только кто ж сказал ему, господину моему? только выдали меня, выдали меня, проболтались. и, от страсти сам не свой, он отправился за мной — а за ним беда с молвой увязались.
Вспышка перед глазами. Он бесшумно дышал с открытым ртом, чувствуя, как его бьёт дрожь и ужасно кружится голова. Руки вспотели, ноги не держали и тряслись, наполняясь ватой и переставая ощущать ступнями поверхность пола. Сердце гулко и быстро бьётся в грудной клетке, больно стучит о рёбра, будто ему мало места в этом теле. Как же… плохо… Дазай отвык от приступов. Почему-то за всё то время, проведённое вместе с Чуей, ему было как-то полегче. Он не пил так много таблеток, забыв об их принятии для снятия припадков, и почти чувствовал себя нормальным человеком в эти дни, бодрствуя по ночам и наблюдая за своим спящим мужчиной с края постели. Он не будил его и верно ждал, пока тот проснётся. Да, усталость часто брала верх днём, но глухой терпел. В конце концов, никто не запрещает положить голову Чуе на колени и чуть-чуть случайно задремать, пока тебя оглаживают по волосам. Чуя вообще как-то умудряется незаметно поднять и, отнеся в спальню, уложить на постель, укрывая одеялом по самые плечи, зная, что вторая половинка мёрзнет. Зато как тепло в моменты, когда приходишь в комнату к Накахаре, после того как поспал, и пристраиваешься рядом. Можно даже обнять или расчесать. Можно ткнуться холодным сухим носом в щёку и улыбнуться губами, невесомо прижимаясь — Накахара почувствует это, проведёт ладонью по шершавой из-за бинтов шее и коснётся своими губами чужих тонких губ, огладив по щеке и оставляя лёгкий поцелуй. Наверное, это неправильно. Всё это ужасно неправильно и вряд ли об этом должны знать — статус опасного гангстера сильно пошатнётся, — но рыжий особо не переживает по этому поводу, пока дома, или пока в машине, или пока в телефоне, а Дазай и не знает других привязанностей и отношений. Он не хочет думать о том, что может остаться один. Оба взрослые люди, оба осознают возможность такого исхода. Все эти мгновения пронеслись в затуманенной голове за секунду, стоило схватиться за сердце и пытаться заставить себя вздохнуть — грудная клетка не дышит самостоятельно, ты словно забываешь делать вдохи, когда перед глазами темно. Дазай опёрся плечом на стену в коридоре, медленно сползая вниз и садясь на пол. Чёрт, таблетки… где? Остались на прикроватном столе в спальне, где спит Чуя. Его нельзя будить, ему нужно высыпаться, ему на днях уже на работу. Нельзя шуметь. Осаму дышит через рот и сжимает пальцами свою футболку на груди, чувствуя, как немеют ладони и как ужасно звенит в ушах. Оглушён. Душно. На грудь давит. Боже, ему страшно. Переждать бы это падение давления, и тогда полегчает. Только бы переждать. Осаму чувствует, что вот-вот провалится в обморок. Ха-ха… Давление всегда было бессердечной сукой. Из его второй руки выпадает чашка с кофе — пальцы онемели, он не может больше держать ручку. Он чувствует, сидя на полу, как Чуя встал с постели, шаркнул ногой, неспешно ступая в его сторону, останавливается… Подбегает, хватая за плечи и слегка встряхивая, вероятно, прося посмотреть в глаза. Прости. Перед глазами только темнота и жёлтые пятна, он не видит. Прости, Чуя. Дазай не хотел будить. Не хотел, чтобы ты видел его таким… беспомощным, в приступе своего синдрома, сидящим на полу и на грани обморока. Эй, Чуя. Это пройдёт. Не переживай. Иди спи. И прости за разлитый кофе, Осаму уберёт. Когда Накахара только услышал звон упавшей чашки, он просто решил проверить, не наломал ли Дазай дров и не упал ли сам. Ну мало ли, разбил и порезался. Он, сонный, просто вышел из спальни, как вдруг перед его глазами предстала картина сидящего на полу возле стены глухого, держащегося за сердце. Сердце собственное рухнуло в пятки в один момент. Что случилось? Что?! У рыжего сон как рукой сняло. В мгновение ока оказываясь рядом, встряхивает за плечи и щёлкает пальцами перед глазами, но ноль реакции. Твою мать, твою мать, твою мать! Похлопал по щекам. Кожа Осаму холодная и взмокшая. Он пытается сначала поднять Дазая, но тот зажмуривается и хватается за голову одной рукой. Его ноги совершенно его не слушаются. Дьявол! «Я… Я сейчас, подожди!» — Чуя не понимал, что нервно разговаривает сам с собой, резко поднимаясь, опирая Дазая спиной о стену и метнувшись в спальню, сгребая в охапку все упаковки лекарств на столике. Он… Он даже не в курсе, что с ним! От головы? От тошноты? Так, Чуя, думай, думай. У него таблетки ещё в карманах пальто — Накахара метнулся и в коридор, выворачивая карманы чужой верхней одежды и скидывая всё в кучу. Блять, что ему дать? Что он пьёт? Чуя не разбирается в названиях. Сердце оглушительно стучит, руки трясутся. Он не может сосредоточиться. Дазай так шумно и так тяжко дышит, раскрывая рот и покусывая губы. Такое ощущение, что ему тяжело держать голову. Накахара судорожно сглатывает, чувствуя себя совершенно беспомощным. Он не знает, как помочь. — Эй… Дазай, я- я сейчас, — он прекрасно понимает, что Осаму его не слышит, и не осознаёт этого же одновременно. Чуя снова метнулся на кухню, наливая в первый попавшийся стакан воды из-под крана и возвращаясь, садясь на колено, обхватив Дазая одной рукой под его руками и облокачивая на себя, поднося воду к губам. Может, от глотка полегчает? Накахара не хочет рисковать и давать все лекарства наобум. Не хочет вредить. По губам и подбородку стекают капли. После второго глотка Осаму зажмурился и протянул к стакану руку, взявшись за донышко — Чуя всё равно держит, чтобы ему было легче. Чёрт, его холодный пот пробрал. Давай, беляк, оживай, оживай. Мо-ло-дец. Когда Осаму шумно втянул воздух носом, отодвинув стакан от себя и медленно утерев губы, он повернул голову, с прищуром смотря на Чую. Моргает. Смотрит. Накахара махнул рукой перед его глазами, выглядя испуганным, и Дазаю даже как-то… стыдно за свой приступ. Ну хоть движением зрачков на взмах рукой среагировал, уже что-то. Чуя не должен был его видеть. Глухой только бесшумно вздохнул, смотря теперь в пол и приложив ладонь к вспотевшему лбу. Так, давай, большой мальчик, поднимайся, лучше полежишь на постели. Накахара неспешно встаёт, поднимая и Дазая за собой, следя, чтобы тот крепко встал на ноги. Нет, безусловно, можно и на руки поднять, но, наверное, пусть лучше он сам придёт в себя, чем ему вышибут почву из-под ступней. Еле перебирает ногами, практически тащится, но старается идти. Пальцы покалывает. Закрыл глаза, прикрывая ладонью лицо и полностью доверяя Чуе. Бедняга, боже. Накахара ещё никогда не видел его настолько слабым. И часто с ним такое?.. Он выглядит абсолютно никаким. Пошатывается, сидя на кровати, и низко опускает голову, сжав ноги. Чуя всё стоит над ним, не зная, что предложить. Вызвать скорую? Мори всегда учил обходиться без экстренной помощи извне, но там как бы своя жизнь, за которую ручаешься и которую осознаёшь, а тут чужая. Накахара осторожно берёт за плечи, склоняя вбок, чтобы парень лёг. Тебе так будет легче. Он ставит стакан с водой на прикроватный столик и уходит в коридор, сгребая в охапку все медикаменты с пола и принося обратно, разложив на постели на уровне живота Дазая. Присел. Осаму приоткрыл глаза, бесшумно вздыхая, когда Чуя огладил его по волосам, обеспокоенно глядя на ещё более побледневшее лицо. Махнул рукой, привлекая внимание, и приложил ладонь к его лбу. Нет, температуры нет, уже хорошо. Накахара по одной поднимает блистеры таблеток, встряхивая и взглядом спрашивая, мол, ты будешь пить это? или это? или вот это? Дазай почему-то только покачал головой, упираясь руками в постель и пытаясь встать, но Накахара учтиво положил ладонь на его спину и надавил — лежи, тебе лучше сейчас отдыхать. Осаму смотрит на Чую, чуть нахмурившись, и бесшумно фыркает, утыкаясь лицом в подушку на секунду. Ха… Обиделся. Уже лучше. Накахара сдавленно усмехнулся, огладив костяшками пальцев по щеке и качнув головой на препараты, мол, давай ты всё-таки какие-нибудь выпьешь. Дазай прищурился, приподняв голову и выдвигая из всего ряда таблеток две штуки, намекая, что эти ему и нужны, и Чуя, перед тем как достать их из оболочек, читает названия, стараясь запомнить. Ему нужно знать, что Осаму необходимо, чтобы приступ прошёл. Нужно будет поспрашивать и заучить. Протягивает две таблетки на ладони, предлагая ещё и стакан воды, зажатый в другой руке. Пей. Тебе нужно прийти в себя, полярное солнце. Накахара сел рядом на угол постели, смотря на Дазая, сложив руки на свои ноги. Уф… «Ну ты и напугал меня», — Чуя усмехнулся, говоря это одними губами, когда Осаму взглянул на него более-менее ясным взглядом. Сложил одну ладонь на постель, почёсывая второй шею. Давно у него не было такой встряски. Дурак ты, белобрысый. «Я не хотел тебя тревожить», — одними губами в ответ. Накахара сначала хмурится, а потом и вовсе перекидывает через лежащего руки, опираясь ими по обе стороны от Дазая и злобно смотря в глаза: «Ты идиот». Осаму перевернулся на спину, глядя на Чую совершенно невинными и грустными глазами. От лекарств в голове начало проясняться, боль ушла, к пальцам рук и ног вернулась чувствительность. Он смотрит на свои кисти, пошевелив пальцами и надавив ногтями на ладони, ощущая покалывание. О, кайф. Отходит, отходит. В голове больше никакого неприятного звона, снова привычная вечная тишина. Парень глянул на Чую вновь, теперь улыбнувшись и протянув руки вверх, обнимая за шею. «Извини, что разбудил», — одними губами, приподнимается и целует щёку. Боже, Дазай, ты самый идиотский идиот из всех идиотских идиотов на этой идиотской планете полоумных идиотов, серьёзно. Накахара не может злиться и уж тем более делать что-либо поубедительнее, но порой хочется взять и врезать, чтоб больше не думал о таком. Побоялся разбудить, тихонько подыхая где-то в коридоре. Что за человек? «Ты можешь тревожить меня в любое время», — Чуя демонстративно закатил глаза, кривя губы и хмурясь. Дазай принимает грустный вид. Дазай, нет. Так нельзя. Это не работает. На мафиози, собственноручно положившего не один десяток людей не самым безболезненным способом за время своей ещё относительно недолгой карьеры, это не действует. Глухой смотрит в глаза так проникновенно, делая печальное лицо, что Накахаре становится даже неудобно. Он пересматривает свои взгляды на жизнь, пока на него глядят. Да ёптвоюмать, Дазай, милый ты щенок, хватит так смотреть. Чуя вздыхает и сдувает спавшую на лицо прядь. «Обещай, что будешь звать меня всегда, когда тебе нужна помощь, и это не зависит от того, занят я или нет», — парень злобно фыркнул и подул Осаму прямо в лицо, приподнявшись и в итоге улёгшись рядом спиной к стене. Дазай медленно сгибает ноги в коленях, и боже мой блять, начни уже нормально жрать, чё за тощие спички, тебя ветром не сдувает? Чуе не нравится эта болезненная худоба. Хоть в фудкорты тащи и бери по три пакета гамбургеров, чтоб хотя бы немного эффективно отъелся. Но Осаму, кажется, нравится всё, что сейчас происходит. Сколько Накахара ни хмурься и ни строжься, Дазай всё равно съехал чуть вниз, пододвинулся поближе и обнял под рукой, утыкаясь лицом прямо в грудь. Рыжий спал в одних майке и боксерах, и в этом же он лежит и сейчас: глухому нравится водить пальцем по его мышцам через одежду, будто он каждый раз забывает о том, какой всё-таки охуенный достался ему мужчина. Чуя гладит по белым волосам, слегка почёсывает, как кота. Казалось, что Осаму может и замурлыкать. На часах — восемь утра. Ну и эффективный же будильник у Чуи в квартире завёлся под названием приступа Дазая. Он пережил уже довольно много кровавого месива в своей жизни и давно перестал впечатляться ошмёткам мозгов из простреленной головы или вывалившимся наружу кишкам от наезда машины прямо на живот, но этот чёртов приступ сбил с колеи и вверг в глубокий шок без всякого преувеличения. Конечно, поспишь тут, ага, как же. Накахара обнимает одной рукой, с упоением чувствуя угомонившееся сердцебиение глухого рядом и ощущая, как тот засыпает, оклемавшись. Вот же… Ну ведь всё было в порядке? Что не так? Чуя со вздохом умудряется дотянуться до своего телефона, сцапывая его с прикроватного стола и держа его рукой за спиной Осаму, читая сообщения и листая ленту. После взгляда на разбросанные по краю постели таблетки приходит мысль о том, что неплохо бы было погуглить названия и прочесть информацию об этих лекарствах. Давай, спи, полярная сова, пока лисица на страже твоего сна. От всех этих медицинских терминов пухла голова. Накахара умудрялся тихо подцеплять пальцами блистеры таблеток, читая названия на них и тут же забивая в поисковик. Что-то от головной боли, что-то от тошноты, что-то от головокружения… Но все эти заразы такие узкоспециализированные! Складывается ощущение, что выпей эту таблетку обычный человек с простой мигренью на дню — взорвётся. Тут есть даже викодин и трамадол — сильнодействующие обезболивающие, выдаваемые в аптеках только по рецептам врачей и вызывающие привыкание сродни наркотическому. Злоупотребление вот этих и ещё нескольких грозило серьёзной зависимостью вкупе со снижением эффекта действия седативного, и… Боже, Дазай всё ещё держится? Какие же боли нужно испытывать, чтобы спасаться наркотическим кайфом? Кайфом в пределах нормы, конечно же, но тем не менее это всё ещё кайф. Судя по тому, что в упаковке трамадола отсутствовала только одна таблетка, а само лекарство датировалось предыдущим годом, Чуя искренне надеется, что Осаму не злоупотребляет. Нет, ну, они достаточно долго пробыли бок о бок, рыжий бы заметил, а тут Дазай даже к препаратам не прикасался. Зависимый, но не наркоман. Накахара даже не знал. В тот далёкий раз он не заказывал эти медикаменты, потому что не видел их на посланной ему фотографии, и теперь, кажется, понимал, что это либо было удачным стечением обстоятельств, либо Осаму был прекрасно осведомлён о том, что викодин и ему подобные рыжему просто не продадут без рецепта. Уф. Если бы только Дазай сказал раньше, что викодин ему помогает держать разум трезвым и не мучиться, Накахара бы добыл ему целые пачки без всяких рецептов и без объяснений, где он их достал. Работа чуть-чуть помогла, ага. Чуть-чуть. Ясно теперь, почему Осаму постоянно таскает с собой такое количество медикаментов — ему просто в малых дозах обычные лекарства могут и не помочь. Со знанием, что глухой порой принимает, Накахара только с тихим ужасом и может осознавать масштабы болей в и без того измученном болезнью теле. Бедный. Чуя лежал, не меняя положения, часа два, пока Дазай, задремав, не вытянул вперёд обе руки — пришлось перевернуться на спину. Глухой трогательно обхватывает своими ногами одну из ног мужчины, и от холода его кожи мурашки пробирают. Чёрт. Накахара откидывает телефон куда-то к стене на постель, потирая уставшие от мелкого шрифта на экране глаза, и думает, что, наверное, лучше встать и что-нибудь приготовить. В квартире убраться заодно, а то сколько уже к тряпке для уборки пыли не прикасался, только рыбкам покушать всё так же бережно кидал. Чуя прикладывает ладонь ко лбу, на минуту прикрывая веки, поворачивает голову к Дазаю, скрючившемуся и уткнувшемуся лбом в его плечо, невесомо прикасается губами к седым прядям на макушке и аккуратно сначала сдвигается вбок, подкладывая вместо себя подушку, а потом поднимается, бесшумно вставая с постели и спуская ноги на пол. Накахара половину своей взрослой и осознанной жизни, работая на собственного дядю, провёл в тени незамеченным, но сейчас ему казалось, что напряжён он в выполнении незаметного ухода сильнее всех моментов такой тактики в его жизни. Дазай спит, медленно сжимая в руках подушку и подтянув к ней ноги. Бинты совсем размотались лентами. Нужно будет их сменить… Нужно будет их сменить. Чуя укрывает одеялом спящего, убирает все таблетки с кровати на столик и уходит без единого звука. Стакан с водой на месте, лекарства тоже. Всё в порядке. В холодильнике не было нихрена. Яиц нет, молока на дне, упаковка от кефира в мусорном ведре уже второй день, кусочек сыра меньше ногтя на мизинце. Еба-ать, что ж так запущено-то всё? Накахара тяжко вздохнул, прикладывая ладонь к лицу и думая, что нужно сходить в магазин. Чуя даже за окно взгляд бросил, смотря температуру воздуха на термометре и уже намереваясь вернуться в комнату, чтоб одеться, но… Вдруг Дазаю снова станет плохо? Вряд ли у Осаму такой приступ в первый раз, но при Чуе ему так плохо впервые. Чуе, чёрт возьми, больше страшно оставлять Осаму одного, чем Дазаю может быть страшно от скачка давления или ухода земли из-под ног. Так, окей, магазин отменяется. Можно позвонить в доставку чего-нибудь не бичарского… Чуя опирается спиной о край стола и смотрит на кухонные полки. В них же должно что-нибудь быть? Вермишель, крупы, хоть что-то? Накахара не часто заглядывает на эти полки, ведь то, до чего он не дотягивается или дотягивается посредством стойки на носках, он старается игнорировать, но тут экстренный случай. Стул не придвигает из гордости, вытягивается на носочках, ненавидя в эти секунды свой проклятый рост, и заглядывает в собственные закрома, удивляясь, как их ещё паутиной не затянуло. Ну же? Ну?.. Божечки-кошечки, овсянка завалялась. Накахара хватается за край полки одной рукой, вторую вытягивая в самый угол и еле-еле сцапывая пальцами край упаковки, подтягивая к себе и наконец вставая нормально, закрывая дверцу шкафчика, с удивлением замечая, что брал эту упаковку не так уж и давно — месяц назад всего. Отлично! Нужно будет приготовить, как только Дазай проснётся. Свежая, только что приготовленная еда всяко лучше наспех разогретой в микроволновке. Можно ещё куски вон того яблока построгать, одинокого и несчастного, лежащего в пустой вазе на столе уже третий день. Кастрюля поставлена на плиту, чтоб не доставать её впопыхах потом, а пока… А что пока? Чуя огляделся, поставив руки в боки. Пол-одиннадцатого, мать его, утра. Он не встаёт в такое время даже по выходным, потому что невыспавшаяся амёба, а сейчас что? Чем заняться-то? Парень пораскинул мозгами с минуту, посмотрев за спину на кофейную турку. Действительно. Как раз есть время сварить кофе и потупить в окно. В какой-то момент проносится мысль о том, что можно и глинтвейну забабахать, но из ингредиентов на кухне имеется только вино и два бокала. Ла-адно… Пото-ом… Навыки стелса повысились до небес, когда нужно было забрать телефон с кровати, где спал глухой. Чуя не закрывал дверей, чтобы с кухни и коридора видеть, если что, происходящее в спальне. Кофе вышел прекрасным, и жаль, что погрызть с ним что-то возможным не представлялось — грызть просто нечего. Оставлять ноги на тёплом полу было блаженством, и сейчас, когда там, в спальне, спокойно и без болей спит любимый человек, на столе стоит чашка горячего кофе, за окном — полдень воскресенья, а ты сам сидишь в домашних штанах и майке, пялишься в окно и листаешь между делом сообщения и ленту новостей, на душе до того умиротворительно, что ничего больше и не нужно. Омрачает всё это дело лишь то, что завтра в семь утра на работу вставать, выходить в этот нелюдимый и холодный мир и переться в офис сонным и невыспавшимся, снова получать необходимые бумаги или командировку — брр, того хуже. Накахара думает о том, чтобы предложить Осаму остаться у него. Ну а что такого? Квартира явно лучше, чем его нора, да и вдвоём повеселей будет. Чуе не сложно, Чуе будет даже спокойнее. Пх, за такими-то дверьми Дазай будет как за каменной стеной, не говоря уже о том, кто живёт в этой квартире вместе с ним. Нет, ну, мафиози, конечно, будет сложновато скрывать работу и всё такое, но-о-о… Дазаю ведь будет удобнее? «Всё моё — твоё, — Чуя думает над тем, что бы такого аргументированного сказать, чтоб Осаму согласился и не чувствовал себя виноватым, или должником, или ещё кем-то, кем он себя постоянно ощущает. — Я рядом, тут всё есть, район хороший, все дела, бла-бла-бла… Как будто собрался продавать квартиру». Чуя упорно душит в себе мысль о том, что в его логове кому-то другому может быть опасно, потому что самому Чуе так будет спокойнее, если глухой прям вот он, прямо здесь, сидит с тобой на одном диване и смотрит фильм с субтитрами, а не где-то в своём волчьем логовище и лишь на проводе. И вообще! У Накахары тут такая система понаставлена, что мышь прокрасться мимо не сможет! О чём он думает? Какая опасность? Всё как в замке с тысячью ловушек и личным частным охранным предприятием в виде нескольких драконов, любезно предоставленных ИП «Драконья Матерь». …В конце концов, юноша поймал себя на мысли о том, что чистит аквариум, часа в два дня, когда по-тихому перемыл все полы в квартире и закинул первую партию вещей в стиральную машину, готовый включить её, когда Дазай проснётся. Мало ли, вибрация машинки и её грохот разбудят его? Змеи чувствуют малейшие сотрясения земли, как и лишённый слуха человек, несмотря на то, что человек этот милейший кот. Рыбки мирно тусили в прозрачном и круглом аквариуме поменьше, купленном специально для того, чтобы переселять их туда на время чистки их постоянного жилища. Стенки, фильтр, засыпать нового песка и камушков, вернуть декоративный череп с водорослями и замок на место, оттаскать три таза воды — схема отработана, и хвала всем богам, что Чуя не испытывает проблем с поднятием руками полного воды хотя бы одного таза, а то пришлось бы аквариум держать прямо в ванной комнате. Он сидел на коврике возле душевой кабины с раскрытой дверью, вытирая махровой тряпкой мокрые от смытого водой чистящего средства стенки аквариума, готовый нести его на место и засыпать песок на дно; он даже успел взять его на руки перед собой, как вдруг краем глаза заметил движение со стороны спальни. Дазай стоял, опираясь плечом на стену, потирая рукой руку и зевая, прикрывая ладонью рот, утирая выступившие от зевка слёзы с ресниц. Они встречаются взглядами, прежде чем Чуя, посмотрев на свои руки, понял, что вряд ли сможет прикоснуться к нему или хотя бы спросить жестами о самочувствии, потому, игнорируя тяжесть аквариума, только губами и смог спросить, как его солнце себя чувствует. «Я сейчас», — снова одними губами и спохватившись, что овсянка на плиту не поставлена, рыбки в воду не возвращены, Дазай проснулся, беда-беда-беда, ничего не успевает. Так, аквариум на законное место — бегом на кухню. Нет, нужно спросить о самочувствии ещё раз. Накахара встряхнул руками, заправляя спавшие на лоб пряди волос за ухо и подходя ближе, снова обеспокоенно глядя в глаза, вот только Осаму сонно улыбнулся краем губ. «Ещё рано. Иди поспи». Но ответ отрицателен. «Тогда иди садись, я скоро», — Чуя в спешке подскочил к окнам на кухне, закрывая шторы, чтобы глухому не резало светом глаза, зашвырнул всю небольшую пачку овсянки в кастрюлю, заливая водой и включая плиту, тут же пробегая мимо Дазая по стенке в комнату с пустым аквариумом. Песок засыпан, разровнен, черепушка с замком возвращена на место… Закипело? Проверить! Глухой сидел на барном стуле, сложив одну руку на стол и почёсывая голову, сонно жмуря один глаз. Ещё не кипит… Накахара встряхнул головой, перемешивая варево, немного посолив, бросая ложку рядом с плитой и вновь скрываясь в дверном проёме. Таз наполнен в меру холодной водой и постепенно выливается в аквариум без всяких брызг, возвращается в ванную комнату, Чуя же вновь выскакивает на кухню, сбавляя огонь и перемешивая вновь. Так, окей, за минуту с ней ничего не сделается, можно наполнить и вылить ещё воды в аквариум — Накахара бросает взгляд на Дазая, закапывающего свои капли в глаза и часто моргающего, и снова убегает. Рыбки в маленьком аквариуме будто смотрят на хозяина, мол, чего же ты так долго, и Накахара по привычке разговаривает с ними: «Сейчас-сейчас, несколько минут, сокровища!» И снова на кухню, и снова перемешать. Накахара оставляет овсянку уже настояться и остыть, хватаясь за нож и уже намереваясь схватить яблоко со стола, мельтеша у Осаму перед глазами, но вдруг чужая рука внезапно хватает его за запястье, прижимая к столу и не давая отойти. Чуя даже опешил от остановки в своей спешке, удивлённо глядя на Дазая, укоризненно на него смотрящего. Он наморщил нос и бесшумно фыркнул, хмуря покрасневшие глаза. «Хватит бегать», — отчётливо одними губами. Чуя тихо и глубоко выдыхает. Осаму повернулся к нему на стуле, смотря в глаза и протягивая руки, обнимая Накахару и аккуратно прижимая к себе. Его сердце стучит раз, два, три. Рыжий вздыхает, прикрывая глаза и откладывая кухонный нож на столешницу, обнимая в ответ и уложив голову подбородком на его плечо. Тёплая шея, в которую утыкаешься носом и потираешься лбом, чувствуя успокоение. Дазай оглаживает по спине вверх и касается пальцами волос, прижимаясь к виску прохладной щекой. Не нужно торопиться, Чуя. Иди доделай то, что начал, а я закончу здесь. Мы же, в конце концов, не чужие люди, верно? Накахара есть не хотел. Он сидел рядом, не напротив, плечом к плечу, и снова пил кофе, пока Дазай ел. Да уж, едок из него ещё тот, Чуя убеждается в этом в который раз: зачем-то держит ложку в зубах, залипая в свой телефон, подолгу смотрит на свою тарелку, будто еда в ней способна преобразиться в нечто совсем другое, но вроде как отсутствия аппетита не проявляет. Да ну тебя! Чуя наблюдает за юношей уже минут пятнадцать, по истечении которых он съел только три неполных ложки, хмурится и подпирает щёку ладонью. Легко пихает в плечо: «Есть вот это всё кто будет? Я?» — он чётко проговаривает одними губами, добившись, когда Осаму на него взглянет и виновато улыбнется. Видимо, он хотел ответить так же, но рот полон, потому делает волнистое движение от одной ладони второй вниз — «Извини», — указывает на себя — «я», — отрицательно качает головой — «не», — несколько раз вверх-вниз проводит двумя пальцами у своего носа — «привычка» (жаль, что на этом слове Чуя потерял суть высказывания), этими же пальцами дважды указал на свой рот — «есть, еда» — и на фоне первой ладони вновь проводит второй ладонью к себе снизу вверх — «свежее». Да, определённо, Осаму сказал что-то дельное, но Накахара только фыркнул, отобрал зажатую ложку, зачерпнул из тарелки её целую, открыл второй рукой за подбородок Осаму рот и впихнул, закрывая его челюсть и похлопав по голове. Осаму даже не смог сопротивляться — настолько ошарашен. «Тут и так с гулькин хуй овсянки, — Чуя развернулся на стуле к столу спиной и упёрся локтями в край, продолжая листать ленту в телефоне. — Пока не доешь, — он глядит на Дазая, дожёвывающего несчастную овсянку, — из-за стола не выйдешь». И ехидно улыбнулся. Не, ну а кому он готовил-то? Чуя может перебиться и какой-нибудь хернёй, а глухой пусть ест нормальное. Тёплое. Свежее. Сейчас. И телефон Накахара у него отобрал, чтоб ел и не отвлекался. Осаму не позволил ему встать, забрав всю посуду с собой: резко поднялся со стула сам, отодвигая тарелку с двумя чашками в ней от потянувшихся уже к этому всему рук в сторону, якобы злобно посмотрел в глаза, мол, сиди на месте, и развернулся к нему спиной, бесшумно хмыкнув. Ах ты ж… хозяин выискался. Рыжий из лучших же побуждений, а он!.. Чуя только улыбается уголком губ, подперев щёку ладонью и глядя, как Дазай крутит кран над раковиной в сторону воды потеплее — ещё не кипящая лава, но и не антарктические льды. Накахара как-то всегда мыл под прохладной, ему всё равно, руки всё равно огрубели, а тут такое трепетное отношение к температуре воды, под которой посуду моешь. Чёрт возьми, а каково ему, когда случается авария на теплостанции и отопление в холодное время отключается? Это же с ума сойти. Наверное, греет руки о чайник и ходит по дому в зимней таёжной куртке. Чудак. У Чуи дома всегда тепло даже несмотря на такие курьёзы, так, может быть, это ещё один аргумент в пользу?.. Мужчина встаёт, потирая шею и хрустнув затёкшими позвонками, подходя ближе, ласково проведя рукой по плечу и целуя в шею над краем мягкого воротника — чувствительная бледная кожа покрыта мурашками. Дазай даже обыденные вещи умудряется делать тихо. Рыжий улыбается тому, о чём думает, и отходит, огладив по руке, глядя в окно. Но вдруг резкий звук разбившегося стекла заставил вздрогнуть и резко обернуться, теряя нить любой мысли. Дазай стоял, смотря на свои ощутимо трясущиеся руки, и в ногах его на полу лежали осколки одной из чашек. Вода мерно шумит, не выключенная. Накахара по привычке сразу смотрит на ступни — не врезались ли в кожу осколки, но обошлось. Осаму выглядел шокированным, при этом он не смотрел по сторонам, как если бы значило, что кружка выскользнула из рук случайно. Он медленно сглотнул, приподнимая ногу и отступая дальше, к столу, стараясь не напороться на крупицы стекла, упёрся ладонью в край столешницы и второй прикрыл глаза, глубоко вдыхая. Его руки била дрожь, он начал постепенно оседать вниз. В голове Чуи пронеслось единственное и испуганное: «Неужели… опять?» Биение сердца сотрясало грудную клетку с хрупкими рёбрами. Перед глазами всё плыло так, будто на масляную картину плеснули горячей водой — мазки стекали, медленно капая с размытого холста на пол. Кухня… осторожно, робко переворачивалась набок, кренилась, будто таяла и растекалась, и ужасно звенело в голове. Ватные ноги совершенно не держали, в них кололо и жгло. Внезапный удар резкой боли по голове заставил широко раскрыть глаза, хватаясь за волосы и медленно склоняя голову к груди, жмурясь и раскрывая рот в немом стоне. Боль стремительно опоясывала по вискам, пока не сдавила удавкой и не начала тянуть, бить набатом, резать, будто желая снять скальп и впиться иглами в череп. Дышать нечем. Дышать трудно. Жарко. О господь, ему будто жгут затылок раскалённым клеймом! Руки трясутся. Мысли рвутся. Дазай чувствует, как к нему прикасаются ледяными ладонями, как его сжимают по рукам и под ногами, поднимая, и как-то даже не осознаёт, что его куда-то тащат, а не держат на одном месте — мягкий диван куда приятнее для спины, чем стена, по которой сползаешь вниз, сводя колено к колену. Чувствует, как слегка похлопали по щекам, но только жмурится, хватаясь за свою голову и скаля зубы. Боже, как же… невыносимо больно… Глухой тяжело сглатывает и выгибается, стукнувшись коленями, сжимая пальцы в своих волосах и пытаясь хоть как-то унять пульсирующее и сдавливающее виски чувство, словно колючая, чёрт возьми, проволока, впивающаяся в кожу и кости. Господи! В такие моменты невольно вспоминаешь господа и начинаешь молиться всем богам, лишь бы всё это прекратилось. Осаму дышит часто, быстро-быстро, шумно, носом, периодически выдыхая сквозь зубы, и Чуя поклясться готов, что в эти моменты, умей Дазай говорить, он бы стонал и скулил. Блять, блять, блять! Я сейчас! — Я сейчас! — снова в панике тараторит Накахара, боясь одновременно и отойти от мучающегося болью, и оставить его так страдать от собственного бездействия. Он судорожно перебирает в мыслях все те таблетки, о которых читал накануне утром, и хватается за аккуратно сложенную пачку блистеров на полке, резко роняя их, рассыпая и психуя ещё больше. Где-то тут была цитрамоноподобная хрень! Где она?! Дазай лежал на боку, поджимая колени к животу и сжимая голову руками, будто она вот-вот разорвётся на части. В уголках глаз блестели слёзы — эта резь была просто нестерпимой! Хоть на стену лезь. Осаму не соображал, он ждал лишь, когда всё это закончится. Что это?.. С чего такой резкий приступ дважды за день?.. Раньше не было такого. Это из-за того, что уже почти неделю его ничего не беспокоило по-настоящему? Хотелось биться головой в стены и пол. Хотелось расцарапать черепную коробку изнутри, выскребая всю боль с остатками мозгов. Казалось, что кровь вот-вот хлынет из ушей, изо рта, из глаз… Он на автомате вытягивает одну из рук вперёд, пытаясь найти викодин на столе рядом, но нащупывает лишь пустоту — он не у себя дома, рядом нет таблеток. Проще потерять сознание, чем перетерпеть. С каждым ударом сердца голову сдавливает болезненный канат, затягиваясь всё больше и больше. Осаму мечется, уткнувшись лбом в диван и резко подняв голову, упираясь в подлокотник затылком и пытаясь хоть как-то унять этот ужас. Такого не было давно. Такого не было… не было… Прикосновение чужой руки к шее сзади, мягко поднимающее, только добивает. К губам подносят стакан воды, вдавливая в рот таблетку — круглую, которую Дазай всегда раскусывает по привычке, не в силах проглотить целую, словно боится подавиться и задохнуться. Глоток происходит на автомате, стоит таблетке оказаться на языке, а голове быть задранной за подбородок — двигаться самому нереально, ведь мозги сейчас взорвутся, но холодная вода, чтоб запить лекарство, немного отрезвляет. Дазай не смотрит по сторонам, не раскрывает глаз, его бьёт дрожь, ему жарко, но… Его кладут обратно, подкладывая под голову подушку. Боль, кажется, постепенно уходит, но всё ещё бьёт по мозгам и планомерно давит, давит, давит, как сдавливающая свою жертву в смертельных объятиях змея. Он дышит отрывисто, как загнанный зверь, положив одну руку на грудь и жмурясь, морщась, потирая ладонью правый висок. Тягучий свинец застыл под кожей и давит на череп, норовя размозжить. Пульсирует. Больно, всё ещё больно, хоть с таблеткой резь и сошла на нет. Его грудь рвано вздымается, Дазай тяжко сглатывает, хватая ртом воздух и приоткрывая один глаз. Боже… как ужасающе светло в комнате! Когда Осаму тут же зажмурился снова и резко отвернулся, закрывая тыльной стороной ладони глаза, он почувствовал, как с дивана рядом сразу же встали — спустя мгновение в комнате в разы потемнело, и перед расплывчатым взглядом снова предстала знакомая фигура. Дазай приподнимается на локтях, откинув голову и скаля зубы, ощущая, словно свинцовый камень перекатывается в голове. Чуя протягивает руку, касаясь спины и облокачивая на себя — белая голова падает на его плечо, когда Осаму ощутимо глубоко вздыхает и держится за него одной рукой, пальцами второй зарываясь в свои волосы. Накахара не сводил с него глаз. Ему стыдно признаться… Нет, не стыдно — страшно признаться самому себе, что он никогда не чувствовал себя таким беспомощным. Таким бесполезным. Таким ничтожным. Он умеет вышибать мозги одной дробью, разрывать лица руками и ломать рёбра парой точных ударов; умеет перетягивать серьёзные раны, стоять на ногах с пулей в животе и скакать между крыш домов, преследуя цель; умеет глушить в себе страх высоты, глубины, смерти, умеет убивать самыми безжалостными способами — давить колёсами огромных машин, топить с камнем на шее, заливать цементом живых должников, вырывать ногти и волосы в целях пыток и заставлять крыс прогрызать себе путь наружу сквозь кишки пленного; может, чёрт возьми, тащить на себе три тела раненых коллег, превозмогая боль в простреленных конечностях, словом, умея заставлять мучиться, как в аду, расплачиваясь за все свои грехи и долги, но уметь помогать… Дорогой сердцу человек буквально кричит от ужасных болей в своём теле, широко раскрывая рот и страдальчески выгибаясь, не зная, какую позу принять, лишь бы стало легче, а он просто смотрит на это и понимает, что ничего не может сделать. Дазай горячо выдыхает ему в шею, его лоб вспотел. Чуя ловит себя на мысли, что ему срочно нужно купить шприцов и внутривенных анальгетиков. Или с работы принести — в крыле лазарета такого добра полным-полно вместе с медицинскими нитями и литрами донорской крови в пакетах, а Мори-сан такого не жалеет для «своих». Накахара огладил глухого по мокрой спине под свитером, когда он оттолкнулся от него, положил руку на его плечо, посмотрел покрасневшими глазами и несколько раз провёл свободной ладонью от груди вперёд и обратно — «Дай». Дай, дай, дай. Что? Что дать? Чуя отрицательно качает головой и смотрит ему в лицо со страхом — «Что дать?» Дазай только устало голову уронил себе на грудь, хватаясь рукой за висок и скалясь, но указывая на свой рот — таблетка. Ещё таблетку? Чуя аккуратно отодвигает Осаму за плечи от себя, подрываясь с места и сгребая в охапку просто всё, что было из лекарств, бросая упаковки на диван перед глухим и усаживаясь на колено, заглядывая в глаза снизу вверх, касаясь ладонью бедра. Дазай сидел, спустив ноги на пол, низко опустив голову и сжимая пальцы на краю дивана. Некоторые седые пряди налипли на лицо, некоторые свисали. Осаму даже не смотрел на таблетки, положив на них руку и нащупывая один-единственный блистер, зажимая его в дрожащих пальцах. Выдавливает три продолговатых капсулы на ладонь, закидывая в рот и глотая, задрав голову кверху, закрыв глаза. Викодин. Тот самый легальный наркотик. Осаму бесшумно глубоко вдыхает, переждав минуту тишины и откинувшись спиной на спинку дивана, вытянув ноги и сложив руки на свой живот. С головы словно тает замёрзший на ней тяжёлый ледяной куб, и в теле исчезают ломка и скованность движений. Взгляд устремлён куда-то в потолок, и точка, куда направлены глаза, то единственное сейчас, что существует в сознании под кайфом: невероятное спокойствие вкупе с непонятным блаженством накатили, накрыли мягким одеялом и даруют полное отсутствие каких-либо болей. Как… хорошо! Дазай ровно и глубоко дышит, медленно моргая и куда-то бесцельно пялясь, наслаждаясь этим моментом. Никакой рези, никакой агонии, никакой пульсирующей мигрени — ничего. Он снова стал нормальным здоровым человеком на эти мгновения. Как давно он не испытывал этого божественного чувства!.. И всё же остатки сознания намекают на причину, почему Осаму редко прибегает к таким экстренным мерам «на чёрный день» — не хочется вставать на учёт наркодиспансера и уж тем более проходить реабилитации с ломками, ужасными болями и лишь слегка притупляющими их больничными анальгетиками. Он правда старается не пренебрегать чётко прописанной в рецепте дозировкой в одну таблетку, но иногда в ладони как-то само собой оказывается по две и больше. Всё, месяц никакого викодина. Нет, два. Никакого привыкания. Нет, нельзя. Но ведь так бесконечно хорошо и тепло… Глухой чувствует, как Чуя, всё это время сидевший рядом с ним, встал с дивана, куда-то уходя, а вернувшись спустя несколько минут уже с телефоном, сел на место снова и что-то начал забивать в поисковую строку. Дазай склонил голову к плечу, наблюдая одним глазом, но даже не пытаясь всматриваться — всё равно не увидит. У него перед собой сейчас всё блаженно расплывается, но, кстати, никакого дискомфорта не доставляет — боль ушла, ничего больше не беспокоит. Но рыжий телефон откладывает и поворачивается к Дазаю, протянув руку и коснувшись его щеки, привлекая внимание. Осаму смотрит осознанно, и Чуя, поняв это, измученно улыбается уголком губ. Ну и умеешь же ты пугать! Накахара вздохнул, поднимая руки на уровень своей груди, смотря на них и показывая сначала на Осаму — «ты, тебе, твоё», — а затем поднимает раскрытую ладонь вверх на фоне другой вертикальной ладони — «лучший, лучше». Ах, вот для чего ты копался в телефоне, кот… Ты бесконечно мил. Дазай кивает: «Лучше». И Накахара на это улыбается немного шире, придвигаясь к спинке дивана, садясь боком к боку и смотря в глаза, опустив руки. «Почему ты не сказал, что принимаешь ви-ко-дин и тра-ма-дол? — Чуя названия лекарств проговаривает по слогам как можно чётче. — Я бы достал их тебе в любой моме-» Но Осаму даже не «дослушал». Он улыбнулся, наклонил голову и поцеловал в нос, покрытый едва заметными веснушками. Чуя осёкся, замолчав, и фыркнул, морщась. Ну что за человек? Он ему о серьёзных вещах, а он в ответ что? Целуется, блять. Накахара слегка нахмурился, намекая, что, вообще-то, не шутит, но понимает, что Дазай сейчас хоть и не явно, но под кайфом — толку говорить? Пусть уж лучше улетает от наркотической дозы в лечебных целях, чем изгибается от болей и мучается, заходясь в немом крике. Так, Дазай, не обнимайся. Нет. Да чёрт тебя дери, что же ты делаешь? Глухой обхватывает двумя руками за плечи, слабо прижимая к себе и касаясь губами губ, прикрыв глаза. Накахара замер, взявшись за его руку и невольно вытянувшись, когда его потянули назад — Осаму клонится спиной к дивану, утягивая на себя и обнимая за шею, зарывшись пальцами в рыжие волосы на затылке. Накахара так и не убрал их в хвост… Почему Дазай под кайфом целуется так охуенно? Чуя встал над ним, упираясь одной рукой в диван, а пальцы второй сомкнув у Дазая на плече. У Осаму сердце бьётся лишь слегка учащённо — билось бы быстрее, не будь он под действием викодина. Он согнул одну ногу в колене, касаясь им бедра рыжего, и беспардонно облизывает его губы, оплетая языком язык и с влажным чмоком отстраняясь, растягивая между приоткрытыми ртами нить слюны. Бледное лицо покраснело, на глаза спала седая чёлка. Ладонь, которой Осаму прикоснулся к щеке Чуи, холодная. Глухой лежит под ним, смотря в глаза и гладя пальцами по скуле — Накахара берёт его руку в свою, прижимая к губам и целуя тыльную сторону. Рыжий склоняет голову, мягко вжимаясь лбом в лоб, и ненадолго закрывает глаза. Ровное дыхание обоих совпадает: вдох — выдох, вдох — выдох. Чуя наконец смотрит в светлый взгляд, на седые ресницы, слегка отодвинувшись, и губы обоих совершенно случайно начинают двигаться одновременно:«Оставайся у меня».
«Отвези меня домой».