой ничего не случилось, но Огай никогда и ничего не делает так, о чём бы потом жалел или что бы потом имело ужасающие последствия, и он сознательно впутал — нет, не впутал, пригласил и привёл — пацанёнка на тёмную сторону всея человечества, даруя деньги, силу и власть, но вместе с тем обязывая стать своею правой рукой — сначала пешка, наблюдающая за происходящим и бережно оберегаемая королём, потом конь и ладья, а затем, перескакивая слона, уже стоит подле Короля его Ферзём. Шествуя по предначертанному шахматному полю, он игнорировал жизнь обыкновенного человека, а на стадии Ферзя уже поздно поворачивать назад. Только необоснованное самоубийство, имеющее под собой фантасмагоричную почву переродиться кем попроще. Ради интереса.«Гулять так гулять. Я не откажусь от секса на пляже», — в темноте бара Дазай писал достаточно разборчиво и прямо гелевой ручкой на салфетке, потому что гелевая ручка с собой у Накахары в нагрудном кармане внезапно оказалась, а вот бумажки — нет. «А ты экстремал для таких вещей в такое время года. Но коктейль-то какой будешь? ;)» — было ему ответом.
Ладно, нужно отвлечься от всей этой постоянно гнетущей мути и расслабиться. Пятница же. К полуночи Чуе было уже даже не хорошо — ему было откровенно весело, как и Осаму, и оба упустили момент, когда Накахара снова начал использовать приблизительные жесты и кривой язык глухонемых, а Дазай вдруг стал понимать его. Они спустились к барной стойке, сидя на стульях на свету поближе к углу и бесшумно перетирали за жизнь. Чуя лишь откашливался со звуков, а так рта не раскрывал. Неплохая атмосфера, пахнет ингредиентами коктейлей и терпкими нотками алкоголя. В какой-то момент Осаму даже спросил, каким образом Накахара собирается садиться за руль, если промилле в его крови явно превышает допустимую норму, но тот совершенно трезво удивлённо вскинул брови вверх, указал рукой на себя и проговорил одними губами: «Я? Как я сяду за руль? Ты… ты сомневаешься в моей мощи? Я не ожидал такого предательства от тебя!»«Я, как ты, наверное, мог уже догадаться, пытался ранее покончить с собой, — Дазай пишет ручкой на салфетке, и орфография его по-прежнему педантично правильная, а вот почерк пошёл гулять сверху вниз, слева направо, вкривь и вкось. — Но ты-то зачем хочешь самоубиться, садясь за руль в подпитии?» «Моё вождение от моего мозга не зависит, моё вождение — это прирождённый инстинкт, — Чуя прищурился, стараясь не пропускать никаких запятых, ведь всё-таки он выпил не так много, чтобы быть похожим на человека навеселе. — Но, если хочешь и если я такой плохой водитель, я могу вызвать для тебя такси». «Я не сомневаюсь в твоих способностях водить и в сонном состоянии, я просто переживаю за твою машину, носом которой ты можешь клюнуть в столб, а потом себя не мочь простить за нанесение вреда своей малышке», — Осаму, пока пишет, сжимает в зубах трубочку от коктейля — видимо, у кого-то есть привычка грызть карандаш. «Какая трогательная забота. Хорошо, больше не пью. Ради твоего спокойствия и доставления тебя домой со всеми руками и ногами на оставшееся время нашего вечера я закодирован и стёкл, как трезвышко!»
«Боже, Дазай, тебе стоит перестать обо мне волноваться, — Чуя вздыхает, заказывая у бармена обычную минеральную воду, чтоб прийти в себя. — Обо мне беспокоиться — последнее дело. Прям как опасаться, что домашнего пса в зимней тайге волки загрызут…» «О господи, — Осаму смотрит на Накахару, пока тот отвёл взгляд от него, и прикладывает руку к лицу, прикрывая ладонью губы. — Мне пора перестать вести себя как dk., k`yysq blbjn». Ладно, Дазай не отрицал, но и смириться не мог. Это как-то… не по-взрослому. Они знакомы пару месяцев, а он уже вот так вот решил для себя и не может отказаться от идеи. Маниакальная мысль засела в голове червём и медленно выедала извилину за извилиной, и от этого с каждым днём становилось хуже: кидало то в жар, то в холод, руки тряслись, дыхание сбивалось. От воспоминаний о прошлых выходных было очень… комфортно и некомфортно одновременно. Чуя помнит это? Чуя принимает это? Ему нормально? Что он думает об этом? Вспоминает ли? И не спросить по-нормальному, и не прекратить мучения. Могло сложиться ощущение, что Осаму перебрал с алкоголем и покраснел именно поэтому, но, на самом деле, в краснь его бросило от слишком острых из-за воздействия алкоголя мыслей обо всём неправильном. Когда времени перевалило за час ночи, а Накахара, не сказав ничего и оплатив весь счёт, предложил вернуться в машину, Дазай боялся, что его может из крайности в крайность швырнуть: он спокойно может как и нормально идти рядом, так и внезапно схватить за руку или вообще сделать нечто недопустимое, чтоб унять волнение и понять по прикосновению, что спутник думает обо всём об этом. Это невозможно носить в себе, когда даже сам с собой поговорить не можешь. Накахара останавливается, выходя из бара, и смотрит куда-то вверх. Давным-давно стемнело, и крупицы звёзд смешаны с кружащими снежинками. Оседают на тусклых в темноте рыжих локонах, теряются на фоне белых волос и белых ресниц. Вокруг — ни души. Проехать на машине чуть дальше — начнётся глухая лесополоса, безмолвная и тихая, холодная, нелюдимая. Развернуться — ещё минут десять никого не будет видно, лишь горящие глазницы-окна домов кое-где и жёлтый фонарный свет. Чуя глубоко вдыхает морозный воздух, зачем-то смотрит на часы и поправляет шарф, чтоб не продувало шею. Его машина единственная стоит подле поребрика — юноша не боялся оставить её, не боялся, что объявятся малолетние вандалы или особо дерзкие дураки, возымевшие желание угнать или обворовать, а не боялся потому, что, во-первых, сверху у входа в бар две спрятанные камеры, а во-вторых — в этом баре всякий криминал становится друг другу братом, так что никому не будет влом вдруг выбежать на улицу из тёплого места и выстрелить в шины со снайперской винтовки. Да, есть такие, у кого с собой винтовка, и это никого не удивляет, зато никто особо дерзкий и как пуля резкий не посягнёт на чужую собственность. Покуситься на что-либо возле этого бара — подписать себе смертный контракт: тебя вычислят на следующий же день, если не через несколько часов, и нагрянут прямиком в квартиру. Лучше не рисковать. Дазай выдыхает, выпуская изо рта пар, и в какой-то момент оба смотрят друг другу в глаза: Чуя приподнял голову, Осаму же, наоборот, опустил. Будто пытаются вычитать что-то в своих взглядах, и не понять, как каждый трактует для себя увиденное в чужих глазах. Возможно, трактовка эгоистична. Возможно, она самокритична и изобличающа. Осаму немного хмурится и отводит взгляд, думая о чём-то своём, Чуя не воспринимает этого всерьёз — оба немного подвыпили, и от этого мысли сладко путаются, а плохое настроение просто не может надавить на плечи, копошась где-то в ногах, забытое и ненужное на этот вечер. Жестом Чуя намекает, что Осаму может садиться в салон, пока сам обходит машину и снимает её с сигнализации. Всё-таки холодно на улице, минусовая зимняя температура, на которой невольно начинаешь вспоминать свою тёплую квартиру и себя в тёплой домашней одежде на диване и с чашкой чего горячего в руках. Машина тихонько тарахтит, заводясь, и салон только начинает постепенно нагреваться, Дазай ёжится и ёрзает на месте — заднице холодно на промозглом сидении; Чуя же только поправляет рукава своего пальто, глянув в верхнее зеркало и откинув рыжую прядь со лба. У его машины, к слову, тонированы стёкла, хотя по большому счёту это запрещено. Ну… Убивать людей по заказу тоже запрещено, но Накахара ведь занимается этим уже добрых лет пять или шесть. Мори до последнего не хотел, чтобы на руки племянника попала чужая кровь, но на первое своё убийство он сам напросился. Незачем уже вспоминать это, всё поросло травой. Чуя поправил верхнее зеркало и уловил через него взгляд Дазая на себя — их глаза пересеклись в отражении. В салоне не зажжён свет, машина стихла. Они снова долго смотрят друг на друга, словно умеют общаться телепатически, а затем поворачивают наконец головы друг к другу, отвлекаясь от зеркала. Дазаю, кажется, не только тепло, но ещё и жарко, он стягивает шарф с шеи, глубоко и бесшумно вздыхая, не отводя взгляд, Чуя же на секунду глянул вниз, взявшись руками за руль по привычке, хотя даже ключи в зажигание не вставил. Это алкоголь бьёт им сейчас по головам, бьёт звонко и методично, и другого объяснения нет, почему Осаму склонился чуть ниже, коснулся холодной рукой щеки Накахары и провёл по ней большим пальцем, смотря точно в глаза: «Ты мне нравишься», — одними губами без единого звука. Это всё алкоголь. Салон машины тускло освещается подсвечивающейся периодически меняющимися с золотого на красный цветами главной неоновой барной вывески и не затронут фонарным светом — очень трудно увидеть, даже если подойти вплотную, что в автомобиле один парень целует другого, обхватив одной рукой его под руками, второй же юноша прикрыл глаза, положив свою руку на чужую щёку и отвечая. Один из них не слышит ни вздоха, ни нервного глотка, зато всем своим нутром ощущает сильное сердцебиение — что своё, что чужое, — ощущает эти удары в грудь и вибрации извне. Чуя, Чуя, Чуя. Этот юноша пленяет с такой же лёгкостью, с какой может и уйти, совершенно не объясняя причин, и это и есть тот самый барьер, через который Осаму перебрался на свой страх и риск, прекрасно понимая, чем это всё может кончиться. Но Чуя. Чуя. Чуя. Дазай хочет меньше всего то, чтобы Накахара в какой-то момент устал от него и исчез из жизни, но так точно случится. С таким, как Дазай, ничто хорошее надолго не задерживается.Это всё точно алкоголь.
«Останься у меня на ночь, — Дазай печатает в телефоне, отвернувшись и глядя в окно после отправки сообщения. Щёки горят. — Со мной ты будешь себя контролировать (или хотя бы я сам смогу контролировать тебя, если начнёшь падать лицом на руль), а вот что ты один будешь делать — кто знает». Чуя только вопросительно вскинул бровь, пытаясь глянуть в светлые глаза. Он глупо кривит губы в расслабленной улыбке, прекрасно чувствуя жар лица, но никак ему не сопротивляется: самый несчастный и… самый красивый человек в мире немного счастлив, когда целует его, и у Накахары весело блестят глаза. Фантазия, подкреплённая алкогольными коктейлями, позволяет думать о всякой хуйне, и в голове разворачивается анимированная реальность с ним же в главной роли, где всё то же самое, только зрачки приняли форму сердечек, а вокруг головы летают розовые сердца, амуры-хуюры и белые голуби с дурацкой музыкой. Ладно, пора ехать. Предложение Осаму даже никак не оспаривается теперь, Накахара в таком состоянии готов хоть на край света по желанию Дазая ехать. Необычайная лёгкость окутала, стоило Чуе стать поцелованным, и все проблемы вмиг показались такими незначительными. Юноша глупо улыбался всю дорогу, пока Дазай смотрел в окно и, кажется, краснел. Несерьёзно ведь всё это, несерьёзно. Ему не на что надеяться, тут даже вопросы излишни. Нужно лишь наслаждаться тем, что происходит сейчас, пока это не исчезло, канув в лету болезненными воспоминаниями. Чуя всегда идеально парковался. Никого не задевал, не наезжал на бордюры, не оставлял свою ласточку стоять на стоянке криво, и даже алкогольные пары не служили причиной для сбоя в голове — Накахара припарковался плавно и тихо, оставляя машину в бесшумном заснеженном дворе и ставя на сигнализацию, после того как Осаму вышел. Тишина на улице, неразрушимая и холодная зимняя тишина с медленно падающим снегом с чёрного неба, редкие жёлтые фонари над дверьми парадных, замолкнувшие и погруженные в темноту глаза-окна домов, лишь они, двое, стоят на улице и глядят вверх, словно пытаются разглядеть созвездия в ночных облаках. Холодно, но выпитые коктейли греют, и Чуя улыбается, глянув на Осаму, мол, идём домой? Дазай только кивает, качнув головой в сторону своего подъезда и доставая ключи из кармана: «Пойдём». У него полны карманы лекарств, но в этот вечер он не пользовался ими. Тело приятно греет алкоголь. В квартире Дазая тепло и уютно. Приглушённый свет электрических свечей располагает к романтической обстановке, вот только у Чуи от количества выпитых коктейлей проснулся ужасный жор: хотелось сжевать всё, что только на глаза попадалось, и Осаму любезно предложил поесть того, что нашлось у него в холодильнике. В глазах Накахары Дазай стал просто богом с благосклонным его подношением божественной пищи простому смертному, а кофе с молоком сократилось просто до молока — кофе делать лень, а молоко утолить сушняк подойдёт в самый раз, пускай и на вкус оно противное. Парень сидел за столом, забыв про элегантность, но и хозяин квартиры утончённостью не отличался — Осаму, видимо, разморило и теперь покачивало, если он стоял, и клонило головой к горизонтальной поверхности, когда сидел. Нет, он не хотел спать, он не мог держаться ровно, как и Чуя, только второго в сон как раз-таки клонило. Он ел и думал, как будет спать. У Осаму раскладывается диван? Или на полу? На стуле? Впрочем, похуй, Накахаре дай чего помягче под спину, голову и задницу — он спокойно уснёт хоть на бетонной плите, если сильно вымотан. Осаму подпёр голову ладонями, поставив локти на стол и смотря светлыми полуприкрытыми глазами на Чую, пока тот ел и глядел в тарелку: рыжие волосы немного растрёпаны, руки без перчаток и приглушённая тьма сгладила очертания и скрыла сбитые костяшки мягкими тенями, лицо само по себе красиво. Но все эти движения… Потеряна толика отточенности и изящности, они схожи с обыденными, домашними, и это невероятно радует: кажется, у Дазая с Чуей в данный момент всё в порядке. Хочется дотронуться до него, спокойного, ничем не обременённого, сонного, хочется склонить его голову себе на плечо, и, вероятно, Осаму позволяет себе эти желания из-за нетрезвости. Хотел бы он их… озвучить. Накахара устал. Он сложил руки на стол и положил на них голову, прикрыв глаза. Говорят, дикие звери жмурятся и расслабленно лежат, сонные, в чьём-то присутствии, если доверяют этому кому-то. Времени уже за второй час ночи перевалило, и алкоголь подбивает к тому, чтобы уснуть прямо здесь, а потом, свалившись ебалом в пол, продолжить спать. Юноша не против, когда чувствует чужую руку в своих волосах, массирующую и перебирающую пальцами пряди — это чертовски приятно и расслабляет, и, если бы Чуя умел мурлыкать, он мурлыкал бы, но жаль, что человек существо несовершенное и обделено такой милой способностью. Дазай, что сидит напротив, тоже уложил голову подбородком на стол, глупо и слабо улыбаясь, касаясь рыжей головы и ощущая невероятное спокойствие. Неужели ему не хватало в жизни чего-то такого? Это очень странно. Ему могло не хватать психического здоровья, денег, медикаментов и здорового эмоционального фона, но никак не этого. Он не может объяснить, почему, будучи занятым чем-то в компании Накахары, он не принимает таблеток, которые в обычные дни принимает раз по пять-шесть в день. Это ненормально. Ненормально. Ненормально. Но рядом с ним так легко. Осаму поднялся из-за стола в какой-то момент, тронув Чую за плечо и приглашая жестом пройти в комнату. По Накахаре видно, как он хочет спать, да и сам он не отрицает — еле-еле встал на ноги, зевая и потягиваясь, а затем пошёл за Дазаем в темноту коридора, даже не раскрывая глаз. Диван, на котором Осаму спит, как оказалось, весьма удобный. Мягкий, тёплый, приятный на ощупь. Чуя сидел на нём, но не лежал, а тут диван кажется просто спальным местом для богов — подушка тому способствует. Осаму, на самом деле, переживал, что Накахара, прознав, что диван, ещё и не раскладной, является единственным адекватным спальным местом в квартире, может возмутиться и начать упираться, а в конце концов вообще улечься на полу и пойти в отказ на предложение даже постелить под спину что помягче, но несчастье на этот раз обошло белую голову стороной: юноша, видимо, так устал и пьян, что в его голове просто не щёлкает никакое подозрение о том, что, когда уляжется на диван он, хозяину квартиры лечь будет некуда. Не объяснить просто нетрезвому Ромео, что он может проснуться тогда, когда оглохший Джульетта только соберётся ложиться, Ромео захочет погеройствовать и будет всю ночь спать где-то не на диване при диване совершенно свободном, так что это очень даже хорошо, что Чуя ничего не говорит против. Пусть сидит, лишь бы не соображал только шибко. Юноша, потирая веки и хрустя затёкшей шеей, наклонив её к плечу, всё смотрит, между прочим, одним глазом на Осаму, который явно намеревается устроиться в своём кресле у стола. Ну нет, Дазай, не надо туда садиться, садись лучше сюда — Накахара протянул к нему руку и успел схватить за запястье, привлекая к себе внимание. Рывок. Сопротивляться приёму, отработанному годами бойцом и исполнителем в мафии, бесполезно, и Дазай как-то неожиданно для себя оказывается на коленях Чуи. Юноша даже не поморщился, когда Осаму практически рухнул на него. — Прости, — Накахара говорит одними губами, растягивая их в улыбке, не произнося ни одного звука, и Дазай чисто на автомате упирается рукой в его плечо, чтоб хоть как-то держаться. Он не сходит, он нахмурился, смотря Чуе в глаза. Краснь немного пробрала лицо. Чёрт. — Но я не хочу лежать совершенно один. Дазай только вопросительно вскинул бровь, прежде чем Чуя, ухмыльнувшись, огладил его ногу и вытянул голову вверх, касаясь губами щеки и чужих губ, медленно прикусывая нижнюю, добиваясь ответа. У глухого никогда раньше не было никаких мечт и уж тем более желаний, он начинал хотеть лучшего только тогда, когда что-то у него начинало болеть, а хотел он того, чтобы всё прошло и его отпустило, но теперь у него возникало чувство, будто жизнь из глубокой и тёмной расселины выпорхнула яркой птицей прямиком в чистое небо, выпорхнула в один миг и направилась куда-то к солнцу, усевшись у светила на коленях и подставляя лицо нежным касаниям. Дазай отвык от общества. Он не может судить, должно порицаться такое или же нет. В конце концов, кто их видит? Никто. И осуждать никто не должен. Накахара целует шею, задевая пальцами воротник, дотрагивается губами до шершавых бинтов, и в этих ласках нет ничего такого, что могло бы смутить. Это приятно. Осаму, если честно, отвык даже от обыкновенных телесных контактов с людьми, ведь любое грубое прикосновение или объятие мигом отбрасывали воспоминаниями на четыре года назад, туда, в дом отчаяния с мягкими стенами, и от этого никак нельзя было избавиться, словно инстинкт. Теперь, когда ощущение опасности давно притуплено и стёрто, когда можно не только чувствовать прикосновения, но и прикасаться самому, переизбыток впечатлений бьёт в голову — парень крепко обнимает за шею, и обнимает так, будто обнятого силятся у него отобрать. Спасибо, спасибо, спасибо. Он не знает пока, за что спасибо, но очень хочет сказать. Вероятно, спасибо за то, что принимаешь, не забываешь и, кажется, любишь. Спасибо. Чуя слегка удивился. Дазай сильно сгорбился, чтобы прижаться, и от этого Накахара вынужден положить голову подбородком на его плечо. Это… приятно. Объятия того, кто никогда и ни к кому не прикасался вот так, пускай и во второй раз — бесценны. Нечто отвергнутое социумом и съеденное собственными внутренними переживаниями доверилось ему. Вау. И это, чёрт возьми, действительно так! Накахара даже не чувствует, что пьян. Он только похлопал ладонью по спине, мол, всё в порядке. Всё в порядке… В порядке. Это ночь была первой среди уже тысячи невыспанных ночей, а может, даже и больше, когда Дазай лежал на диване в четыре утра, лежал с открытыми глазами и смотрел в тёмную стену со светящейся на неё лунной полосой из окна, ровно дыша, чувствуя тепло чужого тела рядом. Чуя всё-таки ранняя пташка, хоть и вынужденная, ещё и подвыпившая, потому он не смог долго находиться в вертикальном положении: в какой-то момент его начало клонить вбок, стоило чуть подольше задержать его в объятиях, а хватка его железная в любом его состоянии остаётся железной, как Осаму смог понять — его просто утянули за собой, заставляя лечь рядом для удобства и ворча под нос что-то вроде «Не хочу спать один». Чуя тёплый и спит очень тихо, а ещё, вероятно, он привык прижимать к себе ночами подушку, потому что он лежит, обхватив Дазая, уже который час и спит без просыпа. Его лицо такое спокойное и умиротворённое, его слабые-слабые веснушки становятся видны при внимательном рассмотрении, пряди его рыжих волос поблёскивают в свете луны. Идеален. Дазай даже никогда не задумывался о том, что когда-нибудь этот идеальный человек будет вот так просто лежать рядом и спать в его объятиях. Переизбыток чувств. Осаму хотел бы прижать Накахару к себе одной рукой, через юношу же и перекинутой, но боится встревожить и разбудить, потому только наклоняет голову и позволяет себе, игнорируя трепет и дрожь в груди, поцелуй в висок. Чуя. Чуя. Чуя. Его Чуя. Теперь его.***
Хоу-хоу-хоу! Уличный морозный воздух пропитан запахом мандаринов и новогоднего холода. Отовсюду, буквально отовсюду льётся новогодняя музыка, и хочется станцевать прямо на площади, будучи в подпитии, потому что на трезвую голову рассудок не позволит вытворить такую хуйню. Гирлянды переливаются красным и зелёным, атрибутика пестреет на каждой витрине магазина, на каждой машине, на каждом столбе. У Чуи прямо на шляпу надета красная новогодняя шапка с белым помпоном, на задних сидениях его машины лежат и шуршат от движения пакеты, звенят бутылками с алкоголем. Четыре часа дня. Затор на дорогах, конечно, грандиозный, но Накахару потому и отослали заранее — к пяти авось да приедет с главными украшениями праздничного стола, пока конференц-зал из официально-делового помещения для собраний преображается руками сотрудников в комнату для банкета. Новогодний корпоратив, как-никак, всё-таки традиция, и Чуя, хоть и предупредил босса о том, что уйдёт сильно раньше в силу личных обстоятельств, не заикался о том, что не придёт вообще — он просто обязан выпить по бокалу с Мори, Озаки-сан и, конечно же, непьющим Акутагавой. Вернее, Акутагава пьющий, когда заставить за компанию, только с первого же и последнего для него бокала он лежит на диванах за столом и мирно отсыпается. Бомба взорвётся в подвале, здание начнёт рушиться — он не проснётся. Накахара даже почему-то представляет это, тронув пальцев голову собачки-болванки на панели, пока стоит на красном свету: обломки здания, сотни жертв, сирены полиции и скорой помощи, пыль, кровь, огораживающие ленты — и мирно спящий где-то сверху завала Акутагава, отмахивающийся от попыток полицейских его разбудить. Забавно, забавно. Хотя… Кого Чуя обманывает? Никого из людей вокруг не будет, если здание полностью обрушится. Первого января город всегда мёртв. Всегда. Была половина пятого, когда парню удалось наконец заехать на подземную парковку и оставить своего четырёхколёсного красавца на пару часов. Не будь у Чуи одного очень важного дела на сегодня, автомобиль простоял бы на стоянке как минимум дня два, но простите, традиции, сегодня вам придётся изменить. Порядком темнеет, уже прохладно, но у Накахары донельзя хорошее настроение: тридцать первое декабря, как-никак, праздник, веселье, никаких обязанностей и три дня выходных впереди! Парень звенит пакетами с алкоголем, доставая их с заднего сиденья, но один, самый большой и плотный, оставляет в машине. Этот пакет не для корпоратива. Он для того, ради кого Чуя изменяет традициям и покидает празднество уже через два часа. Он честно пообещал Осаму не оставлять того в одиночестве на его двадцать второй новый год. В восемь забрать, в девять — быть дома вдвоём. Только вдвоём. Ах, ну ещё и рыбок покормить. Уже за прозрачными входными дверьми Накахара видит переливающийся свет развешанных по стенам гирлянд. Шумно в офисах, многолюдно, а самое главное то, что никто не одет по дресс-коду. Праздник же, к чему официоз? Чуя невольно улыбается, здороваясь с девушкой на ресепшн — она одета в милый зелёный свитер с оленями — и проходя к лифту. Сотрудники галдят, кто-то насвистывает рождественские мелодии, и на сердце от этого как-то легче. Эх… В какой-то момент юноша подумал о том, что Дазай никогда больше не услышит подобного. Наверное. Зато как тихи для него шумные праздники! Это даже плюс: не будет болеть голова от чрезмерно громкой музыки. Мда, черноватый плюс получился. Шампанское, виски с колой, на каждом пальце руки по тяжеленному пакету, в каждом пакете — всё по стандарту. Ещё в супермаркете Накахара долго стоял у полки с детским шампанским и противился желанию взять эту херню для Акутагавы, мол, раз уносит тебя с настоящего алкоголя, выпей с нами хоть это, но побоялся — ещё степлером в лицо прилетит за такие шутки: «Сейчас место удара покраснеет, потом посинеет, потом пожелтеет. Как гирлянда будешь, Накахара-кун. Очень по-новогоднему». Точно, гирлянда. Чуя думает о том, чтобы по-тихому спиздить какую-нибудь ненужную угловую гирлянду и обмотать вокруг себя, когда поедет за Дазаем. Нужно же оригинально поздравить? Без этого никак! Тем более что Осаму заострил внимание на том, чтобы Накахара не думал даже тащить ему никакие подарки — ни обычные, ни чисто символические, иначе выставит с этими его символическими подарками за порог, и пусть идёт поздравлять соседей. «Ты вытащил меня из пучины одиночества, — было написано на листке, а сам Дазай нахмурился. — Ты проводишь со мной много времени, тебе не омерзительно моё общество. Какие к чёрту подарки? Чуя, ты мой подарок. Забудь о трате денег на меня хоть на какое-то время, а то мне серьёзно неловко». И пришлось согласиться. Согласиться, пожимая плечами и, прикрыв дверь, прося наклониться, так по-идиотски целуя в щёку на прощание, стоя на выходе. Дазай забавно краснел и смущался, поджав губы, Накахара только улыбнулся. Ну не мог он уйти просто так, без какой-нибудь выкинутой штуки, когда они спали вместе на диване весь день. Просто спали. В прямом смысле слова, кхм. Накахара догадался тогда, что всю ночь, что Чуя спал, Дазай, обычно по ночам бодрствующий, не вставал и лежал с ним, и Чуя утром лежал бездвижно абсолютно также, когда проснулся и обнаружил спящего Осаму перед своим носом в буквальном смысле. Ну, как перед своим носом — в силу роста Накахара утыкался лицом ему в грудь, и от этого могло бы стать ужасно неловко, если бы до этого оба парня вели себя просто как друзья между собой. Они ведь… целовались уже. Наверное, не соблюдать границы личного пространства уже можно, если никто не против? Чуя был благодарен многолетним тренировкам Мори-сана и Озаки-сан, ведь юноша с грацией и изящностьюСообщение для: Осаму (=^･ｪ･^=) 18:15. Хоу-хоу-хоу, твою мать! Смотри не наклюкайся без меня, а то знаю я тебя, алкоголика. Досыпай свои последние спокойные часы! 18:37. Нашёл алкоголика. (￣ヘ￣) Я ведь из нас двоих лучше всех разбираюсь в сортах вин и прочего алкоголя, конечно. Поспишь тут, как же. Соседи сверху мебель, что ли, роняют на пол раз через раз, не пойму… В общем, считай меня готовым уже сейчас. 19:16. Когда приеду, на твоих соседей сверху что-нибудь уроню. Ишь, блять, топать вздумали. Передай им, чтоб к восьми часам съезжали к хуям, пока я до них не добрался! 19:20. Ха-ха… Ты ж мой романтик. Я приготовил вкусного на вечер, чтоб было, чем закусить. Всухомятку, говорят, хлестать алкоголь — моветон. 19:49. Ты? Приготовил? Я заинтригован.
Накахара глупо улыбается, сидя в машине. Холодно. Промёрзла, малышка. Печка работает, постепенно прогревая салон, тихо жужжит мотор, Чуя оглянулся на пакеты с бутылками и разными ништячками, будто бы они могли куда-то деться. Приятно было наконец-то побеседовать с Мори не о делах насущных; приятно и даже немного смущающе было слышать от наставницы слова о том, как, мол, раньше Чуя дольше десяти минут здесь не сидел, лет двенадцать назад разве что глазел на толпы людей с балкона, а потом убегал в общее столпотворение, как в его шестнадцать даже на алкоголь никак не смотрел и воротил нос, как в девятнадцать всё стремился сбежать в компьютерный отдел к Рюноскэ, не желая сидеть здесь, а спустя уже три года стал весьма солидным мужчиной — как-то всё быстро настало, даже не верится. Чуя только усмехнулся. «Люди имеют свойство вырастать», — ответил он на это, отпивая из бокала. «Так ты не человек, Накахара-кун?» — Акутагава спросил это настолько невозмутимо, что до Чуи подкол даже дошёл не сразу. Мори улыбнулся. За оценку шутки можно получить и гневный взгляд, между прочим! «Я вам такое вино с такой выдержкой нёс, почти от сердца отрывал, а вы? — Накахара махнул рукой, вставая с кресла и ставя бокал на стол. Было уже полвосьмого. — Злые вы. Ухожу от вас». «Хорошо провести тебе праздник, Чуя-кун», — Озаки, как всегда, мила и учтива в пожеланиях. Единственная не посмеялась! Прекрасная женщина. Но женщины женщинами, а Чую ждёт не менее чудесный юноша. Пусть пока никто не знает об этом. Он почему-то начинает икать на полдороги и беситься от икоты ещё больше. В какой-то момент ему показалось, что качающая головой собачка на панели издевается над ним, и он стукнул по голове пальцем. Ишь, блять, смеётся нахуй над человеческим горем! Он крепко сжал в ладонях руль, задержав дыхание и тронувшись с места, нажимая на газ. Кажется, из-за пробок он может немного не успеть к обещанным восьми. Прости, Дазай! Задержка дыхания срывается из-за икоты. Да ёбаный в рот. Приду в четыре, сказала Мария, ага, мать её за ногу. Восемь, девять, десять…Сообщение от: Осаму (=^･ｪ･^=) 20:14. Я, конечно, ни на что не намекаю, но стряпня имеет свойство остывать, а подогретой она теряет свой особый свежий шарм. 20:28. Бип-бип нахуй. Ваша карета прибыла, мсье, можете спускаться. И побыстрее, я слишком уж заинтригован, что за стряпню вы несёте и как быстро я отравлюсь по мотивам белоснежки.
Двор тёмен, тих и снежен, безмолвно блестят в свете жёлтых фонарей над подъездами снежинки. Чуя икал сильно. Становилось больно в груди. Вроде ничего-ничего, успокоился, тишина — и вдруг подскакивал от крошечных спазмов на сиденьи. Да ёпта блять! Накахара раздражённо рыкнул. Неужто перепил? Не может быть. Ни в одном глазу. С пары бокалов вина и с дорблю на закуску не могло унести. Вот ведь напасть-то какая, а главное как вовремя! Накахара нервно тарабанит пальцами по рулю, поглядывая на подъездную дверь. Успеть бы хоть к девяти… Или десяти… В принципе успеть бы. Чуя, конечно, много готовить не собирается, но что-нибудь перекусить ради приличия сделать нужно. Ох, или купить? Очереди сейчас просто неебические. Парень икает. В голове тут же щёлкает: заказать. Заказать прямо вот сейчас, чтобы дать возможность курьеру не опоздать к двенадцати. Точно. Боже, это просто гениально! Осталось только согласовать с Дазаем выбор. Боковым зрением Чуя улавливает движение и поворачивается: вот он, наконец-то, высокий и белобрысый, в светлом своём пальто и тёмном шарфе, с небольшой и самой обыкновенной коробкой под рукой. Кажется, из-под ноутбука… Юноша улыбается и икает снова. Машет рукой, когда Осаму только открывает дверь, и стоило только их взглядам пересечься — икоты не произошло. «Привет», — одними губами. Накахара хочет ответить, но чувствует вместе с этим прекрасный запах яблока. Так-так-так, неужели кое-кто приготовил яблочный пирог? Воу, полегче, так можно и слюной захлебнуться. Похоже, кроме как в старую коробку из-под ноутбука положить стряпню было некуда. Ну и ладно, не картон ведь жевать собираются. Юноша садится на сиденье рядом, встряхнув головой, закрывая дверь и обернувшись чисто машинально назад, глядя, что там в пакетах, пока Накахара из интереса потянулся к коробке. Дазай увидел вовремя и схватил за руку. Ну-ка потом, Чуя, будь терпеливей. Даже пальцем погрозил. «Накрошишь ещё в машине», — одними губами. Накахара вздохнул, усмехаясь. Ладно, твоя взяла. Он улыбается, снимает с рук перчатки и, сдвинув брови, сначала раскрытой ладонью проводит вверх от груди до лица перед другой раскрытой ладонью, а затем обводит большим пальцем одной руки вокруг своей головы: «Новый год». С новым годом, кот. Осаму смотрел неотрывно, после чего очень мило улыбнулся, жмурясь. Ну кот же. Одолевает лёгкость и воодушевлённость. — Пиццу будешь? — Чуя смотрит Дазаю в глаза, улыбаясь уголком губ и стараясь произносить понятно. Осаму кивает весьма охотно. Прелесть. Одной рукой Чуя держит руль, аккуратно выезжая из безлюдного двора, второй придерживает телефон у уха, быстро шевеля губами. Дазай понял не всё, но основная суть дошла. То, что готовить не нужно, даже прекрасно. Пробка, как и ожидалось. Ну, ничего, в компании белобрысого глухого кота время скоротечно. Когда Чуя по привычке тронул голову собачки-болванки на панели, Дазай вгляделся в этого бархатного спаниэля и, коснувшись плеча Накахары, указал пальцем сначала на украшение, а потом на самого Чую: «Похож». Рыжий только хмыкнул и демонстративно поморщился. Ишь чего, похож на эту псину. Пока стояли на красном свете — или в заторе, хрен разберёшь, — Чуя достал телефон, что-то набирая и просматривая какие-то фотографии, стуча ногтем по экрану из-за тормозящего интернета. В какой-то момент уже он протянул телефон к Дазаю, показывая фотографию белого кота, лежащего кверху пузиком на диване и мирно спящего: «Это ты». На этот раз демонстративно нахмурился уже Осаму, но вполне понятно, что оба придуриваются. Они уже взрослые по паспорту люди, могут себе позволить, в конце концов! На протяжении езды Чуя заметил, как зачарованно смотрит Дазай на украшения и освещение улиц. Все эти гирлянды, шары, декорации, ростовые куклы и украшенные ели, все эти люди, все эти дети и мирская суета. Он ведь… Осаму говорил, что ничего не празднует. Для чего ему это? Каждый день рождения и каждый новый год служит лишь напоминанием о том, что ещё одна череда трёхсот шестидесяти пяти дней в полной глухоте, болезни и изолированности от общества прошла. Грустно. Грустно смотреть на людей, когда они говорят, что не отмечают что-либо. Накахара нервно сглотнул, замечая, с каким блеском и… печальным выражением лица Дазай смотрит на всё это. Люди никогда не отказываются праздновать без веской причины. Болезненные воспоминания, например, грустный опыт, отсутствие денег, работа, одиночество. Щемит сердце при взгляде на таких, даже если ты вовсю справляешь торжество в своей большой и шумной компании. А как щемит сердце у них? Нелюбовь не появляется из ничего. Стоит только представить, как этим людям больно смотреть на всеобщую радость и компании друзей. Не получилось. Не сошлось. Тот, кто писал судьбу, явно перечиркал момент празднования, вырвал листок и выбросил. Кончилось вдохновение. Одним больше, одним меньше, статистику не подпортит. Накахара прекрасно видел, как Дазай, думая о чём-то своём при взгляде на зимний новогодний город, одной рукой слабо сжал штанину на колене и поджал губы на секунду. Видимо, Чуя правильно раздумывал, что его собственная жизнь выкинула из своего списка радость праздников. Парень кладёт ладонь на его руку, обращая на себя внимание. Эй. Ты со мной. Всё в порядке. Улыбнись! Десять вечера било на часах, когда Накахара возился на кухне, включив слабый свет над раковиной и не трогая основной. Готовить он не собирается, но бокалы под вино и виски с колой и сами бутылки достать для приличия нужно. О навыки готовки глухого Чуя пока не обжигался и с них же не травился, потому косился на выложенный им на блюдо криво порезанный пирог — криво, потому что Накахара немного поторопился, а потом махнул рукой, ибо и так сойдёт, им его есть, а не в инстаграм выкладывать эстетичной фотографией. Пахло замечательно. Как бы не схватить раньше вре- Дазай заглянул на кухню чисто из интереса и застал парня с куском в зубах, с бокалами в одной руке и с бутылкой вина в другой. Не дождался. Чуя только испуганно глянул на гостя, а затем глупо улыбнулся, стараясь дожевать так, чтоб на пол ничего не упало. Нет, ну вы видели когда-нибудь человека, который бы не притронулся к еде, когда она лежит на столе в открытом доступе? Вот и Чуя не видел. Даже в зеркале. Осаму предложил свою помощь в небольшом украшении квартиры. Чёрт, его белый свитер с красными узорами и красными оленями посредине выглядит просто конфеткой. По традиции в ход сначала идёт шампанское, и Накахара застаёт гостя за развешиванием гирлянды на стену — хорошо, когда рост под сто восемьдесят, никакая стремянка и никакие табуретки не требуются! Зачем стремянка, если ты сам как стремянка, как говорится. Осаму развесил ровно, по периметру зала, закрепив возле дверного проёма и включая в розетку: тёмные тона комнаты тотчас заиграли красным, зелёным, жёлтым, синим и снова красным. Прелесть. Чуя невольно остановился с полными фужерами в руках, глядя на новогоднюю красоту и улыбаясь. Чёрт, а ведь это… Кажется, эта домашняя атмосфера приносит гораздо больше внутреннего успокоения и душевной радости, чем рабочий корпоратив в кругу родственника и знакомых. Накахара как-то слишком мимолётно задумался об этом, потому втыкал около минуты в стену, осознавая понимание этого. Вау. Неожиданно. Дазаю пришлось положить руку на его плечо, чтоб вывести из глубоких раздумий. «Всё в порядке?» — одними губами. В ответ лишь быстрые кивки и протягивание фужера с шампанским. Никаких тостов за здоровье и подобное, лишний пустобрёх ни к чему. Счастье, говорят, любит тишину, хотя в отношении этих двоих оно очень относительно. Над диваном была развешена в форме ёлочки та самая не очень длинная гирлянда, которую Чуя захватил с работы под свою ответственность. Она выглядела довольно мило. На гвозди, за которые цеплялись «ветви», чтобы ёлка стала ёлкой, Дазай повесил небольшие красные ёлочные шары для правдоподобности. Подумать только, из-за простых гирлянд комната мгновенно преобразилась, погрузившись в свой особенный новогодний шарм. За окном, в темноте ночи, блестит снег, сверкают разноцветные огни вывесок и гирлянд. В комнате огоньки мерцают то быстро-быстро-быстро, то медленно, меняясь с красного на жёлтый, затемняясь, и с зелёного на синий, на секунды погружая зал во мрак. Постоянно светится лишь аквариум, поблёскивают в воде маленькие рыбки — Чуя кинул им покушать тогда, когда ещё не разделся толком даже, только разулся, зато перестал беспокоиться. Ну а как же, этих рыбок он держит уже какой год подряд и заботится о них, как о ебучих детях. Рыбки лучше! Они молчаливые, неприхотливые и красивые. По крайней мере, ты сам выбираешь, какую рыбку хочешь, от какого-нибудь усатого сома до пираньи, а с детьми блять русская рулетка какая-то: никогда не угадаешь, добропорядочный и спокойный человек получится или маньяк, какой-нибудь наркоман-неудачник, что испустит дух под забором лет в семнадцать. Нет, спасибо, лучше с рыбками повозиться и точно знать, что ни одна из них никого не изнасилует, никого не обворует, никогда не подвергнется насилию сверстников. Это же, мать их, рыбки. Их не надо учить плавать или мило пускать пузырики. Они умеют всё сразу. Даже есть. Чудные создания. Дазай стоит рядом, глядя куда-то в окно, Чуя же выпил бокал залпом и смотрит теперь на него. Из-за света гирлянд его волосы забавно меняют цвет каждую секунду, и на какое-то мгновение Накахара задумывается, каково бы было Осаму с другим цветом волос. Перекрасить ведь такой светлый цвет вообще не проблема, если б только юноша согласился. Парень поднимает руку вверх и касается белых волос, проводит большим пальцем над ухом, Дазай тотчас глянул на хозяина квартиры, вопросительно подняв бровь и неловко улыбаясь. Взглядом спрашивает: «Что-то не так?» Чуя отрицательно качнул головой и потрепал по голове, вынуждая чисто инстинктивно вжать голову в плечи, будто гладит уличного пса. От этого почему-то так легко на душе. Осаму смотрит на Накахару одним глазом, держа полупустой бокал в руке, и вдруг Чуя махнул рукой на себя, отставляя свой пустой бокал на стол подле дивана, мол, наклонись, белобрысый. И Дазай немного наклоняет голову, щурясь. На его бледном лице играют цветными тенями сверкающие гирлянды на стенах. Чуя не может сказать о своих чувствах, но может их показать. Касается ладонями холодного лица, оглаживая большими пальцами по щекам и целуя уголок гладких губ, прикрывая глаза. Он чувствует, как Осаму немного напрягся, но ведь не отодвигается же, только нервно выдохнул носом, прикасаясь руками к бокам юноши, сгорбившись, сцепив пальцы за чужой спиной в замок. Позволь тебя поцеловать, не будет никакой боли, Чуя обещает. Он проводит ладонью по перебинтованной шее, вжимается губами в губы, ощущая вкус шампанского во рту, склоняет голову вбок, проводит языком по нижней губе. Это как-то неосознанно… Неосознанно то, что Накахара ступает вперёд, Дазай отшагивает назад, и дальше идти некуда — дальше диван, в который ноги уже упираются. Дальше только сесть или лечь. Лечь. О п р е д е л ё н н о лечь. Правда, Дазай? В этом нет ничего плохого. Праздник же, многие творят неведомую хрень. Осаму целоваться умеет плохо, но он и не против быть ведомым. Накахара прикусывает его губы — припухнут, — Накахара целуется очень даже хорошо — охуенно, — его прикосновения к коже приятны — даже очень, — его действия спокойны и точны — всё идёт к одному. Сердце бьёт в ушах набатом. Чуя подтолкнул Осаму в грудь ладонью, намекая, чтобы тот сел, и упирается теперь коленом в диван между его ног, наваливаясь и схватив руками за воротник, сжав ткань, потянув на себя. Всё будет в порядке, доверься мне, только доверься. Дазай сдавленно выдохнул от резкой смены положения, машинально схватившись одной рукой за спинку дивана, второй продолжая держаться за жилет Чуи на спине. Чёрт, чёрт, чёрт, неудобно. Накахара поднял голову, смотря точно в глаза, и читает по ним смятение и неловкость. Неудивительно. Рука его с диванной спинки сползла вниз, и поза его беззащитна: если бы подсознательно боялся, положил бы ладонь на живот и согнул бы ноги в коленях. «Всё хорошо», — Чуя произносит одними губами, стоя над Дазаем и выглядя вполне уверенно. Он не будет ничего делать, если глухой его оттолкнёт. Осаму как-то явно замялся, но руку от Чуи не убирает. Немного нахмурился, и это даже хорошо, что в свете гирлянд не видно его красного лица. Парень закусил губу, думая о чём-то, а затем всё-таки поднял взгляд на Чую, отведя глаза ещё раз, закрыв их и приподнявшись на локте, трогая воротник его рубашки, снова подставляя лицо и целуя. Чуя принимает это за согласие. Не за что это действие принимать больше: ни отрицательных покачиваний головой, ни жестов руками, ни-че-го. Сатана в аду точно даст пять за то, что склонил к такому инвалида: «Не, брат, это высший пилотаж, я тебе отвечаю». И Гитлер с Саддамом Хусейном в соседнем котле шепчутся: «Воу, кто это? Что он при жизни делал? Шутил про религию в России?.. Что? Выебал инвалида?! Пошли отсюда нахер, он ёбнутый!» Блять, ну не об этом думать нужно. Свитер с Дазая снимается легко, достаточно встать на колени над ним и взяться за края, потянув наверх: ну и длинные же у Дазая руки, Чуе пришлось вытянуться, чтоб сорвать рукава с его кистей и небрежно уронить одежду на спинку дивана, авось не упадёт за него. Его бинты покрывают его руки до локтей, его рёбра болезненно выпирают при выдохе, он вообще болезненно худ, по его коже ползут мурашки — прохладно. Он находит в себе силы глянуть Чуе в глаза, иронично вскинув бровь и взглядом вместе с кивком головы показывая, чтобы Накахара снимал верх тоже, а то несправедливо как-то получается. «Ах, не прокатило», — одними губами от Чуи, и он остаётся стоять на коленях, расстёгивая жилет и рубашку. Кажется, пока Дазай наблюдал за всем этим, у него невольно температура поднялась, на виске застыла капля пота: боже, он и не догадывался, как охуенно выглядит пресс вживую. По Чуе, конечно, не скажешь, что он хил, но видеть мощь его тела без одежды всё-таки бесценнее. В какой-то момент в голове щёлкает, что, вообще-то, этот мужчина принадлежит только ему, потому Накахара только ухмыльнулся, когда Дазай провёл рукой по его груди и накачанному животу, и — парень готов поклясться — если бы Осаму говорил, то он бы точно присвистнул. Его губы изломились в улыбке. «Нравится?» — снова одними губами с максимально самодовольным выражением лица. Осаму повертел ладонью в воздухе, хитро улыбаясь: «Ну тако-ое себе». «Ах ты», — губами в ответ. Такое себе ему, как же. Чуя никогда не хвалился своим телосложением, но тут прямо гордость за себя взыграла. Не зря столько бегал и столько тренировался. Держись, серьёзно, раз такое себе. Мышцы спины здорово напряжены, и это чертовски притягательно для взгляда: Накахара склонился над Дазаем, касаясь губами шеи, целуя более уверенно и напористо, явно намереваясь оставить след. Парень нежен, но одновременно с этим лучше не вынуждать его применять силу. Осаму не сомневается в том, что боли ему никто не причинит, но лучше, как говорится, не выёбываться: его обе руки перехватили и прижали за запястья к дивану, его кожу на шее царапнули зубами, прикусывая, и это очень странное чувство — вроде вот-вот должно резануть от боли, но боли нет. Мокрая дорожка ощущается очень хорошо, как и укушенное место, Чуя подцепляет пальцами бинты на шее и оставляет засосы там, где ему только, блять, захочется. Его не смущает тёмный шрам, опоясывающий шею, и прикусывание шрама особенно… приятно. Пробило на дрожь, тело вздрогнуло. Чуя только ухмыльнулся — Дазай понял это по растянувшимся на секунду в ухмылке губам, чувствуя их на своих ключицах, — прежде чем коснулся языком ямочки между ключиц. Ох. Когда не слышишь ничего, обостряется осязание. Все эти обжигающие и мокрые прикосновения к коже, волны мурашек, дыхание возле шеи и прикусывания зубами — от этого всего Дазай тает. Чуя словно знает все те зоны, которые стоит слегка раздразнить — и человек полностью твой. Парень то вытягивается, упираясь ступнями в диванный подлокотник, то сводит ноги коленями вместе, поджимая и кусая губы, потому что терпеть это без возможности подать голос, оказывается, очень трудно, внутреннему пожару будто тесно в теле, а деть всё это некуда. Холодная ладонь скользнула под спину и ведёт пальцами по позвоночнику вниз, задевая край светлых брюк, ореол соска обводит мокрый язык, щекоча кончиком и всасывая, вынуждая дёрнуться и раскрыть рот в немом стоне. Как же это блядски выглядит, жаль только, что мозги на представление этого не работают. Ему целуют грудь, целуют выпирающие рёбра, впалый живот вздрагивает от нервных и неровных вздохов, в паху крутит и покалывает. Честно, Дазай не знал, что когда-нибудь окажется в чарующей темноте и полуголым под прекрасным мужчиной, но, наверное, такое событие перекрывает сполна многие горести. Мучился в одиночестве? На нахуй в лоб прекрасным мужчиной, живи теперь с этим, наслаждайся блять и радуйся, что тебя не переехало машиной. Пальцы на ширинке, расстёгивающие её и тянущие брюки вниз, дразнят ещё больше. Член трётся о трусы и внезапно ставшие тугими штаны, и от этого хочется тихонько ныть и поскуливать, если б голос был, но — увы! — получается только придушенный хрип. Одной рукой стянуть брюки нереально, Накахаре приходится отпустить запястья, и из-за этого Дазай потерялся, куда деть руки. Что с ними делать? Вцепиться с жёсткий подлокотник и наблюдать одним глазом, кусая губы, чувствовать, как ногам холодно, когда оставляют без брюк. Чуя посмотрел в глаза, склонив голову к плечу, и, скинув одежду на пол, не прерывая зрительного контакта, взялся пальцами за резинку боксеров. Осаму инстинктивно дёрнулся, вскинув бёдра, и поморщился, уткнувшись лицом в руку. Накахара явно злорадствует, когда потянул за бельё так, чтоб Дазай задрал ноги, а стянув трусы и сбросив на пол куда-то к брюкам, опустить ноги не дал — подхватил под коленями, задирая выше и устраиваясь между. Охуенное чувство. Лицо Осаму горит. Он выгибается и дышит с невнятными хрипами, ворочая головой и утыкаясь лицом то в одну руку с бинтами, то в другую, не в силах замереть. Его грудь рвано вздымается, его боков и бёдер касаются холодные и такие обжигающие ладони, его живот целуют, касаются губами под рёбрами, прикусывают кожу и просто всячески издеваются: это невозможно терпеть. Юноша извивается, ему жарко, он откидывает голову назад и крепко сжимает челюсти, поджимает пальцы на ногах. Ему кажется, что всё его тело искусано и запятнано, каждый мокрый след пылает, в паху сильно ноет — он сам себя никогда не доводил до такого состояния. Каждое прикосновение губ к коже обжигает и дурманит. Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста… Его приподнимают под спиной, подкладывая что-то под поясницу. Осаму не сразу понял, зачем ему подушка под собой, это ведь не очень удобно. Куда? Куда, блять? Чуя огладил его по ноге, ведя ладонью от колена до стопы, огладив второй ладонью по влажному животу, поцеловал голень, смотря при этом в глаза, и вдруг встал. Дазай от возмущения даже рукой перестал цепляться за подлокотник, уложив себе на груди и провожая взглядом уходящего из комнаты. Твою мать, ты куда пошёл? Накахара в дверном проходе показал что-то, выпятив ладонь вперёд, и кажется, что это означает: «Пять секунд. Подожди пять секунд». Подожди, блять. Не уходи. Куда тут уйдёшь с таким стояком? Дазай впервые захотел сказать, что кое-кто охуел, но руки в таком состоянии не слушаются. Хмпф. Накахара возвращается тут же. Держит в руке тюбик мази или крема, не разобрать. Ах, вот оно что. Дазай недовольно прищурился, приподняв голову, и поморщил нос, давая юноше устроиться в то же положение между своих ног, разве что он закинул одну из них себе на плечо. Чуя улыбается, но лицо его выглядит извиняющимся, мол, сорян, не предусмотрел, вели простить, не вели казнить. В темноте видно плохо, но Осаму вроде как разбирает надписи на креме, и что-то эти надписи не особо смахивают на тюбик лубриканта. Видимо, что есть более-менее подходящее для смазки, тем Чуя и пользуется. Дазай наблюдает скептически, словно недоволен до сих пор, что Накахара его оставил на минуту, наблюдает за тем, как юноша выдавил крем на пальцы, растирая между ними, и внезапно переводит взгляд с руки на лицо глухого. Блять. Сложно выдержать взгляд в такой обстановке, Осаму глаза отводит, поджав губы. Холодные гладкие пальцы касаются ягодиц, мазнули между, коснувшись подушечками сжатого колечка мышц, и Дазай дёрнулся назад. Непривычно. Приятного мало. Всё-таки не зря интимные места чужим неприкосновенны. Чуя опирается левой рукой о диван, вставая над Дазаем, и закинутая на его плечо нога здорово напрягается. Ах, блять… Влажные и гладкие пальцы массируют колечко мышц, надавливают, смазывают кремом, размягчая, пока один палец не проталкивается внутрь. Дазай вздрагивает. Сжимается. Не-при-ят-но. Нужно просто перетерпеть. Нога соскальзывает с плеча, Дазай держит их согнутыми в коленях и кусает внутренние стороны щёк, пока Чуя склонился к нему ещё ниже, прикасаясь губами к груди и отвлекая от неприятных ощущений. Сначала всегда так. Палец проходит с трудом, хоть и смазан кремом для рук, — другого не было! — но Чуя старается одновременно и побыстрее, и чтобы не было больно. Всё-таки не проститутка, которую видишь в первый и последний раз и которой не впервой. Нужно быть аккуратным. Аккуратнейшим. Нельзя разочаровать. Краснеет засос прямо посреди груди, блестит в медленном разноцветном свете мокрая дорожка от груди до шеи. Распростёртое и вспотевшее, хрипящее от удовольствия и нетерпения тело, рвано дышащее и вздрагивающее от каждого твоего движения, выглядит особенно сексуально в кроваво-красном свете, задержавшемся на несколько секунд в тихой и тёмной комнате, и Чуя невольно любуется. Кажется, больше нет болезненных вздохов. Можно аккуратно попробовать добавить и второй палец. Дазай шумно выдохнул носом, не зная, во что вцепиться — в подлокотник уже неудобно. Одной рукой он схватился за сам диван, выгибаясь и впиваясь в подушки ногтями, вскидывая ноги и напрягая их. Это просто… великолепно и ужасно мучительно одновременно. Чувства обострены до предела, на диване лежать слишком жарко, лоб намок от капель пота. Пальцы двигаются размеренно, осторожно раздвигаются внутри ножницами, растягивают, в какой-то момент касаются простаты — и дрожь разливается по всему телу. Юноша раскрыл рот, тихо хрипя и жмурясь, ощущая выступившие слёзы на ресницах и инстинктивно подаваясь вперёд, насаживаясь, стоит пальцам двинуться назад. Ещё. Ещё. Ещё! Чуя не может не ухмыльнуться от самодовольства и хмыкнуть, понимая, что не зря старался. Член болезненно упирается в брюки и трётся о ткань, нужно было раздеться полностью уже давно. Парень вынимает пальцы с тихим хлюпом, стряхивая излишки крема с руки, и щёлкает бляхой ремня — она легко бьёт по ноге Дазая, расстегнувшись. Упс. Не посчитайте насилием, тут всё по согласию. Снимать полностью времени нет, достаточно спустить до колен и расслабленно выдохнуть, проведя по своему налитому кровью члену и огладить головку, смазывая кремом. Охуенная новогодняя ночь, серьёзно. Дазая пришлось немного подтянуть за ноги, а то совсем съехал с подушки под своей поясницей. Головкой надавливают на колечко мышц, проталкиваются внутрь с небольшим трудом, Осаму нервно вздыхает и кусает себя за палец, чтоб сдержать эти ужасные задушенные хрипы. Чуя упирается руками в диван по обе стороны от юноши, хмурится, двинув бёдрами и толкаясь полностью, входя на всю длину, ощущая, как размягчённые стенки кишечника обволакивают ствол. О-ху-ен-но. Накахара не сдерживает расслабленного полустона, вскинув голову. Волосы налипли на лицо. Осаму глянул одним глазом на Накахару именно тогда, когда тот убирал пальцами волосы со лба назад, и ёб твою мать, Накахара, вы арестованы за превышение охуительности, так нельзя. Он кладёт влажную ладонь Дазаю на бедро, медленно выйдя и снова толкнувшись, шлёпнувшись о ягодицы, вынуждая выгнуться снова. Головка бьёт по простате, внутри всё сжимается, внутри горит и крутит, словно в паху связываются узлы, развязываются и затягиваются с каждым толчком с новой силой. Осаму морщится и хрипит с раскрытым ртом, ему крайне приятно. Он даже, блять, подумать раньше не мог, что с мужчиной ему будет охереть как хорошо. От такого, как Накахара, просто зрительный оргазм накрыть может, что уж говорить о том, что этот мужчина затягивает тебя в постель? Чуя встаёт над ним, смотря почти глаза в глаза, и Дазай хватается после очередного толчка за его спину, царапнув лопатки, сжимая ноги на его бёдрах. Продолжай! Продолжай! Продолжай! Чуе только возбуждение в голову и бьёт. Темп увеличивается, кое-чья задница явно красная, как после порки. Жарко, мокро, хочется вгрызться укусом в шею. Бинты поразвязывались, спутались, свисают с дивана вниз, спина горит от царапающих её ногтей, но эта боль только дразнит. Парень проводит пальцами по дрожащему животу Дазая, ведёт вниз и сжимает ладонью его набухший член, сжимает сильно, вырывая из парня болезненно-экстазийный хрип. Движения рваные, быстрые, совпадают с толчками, головку задевают пальцами и давят на уретру, Осаму вдруг согнулся и впился ногтями в кожу лопаток на спине, кончая прямо в руку и на свой живот. В ушах шумно бьётся сердце, перед глазами темнеет, мечутся звёзды. О-ох, бля-ять… Он сильно сжался внутри, и Накахара кончает чисто из-за этого, прикусив губу и зажмурившись. Замер на несколько секунд. Хо-ро-шо. Осаму шумно сглатывает, откидывая голову на диван и тяжело дыша без единого звука. Уронил устало руки, положив одну тыльной стороной на лоб. Воу, это было… очешуенно. Он устало глянул на Чую из-под закрывающей глаза руки, наблюдая, как тот глубоко вздыхает, отодвигаясь. Вдруг парень резко поворачивает голову куда-то в сторону дверного проёма, замерев на секунду, и слетает с дивана, кое-как натягивая штаны по пути и скача на одной ноге. Дазай испуганно приподнялся, не понимая, что происходит. Сел, выглядывая в коридор и пытаясь разглядеть, что не так. В дверь тарабанили. Чуя наспех застегнул ширинку, резко распахивая дверь и опираясь рукой о косяк, глядя на приехавшего курьера. Твою мать, ну нашёл ты время! Судя по его лицу, он стоял тут уже минут десять, а судя по его изменившемуся выражению, он явно догадался, почему ему не открывали. Накахара посмотрел сначала на курьера, потом на себя, потом снова на курьера и… Неловко улыбнулся, пожав плечами и потирая шею. Бля, сорян, брат. Он чисто по привычке и без слов показывает ладонью жест «подожди» и разворачивается, ища кошелёк, вынимая оттуда пару купюр и ещё одну в придачу как бонус за ожидание. Протягивает, забирая коробку с пиццей и закрывая дверь, выдыхая. Да уж. Ну хоть не на пять минут раньше пришёл, не то бы получил пиццей из коробки в лицо, а Чуя бы схватил штраф по административке. Обошлось. Юноша возвращается в комнату, невольно наблюдая, как Дазай, одетый в свой свитер, придерживает диванную подушку одной рукой, прикрывая своё неглиже. Волосы встрёпаны, багровеют пятна засосов и укусов на шее и груди, бинты спущены. Неплохо повеселился. Хорошо, что Чуя брюки не снял, а то бы несчастного курьера инфаркт схватил от такого вида заказчиков в праздничные дни. Парень устало присел на диван рядом. Коробка с пиццей тёплая, пахнет от неё просто слюнопускательно. Стоит только её открыть, как от пиццы повалил пар. Дазай усмехнулся. Резко провёл рукой ото рта в сторону, будто быстро вынул из него что-то, и указал пальцем на Чую. «Горячая штучка. Прям как ты». Накахара глупо улыбается. Это был самый тихий и бесшумный — и самый лучший — секс в его жизни. Кто из них ещё горячая штучка, ага. Только Дазай не именно штучка, а «ах ты ж горячий… кекс в пудре». Не, серьёзно, натуральный кекс. Пирожок там, блять, пирожное в белом воздушном креме, но никакого пошлого подтекста быть не может. На часах уже половина одиннадцатого.