Dominante White

Голова раскалывалась. Вспышка боли в черепной коробке была первым ощущением, что получилось почувствовать после пробуждения. Тело занемело, пальцы при попытке сжать их в кулак или хотя бы двинуть ими не слушались. Перед глазами расплывалось — открывать их не хотелось вообще. Он не знал, сколько времени прошло, он просто смутно помнил, как в какой-то момент холод перестал ощущаться, а мир вокруг погрузился в длинную тень. Долгая и промозглая темнота стёрла все границы и ощущения, убила мысли, сжала в своих звенящих когтях и не отпускала, но что-то сейчас изменилось. Что-то незаметное сразу и одновременно всепоглощающее… Тепло. Осаму приоткрывает глаз, фокусируя взгляд на тёмном потолке. В помещении тепло, не пахнет сыростью, относительно светло — светло по-вечернему или по-утреннему, если судить по оранжевому и розоватому мягкому свету вокруг, и от этого света слезятся глаза. Бесшумно и медленно повернув голову, можно заметить чёрную спинку кожаного, кажется, дивана. Ох, боже, снова незнакомое место. Испугаться нет сил — слабость во всём теле разлилась свинцом и приковала пластом, горячая тяжесть сверху давит многотонным весом, призывая смириться. Ощущение — будто в бреду. От долгожданного тепла разморило, хочется снова закрыть глаза и уснуть. Веки тяжелеют, и, перед тем как снова отключиться от мира сего, Дазай успевает заметить две склонившиеся над ним фигуры. Обычные человеческие силуэты, деталей не разглядеть — глаза слишком болят. Он проваливается в сон снова, словно его туда затягивают маленькие лапы с цепкими когтями, бродившие до этого по мусорным свалкам и разносящие бубоны. Подождите пять минут, пожалуйста… я… отдохну… совсем чуть-чуть… Кратковременное прояснение сознания — и вновь мутная и вязкая темнота. Когда же это закончится? От боли в голове звенело. Веки снова тяжело поднимаются, только теперь вокруг темно. Еле-еле различается тусклый желтоватый свет откуда-то со стороны — вероятно, настольная лампа. Рука тянется спрятать глаза, но неприятная тянущая боль в сгибе локтя вынуждает остановить руку и положить обратно. Попытка вдохнуть полной грудью обвенчалась… успехом, как ни странно: Дазай делает три медленных, глубоких вдоха, перед тем как приоткрыть глаза из-под другой положенной на лицо руки и кое-как осмотреться. Первое, что замечает — он вроде как чем-то укрыт. Чем-то тёмным и неправильным для покрывала формы — плащ или пальто. Неважно. Взгляд скользнул на очертания дальше: помещение большое, тёмных оттенков вроде чёрного и алого. В голову закрадываются нехорошие подозрения о том, что плен продолжается, только теперь в другом месте, и думать об этом не хочется. Он попал в ад? Что он сделал? О чём он не знает? Воспоминанием всплыло упоминание Чуи и его причастность ко всему происходящему, и от этого на душе кошки скребут ещё больше. Но на периферии зрения мелькает что-то небольшое и светлое, и глаза волей-неволей пришлось отвести в противоположную от чёрной диванной спинки в сторону: это белая стойка… капельницы? Дазай надолго зажмурился, пытаясь сфокусироваться, и снова раскрыл глаза, разглядывая тонкую прозрачную трубку, ведущую к его руке. Вот почему сгиб локтя болел… Жидкость обыкновенная, прозрачная, бесцветная, а значит — никакого криопротектора или жидкого яда, медленно закачиваемого в вену. Возможно, ему даже ничего не грозит и никто пока не хочет его убить. Он тяжко сглотнул, пытаясь осознать, где он вообще. Картина окружения перед глазами постепенно начинает вырисовываться: он лежит в тёмном, но тёплом незнакомом помещении, диван — кожаный и чёрный, укрыт — чьим-то пальто, капельница, путаница. Сил встать и подняться нет, но в голове постепенно начинает проясняться и перед глазами перестаёт расплываться. Чёрт возьми, это помещение похоже на пафосный офис антагониста из фильмов или книг. Опять… Всевышний, ты совсем в банальщину сценария ударился? Сначала эта глупая романтическая линия между принцем и нищим, которую ты хоть обосновывать пытался, а теперь и вовсе по клише прошёлся? Дазай моргает ещё несколько раз, чувствуя, что хоть и слаб, но его не тошнит и у него ничего не болит. Может, всё то было действительно ужасно реалистичным кошмаром от передоза таблеток? Мало ли какой накопительный эффект дали все те лекарства, которые он принимал на протяжении нескольких лет. Странно всё это. В тепле гораздо лучше, в тепле не хочется ничего делать, и Дазай опустил взгляд с капельницы вниз: глазами прошёлся по небольшому столу возле белой стойки, зацепился за упаковки каких-то таблеток, названия которых не разглядеть, но выглядели они очень знакомыми… а не его ли это лекарства? Осаму прищурился, еле-еле приподняв тяжёлую голову, и различил викодин. Не новый, в нём отсутствуют таблетки. Чт- откуда? Это же… его таблетки… Вдруг между блистерами в свете жёлтой лампы что-то сверкнуло, и сработал рефлекс сороки: хочешь или не хочешь, а взгляд сосредоточишь — в блеснувшем предмете угадывается скальпель. Понимание о происходящем понемногу переворачивается и расщепляется. Ничего не совпадает, друг с другом ничего не вяжется. Дазай зажмуривает глаза и открывает их снова в надежде, что на этот раз очнётся, но тщетно: интерьер всё тот же. Всё словно замерло. Внутри холодеет, когда, задрав голову и смотря за свою спину, он увидел незнакомого высокого человека в длинном чёрном пальто с высоким воротом и с заложенными за спину руками в белых перчатках. Человек обернулся на резкий шорох позади себя, посмотрев на глухого карими глазами и удивлённо вскинув тёмную бровь: вчерашним днём принесённый сюда племянником на руках еле живой пленник, болеющий серьёзным недугом и проспавший целые сутки от ночи до ночи под капельницей, согревающим одеялом и бдительным наблюдением, за секунду забился в угол дивана спиной, скинув покрывало на пол и поджимая ноги, одной рукой с иглой в вене сжимая стойку капельницы подле себя, а дрожащей другой выставив перед собой схваченный со стола скальпель. Мори не убрал его в свой стол, после того как понял, что чужак даже не ранен, и если в первую секунду он пожалел о своей собственной погрешности, то, понаблюдав за тем, как освобождённый из крысиных лап из последних сил защищается подручным средством, забрал сожаление обратно. Задатки особей всегда смотрят по повадкам: обороняется на последнем издыхании даже перед превосходящим его по силе противником — не так уж и плохо, уже не брак. Глупо, правда, но в безысходных ситуациях только и остаётся, что нападать. Наверное, даже хорошо, что «дорогим человеком» не оказалась слабая капризная девчонка, готовая тут же закатить истерику от непонимания происходящего, но и порча характера появлением доброжелательных отношений в жизни ситуацию не очень-то сглаживает. Да, в таких организациях можно позволить себе многое, но должны же быть разумные пределы? Что-то вроде «ты можешь убивать, но не можешь любить». Неважно кого любить — ты просто не должен этого делать, ты должен научиться приказывать сердцу. Мужчина чувствовал себя отцом подростка в тот самый момент, когда тот с повинной головой сознаётся ему в том, что совершил что-то плохое. Грешное. Мори никогда не добился бы статуса крёстного отца всея Мафии, если бы не умел читать людей по словам, движениям, мимике. Но семья примет любым. Они же семья. <…> Мела вьюга, дребезжа стёклами. Поздно ночью, когда Чуя притащил его прямиком с «пустельги», бессознательного и на грани смерти от обморожения, Огай ничего не сказал насчёт происходящего: проверив пульс и удостоверившись, что племянник принёс в логовище всё же не труп (удивительно!), приказал уложить на диван у себя, пока он приготовит медикаменты, а верхнюю одежду Главы Мёртвого дома с чужака снять, проверить на жучки и упрятать в ящик с наклейкой чёртовой биологической опасности подальше на склад. Этого Осаму Дазая следовало бы направить в обыкновенную больницу и не тратить на него ресурсы, но из госучреждения выкрасть больного человека или вовсе подорвать сам стационар Достоевскому или его Крысам не составит никакого труда — и всё вернётся на круги своя, и снова Накахара сорвётся с места спасать «дорогого человека», и снова сюда, и снова кража; лазарет располагался в противоположном крыле здания — не хотелось прятать чужака непосредственно от себя так далеко, ведь рядом с собой и следить легче, и восстановить его в случае ухудшения состояния будет проще. Офис босса был сейчас самым безопасным местом, остальное пространство — нижние этажи, а внешняя среда и квартиры особенно — вызывало опасение. Лучше уж седой будет у Огая на виду всё время, чем окажется засланным казачком: к Чуе доверия пока не убавилось, а вот доверия к чужакам не было никогда. Никаких устройств слежения благо не обнаружилось, как и смертельных ранений на теле — из чего можно было сделать вывод, что Достоевский не на пустом месте позиционировал себя человеком честных нравов. И как может такое чудовище держать слово?.. Русские на то и русские, что полностью непредсказуемы и свирепы в расправах. Пред ними содрогнутся даже сицилийцы. На первый взгляд Огаю показалось, что освобождённый — альбинос, но цвет кожи оттенком не совпадал с альбинизмом, как и глаза, которые пришлось приоткрыть для оценки полной картины состояния. Откровение Накахары-куна о том, что спасённый беловолос от «специфической болезни» и полностью из-за неё же глух, вследствие чего и нем (хоть и умел читать по губам), и чувствителен к любым изменениям окружающей среды, выдало в нём склонность к Ваарденбургу, но на лицо не оказалось никаких признаков: ни латерального смещения внутреннего угла глаза — телеканта, — ни гетерохромии радужки, ни положенной седой пряди — куда уж до пряди, когда тут весь волосяной покров полностью бел, как песцовая шкура; совпадала только тугоухость, но тугоухость — не полная глухота. Чуя щёлкал пальцами, пытаясь вспомнить, как точно называется недуг любовника, но в итоге смог лишь намекнуть: «Как его… чёрт возьми… синдром калана? коньяка? Я не помню, не помню… боже, я не помню…» Неудивительно, что конкретно сейчас Накахара не может вспомнить, накидывая похожие по звучанию слова — в таком шоковом состоянии он и адрес свой может забыть на какое-то время, и где машину оставил, но доктору медицинских наук хватает и примерного ориентира. Коган. Коган — это частые приступы и постоянное лечение. Вот почему племянник бормотал что-то про трамадол и то, как он необходим, когда глухой очнётся. Наркоман по принуждению. И как только Накахара умудрился познакомиться с этим Осаму Дазаем?.. Акутагава любезно предоставил всю информацию из базы министерства внутренних дел, на правах госучреждения сделав официальный запрос на полную историю болезни из архивов данных городских психлечебниц и диспансеров — раз уж гражданский попал на запретную территорию, глава должен знать о нём всё, чтобы не сомневаться ни в намерениях своего приближённого, ни в угрозе безопасности от нового субъекта. К сожалению или к счастью, никакой принадлежности к влиятельным семьям, нигде по базам федеральных служб не светился — обыкновенный гражданский, ничего интересного, серая массовка. Ещё и со склонностями к самоубийству. (Огай мысленно провёл параллель с тем, что несколько лет тому назад сумел перевоспитать под себя мальчишку-сироту, зная, что у беспризорников часто бывают наклонности к кражам и мелким преступлениям на почве безрассудства, но всё-таки получил из болезного и трущобного щенка, вытащенного из-под трибунала под свою ответственность, очень даже надёжного и преданного начальника целого отдела). У Мори были крайне смешанные чувства на счёт биографии этого человека: вроде и вреда никакого извне не нанесёт, а вроде и такая лёгкая кукла для шантажа. Но раз уж он здесь… наверное, придётся дать ему шанс. По крайней мере никаких проблем по избавлению от его существования в случае опасности он принести не должен. У Накахары дёргался глаз и тряслись руки, но от седого он не отходил: ни тогда, когда Огай ставил капельницу с сосудорасширяющим, молча разматывая бинты с чужих рук и хмуря брови из-за слишком тонких вен; ни тогда, когда замёрзший недвижимо лежал под согревающим одеялом из крыла лазарета следующие несколько часов до рассвета; ни тогда, когда рыжий сам от усталости осел на пол, перестав нарезать круги по кабинету, но и не покинув своего аванпоста. Ждал, как преданный пёс пробуждения умершего хозяина, иногда заглядывая в глаза, трогая руку, вздыхая и вновь замирая в одной позе, поглядывая на часы. Вполне естественно, что он беспокоился. Мори, видя всё это, разрешил находиться здесь и ни о чём не расспрашивал, под утро хмуро заметив, что Чуе-куну следовало бы хоть чуть-чуть поспать — на нервной почве может подвести подорванная концентрация, важная для парирования внезапной вражеской контратаки. Сейчас всем нужно быть начеку. Мори учтиво промолчал, когда заметил седину в рыжих волосах у корней. В здании Мафии царила мёртвая тишина, но почти никто не спал: силовики городских арьер- и авангардов сидели на каждом этаже, готовые к нападению или неожиданному взрыву подложенной Мёртвым домом бомбой; начальник засел в сердцевине здания возле своего кабинета, будучи всегда на прямой связи; заведующий компьютерным отделом периодически появлялся на горизонте, шмыгая то в одну, то в другую сторону и снова забираясь к себе наверх то по лестнице, то со стаканом кофе на лифте, тяжело дыша; госпожа Озаки тоже появилась дважды за ночь, окончательно скрывшись в офисе босса. Не видно было лишь руководителя силовиками и одного из верховных исполнителей — с незнакомым человеком на руках он прошлой ночью исчез в направлении кабинета начальника и больше не появлялся. Стало быть, этот человек очень важен для организации — из боевиков никто о нём ничего не знал и тем более не спрашивал, их задачей было лишь прикрыть тыл в случае нападения и защитить. Полночная метель начала стихать, снег бесшумно вальсировал в воздухе, медленно осыпался на заметённые дороги в тишине города. Время близилось к рассвету. Восход солнца ознаменовал падение власти Крыс до следующей ночи, и Мори, наблюдая из окна длинного и пустого тёмного холла за тем, как небо светлело на горизонте, думал, что, хоть это нападение они выстояли, назвать это полноценной победой нельзя: нужно теперь избавиться на время от всего штата, раскидать его по недоступным для местных федералов зонам, и замести следы причастности к ночным беспорядкам. Срочные новости уже пестрели цепочкой загадочных взрывов: «Теракт или акт вандализма?» Властям не объяснить, что это ни то и ни другое; властям не понять, что организация, в несколько раз превосходящая по силе даже спецназ, выбрала шахматной доской именно этот город, обозначив себе в противники равную им группировку, просто потому что захотелось — просто потому что группировка встала на их пути. В голову закралась мысль даже о том, что подрыв дорог — ещё не самое страшное и они ещё легко отделались. — Могло быть и хуже, — знакомый женский голос за спиной. Огай не обернулся, только кивнул, молча соглашаясь. У Озаки были распущены волосы — со всей этой суетой исполнительница просто не успела убрать их, но она красива в любом виде. — Нам всё равно когда-нибудь пришлось бы с ними столкнуться. Не сегодня, так завтра. — Не смею спорить, — Мори скрестил руки на груди. — Возможно, нам даже повезло, что на этом тревожном этапе всё завершилось именно… так. Сомнений не оставалось — вторая волна нагрянет. Достоевский жив, цел и не пойман, а значит, ничего ещё не закончилось. Страшно было думать над тем, что он такого выкинет ещё, если похищение близкого к одному из исполкома человека было для него разминкой. Если первую волну можно было окрестить высокой опасностью, вторая будет значиться «без шансов». — В нашей ситуации мы не можем действовать наперёд, но то, что мы показали, что можем повернуть его планы в нашу сторону и готовы противостоять, уже хороший показатель, разве нет? — И хороший повод придумать для нас что-то более изощрённое и с меньшим количеством отступлений, которые мы могли бы использовать, если они в принципе будут, — Огай покачал головой, приложив руку к виску. Акела не промахнулся — ударил прямо в точку. — Достоевский бил не в полную силу. Всего лишь на полставки. А он, к сожалению, может продумать сложнейшую схему до мелочей, от которой нельзя будет отойти без значительного урона. Озаки ненадолго замолчала, и холл снова погрузился в тишину. — Чуя-кун молодец, — наконец сказала она, и Мори устало глянул на неё. — Он грамотно выстоял в одиночку против Достоевского, Огай, — рука женщины касается его плеча. — Его успех — твоя заслуга. Вряд ли бы он повёл себя так же, как сегодня, не говоря уже о всём том, что он делал для всех нас по твоим указаниям всё время его принадлежности к нам, если бы его воспитанием и подготовкой занимался не ты. Но Мори только нахмурился. — Удар пришёлся на него, — босс вздохнул, вновь переведя взгляд на рассветное небо за стеклом. — Его состояние оставляет сейчас желать лучшего. Он знал, на что идёт, связываясь с гражданским, и теперь получил то, чего я так… чего мы все так опасались. Ты ведь его видела. — Ты через это проходил, — и босс не спорит. — Я через это проходила. Все рано или поздно проходят через это. Он должен прийти в себя, просто дай ему время. Мужчина ненадолго замолк. Голову после сказанного обуревали безрадостные воспоминания почти двадцатилетней давности. Огай нахмурился, вспоминая и вздыхая — тогда он слишком тяжело переживал смерть одного очень близкого человека, твёрдо решив, что научит подопечного всему, чтобы потом он не страдал так же, как Мори в его возрасте. Он понимал все чувства племянника с самого начала истории с похищением до нынешнего мгновения, как никто другой. Озаки — она единственная знала о маленьком секрете босса — права. Все через это проходят. Рано или поздно сталь должна закалиться, оказавшись в обжигающем пламени. — Я и не говорю, что он не оклемается. Но за одного исполнителя я готов отдать целый взвод, если такая возможность предоставляется, ты же знаешь. Достоевский просто не дал мне выбора. Коё не ответила. Она знает, что за одного ферзя Огай готов отдать все пешки, а если нужно — и всех слонов, и обе ладьи, и коней, лишь бы ферзь не жертвовал собой ради чужого короля. Ферзями был обозначен весь исполнительный комитет, и Мори очень жалел сейчас, что удар пришёлся именно по одному из них — чужой король миновал все остальные фигуры. Драгоценный ферзь отбит и возвращён в строй, но какой чёртовой ценой… В абсолютной тишине позади раздался тихий скрип двери. Озаки и Огай синхронно обернулись, видя в дверях кабинета Чую, смотрящего на исполнительницу и начальника уставшими, но широко раскрытыми глазами. Мори склонил голову к плечу, немо задавая вопрос о том, что случилось, и Накахара тут же выпалил: — Он… очнулся. Пробуждение оказалось лишь кратковременным прояснением сознания: седой бессмысленно глядел перед собой, поворочал головой, сильно щурясь, никак не отреагировал на склонившихся над ним Мори и Накахару и вновь провалился в тяжкий сон. Чуя уже было хотел его растормошить, взяв за лицо и похлопав по щеке, но Огай остановил: пускай приходит в себя столько, сколько нужно. В конце концов, долгий сон в тепле под капельницей и отсутствие изменений в ЧСС и пульсе соответственно — лучший вариант ответной реакции слабого организма на сильное нервное потрясение и холод. Температура тела была в норме, и согревающее одеяло приказано было убрать. Чуя пребывал в непонятной прострации, наворачивая круги вокруг да около и шагая из стороны в сторону, не говоря ни слова. На фоне всего происходящего он сильно нервничал, ожидая атаку не то извне, не то паническую — и этим напрягал начальника. Где хвалёная выдержка цепного пса исполкома? — П-почему он снова отключился? — Накахара впился пальцами в спинку дивана, ссутулившись и смотря то на спокойное и спящее лицо спасённого, то на босса, словно ожидая, что тот что-то сделает. — Что не так? Ему больно? Он умирает? — Приди в себя и успокойся, — Мори сказал резко, гневно глянув на племянника и взмахом руки призывая замолкнуть. — То, что после обморожения у него нет жара, все конечности целы и он чудом не ранен, уже хорошо. Он очнётся, просто дай ему время. — Вдруг его отравили? — Никаких признаков, — Огай отошёл к своему столу, стоя к Накахаре спиной. — Поверь мне, с деятельностью Достоевского я знаком дольше, чем кто-либо из вас всех, и Достоевский так не делает. Хотел бы убить — снёс бы ему топором голову. — Но если он не… — Хватит! — рыжий вздрогнул, глядя боссу в глаза. Мори злился — это неудивительно. Исполнитель зазря нагнетал атмосферу и делал себе же хуже. — Сядь. Не успокоишься — введу транквилизатор, — Чуя ничего не ответил, посмотрев в пол. — Сядь, Накахара-кун, — твёрже повторил мужчина, не сводя с племянника глаз. Накахара молчал, в раздражении поджав губы, а затем снял с себя пальто наконец, укрывая им Дазая, и глубоко вдохнул-выдохнул, успокаиваясь. И сел. Прямо на пол за диваном, затихнув. Тишина. Ни звука. Мори подошёл спустя несколько минут ближе, наблюдая, как юноша согнул одну ногу в колене, сложив на неё руку и опустив голову, и начал говорить более спокойно, глядя в незакрытые занавесом светлые от рассвета окна: — От твоего беспокойства ни хуже, ни лучше никому не станет. Ты сам навредишь ему же, если Фёдор всё же задумал что-то ещё, а ты будешь без сил. Прими как данность. — Как прикажете, Мори-сан, — глухо отозвался Чуя, не меняя позы. Утром даже уверенный в своих силах мафиозный босс никогда не будет конфликтовать с кем-то, даже если этот кто-то в шаговой доступности — никакой семье не нужно лишнее внимание журналистов и властей. Свет знаменует короткую передышку, и с окончательным восходом серого зимнего солнца тревожность отступает. Озаки, тихо зашедшая в кабинет, негромко сообщила, сев рядом с Мори, что Акутагава-кун задремал прямо за столом в своём отделе, пока компьютер вовсю работал. Занавес с одной стороны кабинета был опущен, чтобы солнце не светило в глаза и не мешало — Накахара-кун тоже провалился в тревожный сон, так и оставшись сидеть за диваном, скрестив руки на груди. Пускай спят. Спать можно, когда солнце высоко. Днём и вправду наступило затишье. Мори лично спускался к охране на этажах, давая отбой до сумерек, и ходил по зданию, заглядывая в бухгалтерию и подолгу там пребывая. В компьютерном отделе был сон-час: Хигучи-тян аккуратно отодвинула Акутагаву на его стуле на колёсиках в угол кабинета, прикрыв своим же халатом, чтобы начальник в кои-то веки выспался — можно сказать, она впервые увидела, как её шеф в принципе дремлет и входит в такое состояние, как «сон». Пришедшая к ней Озаки-сан, посмотрев, как юноша притих, вытянув ноги и скрестив руки на груди, ничего не сказала — она знала, что Акутагава не спал уже третью ночь подряд, планируя выспаться наверняка этой ночью, но из-за форс-мажора растеряв всякую надежду и вырубившись от усталости сейчас. Поручение Огая не требовало непосредственного присутствия Рюноскэ, так что Коё спокойно и вполголоса переговорила с его подчинённой, попросив пока не распространять по штату информацию, которую Ичиё пришлось узнать. Накахара вскочил около двух часов дня, испуганно озираясь по сторонам и первые секунды даже не замечая пристального взгляда дядюшки, а затем, оклемавшись и отойдя ото сна, на несколько минут замер, склонившись над седым. Его рука в чёрной перчатке коснулась бледной щеки, словно от прикосновения глухой очнётся и словно Чуя в это верил, смотря прямо в умиротворённое лицо с тенями скул, но чуда не произошло — исполнитель бесшумно вздохнул, покачал головой и, негромко бросив «разрешите идти, я скоро вернусь», быстрым шагом направился вон из кабинета, придерживая дверь, чтоб не хлопала, и не дожидаясь разрешения босса; это «разрешите идти» в таких ситуациях служило привычной формальностью. Мори не стал держать: днём он непосредственно подле него не нужен, а так может что-то важное вспомнил, помчавшись за ним. Из окна мужчина наблюдал, как с парковки возле здания отъехал на городскую дорогу «Чёрный Барон». Остаётся только гадать, что у Чуи было в голове, когда он понял, что ему срочно куда-то нужно ехать. Господин Достоевский как сквозь землю провалился. Рюноскэ, взъерошенный и помятый, но рабочеспособный, только обречённо покачал головой без слов, заявившись на порог босса и намекая, что никаких следов ни Фёдора, ни его подчинённых Крыс не нашлось. «Я получил доступ к городским камерам — их нет вообще нигде. Пытался выйти по российским номерам — ничего, — Акутагава сидел на краю стула, сгорбившись и потирая глаза под очками. — Даже через городскую информационную базу, по переводам из банкоматов… Я не знаю, может, они утонули под той баржей, а их просто не нашли?» На резонный вопрос Огая о том, как Рюноскэ получил доступ к информационной базе без официального разрешения из министерства внутренних дел, юноша загадочно отвёл взгляд в сторону и пожал плечами, мол, он как бы отправил запрос, но ждать ответа слишком долго, так что… «Я не взламывал! Я… опередил разрешение». Мори вздохнул, но не стал заострять на этом внимания: сейчас лучше работать быстро и ни в коем случае не подключать властей к происходящему, а то как-то неловко получится, если федералы, посланные на место конфликта двух преступных группировок по докладу сверху, обнаружат эту самую «верхушку» во главе одной из стенка-на-стенку сторон. «Может, попробовать через агентов? Может, кто-то из внешних видел его перемещение или знает направление? У меня нет даже примерных ориентиров, — Рюноскэ настолько раздражала эта ситуация с хождением вокруг да около, что от возмущения он закашлялся. — И потом… — снова кашель, — …запрашивать чековую ленту из архивов касс того магазина электроники бесполезно, там всё равно нет никаких реквизитов. Оперативники принесли мне, конечно, с горем-пополам вычисленные купюры, которыми Достоевский расплатился, но толку от них ноль. Ни отпечатков пальцев, ни информации об их сбыте. Я в тупике». Если уже Акутагава говорит, что он испробовал всё, что может, то это край — Достоевский замёл следы настолько хорошо, что их нет вообще. Единственный шанс — сунуться на оцепленную баржу под прикрытием, но лишний раз светить лицом и голосом перед окружившими место преступления полицейскими нет ни малейшего желания. Нужно выждать, чтобы получить больше информации. В это время в кабинет залетел Накахара. Сперва могло показаться, что снег на улице разбушевался, раз засел плотной полосой у рыжего на макушке и затылке, и Акутагава уже хотел было сказать коллеге, чтобы тот отряхнулся, но… как так получилось, что снег осел на волосах под шляпой? Рюноскэ удивлённо посмотрел на Мори, но Огай только головой покачал: драгоценный племянник прокатился за лекарствами для своего ненаглядного, ещё и бегал по улице, учитывая снег и на плечах. — Накахара-сан, вы давно на себя в зеркало смотрели? — Акутагава вопросительно поднял бровь, наблюдая за тем, как Чуя уселся на самый край дивана, не сводя с седого печальных глаз. На вопрос он растерянно повернулся, отрицательно покачал головой и снова посмотрел на глухого, замерев в сгорбившейся позе. Рюноскэ переглянулся с боссом. Мори махнул рукой. Да, Акутагава-кун, ты прав. Не стоит ему пока об этом говорить. День был пасмурным, но тихим — ни ветра, ни метели, лишь бесшумно падающий снег за окнами. Акутагава ушёл, бубня себе под нос что-то про то, что нужно договориться с внешними агентами насчёт добычи улик с оцепленного места и их отправки прямиком сюда. Если Достоевский с его компаньонами ушли по воде, можно умывать руки — след затеряется окончательно, тут даже собаки не вычислят; но должны же остаться хоть какие-то зацепки хотя бы на той злосчастной барже? Рюноскэ здраво рассуждал, а вот Накахара так и не сдвинулся с места. Казалось, от переживаний он то сереет, то бледнеет на глазах; сон мог быть ни чем иным, как отключкой из-за сильного стресса. Он сидел на краю дивана, сложив руки на колени и ссутулившись, смотря в пол, подпирая лоб ладонью и о чём-то думая, не говоря ни слова, и Мори, созерцающий эту картину постепенного морального уничтожения, встаёт со своего места, подходя ближе и садясь в подножии дивана на самый край. Накахара наполовину убит, но… Рано или поздно что-то такое должно было случиться. — Когда мне было примерно столько же, сколько тебе, и когда ты ещё не был под моей опекой, у меня был… друг, — рыжий медленно повернул голову на дядюшку, молча смотря в его глаза. Друг? Мори никогда не упоминал, чтобы у него были друзья или что-то такое, помимо коллег, партнёров и подчинённых. — Наше напарничество определил наш наставник, когда мы были и того младше, — мужчина смотрит в сторону, рассказывая вполголоса с лёгкой улыбкой на лице. Накахара даже выпрямился, внимательно слушая. У дядюшки когда-то был учитель? — Мы видели друг в друге соперников, но сенсей говорил, что алмаз точится алмазом. Я был стратегом и подпольным врачом, он — моим телохранителем, и не было ситуаций, когда бы он не мог защитить меня или освободить из плена или я не мог прикрыть его с тыла и подлатать его раны. Мы прошли с ним огонь, воду и кровь. Мы, Серебряный волк Фукудзава-доно и я, безумный доктор в его тени, — Мори тихо усмехнулся, закинув ногу на ногу. — Не было ситуаций, когда бы мы подводили друг друга. Можно сказать, я стал его жизнью, а он — моей. Огай замолк, и Чуя пытался переварить то, что он рассказал. У Мори-сана был… настоящий друг? Телохранитель? Всё-таки интересно узнавать, что дядюшка не всегда был таким, каким он является сейчас. Интересно и даже непривычно. Что ж, каждый человек растёт в своём жизненном пути. Босс всё не говорил, и Накахара, выждав с минуту, спросил: — И где же этот Серебряный волк сейчас? Улыбка исчезла с лица мужчины, но голос не дрогнул, а взгляд не изменился. — Двадцать лет назад он погиб на моих руках, защищая меня. Юноша не сводя глаз смотрел на дядюшку, ничего не говоря. Выходит, Мори прекрасно понимает, что племянник чувствует сейчас? Чуя переводит взгляд на Дазая — его голова отвёрнута к спинке дивана, лицо умиротворено и грудь медленно вздымается и опускается, — и невольно думает о том, что Огай не просто так предпринял всё, чтобы спасти заложника Крыс. Он делал всё это, чтобы племянник не пережил того же, что и он. Мужчина встал, отходя к своему столу, вставая возле него и дважды хлопая в ладоши — в стене, как по мановению руки, отодвинулась небольшая пластина, являя за собой скрытый сейф. Откуда там вообще сейф? Дверца открывается от прислонённой к датчику руки без перчатки — Накахара внимательно смотрит, даже встал, чувствуя себя одновременно и успокоившимся, и встревоженным. В руках повернувшемуся к нему дядюшки… две части сломанной пополам старой катаны? Чуя склонил голову к плечу. Вот так и думай, что знаешь родного человека вдоль и поперёк, пока он не предстанет перед тобой в совершенно новом свете. — Это всё, что осталось у меня в память о нём, — Мори выглядит абсолютно спокойным. Посмотрев на два обломка ещё раз с непонятной эмоцией в глазах, он убрал их в сейф, задержав на них руку и закрывая его — пластина на стене задвинулась, слившись с фоном. Мужчина заложил руки за спину. — Озаки-сан собственными глазами видела, как погибли её родные. У Акутагавы-куна нет семьи. А теперь посмотри на того, кого ты спас. Он дышит, он жив и цел, он рядом с тобой. Он просто спит, приходя в себя. Ты сам спас его, Накахара-кун. У тебя нет причин более о нём беспокоиться, — Огай вновь неспешно подходит к нему, вставая у окна и глядя на тихий зимний город. — Я взял тебя под своё крыло, не прошло и нескольких месяцев с его смерти, и я пообещал себе, что сделаю всё, чтобы ты мог защитить себя сам и не испытывал того же, что и я. То, что организацию было принято называть семьёй, вдруг начало приобретать несколько иной, более тёплый смысл. Действительно, здесь ты находишь себе подобных, сплетаешься с ними близкими узами и готов драться за них до последнего. Все эти люди, оставшиеся совершенно одни в этом мире, находят родных в окружающих — многолетняя работа бок о бок сближает, как и взаимное зализывание ран, как и мирное времяпрепровождение в компании друг друга. Ты находишь во всех этих людях тех, кого у тебя не было: младшие видят во взрослых старших братьев и сестёр и наоборот. Вы все становитесь одной большой семьёй. «Это та причина, по которой он никогда не заставлял работать меня в паре с кем-то?..» — Ты видишь его и можешь к нему прикоснуться, — Мори кивает головой на седого. — В теории, можешь слышать и его голос. Я же прислушиваюсь к голосу Серебряного волка, сохранившимся в моей памяти, когда принимаю важные решения или нахожусь в трудном положении. А ведь прошло двадцать лет. И всё-таки Мори — очень сильный человек. Чуя подходит к нему, постояв рядом в молчании и не зная, что и сказать, а затем опускается на колено, снимая шляпу и прижимая её к своей груди. — Я в долгу перед вами, Мори-сан, за всё, что вы сделали ради меня. — Оставь это на потом. Встань, — Огай по-прежнему стоит прямо, и тон его голоса не изменился за всё это время. — Я не думаю, что твой… друг хотел бы, чтобы ты так убивался из-за всего происходящего. То, что ты караулишь его пробуждение, не ускорит процесс прихода в себя, так что тебе лучше сходить на нижние этажи и проветриться. Покури, если это поможет тебе. Чуя невольно широко раскрыл глаза, но кивнул и направился к дверям. Мори никогда не предлагал ему перекурить так открыто… Но он был прав. Нужно ценить то, что имеешь на данный момент. Никакой пострадавший человек не хотел бы, чтобы по нему рыдали его близкие. И умершие тоже. Закатное солнце погасло в ранних зимних сумерках. И вот теперь, тихим и безветреным поздним вечером, спасённый глухой очнулся, когда Накахары рядом нет. Сидит, забившись в угол и выставив единственное оружие в виде чужого скальпеля перед собой, готовый обороняться даже при том, что противник явно сильнее. Мори не делает резких движений, чтобы не спугнуть и не дать ему причину поддаться панике, только отступает на шаг назад и поднимает руки ладонями вперёд, намекая, что всё в порядке и не стоит волноваться: рванёт ещё, иглу выдернет из руки, зальёт всё кровью, перепугается и сознание потеряет. Рука, которой седой держит скальпель, ощутимо дрожит, и указывает он точно на незнакомца, опустившегося на колено — как правило, если оказаться на уровне глаз чужака или даже ниже, это автоматически обозначит, что нападать ты не собираешься. Глухой жмётся в угол дивана, крепко сжимая рукой стойку капельницы, и наблюдает, как чужой показывает пальцем в белой перчатке на свои губы. — Ты меня понимаешь? — медленно, едва не по буквам произносит Мори, смотря прямо в светлые глаза. Седой не спускал с чужака взгляда, параллельно оглядываясь по сторонам, а затем, вновь посмотрев на мужчину, отрывисто кивнул. Огай улыбнулся уголком губ. — Не беспокойся. Ты в безопасности. Опусти скальпель. Но глухой резко отрицательно закачал головой из стороны в сторону, ещё крепче, казалось, сжав в руке единственное оружие. Ладно, не хочет — не нужно, никто не настаивает. Если ему, в конце концов, комфортнее с хирургическим ножом, то пусть так и будет. Он ведь не просто так не доверяет, он всё ещё находится под влиянием событий прошлой ночи и не может свыкнуться с мыслью штиля. — Тебе ничего не грозит. Чуя-кун скоро будет… Дверь распахнулась, не дав Мори договорить. На пороге стоял Накахара. Рыжий сначала замер, не двигаясь с места и видя, как его любовник в здравии и обороне забился в угол дивана, пока его начальник держит дистанцию и, видимо, пытается воззвать к голосу разума. Казалось, в голубых глазах встрепенулось что-то подавленное — не то печаль, не то острое ожидание, не то надежда. Мори поднялся, выпрямившись, следя за Чуей, и племянника тут же как подменили: он, глянув на Огая и взглядом словно спрашивая, не чудится ли ему и можно ли, быстрыми и широкими шагами дошёл до дивана, приближаясь к Дазаю и протягивая к нему руку. Но скальпель резко переметнулся и к нему, полоснув по ладони. В светлых глазах отражались непонимание и безысходность вместе с отчаянием. Он уже не знал, кому верить: тот страшный человек говорил, что Накахара как-то связан со всем происходящим ужасом, а теперь снова незнакомое место, снова незнакомец. Чуя отдёрнул руку от неожиданности, не чувствуя боли и ошарашенно, даже несколько беспомощно взглянув на босса. Мори только плечами пожал, хмуря тёмные брови: «Это ожидаемо». Как же так… Накахаре безумно хотелось обнять Дазая сейчас, прижать к себе и сказать, что всё в порядке и больше такого не случится, что он рядом, что он защитит, но Дазай сам не подпускал. Седой совсем вжал голову в плечи, когда Огай подошёл ближе к рыжему, положив руку на его плечо и что-то сказав, развернувшись к нему спиной. Глухой напоминал загнанного в угол зверя. Он смотрел то на чужака, то на Накахару, и не знал, откуда ждать угрозы. Когда же чужак вдруг ушёл, скрывшись за дверьми, провожаемый парой взглядов, в тёмном кабинете, освещённом одной настольной лампой, остались только Чуя и он, Осаму. Атмосфера стала больше напоминать натянутую струну. Накахара, постояв на месте без единого слова, обошёл диван и сел на другой его конец, поглядев глухому в глаза, разжав губы, снова их сомкнув, отведя виновато взгляд и не зная, как подступиться. Сердце колотится; вот оно, столь ожидаемое, желаемое и вожделённое — а не прикоснуться. Кажется, оставшись один на один со знакомым человеком, Дазай более-менее успокоился, ещё раз осмотревшись и глянув на Чую с недоверием, хмурясь. Рука со скальпелем опустилась, и Накахара, проследив за движением косым взглядом, слегка придвинулся. Осаму разжал хватку со стойки капельницы, перестав держаться за неё, как за спасительную соломинку, и опустив ноги на пол, а рыжий всё смотрел на него, то поджимая губы, то разжимая, чувствуя каждой фиброй чёрной души, какой долгий предстоит разговор. Хотелось приблизиться и прикоснуться, хотелось накрыть его руку своей, хотелось обнять, и прижать к себе, и всё вот это снова, и… и всё-всё рассказать, как есть… Вот только никак этого сделать нельзя было. У Дазая во взгляде скопилось столько эмоций, что ему даже не нужно было ничего говорить, чтобы понять, что он чувствует и что думает насчёт всего этого. Чуя, осмелившись, посмотрел на него вновь, вздохнул и неловко потёр шею. Молчание резало по всем ощущениям будто раскалённым ножом. Нужно что-то срочно делать, но что? Накахара смотрел в одну сторону, Осаму — в другую. Время текло неумолимо медленно, впиваясь каждой острой секундой в лицо и руки, не давая спокойно дышать. И Чуя решился. Он плавно, словно стараясь не спугнуть, протянул руку вбок и коснулся мизинцем его мизинца, вскоре накрывая своей рукой его и слабо сжимая: «Я здесь, я рядом». Чёрт побери, даже если теперь Дазай будет пытаться вырваться и отдёрнуть руку, Накахара точно не даст этого сделать. Он мог больше никогда не прикоснуться к нему, к тёплому, живому и неважно, в каком расположении духа. Пусть хоть ударит. — Я… я так беспокоился за тебя, — Чуя дождался, пока Осаму посмотрит на его лицо, и заговорил одними губами: — Я не должен был… я… Прости меня. Я всё объясню. Возможно, Дазай оттолкнёт его прямо сейчас, но Накахаре всё равно: он приблизился, сократив всё расстояние между ними насовсем, и осторожно, но крепко обхватил за одну руку, прижимая к себе и опустив голову, а затем и полностью схватив под руками, не позволяя отдалиться. Дай хотя бы минуту… не отстраняйся. Удивительно, но Осаму не делает ничего. Вообще. Накахара пользуется немым разрешением и прижимает его к себе ещё крепче, хотя, кажется, это Чуя прижимается к нему, ощущая грудью биение чужого сердца. Дазай дышит ровно, спокойно, не трогая юношу, но и не отстраняясь. Накахара не видит, но он поджимает губы. Хочется обнять и поверить, что всё действительно закончилось и они в безопасности, но неизведанная постоянная мешает это сделать — кто же ты, чёрт побери, на самом деле? Какие секреты ты скрываешь? Они около двух минут сидят без движения, словно слушая сердцебиения друг друга и осознавая, что это всё-таки реальность, и Накахара медленно, нехотя отстраняется, взяв бледную руку в обе свои и смотря в глаза снизу вверх. — Пожалуйста, верь мне. Я не предавал тебя, просто так… вышло, — юноша судорожно вздохнул, отводя взгляд и закрывая глаза, потирая их пальцами. — Я… Я всё объясню, ты только выслушай. Мне так жаль… И вдруг — толчок в грудь. Чую оттолкнули одной рукой от себя — не сильно, но ощутимо, и Накахара с горечью и испугом в глазах видит, как хмурое лицо ничуть не стало спокойнее и снисходительнее, а бледные руки резковатыми движениями сжались в кулаки и постучали друг о друга в жесте забивания молотком гвоздя, затем пальцами обеих рук О-образно соприкоснувшись и несколько раз выкинувшись в стороны. Дазай после этого ткнул указательным в Накахару и отстранился, внимательно смотря, переводя сказанное одними губами: «Потрудись объяснить». Рано или поздно этот разговор должен был состояться. Рано или поздно это должно было случиться. Да, Накахара не хотел затрагивать эту тему, потому что он… трус? Скорее всего. Благородные побуждения перекрывали настоящую натуру. Чуя тяжко вздохнул, смотря в сторону и снимая с головы шляпу. Он вновь разомкнул губы, чтобы что-то сказать, но тут же сомкнул их, передумав. Повернувшись к Дазаю через минуту, он заговорил вполголоса, стараясь, чтобы движения губ передали всё достаточно ясно: — Я расскажу. Всё, что хочешь ты узнать. Но ты должен поклясться мне в двух вещах сейчас, — Осаму подозрительно прищурился, но не перебил ни жестом, ни словом, и Чуя продолжил: — В том, что в независимости от того, что ты узнаешь, ты должен оставаться рядом со мной ровно до того момента, пока я не доставлю тебя в безопасное место, это всё для твоего же блага, — Дазай ничего не ответил, выдерживая паузу и намекая этим, чтобы Накахара закончил требование. — И в том, что не будешь задавать вопросов, пока я не расскажу всё, что должен. Хорошо? Осаму кивнул, не сводя взгляда с Чуи, и рыжий, вдохнув поглубже и чувствуя, в каком бешеном ритме больно колотится сердце, всё-таки начал, потерев переносицу. Если Дазай испугается и откажется от него, Накахара поймёт и примет — у него просто не остаётся выхода, учитывая, какой опасности он подверг дорогого человека. Осаму всяко будет лучше без него. «Я — мафиози, и все люди здесь не раз убивали простых гражданских и не только… нет, так нельзя. Ты попал в руки Фёдору Достоевскому, предводителю русской мафии, и он шантажировал всех нас твоей жизнью, потому что мы все тут… нет, не то. Ты чуть не погиб… да какое же блядство!» Накахара нахмурил рыжие брови и протянул руку к лицу Дазая, касаясь его щеки, но Осаму, скосив глаза на руку в перчатке, убрал её от себя, мягко взяв за запястье. Не увиливай от ответа, Накахара. — Тот человек в чёрном, который был здесь, когда ты очнулся, мой дядюшка и мой начальник в одном лице. Он босс нас всех, и мы все ему верны. Он сделал всё, чтобы ты пришёл в себя, — Осаму внимательно читает по губам. Чуя опустил руку. — Ты в сердце Мафии, Дазай. Осаму сначала не реагирует. Он вопросительно посмотрел на Накахару, склонив голову к плечу и немо переспрашивая, но Чуя только кивает и отводит взгляд, сложив руку на колено. Возможно, Дазай сейчас воспримет всё как шутку, усмехнётся и скажет, что это бред какой-то, но Дазай ничего не делает. Он тоже смотрит вперёд себя, переваривая сказанное. Это было слишком… неожиданным признанием, хоть там, в плену, Осаму уже успел подумать о таком исходе событий. Но подумать — не угадать. Накахара чувствует, как в его плечо тычут пальцем. Осаму смотрит на него с тревогой в глазах, поджимая губы и указывая на него ещё раз. «А… ты?» Чуя сглатывает, взяв его руку в свою и прижав к своей груди, ничего не отвечая, а затем отпуская. Дазай, скорее всего, сейчас отодвинется в страхе от осознания, кого любил всё это время. Да, пора бы и чудовищам сбрасывать свои шкуры принцев. — А я — исполком. Время текло мучительно медленно. Минуты врезались в кожу… или это уже было? Дазай действительно не задавал вопросов, тупо смотря вперёд, изредка поглядывая на капельницу, Накахара смотрел в другую сторону. Сердце колотилось в груди так, словно хотелось пробить грудную клетку и вырваться на свободу. Недосказанность повисла в воздухе снежным комом. Мысли в седой голове метались хаотично, и одной из постоянных было принятие того, почему тот страшный человек в белом похитил его и так ласково обращался: он не хотел бить и резать ценный ресурс, за который будет большой выкуп. Дазай ничего не помнит, что было на том ржавом корабле, ровно с того момента, как Смерть-от-Холода покинул помещение, и воспоминания берут своё начало с пробуждения здесь. Подумать только… Этот пафосный офис — сердце Мафии! А тот человек в чёрном и белых перчатках, разговаривающий с Чуей и, по его словам, выходивший спасённого из плена чужого человека, не кто иной, как король преступности в городе. Или, может, стране… Масштабы произошедшего разрастались с чудовищной быстротой. Осаму именно сейчас чувствует себя мелкой пешкой, которую просто-напросто вытолкнули на шахматную доску. А Чуя?.. Этот человек, в котором Дазай души не чаял и которому впервые настолько доверился, оказался одним из главных якудза в этой чёртовой паутине и той причиной, по которой по оглушённую душу пришёл самый страшный человек. А ведь Осаму с ним… бок о бок… и даже не подозревал, как Накахара на самом деле опасен. Вот тебе и офисный планктон — волк в овечьей шкуре. Светлые глаза глянули на сгорбленную фигуру в чёрном пальто. Рыжие волосы побелели у корней и потускнели, лицо побледнело, и эти руки в перчатках… В перчатках, чтобы не оставлять своих следов. В перчатках, чтобы скрывать кровь, когда нет времени смыть её. Веснушки на ключицах из воспоминаний кажутся такими невинными по сравнению с тем, что перед глухим предстало сейчас. Дазай хотел бы чувствовать нарастающий тихий ужас из-за того, что близкий человек всё это время, охраняя его одного, безжалостно убивал других. Дазай хотел бы видеть в человеке, сидящем рядом, и в его пронзительно голубых глазах лишь безжалостное чудовище, вышедшее из тьмы, выросшее во тьме и тьме же прислуживающее. Но Дазай, скрепя сердце, видит в этом человеке только того, кого когда-то полюбил и уже не может вернуться в исходную точку. Осаму действительно не задавал никаких вопросов, как и обещал. Кажется, откровение любимого человека крайне сильно повлияло на него, раз он так долго обдумывает всё сказанное. Седой чувствует ногами по полу, как хлопнула, закрываясь, дверь, и на пороге кабинета снова стоит он, человек в чёрном и в белых перчатках. Накахара тут же встал, надевая шляпу, посмотрев на него и опустив голову, хмуря брови, Дазай же не смеет отвести взгляда: этот чужак позаботился о том, чтобы он, незнакомый глухой, чувствовал себя хорошо, но при этом он является родоначальником всего тёмного мира города, и этот факт не даёт покоя. Что-то угрожающее и давящее окружало приближающегося мужчину, пока он не подошёл слишком близко, становясь на колено перед глухим и вызвав этим движением дрожь и резкое отстранение спиной назад — Осаму не скрывает, что боится. Осаму должен бояться. Таких, как он, тысячами отстреливают такие, как они — Накахара и вся его организация. Ну, или не отстреливают… Во всяком случае в их разборках страдают такие, как Дазай, и он же тому яркое подтверждение. Он не ждёт уже ничего хорошего, он готов к тому, что его пристрелят сейчас, как ненужного свидетеля. Но мужчина в чёрном всего лишь вынимает иглу из тонкой вены, отодвигая капельницу и что-то говоря своему… племяннику, да? Скорее всего. Дазай не смотрит на их лица, он растирает сгиб локтя и морщится — след от укола будет долго сходить. Во всепоглощающей тишине начинает тяжелеть, наливаясь свинцом, и кружиться голова. Осаму жмурит глаза, потирая висок, и машинально тянется к собственным лекарствам, вытягивая к себе один блистер за другим и ища подходящий. Он останавливается на викодине, сверля таблетки взглядом, но отказываясь от идеи — ему полегчает и вгонит в кайф одновременно, он вообще станет недееспособен. Возможно, на него смотрят, а возможно и нет, но две таблетки от головной боли выдавливаются в руку и заглатываются без воды. Сейчас станет полегче… нужно только подождать. Мори и Накахара синхронно повернули головы на шорох, наблюдая, как дрожащая рука перебирает лекарства на столе. Огай смотрел молча, Чуя только вздохнул. То, что глухому поплохело в такой обстановке, неудивительно, его сейчас свалит с ног любой стресс. Несчастный. Глухой не решается открыть глаз и поднять взгляд, пока его плеча не касаются. Чуя; голова не гудит, его силуэт не расплывается — хорошо. Он поднял руку, скользнув пальцами в перчатке по бледной щеке, посмотрел глаза в глаза и кивнул в сторону, одними губами говоря: «Пойдём». И Дазай тихо поднимается, горбясь и озираясь по сторонам, убрав в карман пальто все упаковки с таблетками, сжимая их одной рукой, словно боясь, что они могут выпасть. Седому даже неудобно: теперь, когда он выпрямился в полный рост, ему кажется, что он выше человека в чёрном, провожающего его в спину взглядом. Выстрелит?.. Накахара не трогает его, седой всё равно идёт за ним, приложив другую руку к виску и жмурясь: в глазах потемнело. Ничего, несколько шагов — и всё нормализуется. Дазай обещал ничего не спрашивать — он и не спрашивает. Куда идут, зачем… Дазай обещал быть рядом с Накахарой — он рядом. Да, Чуя — мафиозный исполком. Осаму, по сути, идёт следом за якудза, которого наверняка давным-давно разыскивают федеральные службы. Да и, впрочем, как и всех здешних людей. И что теперь Осаму делать со всем этим? Сердце болезненно стукнулось, Дазай сжал руку на груди, комкая лацкан пальто. Наверняка тот человек в чёрном достанет его из-под земли, если что-то ему не понравится, а тот страшный человек в белом — не единственный, для кого обычный гражданский может послужить хорошей мишенью. Ох, Чуя-Чуя, куда же ты ещё можешь привести, в какой мрак? Дазай честно пытается утешить себя этим, потому что он по-прежнему видит в нём лишь свет. Свеча в переплетении шипов. Они спускаются по тёмной лестнице. В здании темно, и ни одного человека в зоне видимости не появляется. Осаму смотрит в спину Накахаре, чувствуя себя просто отвратительно. Чуя так долго врал ему… Дазай знает, что он его не предавал. Дазай понимает, что такое могло случиться с каждым, но как же это физически больно, когда такое случается именно с тобой. Его пошатывает порой, хоть в темноте и комфортно, и чёрт дёрнул повернуть голову в сторону, заметив мерцания света. Огромные окна от потолка до пола, открывающие вид на крыши ночного заснеженного центра города. Осаму замер, не в силах отвести взгляд от такого пейзажа. Так неимоверно высоко… В глазах понемногу начинает плыть, и пол уходит из-под ног. Слишком высоко. От высоты снова кружится голова. Накахара только и успевает обернуться, резко вытянув руку и раскрыв рот в выкрике, но Осаму рухнуть на пол не дают: его кто-то поймал за спиной, кряхтя и стараясь держать на ногах. Чуя подлетает мгновенно, хватая под руками и оттаскивая на себя, видя, как Акутагава-кун, выгнувшийся спиной назад, выпрямился и злобно глянул исподлобья на коллегу. — Сначала я подумал, что это башенный кран падает, а нет, всего лишь он, — прохрипел Рюноскэ, смотря, как товарищ хлопает седого по щекам, приводя в чувство и целенаправленно повернув к окнам спиной, чтоб не смотрел. — Как он? В порядке? — Пятьдесят на пятьдесят, — рыжий пожал плечами, держа Дазая под руками одной рукой и смотря, как тот, приложив ладонь к лицу, более-менее крепко встаёт на ноги и глядит перед собой, фокусируя взгляд хоть на чём-нибудь, переводя его на Чую и обратно в пол. — Мори-сан ничего не сказал, значит сегодня без смертей. — И куда ты его теперь? — Рюноскэ пощёлкал на всякий случай пальцами перед светлыми глазами, чтобы убедиться, что пришедший в себя действительно пришёл в себя, а не летает где-то на грани отключения от сети. — Не домой же. — Дядюшка подбросил хорошую идею, — Дазай выпрямился, и Чуя, отойдя на шаг и посмотрев в его лицо, убедившись, что всё хорошо и он может идти, показывает рукой следовать за ним. — Я отзвонюсь, как там и что, только позже. Как соображу, что делать дальше. — Ты главное сам в себя приди, — Акутагава уходит по ступеням вверх, Накахара же ведёт Дазая за собой вниз. Он идёт теперь с ним рядом, а не впереди, вроде как и желая взять за руку, а вроде и… На улице холодно. Снегом вновь заметает дороги. Чуя протянул Осаму свой шарф и подождал, пока тот застегнётся, прежде чем выйти в темноту. Чёрный Барон даже фарами не мигнул, стоя тёмным изваянием на мрачной пустынной парковке перед зданием. Накахара открыл дверь, чтобы Дазай сел, и не стал дожидаться, чтобы закрыть её, уходя к своей стороне и усаживаясь за руль. Рука потянулась, чтобы включить печку, и что-то в сердце в этот момент отдалось теплом — совсем как в старые добрые… Да, машина промёрзла, но с печкой на максимуме она быстро прогреется. Осаму сидит рядом, сжав ноги и отодвинувшись к двери, смотря в окно и даже не поворачиваясь к Накахаре, зажав между коленей руки в попытке не замёрзнуть. Автомобиль затрясся, заводясь, и медленно двинулся с места в полной темноте — одна фара справа изредка мигает, пытаясь включиться, но старания тщетны. Дорога пустынна, изредка по другой полосе проезжают одиночные машины, и Чуя едет не совсем в правильном направлении, по которому мог бы вести Осаму домой. Фара на последнем издыхании судорожно замигала и окончательно погасла. Дазай ничего не спрашивает. Накахара, не останавливаясь, трогает за плечо, вынуждая посмотреть на себя, и говорит: — Я отвезу тебя в отель. Домой нельзя. Всего несколько дней, хорошо? — Дазай смотрит на губы и даже руками не двигает. — Там много людей, еда, обслуживающий персонал и охрана. Там ты в безопасности. Под нашим наблюдением. «Под наблюдением целой организации якудз… — пронеслось в голове, прежде чем Чуя замолк, а Дазай снова отвернулся к окну, немного пригревшись и подперев подбородок ладонью. В голове не гудело, в горле не стоял тошнотный ком, перед глазами не плыло — спустя столько времени к нему вернулась ясность ума. — Я теперь опасен для них, да? Я должен быть рядом с Чуей, чтобы меня не убили за подозрение в измене или сдаче властям. Подумать только… — он тихо выдохнул через нос. — Он прекрасно понимает, что я могу отвернуться от него после всего этого и из-за того, что он подверг меня такой опасности, и всё равно защищает от своих же, — искоса он поглядел на Накахару. — Он желает мне лучшего, стараясь изо всех сил даже сейчас. Всего лишь хотел уберечь. И почему я всё ещё ему верю?..» Когда Барон тормозит на долгом светофоре, рыжий снова потянулся тронуть за плечо, но, увидев, что на него и так смотрят, вздохнул и начал: — Прости, что я причинил тебе столько бед. Я не хотел, правда. Я просто… Я не знал, что выйдет именно так, — юноша сжал руку на руле, кусая губы. — Если бы ты остался тогда у меня, ничего бы не было… наверное. Я понимаю, что ты думаешь обо мне сейчас. Да, я убивал, но таких же, как я, а не таких, как ты, — это звучало попыткой окунуть грязные перья в белую краску, потому что их уже не очистить. — Я чудовище, но я никогда не желал тебе зла. Я не… Дазай, прости, я пойму, если ты захочешь прервать все связи, я помогу тебе, тебя не тронут, — Чуя протянул одну руку к седому, сначала задержав её, не решаясь тронуть, а затем всё же касаясь щеки. — Только прости меня. Но Осаму, вдруг нахмурившись, схватил его за руку, убирая от себя и злобно глянув в глаза. Вот так ты оправдываешься, да? Построил в моих глазах невинный образ, когда как вся твоя жизнь — сплошной контраст с твоими воздушными замками? И ничего не сказал?! Оберегал! Оберегал для чего? Чтобы уйти через какое-то время? Внутри от каждого прочитанного по губам слова закипала непонятная злость. Так наивно держать за дурака, полагая, что всё так и останется в секрете! Ты… ты же якудза, Чуя, ты же не глуп, почему ты так поступил? Как будто этот факт твоей жизни никогда бы не всплыл на поверхность! Любовь, забота, нежность… До-ве-ри-е! К чему всё это было?! Зачем нужно было всё это делать, если даже не собирался посвящать в свою жизнь? Я… совершенно не знал тебя. Дазай смотрит прямо в глаза, оттолкнув от себя руку в перчатке, и губами, без жестов, бесшумно произносит: «Почему ты ничего не рассказал мне раньше?» Накахара ожидал любого вопроса, но не этого. Он хотел бы ответить, но сзади уже кто-то просигналил — светофор переключился на зелёный, а этот мажор на мерседесе с места двинуться не думает. Надо же, на пустынной-то дороге поздно ночью перестроиться в другой ряд так сложно! Чуя цыкнул и дал по газам, уезжая вперёд, чувствуя всем телом, как атмосфера в машине от отсутствия ответа накалялась с каждой секундой. Накахара явно ускорился от нервов, хмурясь и желая поскорее уже добраться до блядской гостиницы, чтоб там остановиться и всё уже объяснить, но в голове промелькнула мысль, что лучше не подъезжать прямо к ней, а припарковаться где-нибудь в тени, чтоб и машиной зазря не светить, и лицом своим, и фары отключенные не показывать, а то мало ли, прикопаются ещё. Отель ярко светится в темноте ночи, и жизнь там, кажется, теплится минимум на первых нескольких этажах — Чуе нужно только довезти, а там уж «знакомые» от Мори-сана и встретят по ориентировке внешности, и проводят, и расспрашивать ни о чём не будут, Накахара только проконтролирует снаружи. Показываться сейчас на людях аккурат после инцидента на набережной сравнимо лишь с добровольным приходом в участок с показаниями свидетеля, покуда в тебе не раскрыли убийцу — Чуя натаскан не рисковать в те моменты, когда этого можно избежать. Он подъезжает сбоку, как раз там, где нет камер, и останавливается в темноте в проулке, оглядываясь по сторонам и сжав руки на руле. Чёрная машина без включенных фар и с тёмным салоном слилась с мраком. Дазай не двигается, явно ожидая, пока с ним заговорят, так и сверлит взглядом, нахмурившись и скрестив руки на груди. Его обманули — он имеет право знать. — Я всего лишь хотел уберечь тебя от всего этого, — Накахара повернулся к седому лицом, но в глаза не смотрит. — Я не хотел впутывать тебя во всё это, как ты не понимаешь? «Но вышло что-то не совсем так, будто ты меня не впутал», — одними губами заговорил Осаму в ответ, схватив за подбородок и заставив на себя посмотреть. Чуя хотел взять его за руку, но Дазай не дал. — Я говорил, что я не знал, что это произойдёт! — Чуя от бессилия ударил по рулю, говоря срывающимся шёпотом, но седой не дрогнул. — Что бы ты подумал обо мне, если бы сразу признался? «О, здравствуй, я Накахара Чуя и я с шестнадцати лет убиваю и убил сотню важных людей, рад познакомиться!» «А ты что хотел? Как долго ты хотел держать это в секрете? Это же твоя, чёрт возьми, работа! Или ты вообще не планировал посвящать меня в это? Меня! Меня, практически живущего с тобой?!» — Чуя не знает, какой у Дазая голос, но определённо в этот момент он был бы очень надрывным и злым. Он активно жестикулирует в такт словам, не сводя с Накахары глаз. — А ты предлагал мне предугадывать твою реакцию? Единственный человек, с которым я могу разговаривать о чём-либо другом, кроме работы — и посвящать его в свою деятельность? Да ты представь своё лицо, если бы узнал это от меня! — Чуя паниковал и злился одновременно. Чёрт, лучше бы всё закончилось на разговоре в офисе. «Я ведь не говорил, что мне нужно было рассказать об этом в первый месяц знакомства, — Осаму хмурится, продолжая синхронизировать речь с жестами. — Какой ужас, я всего лишь хотел, чтобы дорогой для меня человек не скрывал от меня бóльшую часть своей жизни! Наверное, я слишком многого хотел». — Откуда я мог знать, что ты не сдашь меня полиции? На этом моменте Дазай даже вздрогнул, дёрнувшись и шокированно уставившись на Чую. Голубые глаза смотрели прямо в светлые несколько секунд обречённо и измученно, затем опустившись вниз. На какое-то время воцарилось спокойствие. «…Я?! — Дазай приложил руку к своей груди, но Чуя, не видев его губ, догадался и так, поднимая голову. — Тебя? Полиции?! — кажется, он был слишком возмущён. — Может, я ещё и убить тебя мог? Что за бред! Как ты вообще мог подумать такое про меня?» — Я исполком Мафии, Дазай, — Накахара сжал руки в кулаки, неслышно для Осаму рыкнув. — Я не могу доверять каждому. Меня с юношества учили не доверять и быть готовым убить всех, кто посягнёт на целостность организации или жизнь моих коллег. Я не мог рассказать тебе всё и сразу. «Ты… не доверял мне даже спустя столько времени? — Чуя смотрит на его лицо, но не в глаза. — К чему тогда вообще всё это было, если ты мне не доверял?!» Неожиданный хлёсткий удар ладонью по щеке. Накахара и Дазай замерли: Чуя — от обжигающей щёку боли, Осаму — от чересчур резкой жестикуляции, ударившей прямо по чужому лицу. Никто и слова друг другу не сказал. Они ошарашенно смотрели друг на друга. Дазай не хотел… а Накахара чувствует, будто получил заслуженно. Он приложил ладонь к щеке, растерев, и увидел, как у Осаму замерла рука, машинально потянувшаяся сделать то же самое, но не дотронувшаяся и отпрянувшая. Седой отвернулся, закусив губу, взявшись за ручку двери и выйдя из машины. Чуя не держал. Он смотрел в боковое зеркало, как высокая фигура в светлом пальто постепенно выходит из темноты в свет, запустив руки в карманы и заворачивая за угол, наверняка шагая к дверям. Дазай не обернулся и не остановился. Что ж… Это к лучшему. Хорошо, что он выговорился. Чуя тяжко вздохнул, продолжая держать ладонь на щеке и смотреть в зеркало. Как же всё не слава богу! «Ладно, — рыжий успокаивает сам себя. — Он жив — это уже прекрасно. Нужно будет справиться о его самочувствии завтра… через посредников, а то вряд ли захочет говорить… Да кого я, блять, обманываю!» — парень вдруг резко ударил кулаком по рулю, и машина на секунду громко загудела. Чуя вжал ногу в педаль газа, срываясь с места и уезжая вперёд, но вскоре тормозя — чёрт, нужно развернуться, здесь нет проезда. Там ограждение, скрытое темнотой, прямо никак не проехать. Ладно. Седая голова выглядывала из-за угла, наблюдая, как Чёрный Барон скрывается в темноте. В голове крутилось много мыслей, и все были сплошь нехорошими. Некрасиво получилось. Дазай выпрямился, отойдя от угла и сжав руки в кулаки: «В конце концов, он обманывал меня столько времени и ничего не говорил». Он сделал несколько шагов в сторону света над главными дверьми. Внутри что-то кольнуло. Ветер дул, колыхал края пальто и шарфа. «Но… он спас меня, и меня не убили, — Осаму смотрит на свои ноги. Перед отелем пусто, даже машин раз-два — и обчёлся. В такой-то час неудивительно. — Да и я случайно ударил его…» Он развернулся, подступая к углу снова, но не выглядывая из-за него. Сердце больно колотилось, руки тряслись. Он повернулся к темноте спиной, сделав шаг к отелю, и замер. Чёрт, чёрт, чёрт… Может, он ещё где-то здесь? «Но ведь, несмотря на всё произошедшее, я всё ещё его… люблю», — Дазай поджал губы, зажмурился, снова повернувшись на месте и всё-таки выбегая за угол обратно, туда, где стояла машина, и побежал к месту остановки. Снег скрипит под ногами, но он не слышит. Может, он ещё здесь… может, он здесь? Увидит через заднее стекло? Пожалуйста. Ещё не поздно извиниться.

Но резко появившаяся прямо перед ним из мрака большая чёрная машина, сверкнув лобовым стеклом, мощным ударом отшвырнула в сторону, и наступила темнота.