Да будет Солнце

      Я просыпаюсь ранним утром, когда небо светлеет, но пока не окрашивается в золото. Легкие облака еще не подернуты розовым, не вспучиваются, растворяясь от грядущего жара, как пена от шампанского. Птицы не поют, ночные звери только начинают прятаться по норам. Слабые проблески лучей на границе с землею лишь робко выглядывают из-под линии горизонта, как несмышленые птенцы из материнского гнезда.       Я просыпаюсь до того, как наступает рассвет. Открываю глаза, предчувствуя скорый конец. Покидаю дом, отхожу куда-нибудь подальше — в лес или поле, неважно, чтобы никто не мог меня видеть. Расправляю плечи. Из-за спины вырываются мои светлые крылья, обдавая жаром все вокруг и меня самого тоже.       Один взмах — и я лечу. Выше, все выше. Выше кромок самых высоких деревьев, выше полета самых смелых птиц, выше облаков — к самому Солнцу. Оно встает, пока я взлетаю. Разрывая влажную прохладу небесного тумана, я вырываюсь к сияющему лику его, показавшемуся на горизонте, и встречаюсь с его жаркими лучами. И мои крылья, подобно этим лучам, ореолом обрамляют мой силуэт, охватывают все тело свечением. Я застываю, глядя на слепящий круг, такой похожий на меня самого. Я чувствую огонь перед собой и внутри себя. Он растекается, разливается по жилам, как расплавленное золото, и я отдаюсь ему и той невыносимой боли, что испытывает каждая клеточка тела. И, подобно птице феникс, я сгораю, сгораю до пепла в вышине неба, чтобы внизу, на земле, возродиться вновь, в новом теле. Красивая смерть, не так ли? Красивая, достойная кистей лучших художников мира.       Увы, на самом деле все происходило совсем не так.       Я никуда не уходил и ни к какому Солнцу не воспарял… ни разу. Я лежал, прикованный к постели, и гнил, не в силах даже поднять голову, и ждал, пока они иссякнут совсем, и не хватит воли даже на следующий вздох. Мучительно долго. И лишь под конец, на рассвете, которого я не видел, сердце мое горело и сжигало бездыханную плоть, чтобы найти новую. Я добровольно подвергал себя нескольким одиноким годам, чтобы не омрачать их тем, кому был дорог. Я долго, долго думал, что ты не замечаешь их, брат. Но я ошибался.       Помню, как однажды мы сидели бок о бок, глядя на догорающий закат.        — Ты стал другим, — сказал ты вдруг.       Я глянул на тебя с удивлением.        — Что ты имеешь в виду?        — Я вижу, что что-то не так, старший брат. Ты с каждым новым днем все мрачнее, все нелюдимее и замкнутее.        — Я по-прежнему есть открытая книга для тебя, — пожал я плечами.       Ты засмеялся.        — Неужели? Думаешь, я слепой, или, может, недалекого ума? Я же вижу, что тебя что-то беспокоит. То, что ничего не говорю — не значит, что не обращаю внимания. Ты отдаляешься от меня.        — Вовсе нет! — вскричал я. — Не знаю, с чего ты это решил, но это не так, совсем не так, брат. Ты мне дороже любого другого существа в Геенне или Ассии. Я ни за что бы не стал от тебя отдаляться.        — Тогда объясни, — взгляд твой оторвался от алого Солнца и повернулся ровно на мое лицо. — Куда ты уходишь каждую декаду? И что гложет твою душу? Почему так горько на твоей душе, отчего ты страдаешь?       Как не хотелось открывать правду. Но меня приперли к стенке, и пришлось рассказать все без прикрас: и про то, что неминуема смерть моя, и про то, что жду я ее, как кульминации очередного бытия, и про свой страх и ужас, и про то, как пылало каждые десять лет мое сердце под печальную радость разгорающегося рассвета. Как смена дня и ночи — смена плоти и крови. Ты был шокирован и застыл на месте, с минуту не нарушая безмолвия. А я ждал с колотящимся в груди комком мышц, проживающим очередную декаду.        — Почему ты не говорил раньше? — прошептал ты, не глядя более мне в глаза.        — Я не хотел тебя расстраивать. Это тяжело. Я подумал, что тебе станет грустно, — вздох, который немного успокоил сердце. — Мне было бы невыносимо, будь я на твоем месте и знай такое.        — Мы ведь не держали секретов, — ты как-то странно усмехнулся, и я понял, что это не к добру. — Это не какая-нибудь мелочь, старший братец. Это же серьезно. Я мог бы тебя поддержать, быть рядом. Разве ты бы не хотел?        — Я не хотел бы, чтобы ты видел меня… таким. Нет там ничего интересного или того, что стоило бы знать, уж поверь. Я хотел бы остаться для тебя тем серафимом, парящим высоко в небесах, сияющим светом звезд. Но не мучающимся калекой, с ужасом в глазах ждущим серую Смерть на пороге своего дома.        — Я думал, что на то мы и братья, чтобы знать друг друга всякими. И любить всякими, — в твой голос не нужно было вслушиваться, чтобы заметить ноты укоризны. — Кто еще протянет тебе руку помощи, если не я? Мы ведь клялись держаться друг друга. Мы доверились друг другу так, как никто больше, Люцифер.        — И я верен этой клятве до сих пор.        — Тогда почему ты мне лгал?       Я выдохнул, чтобы немного успокоить разбушевавшееся в груди сердце.        — Я никогда не лгал тебе, Самаэль. Недоговаривал — да. Но не лгал. Я не потому так делал, что не доверял тебе, нет… я… я не хочу, чтобы хоть что-то омрачало радость твоей жизни, от которой ты в таком восторге. Если ты восхищен ею — пусть так и будет. Неужели я не имею права по собственной воле ограждать тебя от дурного, дабы не рушить реальность, в которой для тебя все прекрасно?        — Сейчас в моей реальности я вижу жирную черную черту, которую ты упорно чертишь дальше, — ты оскалился. — И меня такая не устраивает.       Я проглотил очередной вздох. О нет, я не хотел с тобой ссориться, никоим образом не хотел, разве затем мы прошли сквозь все эти века и дороги? Тропа, на которую я ступил, уводила в темные дебри, и мне необходимо повернуть в другую сторону.        — Прости меня, — я взял тебя за руку и заглянул в лицо. — Ты прав, я должен был открыться раньше. Просто знай, что я думал только о твоей радости, когда принимал это решение. Я любовался бы твоим восторгом вечно, и что угодно, только не жалость ко мне, хотел бы видеть в твоих глазах. Я хотел как лучше. Прости… прошу тебя, нет — умоляю. Прости.        — Ладно уж, — наконец-то улыбка. — Не смей скрывать от меня что бы то ни было — радость или боль, понял? Все это мы разделим. Глядишь, и тебе станет легче переносить.       С плеч свалился целый горный хребет, по ощущениям. И отныне ждал я не один. Ты был рядом, держал меня за руку, ловил мои последние вздохи, встречал со мною мой очередной последний рассвет. Но, черт возьми, я видел, как моя боль отражается в твоих глазах, как она меняет твой разум. Ты открыл что-то для себя новое, и видит небо, оно мне не по душе. Очень скоро, всего через десяток с небольшим жизней, это ожидание стало для тебя таким же рядовым явлением, как и ожидание конца человечков-муравьев в банке, за которыми ты наблюдал до этого. Это превратилось во что-то наподобие рефлекса, натренированной реакции. Нет… это было еще более невыносимо, чем скрываться, держа тебя в неведении. Ты хотел помочь, но во что это вылилось?       Кажется, в попытке уйти с темной дороги я только углубился в дремучую чащу, чего так боялся — еще больше, чем собственной смерти. Что же, время покажет, куда приведет нас тропа, что мы избрали. Время покажет, мой брат…