Учиха Изуна: Хроники Лунной Химе

      От толстых каменных стен в помещении, скрытом в глубине земли, отовсюду веяло холодом. Тонкая юката, в которой было достаточно комфортно на жаркой улице, здесь была «не по погоде», а кончики пальцев даже начинало покалывать. Все из-за холода, точно. А может быть… может, из-за атмосферы, повисшей на собрании, посвященном ситуации убежищ.       Кагами молчал, сосредоточенно хмурясь и отслеживая момент, когда все, кто должен, придут. Посещать клановые собрания обязаны все, за исключением имеющих уважительную причину, за которую, по факту, принимается только отсутствие в деревне или сознании. Даже калеки, пусть с чужой помощью, но пришли сегодня.       И вот, последние Учиха спускаются в зал собраний. Глыба, заменяющая нам дверь, закрывает выход. Внутри только факелы горят, и, думаю, не будь в этом месте какого-то секрета, с таким количеством народа мы бы задохнулись в течение получаса.       Я, сидящая по правую руку от Главы, в окружении старейшин и других высокопоставленных лиц клана, едва ли не впервые за всю свою жизнь чувствую себя не на своем месте. Тема собрания в этот раз была мне известна, но в остальном, пусть укоризненно на меня смотрят лишь несколько человек… Это чертовски напоминает мне тот день.       День, когда я только стала химе, когда впервые спустилась сюда.       Что неудивительно, долгое время никто и не заикался о том, чтобы втянуть меня в жизнь клана. Я существовала в своем собственном депрессивном мирке, то и дело закатывая истерики по поводу смерти своей мамы. О ней… о маме мне напоминало все. Вещи цвета ее платья, ее любимые цветы, лица Учиха, до дрожи похожие на ее. Со временем я просто устала по ней тосковать, «вспышки» стали происходить все реже… Где-то полгода спустя, может поэтому, а может и по иной причине, Глава «обрадовал» меня вестью.       Я — химе, но, что важнее, у меня пробужден шаринган. В клане Учиха активация додзюцу автоматически делает тебя едва ли не взрослым — об этом мне стало известно, когда однажды Глава приперся ко мне с требованием одеться прилично и заявлением: меня берут на собрание. — Не хочу, — прямо заявила я, а в моей голове вовсю играли картины: темный зал, красноглазые люди, заговоры мирового масштаба, планы порабощения мира. Нет, спасибо, не надо меня к этому примешивать, а то пройду еще как сообщница по статье.       Только моего мнения никто и не спрашивал. — Это обязательно, — сказал как отрезал Кагами-доно, и его взгляд, аура давали понять: мое сопротивление ничего мне не даст. Одни неприятности.       В конечном итоге… Мои представления оказались недалеки от реальности, отличаясь лишь тем фактом, что ни планы, ни заговоры никто пока не обсуждал. Главной темой собрания была… я.       Ступеньки такие высокие — отмечаю недовольная — никто не подумал, что дети на них и навернуться могут?       Как выяснилось позже — да, не подумал, потому что детей среди собравшихся было не так много, а те, что имелись, были ощутимо старше меня. Глава крепко держал меня за руку, периодически, кажется, косясь и следя, чтобы я не разрушила торжественный момент своим полетом с лестницы. Замедляя весь клан, столпившийся за нами, я ощущала и неловкость, и легкое злорадство. Сами виноваты — место для обсуждения своих коварных планов не обязательно строить под землей!       Возвышение, усыпанное тонкими квадратными подушками, оказалось еще выше ступеней, и я, покосившись на него, на подол детского кимоно, на свои маленькие ноги, поняла: не заберусь. И Глава, кажется, тоже это понял, потому что в следующий миг меня подхватили под мышки и усадили прямо на одну из подушек. Еще секундой позже Кагами-доно сам уселся слева от меня, но остальные… старейшины — знакомые мне и нет — садиться отчего-то не спешили. Особенно среди них выделялся один мужчина. Он, хмурясь, смотрел на меня сверху вниз. — Шиджо-сама, ваше место теперь здесь, — тихо подсказал Кагами-доно, взглядом указывая на подушку с другой стороны от себя. А я только заметила, что остальные старейшины потихоньку начали занимать свои, видимо, новые, места. Кажется, я сбила привычное им расположение. Но, в конце концов, я и сама не хотела идти сюда, так что вины не чувствую.       Вышеупомянутый Шиджо сел на свою подушку, лишь недобро покосившись на меня. Зал заполнялся людьми. Учиха заходили внутрь темной волной, уверенно занимая места. Мне все больше казалось, что каждый здесь, кроме меня, понимал принцип, по которому рассаживались шиноби. Ведь дети, те, кого по всей логике, должны высадить вперед, чтобы им хоть что-то было видно, садились кто где. И еще, что цепляло взгляд: все, кроме нескольких человек — элиты, старейшин, Главы, меня — химе, сидели на полу. На голом каменном полу, в котором от коленей в некоторых местах даже появились ямки. Все это лишь поддерживало атмосферу дискомфорта. Тишина, резко установившаяся, после того как сел последний человек и была закрыта дверь (словно мы оказались в ловушке), тоже напрягала. — Перед тем, как перейти к проблемам недостатка ресурсов в этом месяце, хочу представить всем юную принцессу, — сухой голос Кагами-доно четко звучал в воздухе, никем не перебиваемый. Только я, казалось, дышала слишком громко. Я чувствовала себя откровенно чужой в этом месте, но меня насильно втянули в их общество. — Изуна-химе.       Я не жалею, что когда-то была вынуждена пройти через подобное, но стоит признать: чувствовать себя чужой в кругу семьи неприятно. Упомянет ли Кагами перед всеми мой косяк? Смолчит ли? Рискну ли я в конце всего подать голос? Насчет последнего не уверена, так как все мысли у меня сейчас крутятся вокруг одного, а чтобы участвовать в обсуждении, нужно иметь идеи. Желательно, здравые и по теме. Ах да, а еще важно огласить их вовремя, чтобы, не дай бог, никого не перебить. По большей части обсуждение происходит между старейшинами и Главой, а остальные Учиха (обычно также обладающие авторитетом в клане) изредка вносят свои предложения, так что оскорблять кого-то из ораторов не вовремя ляпнутым словом — не лучшая идея. — Сегодняшнее собрание я начну с новостей о… заговоре в убежище Кита, — среди соклановцев тут же раздались пораженные вздохи. Да, тишина на собраниях не всегда была абсолютна, но даже так скоро Учиха обуздали свое удивление. — В убежище имелись недовольные мной как Главой, и эти недовольные под предводительством старейшины Кио намеревались свергнуть меня. Особо буйные были казнены, остальные останутся под подозрением как неблаговерные члены клана.       Дрожь беспокойства, охватившая людей, была ощутима. Она повисла в воздухе кисловатой дымкой, отражалась на их очагах, заставляя меня как сенсора прочувствовать их тревогу, отражалась видимым беспокойством в глазах тех, кто не мог удержать спокойное выражение лица. У многих здесь жили родственники в убежище Кита. Не дальние, каковыми являются друг другу все Учиха, а близкие. Прародители, кузены, тети-дяди. У кого-то — отцы и матери. Общение могло быть оборвано, но связи — никогда. — Среди казненных, — начал Кагами спустя секунду, — Учиха Кио, Учиха Сетоши, Учиха Арай… Учиха Коу… Учиха…       Каждое имя, названное Главой, било по кому-то. А я… я тоже ощущала удары. Потому что всякий раз, стоило Кагами назвать очередного казненного, передо мной всплывали их лица, ведь я опрашивала всех. Слышала, читала, знала их желания (пусть лишь в вопросе обустройства убежищ, но все же). Так иронично, что большинство казненных написали в графе на вопрос хотят ли они в Коноху: «да». Им теперь уже никогда в нее не попасть.       И даже так сильнейшим ударом для меня, помимо Кио, стало ее имя. Учиха Коу. Я не была удивлена наличием ее имени среди активных сторонников переворота: в конце концов, она была женой Кио, а в нашем клане женщинам положено поддерживать своих мужей во всем — но… Но сложно было не думать, что, будь обстоятельства иными, мы, возможно, смогли бы даже поладить.       Перечисление имен мертвецов закончилось, собрание перешло к обсуждению других проблем. А я… я все смотрела на свою руку. — Меня зовут Коу, — представилась женщина преклонных лет, и я тут же зацепилась за отсутствие не только титулов, но даже фамилии. Пусть мы соклановцы, это многое значит. — Изуна, — говорю в той же манере, протягивая руку для рукопожатия. Секунду стоит тишина. Женщины не жмут друг другу руки, только улыбаются из-за спины супруга. Это «мужской» жест. Но… — Приятно познакомиться, — улыбается мне Коу, все-таки обхватывая мою ладонь своей.       Редко можно встретить такую женщину в этом патриархальном мире. В этом патриархальном клане. Учиха… признают только куноичи, да и то, лишь до тех пор, пока они не начинают лезть туда, куда не просят. Даже став шиноби, женщины нашего клана остаются женщинами и скоро убирают оружие, берясь за половник. И мужчинам не перечат, и не лезут вперед них. А мне, даже если Коу в итоге до конца была со своим мужем, почему-то кажется, что она такой не была. — Ш-шавка? К-как Вы меня назвали? — Учиха тяжело вдыхает воздух, задыхаясь от негодования. Усмехаюсь. — Как и следует называть подчиненных своих врагов. Разве Вас не Кио подослал? — пожимаю плечами, в голосе сквозит презрение. — Ша-а-авка… — Кио?! — Коу негодует все ярче, уже не удивляясь, а явно злясь. Ох, кого-то задели мои слова? — Скажете «нет»? — сарказмирую, но едкая речь застревает наготове. По глазам нетрудно читать, когда ты Учиха… И глаза Коу говорят: «Нет». — Правда нет?..       «Ой…» — повисает едва слышно. Шаринган старухи горит весьма красноречиво, чтобы даже идиот понял ее настрой. Даже я. — Ошибочно называть меня шавкой Кио, — тон жесткий, словно наждачка, не позволяет обмануться: косякнула я сильно. — Все равно, что назвать Вас — собачкой Главы. А Вы же не считаете себя его псиной?       Себя собачкой Кагами?.. Конечно, нет! Возмущение этому определению захлестнуло меня с головой, и, наверное, я натворила бы еще больше глупостей, если бы Коу не поставила точку в этом разговоре. — Вот и я не считаю себя шавкой Кио, — шелестит Учиха тихо, словно туман ки ползет по полу. Тело, нагревшееся в горячей воде, резко остывает. — Я — его жена, но прежде всего — старейшина клана.       С этими словами женщина собирает вещи (так быстро, что я не успеваю выйти из ступора) и уходит. Вот же… черт.       Если бы я извинилась, если бы она согласилась все забыть… Даже несмотря на разницу в возрасте, мне хотелось бы подружиться с ней. Как я и предсказывала, когда общение только началось, тяжело противиться возникающей симпатии к такой личности. Но теперь поздно думать об этом. Коу мертва. А все, что я могу…

***

— Тебе что-то нужно? — Кагами, когда мы в тишине вместе доходим до его дома, а затем и кабинета, наконец оборачивается ко мне. И выглядит он уставшим. — Изуна? — Я хотела узнать… — начинаю неловко, даже не зная, как начать разговор после того, как закончился последний наш разговор. Тогда я сообщила о перевороте, не очень аргументированно объяснила, почему так с этим затянула. Глава был зол. Он не наорал на меня, тем более не поднял руку и не наказал, однако его взгляд… Иногда даже жаль, что я так хорошо умею их читать. Кагами был в ярости. — Про одного из казненных. Насколько велик был его вклад в заговоре. — Про Кио? — мужчина усмехается, и я не вижу мрака в его глазах, кажется, лишь потому, что он на меня не смотрит, присаживаясь за стол. И, как всегда, последний завален макулатурой. Неужели в этих бесконечных бумагах так много важного? Интересно, хватит ли мне навыков разобраться хоть с некоторыми из них? Раньше я бы без сомнений решила: должно — но в свете последних событий начинаю сомневаться. Иногда становится очевидно, что растили из меня именно химе, даже не шиноби, даже когда я была Цуки. Кажусь себе наивной дурой, но параноить там, где это действительно нужно, заставить себя не могу. — Нет, — мотаю головой, — про…       »…его жену» осознанным усилием запихиваю обратно в горлу. Никто не достоин того, чтобы его, особенно после смерти, считали лишь приложением к другому человеку. — Кого? — спрашивает Кагами, но не сказать, что нетерпеливо. Лениво листает бумаги, краем глаза почитывая свитки, а на меня все также не смотрит. — Про старейшину Коу, — говорю наконец четко. Да, старейшина, как она сама о себе говорила. — Коу… — и наконец на меня поднимают взгляд. — Чем она так тебя заинтересовала?       Неужели непонятно? Так и порывает спросить, но мои слова, кажется, не нужны вовсе. — Старейшина Коу, насколько мне известно, не была одной из активных сторонников заговора, но она всецело поддерживала Кио-сама. Будучи в стороне от практической части плана по моему свержению, она, тем не менее, помогала в теоретической и потому помилованию не подлежала, — говорил, словно зачитывал сухой текст отчета, Кагами. — Я казнил ее вместе с супругом, они погибли почти в бою.       «Почти»? Оговорка царапает ухо, но уточнять я не рискую. И так понятно, в чем ее смысл: Кагами, очевидно, был гораздо сильнее их двоих, что вместе, что по одиночке. Даже являясь старейшинами… они смогли вытянуть казнь до «почти боя», и только. А я ведь должна стать равной, а лучше сильнее его… Это не заикаясь о том, что я зарюсь на уровень и выше Мадары (выше его уровня вообще хоть что-то есть? Только если он сам в будущем с риннеганом).       Сомнения в своих силах завершают коктейль из отрицательных эмоций. Я… почему я чувствую себя виноватой? Их ведь в любом случае казнили бы, так? Кагами сказал, что Коу не была активной сторонницей переворота и даже в практической части не участвовала. Она была во всем этом замешана лишь из-за одного… Кио. Она шла за ним, не оставляя и помогая избежать рисков. И, вероятно, сообщи я обо всем вовремя, Кагами смог бы решить все мирно. Может, у него было бы время и возможность договориться с подобными ей и пощадить их. Но времени не было, и в живых остались лишь те, кто сам гарантированно сдастся после поражения. Если вообще остались… — Если недостаточно, спроси у кого-нибудь из ее родственников, — бросил Глава напоследок и снова уткнулся в документы. — Я виновата?.. — но поднятая тема привлекает его внимание вновь. — В том, что Коу умерла? — Их убил я, а ты тут ни… — начинает Кагами немедленно, даже не думая, и будто слышу все то, что он собирался мне сказать. Однако в последний момент он задумывается… И больше не намерен меня утешать. — Да. Это твоя вина. Ты взяла на себя задачу не по силам, и вот результат.       «Твоя вина» выкорябывается на сердце, оставляя кровоточащие раны. «Это твоя… — в ушах стоит скрип —… вина».       Отшатываюсь. Дыхание сбивается. Я… Я… Я же хотела, как лучше… Но получилось… только хуже… «Пока тебе многого не хватает. Ты лезешь в проблемы, с которыми не способна справиться», — вторит Кагами голос деда из воспоминаний. Мне становится еще хуже. Но, разворачивая воспоминание, в голове раздается еще один голос. Мой. — Пока?.. — спрашиваю робко. — Пока, — уверенно подтверждает Мадара.       И это, как солнце, сверкнувшее в смурном небе, как глоток свежего воздуха. Да, я совершила огромную ошибку, стоившую кому-то жизни, но останавливаться поздно, нельзя. Этот опыт нужно учесть и вынести из него урок. (А вопреки оптимистичным мыслям, внутри еще что-то свербит.) — Тогда… Тогда, Кагами, — взгляд сверлит бесконечные белые листы, чернильницу, кисть, печать. Мне тяжело было смотреть ему в глаза, когда вина снедала меня, однако я перебарываю себя. И поднимаю взгляд. — Дай мне то, с чем я справлюсь.       Глава смотрит с удивлением, а ещё, кажется, недовольство мной, сквозящее в мимике, наконец разбавляется пониманием. — Я хочу быть полезной.