Яркие краски

      Я сидел неподвижно, не в силах поверить в происходящее. Я безумно желал заключить Даню в свои объятия, покрыть бледную кожу горячими поцелуями, но не решался. Он сам сделал первый шаг — снова склонился надо мной.       Его губы были тёплыми и мягкими, они касались меня робко, будто спрашивали разрешения… И я рванул к нему навстречу. Повалил на спину и, нависнув над ним, одно, всего лишь одно мгновение всматривался в томные глаза, а затем с необузданностью первобытного дикаря впился в чуть приоткрытые, словно в приглашении, губы, дерзко проникая языком в манящую глубину. Он коротко вздохнул и обвил мою шею руками.       В голове образовался туман, я вылетел из реальности на раз-два-три. Я не видел и не слышал ничего вокруг, единственное, что было мне понятно и доступно в вихре ошеломительной страсти, — это шустрый язык Данилы, тихие стоны, бедра подо мной с весьма ощутимой выпуклостью, что стремились к более тесному контакту, и его очевидное желание раствориться во мне, отдаться без глупых, бессмысленных сомнений.       Даня сам стянул с себя домашние штаны. Не прерывая поцелуй, я сжимал через тонкий трикотаж плавок его возбуждённое естество. Пробравшись пальцами под резинку со стороны бедра, я ощупывал и поглаживал беззащитную мошонку, оттягивал нежную кожицу с атласной головки, истекающей вязкой смазкой, насквозь промочившей мягкую ткань. Он же стремился освободить меня от одежды, обнажив полностью, взгромоздился сверху.       Томительно долгими движениями Данила поглаживал мои шею и плечи; уверенными сильными пальцами обрисовывал выпуклости грудных мышц и кубиков на животе; скользил лёгкими ладонями по бёдрам, коленям и ступням. Даня не смотрел на меня, он любовался мной, и я еле дышал от восторга.       Он восхищённо рассматривал моё лицо и моё тело, и наконец-то я смог понять, почему в первый день нашей встречи в той влажной и душной раздевалке мой дружок встал по стойке смирно — его взгляд действительно был физически ощутим и чертовски возбуждал, возбуждал не на шутку, а тихий шёпот:        — Ты прекрасен, дай тебя рассмотреть, — заводил так, что я готов был взорваться, истекая спермой, утопая в его тёмных оленьих глазах.       Почувствовав, что уже на пределе, я снова подмял под себя Данилу — мне нужна была передышка, чтоб успокоиться и сдержаться, постараться не кончить позорно немедленно и избежать неминуемого конфуза. Для начала я попытался стянуть с него футболку, но он воспротивился и, широко распахнув глаза, потребовал выключить свет.       — Зачем? Я тоже хочу на тебя смотреть, — ударился я в уговоры, но Даня был непреклонен.       — Выключи свет, — повторил он с нажимом.       — Дань, почему?       — Не хочу, чтобы ты видел моё уродство.       Я растерянно уставился на него, не понимая, о чём он говорит.       — Какое уродство, Даня? Для меня ты всегда прекрасен. Я люблю тебя. Моё сердце не видит в тебе недостатков, понимаешь?       — Что ж, тогда смотри. — Сдёрнув растянутую домашнюю майку, Данила повернулся спиной.       Я легко прикоснулся к розовым рубцам, кончиками пальцев преследуя тонкие нити, сплетённые в затейливом узоре. Они напоминали сказочную птицу, распахнувшую гигантские крылья.       — Тебе что? Совсем не противно? — его голос был ровным и спокойным, но я почувствовал, как Даня внутренне сжался в ожидании ответа.       — Это так красиво, — прошептал я, заворожённый восхитительным зрелищем. — Здесь не хватает только алых всполохов и твой Феникс оживёт. Он так страстно обнимает тебя крыльями, что я немного ревную. — Данила оглянулся, его лицо выражало сомнение.— Посмотри сам! — воскликнул я и потащил его к зеркалу в прихожей.       Неудобно изогнувшись, Даня несколько минут рассматривал своё отражение, потом внезапно глубоко вздохнул и уткнулся лицом в мою грудь. Я приобнял его рукой за плечи.       — Видишь? Это действительно потрясающе. Ты их что, и вправду стесняешься? — Он промолчал. — Если стесняешься, можно сделать тату. Сфотографируем узор, ты нарисуешь эскиз, — предложил я и, хохотнув, пошутил: — Только, боюсь, в таком случае, начнётся охота не только за «Горной ласточкой», но и за твоей татуировкой.       Он, не поднимая головы, обхватил меня за талию, и я почувствовал, как от тихого смеха дрогнули его плечи. Я рассматривал наше отражение в зеркале, то, как обнимаю его худощавое тело, касаясь подушечками пальцев бледно-розовых шрамов на спине, перевитых меж собой в причудливом рисунке, плавно перетекающем на предплечья, и не верил в реальность происходящего. Мне казалось, что я вздрогну и очнусь, с сожалением осознавая, что всё это было лишь сладостным сном.       Даня приподнял голову и посмотрел на меня томным взглядом, я понял его без слов и втянул в глубокий поцелуй. Моё сердце подпрыгнуло и устремилось к горлу комком дикого восторга, голова закружилась от упоения, в паху снова наметилось оживление, которое не осталось незамеченным для Дани.       Мы целовались, как ошалелые, гладили друг друга дрожащими ладонями, плотно соприкасались телами. Подхватив Данилу на руки, я потащил его в комнату на диван и снова впился в любимые губы, вынуждая наши языки танцевать безумное танго.       Я покрывал бесчисленными поцелуями его лицо, шею, костлявые ключицы, вылизывал его твёрдые соски и широким влажным языком рисовал дорожки на подрагивающем животе, скользя нетерпеливыми пальцами по нежной коже вниз, туда, где сосредоточилась его ответная страсть. И вновь я утратил остатки разума, поглощённый стремлением слиться в единое целое с этим человеком, наполнить его собой, напитаться до беспредельности его чистым дыханием и уникальным ароматом: смесью красок, растворителя, неизменной свежестью мяты и ответным пряным возбуждением.       Рыкнув от нестерпимого желания оказаться внутри горячего тела любимого, я резким рывком перевернул его на живот, просунув руку под выпирающие ребра, навалился сверху и, покрывая кусачими поцелуями плечи, направил член меж его ягодицами. С трудом сдерживая судорожные фрикции, я осторожно тыкался в тесное отверстие, не желающее поддаваться моему напору. В мозгах, тяжёлых и туманных, что-то щёлкнуло. Прерывисто дыша, я откинулся на спину и разочарованно выдохнул:       — Не могу.       — Что случилось? — спросил Даня, нависнув надо мной.       — Я боюсь. — И пояснил: — Боюсь причинить тебе боль.       — Ну, здесь я девственник, и без боли не обойтись, — улыбнулся Даня.       — Я все равно не могу. Я же с ума сойду, если что-то пойдёт не так. Я правда не могу.       — Тогда не будем спешить, будем все делать постепенно, — согласился любимый.       Изучающе он погладил мой напряжённый ствол, сжал мошонку, осторожно покатав яички, облизнул губы и прикоснулся кончиком влажного языка к чувствительной головке. Взглянув на меня исподлобья, улыбнулся и уже увереннее лизнул уретру, несколько раз ударил твёрдым языком по уздечке и неожиданно заглотил моего дружка до самого основания, тут же поперхнулся, закашлялся и, выпустив его изо рта, рассмеялся:       — Да уж, в этом деле нужна сноровка и тренировка.       С гортанным рыком я завалил его на бок, прижав спиной к себе.       — Дань, давай пока так, — выдохнул ему в ухо и, сжав в ладони его налитой тяжестью желания орган, задвигал рукой, толкаясь меж его бёдер, с каждым толчком прохаживаясь по набухшей промежности и упираясь в мягкую замшевую мошонку любимого, вызывая у него томные вздохи.       Я совсем сошёл с ума от переполнившей меня страсти и дикого удовольствия, и пусть я ещё не решился проникнуть в глубину вожделенного тела, но чётко понимал, что всё происходящее здесь и сейчас было намного более волнующим, чем той лунной ночью. В этот раз я знал, что не ворую моменты близости, тайком удовлетворяя сжигающую меня страсть. Сейчас мой любимый отвечал мне взаимностью и точно так же, как и я, плавился от наслаждения и выстанывал моё имя, взрывая мой бедный мозг безудержным счастьем.       И снова я жил и умирал одновременно, дышал и не дышал, и вообще не понимал, где я есть на самом деле: на грешной Земле или в Райских садах. Единственное знал наверняка, что безумно люблю этого человека.       Когда эйфория растаяла, как туманная дымка, дыхание стало ровным, а сердце вернулось на место, я поднялся с дивана, притащил из кухни влажное полотенце и тарелку с курицей, поставил её на маленький столик поблизости и принялся вытирать следы нашей страсти. Прохаживаясь тряпкой по липкому пятну на простыне, сдерживая волнение, спросил:       — Дань, можно я сегодня останусь с тобой?       Он подвинулся, освобождая для меня место, я тут же увалился рядом, Данила положил голову мне на грудь, по-собственнически обхватив рукой.       — Думаешь, я смогу тебя отпустить?       Я удовлетворённо вздохнул и расслабился, запустив пальцы в его волосы. Перебирая мягкие пряди, напомнил:       — Тебе нужно поесть.       — Позже. Я слышу, как бьётся твоё сердце, — ответил он тихо.       Я лежал рядом с любимым, упиваясь тишиной и умиротворением, дышал его уникальным запахом. Я бездумно скользил взглядом по потолку и стенам, опасаясь нарушить дивное равновесие. Заметив странные кучки, на которые ранее не обращал внимания, задал вопрос:       — Дань, почему у тебя вещи по комнате разложены?       — Я собирался переезжать.       — Куда?       — Не знаю, не смог придумать.       — Дань, если хочешь сменить обстановку, то переезжай ко мне. У меня есть большая и светлая комната, она как нельзя лучше подойдёт для твоей мастерской.       — Думаешь, в этом есть смысл? — всё так же тихо спросил он.       — Конечно, — оживился я и даже приподнялся, заглядывая ему в лицо. — Во-первых, тебе не нужно будет платить за квартиру, а значит, ходить на работу, следовательно, ты сможешь спокойно заниматься живописью, ты же этого хочешь. Во-вторых, я смогу проследить за тем, чтобы ты сильно не увлекался, вовремя питался и делал перерывы на сон.       — И в чем здесь твоя выгода? — усмехнулся Данила.       — Ну, иногда ты будешь готовить свои вкусняхи, а то пицца мне порядком поднадоела, — улыбнулся я. — И, вообще, я тебя очень люблю и хочу, чтобы ты все время был рядом. Рядом, понимаешь? Дань, мне очень тяжело дались последние дни, когда ты закрылся от внешнего мира, я не находил себе места от беспокойства. И сегодня ты меня и вправду напугал, не хочу повторения подобного.       — А вдруг в быту я окажусь занудой и неряхой? — тихонько рассмеялся Даня.       — Что ж, придётся купить беруши, чтобы не слышать твоё нытье, и научиться убирать не только за собой, — в тон ему шутливо ответил я. — А если серьёзно, Дань, я мечтал о тебе с пятнадцати лет, неужели ты думаешь, что такие мелочи меня отпугнут.       — Хорошо, давай попробуем.       Он настолько легко согласился, что я ему не поверил и переспросил:       — Ты на самом деле согласен?       — Почему нет? Кочевать я привык, терять мне нечего. Я согласен, давай попробуем, — ответил он и сменил тему: — Что-то у меня аппетит разыгрался, подай, пожалуйста, курицу.       Не разрывая объятий, я дотянулся до столика и подал ему тарелку. Он приподнялся, принимая её, и, отщипнув от куриной грудки маленький кусочек, отправил его в рот. Я смотрел на припухшие, ещё хранящие следы моих поцелуев губы и думал о том, что это действительно самое порочное, что есть в человеке, возбуждающе порочное, манящее и сводящее с ума. Даня прожевал ещё один кусочек и попросил:       — Глеб, если не трудно, принеси стакан молока.       Я сглотнул подступивший к горлу комок, вызванный новым всплеском вожделения, и подорвался на кухню, где, плеснув молоко в кружку, сделал пару-тройку глубоких вдохов и выдохов в надежде справиться с захлестнувшим меня возбуждением, прекрасно понимая, что Данила ещё слишком слаб и нагружать его своим непомерным желанием близости не очень-то и разумно.       Вернувшись в комнату, протянул ему кружку. Сделав несколько глотков, Даня отдал мне посуду.       — Унеси на кухню, что-то меня разморило.       Поставив остатки скромного ужина в холодильник, я вернулся назад, выключил свет и забрался к Даниле под одеяло. Он снова обхватил меня рукой, положив голову мне на плечо, и тут же погрузился в тихий, спокойный сон. Я лежал на спине, боясь пошелохнуться, и прислушивался к мирному дыханию любимого. То, что я испытывал, можно было назвать счастьем, но это недостаточно точное слово, чтобы в полной мере описать моё состояние.       Я тоже пытался уснуть, но жмурил глаза или пялился в темноту, мучимый бессонницей. В конечном итоге не выдержал, осторожно, стараясь не разбудить Данилу, выбрался из-под одеяла и прокрался в соседнюю комнату, где, включив яркий свет, уставился на полотно. Я стоял неподвижно, любуясь драгоценными мазками Кержака, и с трудом верил в реальность происходящего: в то, что Даня снова взял в руки кисть, и что моя первая любовь стала взаимной. Я стоял, рассматривая золотую пыльцу и жёлтую Луну, уверенные мазки охры, рвущие ультрамарин, и думал о том, что наконец обрёл смысл жизни: во мне проснулась первобытная потребность защищать то, что дорого и важно, и я буду, как мифический Цербер, с рвением злобного зверя охранять ранимую и чувствительную душу Данилы, и свою, пусть неправильную в глазах общества, но единственную настоящую любовь.       Распахнув глаза, я вдохнул сказочный аромат: пахло тостами, зеленью и чем-то ещё удивительно аппетитным. Поднявшись с дивана, прошлёпал на кухню, где у плиты суетился Данила. Его волосы были влажными и гладко зачёсаны назад, лишь одинокая непослушная прядь спадала на лоб, привлекая моё внимание. Встретившись со мной взглядом, он улыбнулся.       — Доброе утро. У меня почти всё готово. Сходи пока умойся, — предложил он и вернулся к прерванному занятию.       Я согласно кивнул, заглянув в комнату, прихватил с собой одежду, уже сложенную Даней аккуратной стопочкой, и почти побежал в ванную. Наскоро всполоснувшись под душем, выдавил на палец зубную пасту, поелозил им по зубам и в радостном предвкушении вернулся на кухню. На столе уже стояли тарелочки с поджаристым хлебом, яйцами пашот, тонко нарезанной ветчиной, овощным салатом и кружка дымящегося кофе, источающего потрясающий аромат.       — Я не знаю, что у тебя обычно на завтрак, так что довольствуйся этим, — снова улыбнулся Даня и махнул рукой в сторону стола.       — На завтрак у меня обычно остатки вчерашней пиццы, а тут целый пир, — воскликнул я восхищённо.       Данила ещё шире растянул губы в улыбке.       — Тогда садись ешь, а мне нужно поработать, закончить «Озёрного эльфа».       — Ты так назвал свою картину?       — Да. А что? Не подходит?       — Нормально, мне нравится. Дань, сядь и поешь со мной.       — Глеб, я не ем с утра, не могу, но обещаю с тобой пообедать.       Он попытался обойти меня стороной, но я обхватил его руками и притянул к себе.       — Что случилось? — откинув голову, он смотрел на меня с мягкой улыбкой на губах.       — Дань, ты не передумал переезжать ко мне? — спросил я, сдерживая тревожное чувство, закравшееся в груди.       — Да нет, — пожал он плечами.       — Тогда я позавтракаю и пойду за машиной?       — Хорошо, перевезём пока только необходимое, а там посмотрим. Возьми ключи, если я ещё буду работать, подожди. Главное, не отвлекай меня и не заходи в мастерскую, я этого не терплю. И не забудь позвонить Антоновне, возьмешь отгул, с Пал Палычем я договорюсь, — ответил он серьёзно, почти приказным тоном давая понять, кто здесь по сути главный.       Я смотрел на непослушную прядь его волос, скользил взглядом по ещё бледному лицу, чуть пухловатым, чётко очерченным губам и в моей душе разливалась тёплая нежность к этому человеку. Не сдержав порыв, я прижал его к себе сильнее и прошептал:       — Дань, ты знаешь, что я люблю тебя?       — Знаю, ты говорил, — в его голосе промелькнули нотки смущения.       — Ты что, покраснел? — спросил я, уставившись на тронутые едва заметным румянцем щеки.       — Прекрати болтать глупости, — буркнул он и, клюнув меня в щеку, выскользнул из моих объятий, а затем из кухни и закрылся в своей импровизированной мастерской.