Dominante White

Холод и сырость — первое, что пришлось ощутить наравне с заледеневшими ногами и носом. Внизу повсюду скользил порывами сквозняк, стопы просто околели и занемели от мороза и бездвижия. Непрекращающийся звон в ушах сводил с ума, постепенно нарастая, стоило разомкнуть веки и уставиться в тёмный пол. Перед глазами всё расплывалось, в голове гудело, в воспоминаниях — один сплошной провал. Что… где… руки не двигались, как ни пытайся вытянуть, и не сразу доходит, что они всего-навсего связаны где-то за спиной. Как же ужасно болела голова, отдавая пульсом где-то в висках… В них будто свинец переливался. Он щурился, приходя в себя и пытаясь понять, что вокруг и где он вообще. В горле стоял тошнотворный ком, взгляд еле-еле фокусировался на очертаниях предметов, цепляясь за слабый белый свет, проникающий сюда неравномерно откуда-то сверху. Здесь повсюду у стен разбитые деревянные ящики и стальные обломки грузовых контейнеров, мусор, ржавчина. Порывами задувают ветра, ползут по полу. Пар изо рта. Холодно. Очень. Из-за слабости не можешь пошевелиться, словно отходишь от наркоза. Колени затекли — он сидит на чём-то, низко склонив голову к груди. Ах, это стул, судя по всему… Одиноко стоящий посреди тёмного, сырого и холодного, с проблесками лунного света помещения стул, к которому он привязан и на котором сидит уже невесть сколько, замёрзший и совершенно потерянный, чувствующий, как от стресса становится всё хуже и хуже с каждой секундой — в глазах никак не перестанет расплываться, голова никак не перестанет раскалываться, дыхание тяжёлое, сердцебиение никак не унять. Челюсть предательски дрожит от холода, всего колотит. …В квартире тогда резко погас свет настольной лампы и отключился роутер. Он сразу же вспомнил, как когда-то кое-кто также манипулировал с щитком, чтобы выманить глухого из его квартиры, и посмотрел на телефон: последнее сообщение написано пятнадцать минут назад, и, стало быть, его ночной гость уже добрался до его дома, как и обещал. Но он пишет обычно, когда у двери стоит, а тут нет… Ладно, темнота в парадной всё объясняет: выбитые пробки и отключение света в районе просто не могут доставить сообщение. В слабом фонарном освещении из окна в конце лестничной клетки перед дверью виднелся человеческий силуэт в плаще, и выглядело это, признать, жутко: в голову сразу лезли мысли о страшных историях, когда поздним вечером к тебе стучится невнятное чудовище в полной темноте, но нет, плащ выдаёт знакомого. Он посмотрел тогда на телефон снова, зачем-то перечитав последнее сообщение, и вздохнул, повернув замок и приоткрыв дверь. Человек, выпрямившись во весь рост, отступил на шаг, позволяя двери распахнуться, и взялся за неё своей рукой. Рукой без перчатки. Сердце пропускает удар, оборвавшись и рухнув вниз. Последним болезненным воспоминанием в голове отпечаталось чужое бледное лицо, приложенный к растянутым в улыбке губам палец и ярко сверкнувшие красные глаза, сладковатый запах хлороформа на тряпке, закружившаяся от паники голова, страх и долгая темнота. О господь всемилостивый, скажи, пожалуйста, что это просто очень реальный кошмар… И вдруг — движение впереди. Он жмурится, приподнимая голову и пытаясь сфокусировать зрение на силуэте. Силуэтах. Два человека. Он не видел их раньше, да и вообще они выглядят странно: на них обоих чёрные пальто с меховыми воротниками, у одного светлые волосы забраны длинной косой и свисают с плеча, шрам на глазу расчерчивает левую половину лица, а у второго — длинные седые волосы свисают чуть ли не до колен, и голова перевязана чистыми белыми тряпками. Они склонились с разных сторон, глядя прямо на пленника и оживлённо переговариваясь друг с другом, пряча руки в карманах. Прочесть по губам невозможно: сколько ни приглядывайся, движения знакомые, а слова… слова совершенно непонятные. От этого вновь очень болит голова, плывёт в глазах и вновь стучит набатом в висках. Он хмурится, щурясь и роняя на грудь голову. Как же плохо. Уйдите… Стоит закрыть глаза, как тут же хватают за подбородок и поднимают, мельтеша тенью руки перед опущенными веками. Белые ресницы дёргаются, и видно, что странный блондин с косой и шрамом на глазу пытается привлечь к себе внимание, щёлкая пальцами перед лицом, стараясь уловить движение зрачков. От слабости мышцы бьёт мелкая дрожь; нет страха, есть только ужасная усталость и желание закончить всё это как можно скорее. Блондин с прищуром всматривается в лицо пленника, и поворачивается к своему напарнику с длинными седыми волосами и перевязанной головой, быстро шевеля губами и что-то ему говоря. Как ни пытайся разобрать — ничего непонятно. Какой-то набор звуков и отдельных слов, словно сходишь с ума, смотря на губы, но растеряв способность воспринимать человеческую речь. А ещё холодно. Очень холодно. И страшно. От запаха сырости закладывает нос. Это даже не сырость, это запах мокрого железа и многовековой пыли вперемешку с морозом. Звенящая тишина царит в этом пугающем месте. Он снова зажмуривается в попытке проснуться и осознать, что это всего лишь страшный сон. О господь всемилостивый, будь снисходителен… Это не было схождением с ума или набором непонятных звуков. Это был чужой язык. — Он чем-то болен? — Гоголь всматривается в бледное лицо, отпуская и выпрямляясь. Голова пленника бессильно рухнула на грудь, и больше он не двинулся, только еле заметное дыхание и, наверное, ещё судорожная дрожь выдаёт в нём живого. Ветер завывает за стенами, занося сквозь дыры холод и снег. Здесь каждый шаг отдаётся эхом и скрипом проржавевшего пола. Резкий порыв внезапно роняет один из поломанных и дряхлых деревянных ящиков, и тот с треском разлетается вдребезги. Волей-неволей вздрагиваешь от неожиданного звука — Гоголь обернулся, смотря, что случилось, и придерживая рукой в перчатке меховой воротник. — Он действительно чем-то болен, — длинные седые волосы второго колыхнулись от порыва ветра, блеснув в лунном свете. — Даже не шевельнулся. Эй, альбинос, — рука Гончарова потянулась к бледному лицу, слегка похлопав по щеке, чтоб привести в чувство, но тот лишь медленно отвернулся. Метель за стенами взвыла, и пришлось повысить голос: — Ты живой? Последнее было сказано родным для пленника языком, но тот, что удивительно, никак не среагировал: ни голову не приподнял, ни глаза не приоткрыл. Словом, даже ухом не повёл. Иван только нахмурился, встав и поднимая его подбородок, убирая со лба белоснежную чёлку, глядя в мутные светлые глаза и повторяя ещё раз не на своём языке: — Ты живой, альбинос? И снова ноль реакции. Посмотрел глаза в глаза, перевёл взгляд на губы, поморщился и вновь уронил на грудь голову, когда отпустили. Гончаров с непониманием глянул на напарника, разводя руками. — Фёдор что-то вколол ему по дороге? Почему он такой… даже не знаю, никакой? — Говорил же, что он больной, — Коля пожал плечами. — В смысле организм слабый. Да и на альбиноса не похож… У них же глаза красные. — Крашеный? — И это предполагает такой человек, как ты? — Гоголь усмехнулся, взявшись за одну из длинных седых прядей напарника и пропустив её между пальцев, на что Гончаров только головой махнул, убирая волосы за плечи. Ветер завывает снова — один убирает руки в карманы, другой потирает одну ладонь о другую. — Мне кажется, у него явно что-то не то с реакцией. Он же вообще все звуки игнорирует, не говоря уже о нас. — Чтобы Фёдор — и приказал следить за самочувствием заложника, как за зеницей ока… Сначала я действительно подумал, что это шутка, а теперь всё больше и больше утверждаюсь, что он скончается от любого резкого движения, — Ваня садится на одно колено, смотря в лицо дрожащему пленнику снизу вверх. — Лишь бы коньки раньше времени не отбросил, — Гоголь подтянул штанины и сел на корточки рядом, подперев подбородок рукой и уперев локоть в колено. — Дост-кун нам головы снесёт, если не уследим. — Как ты… — Гончаров удивлённо глянул на партнёра. — Как ты назвал его? — Я слышал, его так местные называют, — Гоголь усмехнулся, потянувшись рукой вверх и вновь схватив пленника за подбородок, слегка встряхнув и вдруг начав растирать альбиносу щёки до красноты — но нет, ничего, голова всё также бессильно рухнула на грудь, и сам он лишь поморщился. — Эй, не помирай давай! Ты нам живой нужен, — и снова обращаясь к партнёру: — Не век же его Михалыч звать. — Какая поражающая грубость, — Ваня встал, поёжившись, и следом вскочил напарник. — Не обморозиться бы ему. — Так Фёдор же одел его, перед тем как мы вынесли, — Коля скрестил руки на груди. Ему холодно не было — по сравнению с зимами на родине здесь стояла очень даже комфортная низкая температура. Во всяком случае терпимая. Особенно когда ты и твой напарник в армейских полушубках. — Шарфом замотан, пальто застёгнутое, что ещё-то? Подумать только, русская мафия одевает заложников, чтоб они не замёрзли… Гоголь и Гончаров были слишком удивлены осторожности босса с этим больным человеком. Обычно спустя несколько часов поступал приказ вырвать глаз или отрезать палец, если не кисть, отправляя сей презент получателю в скромной посылке с намёком на то, что время возвращать долг поджимает. Тела заложников, непосредственно связанных с нужной Фёдору государственной организацией и с которых трясли нужную Фёдору информацию, как только не уродовались: от искусно вырезанных ножом или выжженных на коже стихотворений и поэм русских классиков до наживую удаляющихся органов без наркоза. Фёдору было всё равно до страданий смерти. Искусный и верный хирург Гончаров выполнял свою работу быстро и тонко, ловкий и безумный Гоголь-пересмешник пытал точно и неиссякаемым запасом способов, просто сейчас мороз сковал их запал. Если раньше стоял выбор между Есениным и Маяковским, то сейчас строго-настрого было наказано «если хоть волосок упадёт с его головы…» — Да ты посмотри на него, у него губы посинели. — И что предлагаешь? Костёр развести? Чай горячий подать? Не смотри на меня так, я знаю, что чай ты можешь организовать. Это была шутка. — Ты же сам сказал, что Фёдор нам головы оторвёт, если с ним что-нибудь случится. — Ну так я не это же имел в виду, — Коля закатил глаза. — Что нам, раздеться и окоченеть самим? Этот вопрос был риторическим. Оба прекрасно знали, что Демон Достоевский, известный под кличками вроде Главы Мёртвого Дома, или Русской Крысы, или Федору Досутоефусуку, или Фёдора Михайловича — в зависимости от области, — ради своей цели не пожалеет и своих правую и левую руки, причём не в прямом смысле, а Колю Яновского по кличке Гоголь и Ваню Гончарова. Они, конечно, были верны Главе до самой своей смерти, но испытывать Фёдора и брать его на слабо — страшное дело. Он с неизменно равнодушным лицом пристрелит за секунду, приставив дуло Макарова ко лбу и перешагивая затем через тёплое тело подчинённого, будто ничего и не было. Гоголь и Гончаров знали, что Фёдор осведомлён, что среди непосредственно своих «крыс» его зовут за глаза Михалычем, но ничего не говорил на этот счёт. Вероятно, Николая и Ивана он всё-таки по старой дружбе ценил чуть больше, чем все остальные куски пушечного мяса. Немногословный Фёдор никого так не называл, но по его взгляду и без того понятно было, кем он считает простых смертных вокруг себя. Внезапный сильный порыв метели прорвался сквозь дыру в стене убежища. Заскрипел ржавый пол, и появилось чувство, будто всё помещение… покачнулось. Пленник слабо приподнял голову, размыкая глаза и вновь осматриваясь: он не видит выше чужих ног стоящих подле него людей. Собственные ноги уже ничего не чувствуют: ни вибрации пола, ни шаги, ни порывы ветра — заледенели. Их больно переставлять, но приходится медленно убрать одну за другой под стул. Стандартное похищение… Такие обычно в фильмах или книгах происходят. Проблеск сознания зацепился за мысль о том, что безумно хочется согреться. Вдруг мутный взгляд застыл на чём-то непонятном, несвойственном для происходящего: двое надзирателей внезапно отошли на шаг, будто благоговея, и остановились, замерев, больше к нему не прикасаясь. Что случилось?.. Но тут неуловимым, незаметным движением тени на периферии зрения слева появляется рука в чёрной перчатке с белым мехом по краям белого рукава, касаясь онемевшей от холода щеки и поворачивая голову к себе. Эти глаза будоражат рассудок, и пленник, различив их за секунду ото всех других, ощутил неожиданную нехватку воздуха. Сердце забилось с новой силой. Он резко дёрнулся в сторону, широко раскрыв свои глаза и покачнувшись вместе со стулом, но упасть не смог — придержали, вернув на место. Эти глаза снова смотрели на него, переливаясь тёмно-карими кровавыми каплями в проблесках лунного света. Эта улыбка снова растянулась на тонких губах. Чёрные волосы свисали до плеч прямыми прядями, как вороньи перья. Белоснежный полушубок с меховым воротом почти не контрастировал с белой шапкой и белизной неестественного, неправильного для его страны лица — сомнений не оставалось, это Смерть-от-Холода. Дазай смотрел на этого человека и чувствовал, как животный ужас сковывает лёгкие и застилает туманом глаза, но не мог отвести взгляда. Казалось, зажмурься — и он… оно вцепится своими руками с тонкими пальцами в шею, медленно начиная душить. Осаму, замерев выпрямленным и не смея пошевелиться, только нервно сглотнул, ощущая эту ужасную невозможность закричать, когда вопль сковывает горло, саднит язык, не даёт дышать. Мир вокруг остановился. Смерть-от-Холода медленно, несколько раз взмахнул двумя ладонями. «Привет. :)» Указательный палец правой с размаху «режет» по левой ладони, указывает на грудь пленника, сжимается в кулак и с выпрямленным большим пальцем ведёт в сторону, а затем стучит указательным вновь по тыльной стороне левой ладони. Движения плавные и уверенные, а главное, к сожалению или счастью, — читабельные. «Надеюсь, хорошо себя чувствуешь? :)» Он отрицательно качает головой и хаотично неспешно вращает ладонями у груди, указывает на себя, снова качает головой, стучит кулаком о кулак и скрещивает указательный и большой пальцы правой в О-образное, касаясь этими пальцами тыльной стороны левой ладони. Пауза. Моргнул, склонив голову к плечу и выглядя до того безобидно, что в дрожь бросало; Дазай внимательно следил за руками, словно не был в силах оторвать взгляд. Что-то не давало это сделать. Страх. «Не беспокойся, я не сделаю тебе больно. ;)» Указательным и средним правой руки он проводит от лица в сторону, указывает на себя вновь, полусогнутыми растопыренными ладонями провёл в сторону, указал на пленника, на его глаза, покачал головой, снова коснулся тыльной стороны ладони скрещёнными О-образно пальцами и покачал ладонью с расправленными пальцами сбоку от головы, подняв руку. «Видишь, я даже позаботился о том, чтобы твои глаза не болели от солнца. :)» Дазай поморщился, хмуря белые, все в инее брови и через силу скалясь, пытаясь отвернуться, но тонкие пальцы схватили за подбородок и развернули на себя — бледное лицо с широко раскрывшимися красными глазами оказалось ещё ближе, слабо обдав тёплым дыханием, и тут же отодвинулось, отпуская, намекая, что брезговать зрительным контактом не стоит. Сердце сильно колотится в груди, сотрясая всё тело, но Осаму выпрямился, смотря прямо в глаза. Смерть-от-Холода снова указывает на Дазая, ткнув пальцем в грудь, качнул кулаком от своей груди вверх, указательным правым в кулаке провёл по указательному левого и поочерёдно перебрал ладонями, покрутив ими. «Твой друг скоро придёт за тобой. :)» На этой реплике мысли застопорились и оборвались. Друг? Кого он имеет в виду?.. Чуя? Замёрзшее тело, забывшее о морозе из-за разогнавшейся по сосудам крови от страха, пробило со спины на холодный пот, пронзив мурашками поясницу. Он чувствует что-то острое внутри, что-то рвущееся наружу, но из-за холода бессильное. Это закипающий гнев. Но на гнев нет сил — есть только необъяснимый страх перед власть имущим, от того и онемение, и бездвижие, и полная потерянность. Смерть-от-Холода всё также улыбается, глядя в глаза и склонив голову к плечу, больше не двигая руками. Дьявол. Дьявол во плоти. Белый, как смерть, и глаза налиты кровью. Дазай чувствует, как оглушительно стучит под рёбрами сердце и как голова снова начинает тяжелеть от страха и приближающегося обморока, который он не может контролировать в панике, но зрение чётко сфокусировалось на лице напротив и теперь не может от него оторваться. Мир сузился до одной-единственной личности. Осаму уже не уверен, человечен ли Смерть-от-Холода настолько, чтобы называться человеком. Дьявол во плоти. Идеально знающий язык жестов. Гончаров и Гоголь, наблюдавшие за коротким разговором с пленником жестами, только удивлённо переглянулись: «Так вот оно что… Не просто больной — глухой». Когда босс посмотрел на них — его взгляд чувствуется прижатым к коже лезвием, — оба машинально смотрят на него, не моргая. Ветер завывает, задувая сквозь дыры стен снежные клубы и колыша тёмные волосы Главы. Он стоит неподвижно, смерив подчинённых привычным равнодушным взглядом, и вдруг, выпрямившись и достав из-под полушубка настоящий топор, сверкнувший лезвием в лунном свете, и кинув его в руки одному из подельников, начинает снимать с себя тёплый верх. — Господин, — Гончаров, держа топор одной рукой, откашлялся в кулак, — температура не располагает к раздеванию. Чистое, с выжженным на топорище «Родя» оружие выглядит идеально, словно новое, но обрызгай его люминолом — увидишь, как всё лезвие и край топорища ярко светятся пятнами люминесцентного фиолетового. Люминол под ультрафиолетом реагирует на замытую кровь. — Комфорт моего гостя в первую очередь. Коля и Ваня вновь переглядываются. Фёдор ничего не объяснял им насчёт похищения этого человека, обронив лишь, что с ним нужно быть аккуратнее, а дальше не продолжал, поэтому мысленно все его подчинённые с благоговением и страхом дополнили для себя, что будет после «иначе…» Фёдор вообще никогда не угрожал прямым текстом, потому что все и так знали, что он сделает, если дело дойдёт до расправы над неподчинившимися. Был человек — нет человека. Пропал. Исчез. Достоевский был страшен в своей манере избавляться от живых вокруг себя, и, наверное, это придавало ещё большей жути тем, кто слышал о нём. — Что в нём особенного? — Гоголь смотрит на своего босса, спокойно стоящего в одной своей рубашке на пронизывающем до костей ветру. Красные глаза, ярко-карие, смотрят сквозь подчинённых, но ни Ваня, ни Коля не дрогнули — они привыкли к бесчувственному взгляду. Фёдор улыбается, поправив ушанку на голове. — Я человек честных нравов, — говорит он негромко, но его голос прекрасно слышен сквозь пургу, словно сама зима не смеет перебивать Главу Мёртвого дома. — Я пообещал, что его сердце останется на его законном месте в переплетении грудной клетки взамен на мою скромную просьбу. — Просьбу? — Ваня встряхнул головой, спрятав руки в карманы. Ветер колыхал полы чёрного полушубка. — Разве мы не… — Некультурно весьма отдавать приказы собственным братьям по крови, — Фёдор улыбнулся, поправив рукава белой рубашки и не чувствуя холода. Братьям по крови? Гоголь от услышанного тотчас метнул взгляд на пленника в полушубке Фёдора и вновь впился удивлёнными глазами в босса. Этот человек имеет отношение к местной мафии? Видя недоумение подчинённых, Достоевский усмехается, обернувшись через плечо на глухого и прикрыв глаза. — Я уверен, они достаточно компетентны и умны, чтобы не действовать мне наперекор. Ваня и Коля прекрасно помнят, как в прошлый раз, схватив одного из гильдии английских атташе, Фёдор, дождавшись его прихода в сознание, буквально через несколько часов с размаху рассёк топором его плечо. «Полагаешь, если ничего не расскажешь, я оставлю тебя? — Достоевский тогда схватил агента за кровоточащее плечо и склонился со спины прямо к уху, говоря на чистом английском: — Таких, как ты, как собак нерезаных. Заартачишься ты — найду другого». Нагрянувший отряд бравых спасателей обнаружил лишь голову своего собрата, отрубленную, как выяснилось, топором, и на щеке которой было аккуратно, с любовью творца к своей картине, выжжено: «И душа, неустанно поспешая во тьму, промелькнет над мостами в петроградском дыму». После этого Фёдор отдал координаты на японский порт, выудив информацию о примерном местонахождении, и пересмотрел свою отработанную схему, после того как совсем уже не мог отстирать свою одежду от алых пятен и устав раз за разом пачкать руки. Гоголь-пересмешник и Гончаров были осажены в своём головорезовском пылу сразу — осажены тем самым «если хоть волосок с его головы упадёт…» Дазай, чувствуя тяжесть на плечах, инстинктивно ими дёргает, но обнаруживает лишь, как Смерть-от-Холода укрыл его собственным полушубком, подоткнув ворот и запахнув, чтобы ветер не задувал. Пленник с подозрением глянул на врага, но тот только ухмыльнулся, оценивающе глянув на заложника и даже не поёжившись. Гоголь и Гончаров сильно удивлены, но поражены они тому, что босс так… печётся об очередном куске пушечного мяса. Факт отсутствия чувствительности к холоду их вовсе не удивлял. Поработай с этим головорезом и манипулятором с десяток лет бок о бок, и не к такому привыкнешь. Дазай часто и тяжело дышит, пытаясь прийти в себя. Ему всё ещё холодно, а этот полушубок… проклятый полушубок! Будто аура его носителя, оказавшись совсем близко, начинает сдавливать и пожирать жизненную энергию… или это просто реакция на сильнейший стресс. Осаму и предположить не может, при чём тут он и как со всем происходящим адом связан любимый человек, и даже думать не хочет о том, что Накахара в этом виноват. Этот человек и Чуя… они знакомы? что такого Чуя сделал? неужели Осаму является куклой для шантажа, ради которой Чуя сюда придёт? Вопросы болезненно впиваются в черепную коробку, но больше всего тревожит одна засевшая в мозгу мысль-раскалённая-игла: кто есть Чуя на самом деле… Глухой не собирается терпеть чужое на себе. Лучше уж он погибнет от обморожения и избавит Чую от необходимости идти в это страшное место, чем вынудит беспокоиться и чем-то жертвовать. Мороз сковал тело и быструю текучку мыслей, но в экстремальных ситуациях голова всегда работает по-другому — пока жуткая троица не трогает его, стоя поодаль (хотя, если честно, ему всё равно на реакцию этих людей), Осаму медленно повернул голову, осматривая мерзкий полушубок, и начинает неспешно раскачиваться на стуле вправо и влево, разгоняя кровь по ногам постепенными движениями. Что уж говорить — он плохо их чувствует. Двигаться больно — тело заледенело и окоченело, от стресса и частого сердцебиения ломит рёбра и позвоночник, болит внутри и голова раскалывается, — но он не останавливается. Он должен скинуть чужую шкуру. — Будет невежливо, если из-за оплошности благородных мафиози пострадает и без того больной гражданский, не подозревающий, зачем он здесь и какое отношение имеет ко всему этому, — Фёдор улыбается ещё более устрашающе, и в головах подчинённых одновременно щёлкает: их гениальный босс взял за основу самый банальный сюжет, выкрав под угрозой пыток любимого человека одного из, скорее всего, высокопоставленного в иерархии члена исполнительного комитета и шантажируя его жизнью. Вот оно как. Зачем объяснять всё с самого начала, когда можно объяснить по ходу дела? Теперь понятно, почему Глава Мёртвого дома надолго заперся в своём подвале и взламывал вирусами камеры и системы города. Он искал. Он следил. И он нашёл. Какое благородство! Пообещав жизнь обыкновенного и дорогого для чьего-то сердца человека в обмен на маленькую и скромную просьбу. — Господин уверен, что эти гордые восточники подставят себя под удар ради него? — Гончаров глянул на пленника и снова перевёл взгляд на босса, сжимая в руках его топор. Достоевский только хихикнул. — Они не только подставят себя под удар, — он улыбается. — Крысы убегают с тонущего корабля, а эти на него побегут. Такова психология их «семей». Вдруг — грохот. Трое русских машинально обернулись, обнаруживая, как пленник рухнул на бок вместе со стулом на ледяной ржавый пол, сбросив с себя полушубок. Гончаров сжал двумя руками топорище, Гоголь нервно сглотнул: заложник только что подписал себе смертный приговор, бросив любезно отданную Фёдором одежду на пол, как собачью подачку. Казалось, даже метель затихла за стенами, и ветер перестал гудеть — всё замерло в ожидании того, что Достоевский, недовольно цыкнув, изменит планам, заберёт «Родю» из рук подчинённого и с размаху, не церемонясь, отрубит несчастному голову. Фёдор удручённо покачал головой, подходя к альбиносу, дрожащему и поджавшему ноги, глядя на него сверху вниз, и, опустив руки… поднял его за спинку стула, вернув в прежнее положение, отряхнув и вновь укрыв своим полушубком. Гоголю и Гончарову казалось, что пленник не осознаёт, в чьи руки попал. Оно и неудивительно, если он обычный гражданский, ещё и каким-то образом непосвящённый, ещё и больной. Заложник тяжко вдохнул, даже не пытаясь дёргать руками в попытке высвободиться, и снова уронил на грудь голову: от удара о железный пол в глазах почернело, а в висках забилась кровь. Спереди вновь появилось бледное лицо с красными глазами, мягко улыбнувшееся. Он накрыл ладонью светлые глаза, закрывая их и надевая на белую голову свою шапку, встряхнув тёмными волосами. При падении под стул из кармана брюк пленника что-то вывалилось и засветилось. Гоголь, приглядевшись своим одним хорошо видящим глазом, с ужасом и недоверием к происходящему узнал в небольшой вещице телефон. Что? Неужели босс допустил такую элементарную ошибку? — Фёдор? — Коля подскочил к пленнику, поддевая носком ботинка телефон, подбрасывая и хватая рукой. Достоевский, глядя на протянутую вещь, в лице не изменился. — Нас же обнаружат! — Правильно, — тихим и хриплым голосом заметил Глава Мёртвого дома, никак не среагировав на вещь, лишь взяв в руку. — Они и должны. Молчание в ответ принудило всё-таки пояснить, хотя Достоевский обычно не посвящает в детали планов. — Нас обнаружат, — подтвердил он. — Но не стоит забывать о моей маленькой просьбе. Я ведь честный человек, — Фёдор вновь жутко улыбнулся, одним движением пальца разблокировав чужой телефон. — Взамен на его благополучие я пообещал никого не убивать, и обещания нарушать мне не пристало. Молчание продолжилось. Ветер взвыл, качнув помещение, будто оно подвешено. — Я всего лишь любезно предложил им сдаться властям самим, самостоятельно и без нашего прямого вмешательства выводя из строя всю свою организацию и приведя федералов сюда вслед за собой, пока есть время. Его спасут как заложника и жертву, — Фёдор листает что-то в чужом телефоне с минимальной подсветкой, имея в виду под «заложником и жертвой» альбиноса в полушубке. — А их группировка больше никогда не встанет на моём пути.

***

Метель шумит, завывая и поднимая в тёмный воздух клубы серого снега. Голые ветви угрожающе качаются, скрипя, издавая громкий хруст. Накахара не помнил, как выбежал к машине и как долетел до главного здания. Он делал всё на автомате и в полном беспамятстве, не отдавая себе отчёта в том, что сейчас перед его глазами: дорога, автомобильная панель, руль, ночь. Рой мыслей… нет, их вихрь носился в голове с такой скоростью и в таком беспорядочном хаосе, стуча о черепную коробку, что складывался в полнейшую тихую пустоту. Это всё нереально. Это невозможно. Чуя не верит. Не верит. Не верит. Он отчаянно подавлял своё стремление остановиться и начать раздумывать над тем, как поступить. Возможно, из-за нарастающей паники никакая мысль логично не вязалась с другой, но единственное, что засело в голове — то, что против такого врага Чуя бессилен. Если он предпримет попытку справиться самостоятельно, он угробит и ни в чём не повинного Дазая, и себя, и свою семью. Даже если он останется в живых, он не сможет жить с грузом того, что натворил. Нет, пожалуйста, нет. Эй, небесное божество, если уж всё предопределено… будь снисходительнее к тому, кто в плену. Он не заслужил. Чёрный Брабус мчался по пустынным ночным дорогам, пуская снежную пыль, вихляя на поворотах и визжа колёсами. Светофоры игнорировались, благо что людей на улицах практически нет — штрафов набежит на счёт из-за камер, но это не волнует сейчас вообще. Сердце билось набатом настолько шумно, что, кажется, сейчас вообще не бьётся. Минута. Две минуты. три.

четыре

п я т ь

Визг тормозов. Чуя приехал обратно за считанные секунды, врезаясь колёсами в бордюр и на ходу раскрывая дверь, вылетая из машины и спотыкаясь о собственную ногу. Свет в главном здании горел лишь на верхних этажах, и то не везде — время позднее, не все сотрудники на месте, да и большинство сидит как минимум при свете настольной лампы. Накахару сейчас не волнует ничего, он даже машину на сигнализацию не ставит, оставляя ключи в зажигании и срываясь на бег — через двери, по лестнице, прямиком в альма-матер. Он не обращает внимания на окружение, он не обращает внимания ни на что, он чувствует бешено колотящееся сердце и еле успевает затормозить перед дверью кабинета Мори, наспех раскрывая и влетая внутрь, забывая отдышаться. Огай сидел в свете тусклой настольной лампы во главе длинного стола, читая какую-то бумагу и повесив своё чёрное пальто с высоким воротом на спинку кресла, оставшись в тёмно-красной рубашке с закатанными до локтей рукавами и надев очки. Он тотчас поднял обеспокоенный взгляд на позднего посетителя, пытающегося что-то сказать, но только хватающего ртом воздух и произносящего лишь придушенные отрывки фраз. Зная Чую, он никогда не показывается на пороге кабинета дяди без стука и уж тем более в таком виде. В голубых глазах, поднятых на мужчину, отчаяние той степени, когда от одного взгляда начинаешь предполагать самые худшие варианты случившегося. — Чуя-кун? — Мори отложил чтение, вставая с кресла и опираясь руками на стол, хмурясь. — Ты разве не уезжал домой час назад? — Мори-сан… я… — Накахара шумно сглотнул, проходя вперёд и со стуком упираясь кулаками в столешницу. — Я… — настольная лампа замерцала, и он бросил пронзительный взгляд на босса. «Дорогого мне человека похитил Достоевский» — нет, с такого нельзя начинать. «Я думал, что негласный устав мафии обойдёт меня стороной…» — нет. «Достоевский знает о существовании всех нас и угрожает через меня…» — не то. — М-мне нужна помощь. Юный исполнитель никогда не просил ни о какой помощи. Огай глубоко вдохнул, посмотрев в сторону и страшась спрашивать о случившемся. Учитывая, что весь день исполнительный комитет провёл за обсуждением нагрянувшей проблемы в виде Достоевского, начала древа всея русской мафии, подобравшегося к штабу в главном здании чересчур близко, ситуация с каждой секундой усугублялась всё больше. — Сядь, Чуя-кун, — произносит он, не дожидаясь никакой реакции и повторяя твёрже: — Сядь. — Я не… — Накахара глубоко вдыхает снова и выпрямляется, сняв шляпу с головы, сжав пальцами тулью и положив её на стол. — Русские. Д-достоевский. Он… — Сядь, — со стальной ноткой в голосе повторил босс, нахмурившись больше. — Ты не слышишь меня? Сядь — я выслушаю. Формальность. От изменения положения никому в кабинете сейчас не легче. То, что Достоевский упомянут, уже не сулит совершенно ничего хорошего, и Мори помрачнел. Накахара проходит ближе к нему, отодвигая ближайший стул и садясь. Признать честно, Огай никогда ещё не видел племянника настолько потерянным. — По порядку, — Мори внимательно смотрит на Чую, сжимающего края своего пальто, и будто не узнаёт в своём подчинённом своего подчинённого. Кардинально другой человек! Отчаявшийся и потрясённый, в шоке от пережитого. Что же могло произойти?.. Видно, что Накахара изо всех сил старается держать себя в руках. Он перебрал пальцами, потупил взгляд в пол и начал охрипшим голосом: — Я… я не рассказывал, но… — «Я долгое время встречался с одним человеком…» — нет. «Достоевский похитил того, к кому я давно неравнодушен…» — боже упаси. «Русская мафия держит в заложниках ни в чём не повинного человека, которого я знаю…» — нет. — Мне очень дорог один человек. Пауза. Огай безотрывно смотрит на племянника, сцепив руки на столе в замок. Как правило, если человек обеспокоен чем-то и начинает свой рассказ с того, что кто-то ему дорог, ничего хорошего ждать точно не нужно. Наравне с тяжкой думой вертится только один вопрос: как Накахара-кун, перспективное молодое поколение, умудрился попасть в такое? Логично было бы спросить, кем Чуе приходится этот человек, но если уж его похищение довело Накахару до состояния такого срыва, то спрашивать бессмысленно. — Кто этот человек? Он в наших рядах? — Мори спрашивает не сразу, ничуть не сделав тон спокойнее, а, кажется, только больше помрачнев. Уж сколько раз твердили миру, ан нет, всё равно та же история! Та же история. Та же история… Никогда истории со счастливыми концами не начинаются с такого вступления. Только в сказках отважные рыцари спасают принцесс из лап кровожадных драконов. В реальной жизни настоящий ящер доедает окровавленные свежие кости без лат, а королевская дочь томится в заточении долгие, долгие годы, пока не умирает от голода. — Н-нет, он не знает, кто я. То есть… чем занимаюсь, и дело не в этом, — Чуя покачал головой, подняв голову, но не смотря боссу в глаза. «Я сегодня направлялся к нему домой, и…» — нельзя. — Мы должны были встретиться сегодня, но на месте встречи я обнаружил раскрытую настежь дверь и… это, — из кармана рыжий вынимает смятый клочок бумаги, протягивая недрогнувшей рукой Мори и глядя в его глаза с такой печалью, с которой не смотрят верные собаки на могилы своих хозяев. — Он ни в чём не виноват. Мори покосился на листок с подозрением, взял его в руки и, сняв очки, развернул, читая короткую записку. В тусклом свете лампы его глаза ничего не выражают, но по лицу видно, как с каждым словом он мрачнеет окончательно: глаза теряют блеск и приобретают алый оттенок радужки, стоит провести пальцем по рисунку улыбчивой крысы. Хорошие вести принёс племянник, хорошие, ничего не скажешь. Перечитав записку со странным почерком трижды под гробовое молчание, Огай отложил бумагу на стол и накрыл ладонью глаза, потирая переносицу и думая. Босс не говорит абсолютно ничего. А что говорить? Как же всё… нежданно-негаданно и не вовремя. Чуя научен контролировать своё самочувствие в экстренных ситуациях и умеет держать себя в руках, но он никогда не предполагал, утопая в перестрелках, махинациях, убийствах и преследованиях жертв, что экстренная ситуация может быть настолько патовой и критичной, что легко от шока растеряться в действиях и не знать, как поступить, чтобы никому не навредить. Сердце стучит, не пропуская ни одного удара. Чуя слишком хорошо знает собственного дядюшку, чтобы понимать, когда тот находится в молчаливой ярости — у Мори взбухли вены на руках, на виске очерчивается пульсирующая жила. Если бы Накахара умел поворачивать время вспять или хотя бы предугадывать события!.. Хотел бы он пребывать в гневе сейчас и рвать и метать, а не зацикливаться на непонятном страхе. Страхе не за себя. Он более чем прекрасно понимает, что босс может не только отказать и отстранить от дел, но и убрать неугодного с дороги, как недееспособного и полностью завалившего базовое испытание. Если служебная собака один раз коснулась носом химических отходов, она испортит себе нюх и станет бесполезной — таких псов, как правило, списывают со счетов и забирают домой, как обыкновенных домашних собак, чтобы они дожили свою жизнь спокойно и в окружении любви и тепла. Если бойцовая собака, державшая в своих зубах и брылях ветку первенства, вдруг начинает проигрывать и больше неспособна участвовать в боях, принося хозяевам прибыль, её просто застрелят или оставят умирать, отдав предпочтение более перспективному бойцу. Накахара был генеральским, но всё-таки бойцовым псом. В него, когда-то немощного щенка, чуть не оставленного на произвол судьбы и увезённого новым хозяином, вложили немало дрессировки, усилий и средств, чтобы вырастить достойного классного потомка. Он знал, на что идёт, когда, поджав хвост, бежал с опущенной головой к единственному в своей жизни богу. И пока этот бог не вынес никакого вердикта. Чуя вдруг вспоминает, что, перед тем как выбежать из тёмной квартиры в состоянии нарастающей паники, он схватил чужой телефон с загоревшимся от сообщения или чего-либо другого экраном и сунул в задний карман брюк, напрочь забыв о нём в поездке. Чуя вынимает его, сжав рукой в перчатке и бессмысленно пялясь на устаревший аппарат. Какой-то… он слишком новый, что ли? Не такой? Воспоминания ломаются, Накахара не может вспомнить точно о такой незначительной детали, как телефон. Какие-то смутные отличия бросаются в глаза, но Накахаре кажется, что это всё от шока. Он кладёт его на стол экраном вниз. — Это… всё, что осталось, — Чуя глубоко вдохнул, приходя в себя, и снова опустил глаза в пол. Он прекрасно понимал, что личная переписка вскроется, но лучше уж так, чем воспоминания о человеке останутся лишь перепиской. Огай на новую улику только взглянул, не трогая. И вдруг начал говорить, не убирая руки от лица и продолжая массировать переносицу: — Ты никогда не давал мне повода тебе не доверять, — он бросил взгляд красных глаз исподлобья прямо на племянника, говоря размеренно и чётко: — Я никогда не сомневался в твоей честности и преданности организации, коллегам, подчинённым и, в первую очередь, мне. Я всегда тебе верил, и ты ещё ни разу не подводил меня. Рука Огая опустилась куда-то на край стола и скользнула под него, на что-то беззвучно нажимая, и тут же на окна падает плотный занавес, погружая и без того тёмный кабинет в полнейший мрак со слабым светом настольной лампы. Накахара огляделся в растерянности, медленно подняв свою руку и взявшись ею за голову, сжимая волосы. Мори в таком же молчании и напряжении нажал кнопку на базе стационарного телефона, говоря вслух: — Акутагава-кун, я знаю, что ты на месте. Зайди ко мне немедленно, — и, помолчав и не убирая пальца с кнопки, коротко добавил: — Сейчас же. Кабинет вновь погрузился в тишину. Огай встал, убрав руки за спину и пройдясь по кабинету до его середины. Шаги глухие, едва слышимые. Он не обращает внимания на то, как Чуя зарылся руками в свои волосы, поставив локти на стол и опустив голову. Исполнитель прекрасно понимает, в какую грязь вляпался и во что вовлекает свою семью, а ещё он осознаёт то, что все страдают исключительно по его вине — и вся эта совокупность медленно убивает. Почему-то только сейчас приходит осознание, что всё это время он танцевал на таком тонком льду, что игольное ушко покажется больше этой толщины, и теперь, провалившись с головой в ледяную воду, он начинает себя осуждать, и не без причины. Катастрофа. Настоящая катастрофа. Лучше бы он на своей машине подорвался, чем завёл Осаму в это волчье логово. Знал же, что так может быть! Знал же! Идиот, идиот, идиот… — Я… я даже не знаю, где он… — Накахара с дрожью в голосе вздыхает, сжимая пальцами волосы и всё больше погружаясь в ужас. Дазай… почему именно он нарвался на такого страшного человека? За что ему была предначертана встреча с таким монстром? Дазай достоин лучшего, но никак не попадания в когти чудовища. И Чуя не имеет в виду под «чудовищем» главу русской мафии. Дверь с тихим скрипом раскрывается, и тёмная голова с прищуренными серыми глазами из-под блеснувших стёкол очков показывается в проёме. Его вид не изменился: тёмная одежда с высоким воротом под серым лабораторным халатом. Начальник компьютерного отдела, встрёпанный, привыкший к темноте, не ожидал увидеть босса так близко, и скромно зашёл, закрывая дверь за собой и обрывая вопрос «Вызыва-» на полуслове. Он видит краем глаза сгорбленную фигуру друга, невольно посмотрев на него с непониманием и беспокойством — нечасто увидишь преемника босса в таком плачевном состоянии, — и с недоверием хрипло спрашивает: — Что случилось? — На моём столе лежит телефон, — Огай развернулся к подчинённому спиной, говоря куда-то в сторону. — Пробей его по базам. Срочно. Рюноскэ с удивлением глянул на Мори, но вопросов задавать не стал и прошёлся бесшумной походкой до Чуи, перегибаясь через стол и дотягиваясь до вещи. Обыкновенная старая модель без каких-либо внешних повреждений — ни царапины на экране. Акутагава повернулся к Накахаре, положив руку на его плечо и вынуждая рыжего посмотреть на себя. О всевышний, на лице друга было такое отчаяние, что возникло ощущение, что у него кто-то умер или мучительно умирает прямо сейчас. Эти глаза, полные… полные боли, которой никогда раньше в глазах самого Накахары никто не видел. Казалось, он побледнел до цвета снега. Рюноскэ внутренне ужаснулся. — Сейчас всё будет, — Акутагаве не нужно повторять несколько раз, он тотчас направился к выходу, кивнув, проходя мимо босса. Он остановился у дверей, когда услышал голос Мори. — Иди с ним, — говорит Огай Чуе, не изменив положения. Рыжий вздрогнул, уставившись на босса, затем на коллегу, тут же встав и на автомате быстрыми шагами следуя за начальником всей техники в этом здании. Акутагава уже скрылся, уходя в тёмный коридор, и у дверей Накахара остановился. Взялся рукой за край и не смог сделать больше ни шага. Это непонятное разрывающее чувство неизбежности беды сбивало с толку и болезненно жгло изнутри. Никогда ещё он не испытывал такой… безнадёги. Страха, что всё, что ты сделаешь, повлечёт за собой неминуемый ад. Но голос дядюшки послышался вновь: — Чуя-кун, — рыжий обернулся на него. — Я верю тебе и тому, что случилось, — взгляд карих глаз глянул прямо в душу, но Накахара не дрогнул, — но, не будь ты мне дорог, я бы не стал подвергать риску ни себя, ни своих подчинённых. Помни об этом. Чуя кивнул. Кивнул и бесшумно вышел за дверь, оставив шляпу на столе. Мори, постояв в абсолютной тишине минуту, тяжко вздохнул и опёрся спиной о край стола, зарываясь рукой в свои тёмные волосы. Нужно срочно что-то думать. После сказанного Чуя почувствовал, как где-то в груди всколыхнулась толика уверенности. Он на автомате прошёл тёмный коридор и ступени лестницы, смотря под свои ноги и думая о чём-то неопределенном. На верхних этажах свет почти не горел, и в какой-то момент, остановившись в середине пролёта в полнейшей темноте, Накахара вгляделся во мрак впереди себя. Идеальная тишина вызывала ощущение пустоты перед собой, но реализм не давал в это поверить. Чуя вслушивается, сам того не желая, и хочет уловить хоть какой-то звук — и кажется, что в этой темноте кто-то есть. Кто-то невидимый, неведомый, нематериальный, враждебный и ужасно голодный. Воображение под натиском случившегося самостоятельно рисует жуткий образ в чёрном углу, стоящий в нескольких метрах от живой души: высокий, бледный, тёмные волосы вороньими перьями обрамляют белое лицо с красными глазами… и оно протягивает руку, и оно победоносно ухмыляется, произнося одними губами, что им не выиграть. Накахаре показалось, что в разыгравшемся воображении он действительно увидел два красных огонька, но, встряхнув головой и отгоняя больную мысль, он спустился с лестницы на этаж ниже, наконец направившись в компьютерный отдел мимо поворота к своему кабинету. Огни на панелях процессоров мерцают вдалеке, переливаясь от красных и зелёных до синих и белых в абсолютной темноте, и по мере приближения всё больше виден свет нескольких мониторов и сгорбленная тощая фигура перед ними. Накахара подходит, касаясь рукой спинки кресла и чуть наклоняя её, оповещая о своём присутствии, но не помогло — Акутагава вздрогнул, резко оборачиваясь, и нахмурился. На ворчание нет времени. Бесконечные строки информации появляются в открытых окнах, и Рюноскэ переключается между ними. Взятый телефон лежит рядом с клавиатурой среди проводов и кабелей, и как раз среди них Акутагава что-то ищет. — Чей это телефон? — Акутагава втыкает один из штекеров зарядки в разъём снизу телефона, отъезжая в сторону и подключая к крайнему монитору. Видно возникшее окошко с пустой линией и с процентами загрузки — извлечение данных. Накахара вздохнул, и Рюноскэ на него оборачивается. — Да ты сядь. Неважно выглядишь, упадёшь ещё. — Помнишь, несколько месяцев назад я попросил тебя пробить по базам одного человека? — Чуя, сев на ближайший стул и говоря вполголоса, поставил локоть на колено и снова зарылся в волосы одной рукой. — Седой и с инвалидностью на слух парень двадцати двух лет с выписками из психиатрической клиники, на учёте психоневрологии и всё такое. Акутагава прикинул в голове что-то, посмотрев в потолок, и кивнул. — Помню. — Его. — Его телефон? — Рюноскэ глянул краем глаза на остаток процентов выгрузки файлов и на услышанное в ответ тихое «да» удивлённо покосился на коллегу. — Я же пошутил. Серьёзно? Откуда? — Я… с того раза я начал с ним общаться, и теперь он стал мне очень дорог, — Чуя закрыл глаза, сжимая пальцами волосы ещё сильнее. — А теперь… — Что с ним стало? — Акутагава проследил логическую цепочку между тем, что хозяин телефона Чуе дорог, и тем, что телефон этого человека находится сейчас у них, а телефон-то нужно пробить. — Пропал? — Если можно так выразиться. — Ладно, я тебя понял, — Рюноскэ больше не стал задавать вопросов, развернувшись к компьютеру и взяв устройство в руки, включая наконец и смотря на главный экран — из-за приказа Мори-сана поторопиться он не успел изучить его сразу же. Странно, но никакого пароля или отпечатка не требовалось — телефон тут же разблокировался, стоило нажать «домой». Накахара краем глаза ещё в тёмной квартире заметил, что там висит сообщение, но это логично — он ведь писал Дазаю, до того как появиться на пороге. Акутагава читал сообщение молча, не смотря на выгрузку файлов, готовую на девяносто процентов. И вдруг сквозь зубы выругался, неожиданно соскакивая со стула и выдёргивая телефон от проводника, резко швыряя его на пол куда-то в угол. Накахара сам быстро поднялся, недоумевающе смотря на происходящее. Выгрузка файлов замерла на опасных девяноста девяти процентах, объявив в окошке, что устройство отсоединено, а загрузка приостановлена. — Ты что делаешь?! — Чуя зашипел, хватая коллегу за плечо, но тот дёрнулся, зло смотря на друга. — Это не его телефон! — прошипел Акутагава в ответ, хватаясь за компьютерную мышь и спешно закрывая загрузочное окно, резко выдёргивая провод из розетки, отключая монитор с процессором. — Откуда он у тебя?! Сказать, что Накахара замер в непонимании ситуации — ничего не сказать. Он посмотрел на Акутагаву так, будто тот сказал какой-то бред, и сразу после услышанного задумался над тем, что, к сожалению, ему всё же не показалось, что с телефоном что-то не так… Чуя нервно сглотнул. Достоевский поменял телефоны, подложив вместо телефона похищенного точно такой же. Рюноскэ чудом успел не затащить в базу данных опасный вирус — если телефон относительно новый, страшно подумать, что там несколько минут выгружалось. И в сообщении с неизвестного номера содержалась настолько страшная просьба, что обычно безэмоциональный Акутагава с силой отшвырнул его в сторону, не желая больше прикасаться, будто вампир — к кресту. Рюноскэ рухнул на стул, взявшись рукой за голову, и Чуя, стоя рядом, чувствовал, как сердце вновь уходит в пятки. Воздух накалялся с каждой секундой в тишине офиса и темноте коридоров. Накахара уже было подошёл и наклонился, чтобы телефон поднять, но коллега схватил его за рукав, прежде чем он успел: — Лучше не трогай! Думать даже не хочу, во что ты вляпался. Там было требование, — глухо произнёс Акутагава, безумно глядя в пол и говоря в сторону, отпустив Накахару и хмуря куцые брови: — Совершить од-дин… звонок с этого телефона. — Какой?! Куда? Рюноскэ в молчании обернулся, глядя прямо в глаза. — В полицию. Сегодня в… полпервого ночи, — Рюноскэ глянул на часы на руке и вздохнул ещё тяжелее. У него перед глазами всё ещё стояла строка «я всё слышу и вижу, не пытайтесь обмануть. :)» — Телефон на прослушке. Иначе заложник долго не протянет. Внутри что-то оборвалось. Чуя чувствовал, смотря в сумрак коридора за прозрачными стенами, как у него начинают трястись руки. Он смотрит на них, дрожащие, и понимает, что это конец. До назначенного времени оставалось полчаса — полчаса своей свободы и полчаса чьей-то жизни. В тишине рыжий осел на пол, согнув ногу в колене и бессмысленно глядя вперёд себя. Этого просто не может быть. Это нереально. Это кошмар. Чуя слышит сквозь собственный гул сердца в ушах, как Рюноскэ просит Мори-сана по телефону зайти сюда. «Это очень срочно…» И снова офис погружается в тишину. Достоевский знал, куда и как нужно ударить в преследовании своей цели, чтобы от выведенного из строя одного из главных звеньев мгновенно отключилась вся цепь: поставить под угрозу жизнь человека, который дорог одному из «старейшин», подорвать его репутацию надёжного и стойкого, подорвать безопасность всей организации и довести до точки кипения, загоняя под колпак властей и убирая из игры. И у Достоевского получилось. Мгновения длятся предательски долго. Тягуче. Болезненно. Вонзаются в кожу всё сильнее и сильнее, медленно входят иглами под ногти, медленно опускаются раскалённым клеймом на чувствительные участки тела. Чуя опёрся спиной о ножку стола, закрыв лицо рукой и потянувшись другой к вражескому телефону, подняв с пола, читая злополучное сообщение с требованием. «Я человек самых честных правил… обещание сдержу в обмен на обещанное… :) … власти вас заждались, а твой друг долго ждать не сможет… не пытайтесь обмануть. :)» От этих строк в глазах рябит. Накахара кладёт телефон экраном вниз на пол и снова зарывается пальцами в волосы, тянет за пряди, скалится. Как же так… почему именно с ним, с Дазаем, а не с тем, кто по праву заслужил всё это? В голову лезут невольные образы избиений и белых волос в крови, ножей у горла, револьверов у виска или в лоб, пытки и удары по лицу, и от этого он только больше царапает лицо руками в перчатках. Неосознанно. Но по-другому перетерпеть не получается. Прости.

прости

п р о с т и

ПРОСТИ МЕНЯ

Плеча касается чья-то рука, встряхнув, но рыжий не реагирует. Он бубнит что-то себе под нос, схватившись за волосы, и хочет только одного: отмотать время назад. Это не кажется реальным. Это просто кошмар. Нужно ущипнуть себя, выпить снотворного, посмотреть на спящего седого рядом и улечься обратно, не претендуя на одеяло. Пожалуйста, пожалуйста, пусть это будет слишком реалистичный сон! Лучше проснуться в слезах и… Резкий рывок за волосы — и звонкая пощёчина обжигает щёку, погружая мир вокруг в звенящую тишину. Накахара поднимает голову с широко раскрытыми глазами, видя склонившееся к нему лицо Акутагавы. Он выглядит мрачным, держа в другой руке поднятый с пола чужой телефон, но тем не менее говорит всё тем же несломленным голосом: — Возьми себя в руки. Нельзя терять ни минуты. Дай мне свой. Щека горит, но боль отрезвила, вырвав из потрясённого состояния. Чуя даже не спрашивает, он просто отдал, предварительно разблокировав, смотря, как Рюноскэ подключает его к другому компьютеру через проводник и начинает что-то быстро включать на экране, щёлкая тонкими птичьими пальцами по клавиатуре. Он не даёт себе погрязнуть в переживаниях — Акутагава есть юноша болезный, но в экстренных случаях голова работает как надо; у Чуи же лимит выдержки исчерпался. Мори, бесшумно пришедший в отдел по тёмному коридору через минуту после звонка, не успел даже спросить, что произошло, как Акутагава, не отворачиваясь от экрана, быстро и чётко начал: — Мори-сан, у нас большие проблемы, — босс подошёл ближе, смотря на сидящего на полу племянника и понимая, что ситуация не улучшилась. Парень протянул ему вражеский телефон с сообщением от страшного человека на экране. — Времени мало. Нужно что-то делать. Накахара даже не хочет смотреть на лицо шефа во время прочтения требования. Осознание, что всё происходящее — из-за него, сжимает сердце в тисках и хочет его остановить. Вряд ли у кого-то из мафиози случались в карьере такие провалы… Нет, нельзя снова возвращаться в то состояние. В голове полное отсутствие мыслей, как вдруг голос Огая выводит из забытья: — Накахара-кун, встань, — Чуя поднимает голову, встречаясь со взглядом босса и видя протянутую ему руку. Мори явно зол, но тратить сейчас время никак нельзя. — Если ты хочешь увидеть своего друга живым, сейчас же соберись. Побитому псу протянули руку без палки. Протянули руку, чтобы помочь. Накахара, глядя на руку босса, тут же кивнул, поднимаясь и выпрямляясь. Огай смотрит на наручные часы и достаёт из кармана один из своих телефонов. — Смотрите. Если этот номер не принадлежит ему, я могу отследить последнюю соту активации сим-карты, — задумчиво говорит Рюноскэ, приложив руку ко рту. — Или, если повезёт, прямое местонахождение… — Господин Достоевский не так прост, — Огай покачал головой. — Он мог подложить приманку в виде этого телефона, а настоящий забрать с собой, чтобы мы точно их обнаружили. — Но что нам тогда мешает выехать прямо сейчас, спасти заложника и скрыться, если мы обнаружим локализацию? — Акутагава недоверчиво покосился на босса. — Мы говорим о человеке, которого до сих пор никто не поймал, — внезапно подал голос Накахара, и Мори-сана с Рюноскэ посмотрели на него. Наконец-то черепушка паникующего заработала правильно за всё это время! Оздоровительная пощёчина привела в себя. — Телефон может быть подброшен в совершенно противоположное место, чтобы мы среагировали на него на дурачка. Да даже если биллинг определится верно, там может быть ловушка. Лучше выполнить требование. Чуя прекрасно понимает, что хочет слишком многого в той ситуации, в которой виноват он сам, но всё-таки даже тот вариант событий, в котором заложника оставляют на верную смерть в угоду безопасности организации, всего лишь откладывает прямую угрозу мафии от русских: добрался до близкого и давит на больное — доберётся и до непосредственного исполнителя. Под прицелом сейчас все. Огай, выслушав, ненадолго задумался, смотря в стену. В его голове сейчас наверняка с невероятной скоростью соединяются все возможные ветки событий и то, к чему они могут привести — многолетний опыт работы главой криминального штаба, скрывающегося под государственным объектом по документам, научил мыслить лаконично и быстро. — У нас осталось двадцать минут. Я сейчас вызову людей. Без моего приказа ничего самостоятельно не предпринимать, — в основном это было адресовано Накахаре. — Со звонком я разберусь сам. Ясно? — Так точно, — Чуя кивнул, уже предчувствуя погони и прятки по переулкам. Сомневаться в приказаниях Огая нет смысла: скорее всего, он уже всё продумал. Босс никогда не давал повода ему не доверять и сомневаться в его честности и преданности своей организации. Чуя всегда верил ему, потому что ни один приказ Мори не подводил. Они смотрят друг на друга несколько секунд, и мужчина разворачивается, уходя в темноту коридоров и глядя теперь в свой телефон. Накахара нервно выдохнул, смотря на экран компьютера из-за плеча Акутагавы. Всё нужно делать быстро. Вдруг Рюноскэ резко отталкивается от края стола, отъехав и воздев руки кверху. Чуя, отойдя, удивлённо посмотрел на него уставшим взглядом. — Нашёл, — прохрипел Акутагава, уронив руки на лицо и потянувшись, упираясь спиной в спинку стула. — Смотри. Накахара наклоняется, щурясь, к компьютеру с яркостью экрана на минимуме и смотрит на карту с красной точкой, помеченной где-то на… набережной? Чуя хмурится. Точка мигает где-то у берега. На воде. Что за? Никакая мысль не идёт в голову, пока не щёлкает озарение, отрезвляя и вгоняя в ступор.

Старая ржавая баржа.

***

Чуя шёл по берегу один. Дули ветра, принося с моря холод, выла метель. Когда-то они с Дазаем стояли там, наверху, на набережной и смотрели на праздничный салют, не думая совершенно ни о чём, а сейчас море чёрное, злое, голодное, совсем безрадостное. Волосы развеваются на ветру и хлещут прядями по лицу, шляпы на голове нет, гарнитура за ухом и пистолет на поясе — вряд ли при облаве огнестрел поможет, но идти полностью «голым» ещё рискованнее, чем просто идти в логово крыс. Ржавая, старая баржа возвышалась чёрным айсбергом над ледяным морем, наполовину вошедшая в берег — нужно подняться на помост, чтобы оказаться на скрипящей от каждого шага палубе. Если бы Накахара знал, что эта баржа станет для любимого человека тюрьмой, он бы взорвал её к чертям и ни капли не жалел. На часах — час тридцать две. Звонок совершён, и его слышали все, кто был подключён к сети по гарнитуру. От голоса полковника в ответ на звонок кровь застыла в жилах, но всё пришлось перетерпеть и прослушать, как страшный сон. Мори, звоня с серого и незарегистрированного номера подкинутого телефона, тотчас отключил его, вынул сим-карту, чтобы невозможно было отследить место, и отдал Рюноскэ на разбор — кто знает, что в эту несчастную модель мог вживить Достоевский? Прослушку — вынуть и уничтожить, всё остальное — рассмотреть чуть ли не под микроскопом и убрать на склад с пометкой «не прикасаться». Тучи сгущались. Тишину разбавлял только вой ветра и гул метели. Накахара не чувствовал страха за свою шкуру, но внутри, в груди и животе, что-то содрогалось от немого ужаса: он боялся того, что увидит в этой развалине, ставшей для Дазая плахой. Он не хотел ничего представлять вообще, как и то, насколько похищенный замёрз, учитывая пронизывающие ветра и холодный воздух с моря. Бедняга. И за что тебе всё это? Только останься жив, только останься жив… Накахара помнит, где спуск в грузовой отсек и что среди ступеней есть одна особо скрипящая — третья по счёту. Он, с дрожью в голосе вздохнув, положил руку на огнестрел под ремнём и нырнул в темноту ржавых внутренностей. Глаза долго привыкают к мраку, нужно проморгаться, чтоб хоть что-то увидеть — Чуя уже ожидает тихого щелчка спущенного курка или оружия наготове и обстрела со всех сторон, обжигающей боли и смерти в луже крови, пока над лицом склонился Достоевский с его улыбкой и тихо поёт колыбельную на своём языке, но… — Мы сделали так, как ты сказал! — откашлявшись, Накахара гаркнул в пустоту, вглядываясь в окружение и пытаясь увидеть какое-либо движение. — Ты сам всё слышал! Я один, дай мне его забрать! Ничего не происходит. Глаза различают лунный свет, пробивающийся в отсек через дыры в стенах, древние контейнеры и ящики, мусор, но среди всего этого выбивается одна единственная сгорбленная фигура с опущенной головой, сидящая на стуле, в сидушку которого сбоку был воткнут топор. Накахара останавливается, разглядывая белую с мехом воротника одежду на человеке и странную белую шапку, тут же выхватывая огнестрел и направляя на фигуру, медленно подходя ближе. — Будь верным своему слову — не атакуй, — низко говорит Чуя, чувствуя, как от взгляда на одежду чужака спустя столь долгое время закипает кровь в жилах. Ты, ты, змей подколодный, всё это сделал! Ты, мразь, довёл всех до такого! Места бы живого на тебе не оставить, паскуда. Почему ты не шевелишься?! — Покажи руки, чтоб я был уверен в твоей честности, искренний человек. Но фигура не двигается. Испытывает терпение, что ли? Чуе стоит больших усилий сдержаться, чтоб не рвануть вперёд и не повалить это проклятье рода человеческого наземь. Проскальзывает мысль, что это может быть манекеном или чучелом. Накахара глубоко и бесшумно вдыхает, подойдя на расстояние шага, оглядевшись по сторонам и коснувшись дулом щеки под низко натянутой шапкой. Нет? Никакой реакции? Да что за… Рыжий взялся за странную шапку рукой, стянув и бросив на пол. Белая голова. Пистолет выскальзывает из рук, стук его о пол раздался эхом в стенах. Чуя встал на колено, ощупывая руками в перчатке бледное лицо, убирая пальцем грязь с щеки и слегка похлопав, замечая дрожащие ресницы. Рука машинально потянулась к шее, проверяя пульс и всё же удостоверившись, что не показалось: у Накахары губы поджались, когда он прижал его к себе, зарываясь пальцами в волосы на затылке. Казалось, пряди заледенели, треснув инеем. Забирай моё тепло, забирай, только очнись. Рука прошлась по холодному плечу вниз, по этому проклятому белому рукаву, и нащупала заледеневшие верёвки, сковавшие тонкие запястья. Дазай настолько замёрз, что ничего не чувствовал и уж тем более не реагировал на прикосновения. Ничего, скоро ты будешь дома, скоро ты будешь дома. Выпьешь таблеток, придёшь в себя. Чуя шепчет что-то на холодное ухо, чувствуя, как его самого бьёт ощутимая дрожь, и резко стала неважной и полиция, и нахождение во вражеском логове, и паника, и угроза смертной казни, и… Выстрел. Выстрел, обжигающий под лопаткой и заставивший замереть. Накахара сжал зубы, выдыхая носом и медленно отстранившись от замёрзшего пленника. Горячее тепло разлилось по спине. Больно, но не так критично, чтобы падать — рыжий встал, оборачиваясь на стрелка: на одном из больших железных контейнеров для перевозок груза сидел в чёрном пальто человек со светлой косой, закинув ногу на ногу и держа одной рукой винтовку, широко улыбаясь. Спасибо дядюшке за напоминание о бронежилете. Останется лишь синяк. — Какие гости! — японский без акцента и хорошо понимается, но что-то неродное в нём всё же улавливалось. Улыбающийся покачал ногами в ботинках с острыми носками. — Мы уж думали, никто не придёт! Чуя застыл на месте, сжав руки в кулаки и инстинктивно прикрыв собой слабого. Казалось, выстрелили специально в спину, чтобы привлечь внимание, когда спокойно могли в голову. — Какой у вас… интересный способ принимать гостей, — Чуя криво ухмыльнулся, доставая из-за пазухи пальто нож. Улыбающийся человек громко засмеялся. «Да чтоб у тебя твой смех поперёк горла встал», — между делом подумал Чуя, отходя за спинку стула и одним взмахом освобождая бледные руки от оков — заледеневшая верёвка со стуком рухнула на пол. — Твой друг так ждал тебя! — стрелок снова покачал ногами и спрыгнул на пол, забросив «Мосинку» на плечо. — Так кричал, знаешь ли, когда понял, что ты за ним вернёшься. Ой, я сказал о крике? Мычал, конечно же мычал! Сволочи. Ярость застилает глаза. Руки сжались в кулаки снова до хруста костяшек, но Накахара помнил, что вести себя резко во вражеском логове нельзя. Как бы ни хотелось сбросить этот чёртов полушубок, подсознательно понимаешь, что без него и без того замёрзший бедняга околеет насовсем. Скрипнули ступени — Накахара поднял голову, видя, как в проёме выхода наверх появился ещё один, в таком же чёрном полушубке, как Улыбающийся, только волосы у него длинные и серые, и голова замотана белыми бинтами. Все эти русские в таких странных аутфитах? Так, нет времени думать об этом. — Ва-ню-ша, — Улыбающийся с «Мосинкой» посмотрел на второго. Очевидно, то, чем он его назвал, служило второму именем. — Чего пришёл? Я бы и один справился! — Всего лишь оповестить, что у нас на подходе ещё одни гости, — длинноволосый улыбнулся, но не так дико, как Улыбающийся с косой. — Целый кортёж гостей, я бы сказал. Кортёж?.. А, ясно, власти. Действительно, если прислушаться — вдалеке выли полицейские сирены. Явились не запылились. Накахара медленно перевёл взгляд с одного русского на другого, нахмурился и коснулся рукой уха, быстро сказав: «Начинайте». Улыбающийся и Длинноволосый переглянулись. Когда где-то далеко прогремел взрыв, они оба синхронно обернулись. Когда Мафия сталкивается с Мафией, беды не избежать. Рыжий улыбнулся, хватая Дазая без сознания под руками и поднимая с пола пистолет. Прости, бедняжка, на твоих ногах будут синяки, а одежда чуть-чуть испачкается. Выстрел — Улыбающийся вскрикнул, встряхнув раненой рукой и роняя «Мосинку». Шею по касательной задела пуля, разрывая воротник пальто, но Накахара словно игнорирует, сильно рискуя резким движением и собственным же пистолетом выбивая огнестрел из рук «Ва-ню-ша», отталкивая плечом и в два прыжка оказываясь на палубе. Впопыхах Накахара заваливает одним из ящиков проход в грузовой отсек, наконец замирая и крепче прижимая Дазая к себе. Тёмное небо над городом расчерчено столпами чёрного дыма под аккомпанемент воющих сирен, воздух окрашивается синим и красным. В заушной гарнитуре то и дело с помехами звучит «северный арьергард, вызов принял», «северо-восточный арьергард, подорвана машина», «восточный авангард, вызов принял». Решение с подрывом дорог, чтобы отрезать путь полиции к набережной и дать выиграть время, было безрассудным и безумным, но раз уж сам Мори-сан отдал приказ, значит он понимает, что делает и как потом из этого всего выйти невинным и непричастным. Наряд федералов уезжает всё дальше и дальше, к крайней дороге — взрывы уводят их второпях в сторону, подальше от эпицентра. Чуя знал, что всего этого не было бы, не будь он дорог Огаю, но даже думать не хотел о том, что будет потом. Вероятно, Мори больше не будет относиться к нему так, как раньше. Накахара смотрит на небо, как вдруг краем глаза замечает движение. В вое метели и порывах ледяного ветра на покачивающейся барже стоит он — белая одежда, чёрные волосы и красные-красные глаза. Возможно, от адреналина в крови так только кажется, но Накахара не сомневается, что перед ним монстр. Достоевский в лёгком чёрном плаще с белым меховым воротом и без шапки скрестил руки на груди, склонив голову к плечу — чёрные волосы развеваются на ветру растрёпанными вороньими перьями. Чудовище. Сволочь. Дьявол. — Ох, кого я вижу. Какое счастье видеть тебя… живым, — начал он на чистом японском, и казалось, что даже пурга стихла, чтобы его голос был слышен. — Лукавые. Солгали честнейшему человеку дважды. Как не стыдно не держать слова перед самим Богом? — Обычно демоны всевышнего упоминать боятся, — прорычал Накахара сквозь зубы, зло смотря на врага. Интересно, что он имеет в виду под ложью дважды? — Не будь мои руки заняты, я бы самолично свернул твою шею, ублюдок. — Бескультурье и необразованность, — Достоевский вздыхает, разводя руками. — Полон мир чертей. — И ты их возглавляешь, — Чуя сжимает палец на курке, направив пистолет прямо Фёдору в голову — и тот не шелохнулся. — Передавай мой низкий поклон властям, мразь. Выстрел. Пуля пролетела в миллиметре от чёрной головы, а затем небо над головой загрохотало и зашумело, разгоняя метель и тяжёлые тучи. На ржавый пол с громким стуком рухнула верёвочная лестница прямиком с зависшего над баржей чёрного вертолёта, и Накахара без промедления схватился за неё рукой, ставя ногу на одну из ступеней, отрываясь от земли. В заушной гарнитуре раздалось «пустельга принял». Фёдор поднял голову, приложив руку козырьком к глазам, и провожал взглядом чёрный вертолёт, поднимающийся всё выше и выше, скрывающийся в темноте неба под приближающиеся издалека завывания полицейских сирен. Гоголь, поджимающий простреленную руку второй, и Гончаров выскочили из заваленного прохода, встряхнув головами и тут же воздев их кверху из-за шума, и не успели даже окликнуть, как Достоевский, стоя у самого края баржи, со спокойным лицом расправил руки в стороны, перегнувшись спиной через ржавый тонкий борт, и рухнул вниз, в голодную ледяную воду. Всплеска не было.

Полицейские машины наполнили берег, люди в форме и касках стояли на палубе и возле, рыскали в грузовых отсеках. Уликами послужили лишь стул, куски верёвки и небольшое пятно крови на полу — указанное неизвестным по телефону место оказалось совершенно пустым, будто здесь и не было никого долгие, долгие годы.