***
Распарившись в горячей воде, наконец надев чистую одежду и ощутив приятный запах чистоты, я только поняла, как устала. Последние три дня я провела преимущественно торча над рыбой, в том или ином ее проявлении, постоянно активируя, поддерживая, применяя технику, требующую тонкого контроля, и без конца напрягая мозг, силясь оживить уже эту чертову рыбину, а не сжечь ее. Сжигать — не оживлять, но Учиха, к сожалению, склонны именно к первому. Я, в теории, наполовину Сенджу — гений ирьедзюцу, но на практике гениальность не спешит проявляться. Периодически рыба под моими руками дергается, и на сегодняшний день это случается все чаще и чаще, но… — Что произошло за время моего отсутствия, — хмыкнул Мадара, и вопросительной интонации в его голосе я не заметила. — Всюду пахнет рыбой, здесь — сырой, на кухне — жареной. Тэссон пытается изучать ирьедзюцу. Открываю рот. Закрываю. И не поспоришь ведь: результаты сомнительны. Но обидно! — У меня даже успехи есть! — выкрикиваю, отстаивая свою честь. — И я всего три дня его изучаю, а у меня уже рыба дрыгается! — В предсмертных судорогах, — ехидничает дед и склоняется над столом. Его волосы, тяжелые от воды, спадают с плеча, касаются концами рыбы. На чешую бисером скользят капли. Я даже не сомневаюсь, что, когда я начну ее лечить, они испарятся. Испарятся. Мадара, не обращая внимания на мой фырк, одними пальцами поднимает баночку специй. Выразительно косится на соль, краем глаза пробегается по свитку с рыбьей анатомией и лежащему поверх него свитку с рецептом. Кхм. — Напомни, ты учишься ирьедзюцу? — дед, чуть постукивая по открытой банке, посыпает рыбу специями. Затем той же рыбине достается щепотка соли. Рыбе, которую я собиралась лечить! Вот она, вера в мои способности!.. — Может, все-таки кулинарии? Поджарь-ка. И я, вопреки гордости, которая вопила мне: «Не смей!» — подхожу к столу, активирую технику, кладу руки на рыбу и честно стараюсь лечить. Свиток с гребаной анатомией вызубрен так, что от зубов отскакивает, техника даже больше не прерывается почти, лишь слабея порою, я собираю мозги в кучу и концентрируюсь на том, чтобы лечить. Но… — Хорошая корочка, — я сейчас заплачу. Ну почему у меня не получается?! Разочарование проявляется в реальности грустным хныканьем. Мадара, проглотив откушенное, немного подумав, милостиво добавляет: — И специи подходящие. Еще бы, я же за эти три дня рецепт до совершенства вылизала! — Я учусь ирьедзюцу, а не готовить! — крик души. — Хватит издеваться! — И чем же обусловлено такое стремление? — и рыбкой он еще хрустит. Ух-х!.. Обычно это я действую на нервы всем, всему и вся, но иногда Мадара, когда отдохнувший (от меня?!), словно заменяет меня в этом действии! — Ты ведь знаешь, что Учиха не предрасположены к медицинским техникам? Будет тяжело, хотя тебе это необходимо. Если бы ты сама до этого не додумалась, заставил бы я. — Ну, знаешь, за месяц, что мы не виделись, много чего произошло, — я определенно не зла на него за долгую разлуку, ни капельки. — Мы сражались с отрядом Киригакуре, столкнулись с Цучикаге, очистили окрестности одного убежища от разбойников и еще всякое по мелочи. Кайо… Кайо был серьезно ранен, а я ничего, совсем ничего не могла сделать. Если бы я владела ирьедзюцу… но я все откладывала эту идею на потом, и это чуть не стоило моему… соклановцу жизни. А я даже не знаю, как его назвать. Не командир, не жених (настоящий), не друг. Просто Кайо. Однако это не важно. Настроение становится угнетенным, стоит мне вспомнить о былом. Сейчас перед глазами не маячат кровавые пятна на одежде Кайо, не капает в миску кровавая вода, но, по сути, ничего не изменилось: окажись я в прошлом, ничего не смогла бы изменить, ведь техника мне по-прежнему не дается. Я даже рыбу гребаную ожить заставить не могу! А еще Учиха, а еще «Сенджу — гений медицины». — Тогда, полагаю, настроена ты серьезно, — вздыхает Мадара, наконец понимая, что со своей суетой вокруг рыбы и свитков с анатомией и техниками, я не играю. Для меня это сейчас — никакая не забава, как оно бывало с фуиндзюцу. Фуин — полезная вещь, мощное оружие в правильных руках, но я никогда и не думала о том, чтобы глубоко развиваться в этой сфере. Оставим это Узумаки. Однако медицинские техники — необходимость, какие уж тут шутки? Повисает тишина. Не неловкая, не напряженная, просто никто ничего не говорит. Дедушка думает о чем-то, я — тоже. Нам обоим есть о чем подумать. Во все той же тишине я облокачиваюсь на стол, укладываю лицо на ладони, бессмысленно рассматриваю потолок. Мысли текут как-то лениво, будто не текут вовсе, но в реальности меня «нет», я просто смотрю в одну точку, не реагируя на внешние раздражители. Отмечаю только, что футболка сползает с плеча, однако мне плевать. Ничего необычного: вещи деда мне все еще велики, однако я по-прежнему упорно ношу их вместо домашней одежды. Право слово, они такие классные, что я уже много месяцев посматриваю на дедовы же балахоны. Они тоже велики будут, но не это меня останавливает. На них, к сожалению, не написано, принадлежали ли они Учиха Мадаре или же… Учиха Изуне. Есть границы допустимого, и если к своим вещам Мадара относится почти небрежно (не считая гунбай, доспехи, да все оружие!), то вещи Изуны-джи — реликвия. Грустно, — думаю без должных эмоций. Тело такое теплое, чистое, пахнет уютом. И из теплой неги меня резко вырывает чужое прикосновение. Дед, аккуратно поправляя мне пальцами ворот, пялится даже слишком откровенно. Я, поддавшись порыву, опускаю взгляд и тут же вспыхиваю: с определенного ракурса видно все, вплоть до пупа! Да и сбоку, вообще-то, тоже… Чего он смотрит? Не на что тут смотреть, не выросло еще ничего! И от того, что «не выросло», только сильнее растет неловкость. Рывком принимая полностью вертикальное положение, я запахиваюсь, даром, что толку от этого нет — теперь-то не видно ничего. — Чего? — бурчу смущенно, мысленно отмечая, что причины моего стеснения наверняка надуманы. Смотрит на меня Мадара как на ребенка, ребенком и воспринимает, и максимум где-то в моих мечтах он может подумать: «растет дитенок, скоро Главой станет» (не то чтобы сила куноичи была как-то связана с размером груди). Однако, даже осознавая все это, я все равно стеснялась. Коль не интересна, так зачем смотрит столь пристально? Изменившуюся атмосферу я чую за секунду до того, как дед начинает говорить. Раньше воздух был пропитан четким «комфортно молчим», но теперь стоит настроиться на какой-то разговор. — Давно виделась с Кайо? — на вопрос удивленно поднимаю брови. С кем-кем? Кайо? А он-то тут причем?! — Не очень, он на миссию свалил еще неделю назад, сразу после возвращения в Коноху, — пробормотала я, все еще не понимая, к чему этот интерес Мадары к соклановцу, который по всей логике его волновать не должен. Кайо не связан ни с Изуной-джи, ни с чем-то или кем-то таким особенными (ну только со мной), дед и слышал-то о нем лишь с моих уст да… Зецу. Зецу познакомился с ним. И наконец догадкой взрывается мозг, когда я вспоминаю, что и он, Мадара, и Зецу, его воля, отчего-то были уверены, что Кайо — предатель. И вообще он им отчего-то не очень нравился (Зецу не нравится тупо никто, а вот для Мадары — показатель). — А почему спрашиваешь? — Он владеет ирьедзюцу, — на вопрос дед не отвечает вопросом, но, по факту, он его вообще игнорирует. И заявляя о способностях Кайо он именно что констатирует. — Этот Кайо… «Этот». Звучит так презрительно… Но почему Кайо так ему не нравится? Нет, я помню, что сама его не любила, но наши отношения — отдельный разговор, а Кайо, насколько я помню, нравился практически всем шиноби. Ну, потому что Кайо (в отличие от некоторых) ведет себя как шиноби. Мадаре, по всей логике и учитывая его привычку игнорировать некоторые мои слова, совершенно не разделяя мою точку зрения на некоторые события и людей, Кайо должен был понравиться. Однако что-то пошло не так, мне кажется, еще в убежищах. Эх, чую, в этом моя вина… Но я же пыталась ему объяснить, что Кайо хороший! — …он лечит твои раны? — а, эм… я вроде уже говорила, что да, лечит. Видя мое сомнение, Мадара говорит будто конкретизирует, но на мой взгляд все становится лишь непонятнее: — Он залечивает «следы», которые оставляет? И каждое слово холодное, пусть дед явно пытается сдерживаться, пропитанное неприязнью и какой-то злобой. «Следы»?.. То есть, раны? Почему такая странная формулировка? — Конечно, залечивает, — фыркаю, припоминая, как Кайо лечил меня (да и не только меня) после тренировок. Задумываюсь, добавляю: — М, но только серьезные. — Научишься ирьедзюцу, залечивай все, — жестко заявил Мадара, вызывая все больше недоумения, — никому их не показывай, а лучше — не позволяй ему их оставлять. И прикасаться к себе — тоже. А-а-а, — тяну в мыслях, начиная хоть что-то понимать. Поддерживать репутацию (ходить «чистой», типа меня никто ранить не способен), стать сильнее (не позволять наносить себе раны), самостоятельнее (лечить себя самой). — О-о-о!.. — воодушевленно звучит в реальности. Я загораюсь решимостью (и даже не сразу сдуваюсь, вспоминая, что Кайо в деревне нет и немедленно потренироваться без «касаний» мы не можем), сжимая кулаки в решительной (хотя с виду, из-за размера, наверное, инфантильной) манере. — Я поняла! Дед, а ты поможешь мне с ирьедзюцу? Ну, раз поднял такую тему и настраивает меня лечиться самостоятельно, после того, как обстебал мои успехи (а я преуспела! Наверное…), то наверняка да. И выйдет что-то типа: до тренировок с ним я была бездарностью, а после — стала богом медицины (ну, в сравнении). Стебаться надо мной было необязательно, как и портить последнюю свежую в доме рыбу (хотя… поджарила-то ее я), однако главное — результат. Я была уверена в своих выводах и уже предвкушала желанное «Да, конечно, моя айсон¹». Но… — Нет, — разрушил все мои надежды Мадара. — А?.. — у меня, наверное, глюки. — Что?.. — Я не могу взвалить на себя твое обучение во всех дисциплинах, — ответил более развернуто дед, но лучше не стало. Не-е-ет, он отказался! — Тайдзюцу, кендзюцу, ген- и ниндзюцу, тренировка твоих мозгов… Справедливо отказался. Звучит впечатляюще, и судя по сморщившемуся лицу, Мадара только что понял, как много на себя взял. Ну, оно как-то само собой естественно получилось… — «Ирьедзюцу» смотрелось бы там хорошо, — последняя баррикада. И… — Можно выкинуть кендзюцу, — провал. Стоило деду демонстративно состроить задумчивый вид, словно он реально щас откажется тренироваться со мной в кендзюцу, как желание настаивать пропало. — Об ирьедзюцу попроси свою… подругу. Цуна? «Цу-нэ», так-то. А вообще, Сенджу Цунаде-химе, но озвучивать это я, конечно же, не буду. Внутри что-то сжимается. — Она больше не моя подруга, — шепчу тихо и подавленно. — Цу-нэ дружила с Цуки, а Изуна-химе… ей чужая. Тук-тук. Слыша стук дедова пальца о мою собственную голову, я просто теряю дар речи. Он… да он!.. Я ему душу открываю, а он опять смеется-я-я! — Твои проблемы с раздвоением личности меня убивают, — насмешливо говорит Мадара и дергает меня за торчащую прядь на макушке. Его настроение прямо пугающе хорошее… Обычно это заразно, но не сейчас. — Несложно догадаться, что об этом цирке знают все, кому надо, а это больше людей, чем ты думаешь. И твоя Цу-нэ, если не дура, легко догадается обо всем, если уже не догадалась. Вспышкой проносятся воспоминания о похоронах. Саннины обсуждали тогда связь меня-химе с Цуки… — А если дура… — пауза, сделанная дедом, явно была намеренной и я, даже зная, для чего она, все равно возмутилась, — скажешь прямо, не убудет, главное, предупредить не забудь («додумайся», — слышится за словами), чтобы не трепала кому попало. — Кагами может разозлиться, — выдавливаю, грузясь воспоминаниями о том, как происходили последние наши разговоры. Все было… плохо. Я только разочаровываю его, даю повод злиться и отчитывать меня. И тут что, снова? Но внутренне я все уже для себя решила. Без Цу-нэ не смогу жить, а без ирьедзюцу могут не выжить и те, кто меня окружает. — И? — поднимает бровь дед. Ну да, ну да, конечно, легко ему говорить «И?» со своего кресла на вершине силы и славы. — Если боишься его гнева сильнее, чем хочешь открыться, не трещи мне так много о ней. От твоей болтовни таблеток, знаешь ли, еще не придумали. Очередной подкол я пропускаю мимо ушей, проникаясь другими его словами. И правда… Что мне с того, что Кагами разозлится? Сколько бы ни металась, я всегда знала, что в итоге приду к тому же решению, а потраченное впустую время только отдаляет нас с Цунаде. Жестоко будет просить ее учить меня сразу, как я «воскресну», но ведь, по правде, это ирьедзюцу — повод для общения с ней, а не наоборот. Для ирьедзюцу можно найти любого другого учителя, хоть того же Кайо попросить, переборов гордость, хоть любого медика клана, а друга… Друга так просто не найти. Второй Цунаде просто нет. — Но Цу-нэ — не дура, — добавляю, разрушая тишину, спустя полминуты. Дедушка фыркает, давя смех. Недостаточно раскаявшийся смех. — Сам ты дурак! Меня, пожалуй, занесло, — отмечаю, когда лицо деда каменеет, но гонора это не убавляет. Сам виноват, нечего на мою Цу-нэ гнать. — Знаешь, возможно, я все-таки займусь с тобой ирьедзюцу, — пугающим тоном начинает Мадара, а на его лице цветет оскал. Гонора стало чуточку меньше. Самую каплю. — И первым заданием тебе будет пришить обратно свой язык… который я сейчас оторву! И дед резко делает шаг ко мне, недвусмысленно тянясь к моему лицу. К черту гонор! — А-а-а! — завизжала я и припустила к выходу из комнаты. Мадара двинулся за мной, а впереди него, за мной попятам полз туман ки. — Спаси-и-ите-е-е! Но никто меня не слышал. Кроме него.***
Сказать легче, чем сделать. Когда дед велел мне это, он явно не задумывался над тем, что мне, да ещё и в амплуа химе, лезть к… нет, не Цунаде — к клану Нара, будет далеко не в радость. Окей, давайте вспомним, как оно вообще так вышло. Стук десятков маленьких плоских дощечек. Я с оторопью смотрю на доску для сеги, на которой Мадара деловито поправляет фигуры, и, уставшая после часовой демонстрации, а затем и тренировки продемонстрированных техник дотона, медленно соображаю, чем именно мы собираемся заниматься. — Мы будем играть? — хоть я и устала, идея мне нравится. От прилива сил на лицо вновь выползает возбужденное выражение. Играть с дедушкой в сеги? Ва-а-а!.. Даже если проиграю, все равно здорово! Между прочим, тут именно «если», а не «когда»: я в этой игре далеко не новичок, правила знаю и имею за спиной десятки чистых побед. Может я и не имею привычки думать наперед в обычной жизни, это не значит, что я не умею делать этого вообще. В игре, так или иначе, думать наперед приходится, и, как показал опыт, в этом я не так уж плоха. Даже хороша, вот. Осталось это только доказать. — Какими хочешь играть? — уточняет Мадара, но поле уже развернуто ко мне так, что черные — мои. В целом, я их и хотела. — Черными, конечно же! — и нет, даже не потому, что ходят они первыми. Дед смешливо фыркает, являя собой чистое расслабление. Полагаю, особенно напрягать мозги он не собирается. Ну да щас, в битве со мной мозг включить придется! Поддерживая атмосферу, важно проговариваю, шутя: — Не пристало химе Учиха быть белой и пушистой. Только черный, только тьма, только хардхор. Мадара смеется в голос и я тоже хихикаю. Шутки шутками, а хочется пустить слезу. Вообще-то, принцип «добро всегда побеждает» еще никуда не девался, и, хотя набиваю себе гонора (на этот раз, в меру), я просто подготавливаю почву для шуточек на этот счет. Типа… эй, конечно, можно думать, что деда весь такой из себя сильный только по части грубой силы да непосредственно боев, что отчасти правда, но я о его способности просчитывать все наперед готова лично сложить легенду. Игра начинается в неспешном темпе. Я напряженно обдумываю каждый ход, а дедушка, кажется, ходит вообще от балды. Так или иначе, поначалу потерь почти нет либо они видятся мне незначительными. И, что вызывает недоумение, кажется, я выигрываю. Точно от балды играет! — Дед, — щурюсь, возмущенная, — тебе что, неинтересно?. Сам же предложил играть! Мне, вообще-то, обидно. Я тут стараюсь, радуюсь, что он решил со мной сыграть. Сам предложил! А Мадара… если скучно, так бы и сказал. — М? — ну вот, еще и слушает абы как. Или не слушает вовсе. Надувшись, сама поражаюсь, как не лопнула. Так и порывает опрокинуть эту чертову доску и уйти обижаться. В сад. Яблоки собирать или… А лучше не в сад, а снова в душ. Как-то бессмысленно оказалось отмываться от рыбы, чтобы потом извазюкаться в земле и снова пойти мыться. Руки, больше всего пострадавшие, я помыла, но пыль никуда не делась. И пот. Фу. — Мне интересно. Просто думаю. О левом чем-то думаешь, — щетинюсь мысленно я, но в реальности молчу. «Мне интересно». Внутренний павлин, однако, от такого хвост распускает. Скрывая иголки, медленно таю. Ну ладно, прощен. Смущенно и радостно улыбаясь, я продолжаю игру. Серебряный генерал делает ход, погибает ладья. После моего замечания битва словно разгорается, сразу понятно: Мадара наконец погружается в игру. Ходы делаются еще медленнее, чем раньше, но атмосфера между нами накалена до предела. Я чувствую себя неуверенно, сомневаясь, все ли варианты просчитала. Дедушка заставляет меня серьезно скрипеть мозгами и при этом не дает и помыслить о том, что победа будет легкой. Что она будет. Шаринган включать негласно запрещено, так как он — хуже паленых карт и шулерства в картежных играх одновременно. Но мне и без него хватает способностей, чтобы все дальше просчитывать каждый свой ход и каждый ход — его. В начале игры я считаю на три-четыре хода вперед. В середине это число возрастает до семи. Под конец… просчитывая все на десять ходов вперед для каждой фигуры, я чувствую, как плавится мозг. И это наконец дает сдвиг в нашей «ничье». В мою сторону. Дед выглядит озадаченным, делает ходы, которые я предвидела, и смотрит на меня с нескрываемым удивлением. Я умнее, чем ты думал, да? От этой мысли и радостно, и смешно, и грустно. Считать меня идиоткой это уже какой-то масштабный флешмоб, хоть я и сама это впечатление поддерживаю. Расслабляться, несмотря на видимую победу, я и не думаю, но оно выходит как-то само собой. Все идет по предсказанному сценарию, и беспокоиться, кажется, не о чем. И как-то я не обращаю внимания на то, что лицо Мадары теряет свое разочарование и озадаченность, оставляя место лишь какой-то холодности и расчету. Он делает ход, которого я не ожидала. Потом еще один, и еще. Я продолжаю просчитывать вероятности, но все сложно, и нити контроля над ситуацией из моих рук безжалостно выдергивают одна за другой. Пять ходов, которых не было в моем плане. Пять ходов и ладья — как заключительный выстрел. Шах. Король умрет. Я… — Я проиграла? — спрашиваю с недоумением, словно не понимая, что произошло. Так оно и есть. Какого черта сейчас произошло?! Где я совершила ошибку?! — Не радуйся, пока кунай не долетел, — тянет с насмешкой Мадара. — Слишком расслабилась под конец, загордилась. Уши алеют. Можно было это и не комментировать. — У меня хоть шансы были? — спрашиваю, признаться, подавлено. Я столько сил вложила, так старалась, а в итоге!.. Надо мной еще и насмехаются. И ответа давать не желают. — Твоя стратегия слишком очевидна, — чего?! Моя-то?! — Ты очень легко расстаешься с фигурами. Давай поговорим об этом. Ну расстаюсь, и что? Каждую фигуру в сеги (ну, кроме короля) можно в любой момент вернуть на поле боя. Это разительное отличие этой игры от когда-то знакомых мне шахмат, в остальном же это изощренная смесь шахмат с шашками. Главная цель — защитить короля, нет возможности его спасти — шах, мат, проигрыш, при этом фигуры, доходя до конца доски, способны усиляться, превращаться в золотого генерала, дракона или еще что. Возможностью «воскрешать» мертвых, да еще и на любой свободной клетке, я пользуюсь активно, да, но это и эффективно. Как бомбу сбросить с неба. — Я же их все равно потом возвращаю, — бурчу недовольно, — считай, просто меняю положение на доске. — Ты их не возвращаешь, ты их заменяешь, — излишне жестко для обсуждения итогов обычной игры говорит Мадара. Заменяю?.. Видя мое непонимание, дед продолжает мысль: — Слышала когда-нибудь, что сеги — игра для генералов? Доска сеги — то же поле битвы, разве что право на ошибку есть. Представь, что ты играешь не фигурами, а людьми, что каждая пешка, убранная твоими действиями с доски, — солдат. Каждого из них можно заменить, но скольких ты отправила… — Это просто игра! — картина, описанная дедом, представляется мне слишком хорошо. Вместо безликих солдат, в добавок, я вижу вполне определенные лица. И на месте серебряного генерала — Гин, король — клан, золотые генералы — хокаге. И Второй, и Третий. — Да, и если учитывать правила игры, ты хорошо ими воспользовалась, — похвала больше не дарит радости… Дедушка пытается сказать, что я готова на бессмысленные жертвы? Намекает на то, что я буду плохой Главой или что?! Удержать эмоции у меня, конечно же, не получается, все видно по лицу. — Не истери. Я не истерю! — Просто я планировал сеги прокачать твое умение думать наперед, играя, ты можешь хорошо прокачать стратегию, важный навык для любого, тем более, Главы, — несломимая жесткость из тона Мадары пропадает, и я чуть успокаиваюсь, но появляются новые причины для размышлений. — Не знаю, как часто ты играла в эту игру раньше: судя по слою пыли — не особенно, — но теперь делай это чаще. А еще… хм… тебе нужен противник. Желательно, с мозгами. — Ну-у-у… — выразительно смотрю на деда. Ну он же типа «с мозгами», а тут и повод чаще внучку посещать появился. Правда, я, к сожалению, понимаю, что так не выйдет. И человека для игр в сеги действительно придется искать в Конохе. Но кто? — Не смотри на меня так, играть тебе нужно гораздо чаще, чем я могу навещать тебя в лучшем из случаев, — я почти и не надеялась. Почти. — Подумай, с кем ты можешь играть. С силой у тебя, конечно, все тяжко, но с мозгами еще хуже. — Нормальные у меня мозги! — Не голоси. Так есть кандидаты? — осадил мой пыл Учиха. Учиха… — Возможно, кто-то из клана… — выдаю задумчиво. Из клана, да. Ведь Изуна-химе, имея кучу связей, друзей, тем не менее, не имеет. Кроме, разве что… — Может, Гин? Он умный, только… он уже джонин и вечно на миссиях пропадает. Акира?.. — Узумаки? — дед бросает эту фамилию так, что его отношение к ней, мягко говоря, очевидно. Чем ему Узумаки-то не угодили? — Кого получше нет? Получше? Лучше б спросил, есть ли кто еще вообще! Кайо? Он еще реже в Конохе появляется. Кагами? Глава. Танако-сенсей? Откажет, и за сеги ее представить сложно, она меня скорее по этикету еще раз прогонит. Другие сенсеи? Их работа окончена, мы не настолько близки. Единожды сыграть можно с любым из клана, но мне нужен постоянный противник. Тот, кто будет согласен играть со мной регулярно, кому не наскучит эта игра. А у нас в клане сеги увлекаются лишь ровесники Мадары да редкие индивиды, с которыми еще общий язык попробуй найди. — Можно старейшин попросить… — выдаю на пробу. Идея кажется неплохой, в конце концов, до старости мало кто из шиноби доживает. Ума у наших стариков — хоть отбавляй (трезвости, правда, мало). — Ну, и я знаю еще пару человек из клана. — Соклановцы это прекрасно, — слышу я по тону, что ты думаешь об этом «прекрасно». — Но подыщи кого поумнее и с другим складом ума. Нара, к примеру. Слабаки, конечно, зато мозги на месте. Он что, сейчас назвал наш клан дебилами? Любовью и патриотизмом несет за километры… Я бы поспорила, не будь так удивлена заявлением про Нара. Во-первых, признание Мадарой чьей-то мозговитости — уже нонсенс, даже если это Нара, а во-вторых… — Я с Нара последний раз, не считая приемов, контактировала… лет в пять, — да, на межклановых занятиях для мелкотни. Был там какой-то, черт знает какой. Имя смутно помню, но лишь потому, что он присутствовал при сцене моего эпичного знакомства с Арэтой. Грех не запомнить. Долгий взгляд от деда. Так… ну нет… — Мне что, знакомиться с ними идти? — Бежать, а не идти. Тебе определенно не хватало их общества. Ну да, конечно… И вот, я здесь. Стою в нерешительности, подозрительно сверля взглядом присевшего отдохнуть на скамейку и поразмышлять о бренности бытия Нара, и тщетно придумываю адекватные предлоги, чтобы подойти и познакомиться. Я даже не знаю, кто это, как его зовут. Нара, и Нара, принадлежность к клану очевидна даже без мона, вышитого на темной рубашке. Короткий хвост из темных колючих волос, черты лица, поддетые леностью и потусторонним всезнанием, металлические серьги в ушах. Мышечной массы почти нет, ведь Нара преимущественно стратеги, а боевики в их древнем союзе с двумя другими кланами — Акимичи. Естественно, долго игнорировать мое внимание шиноби не мог. Лениво открыл глаза, покосился в сторону непрошеного наблюдателя. И напряженно-медленно отстранился от спинки, намереваясь встать. Для человека, стиснутого по ногам и рукам узким кимоно, я двигаюсь удивительно быстро, успевая подойти до того, как Нара таки встает. — Я присяду? — улыбаюсь неловко. Парень заторможено кивает. А теперь передо мной стоит задача озвучить свое предложение и не спугнуть бедолагу напором. Для начала, мне нужно хоть немного развеять его паранойю (по факту — обоснованное опасение, не каждый день к нему девушки из Учиха подсаживаются). Улыбка становится милее. — Меня зовут Изуна. Обманывать Нара и тянуть перед ним время не стоит — слишком умен и быстро заметит подвох, потому я решаю говорить прямо. Склонить голову — у уха звенит канзаши. Стоит ли называть клан? Это бессмысленно, ведь сейчас мы представляем лишь себя. — Давай поиграем в сеги. Глаза Нара, до этого чуть сщуренные, лениво полуприкрытые, расширяются. Он будто очнулся ото сна. — Шикару, — представляется он, и уже меня дергает в удивлении. Совпадение, вероятность которого была реальна, но слишком неожиданна. Тот самый Нара, что познакомил меня с Арэтой…² — Давай. Доска для сеги вновь покрывается фигурами передо мной. Дед говорил представить, что вместо фигур — люди, и в чем-то был прав. С болезненной тревогой я осознавала, что постепенно, шаг за шагом, заменяю в своей жизни людей. Хотелось немедленно увидеться со старыми друзьями, чтобы убедиться, что они — еще нынешние. Но те были далеко, и влияния на обстоятельства их жизни я не имела. Даже Цунаде, с которой я намерена восстановить связь, совсем не близко. И, как всегда, мне остается только ждать, наблюдая, как медленно рушатся мои связи с другими людьми. На месте старых связей образуются новые… — Я победил, но… ты удивительно умная. Как для девчонки. …вот только мне отчаянно хочется схватиться за прошлое. А оно ускользает. — Спасибо.