Яркие краски

      После завтрака я позвонил Антоновне и договорился об отгуле. Даня закрылся в мастерской, я не стал его тревожить, тихо обулся и вышел из квартиры.       Усевшись в маршрутку, всю дорогу до дома думал о Дане, о том, что мы с ним в чём-то очень похожи: Данила, как и я, почти не помнил материнских объятий, он такой же недолюбленный в детстве человек. Правда, у меня была бабуля, а ещё есть отец и старший брат. Он же совсем один в этом мире, брошен теми, кто обязан был о нем заботиться и им дорожить. От одной мысли об его тотальном одиночестве меня бросало в дрожь.       Я восхищался его храбростью: испытывая потребность быть любимым, но однажды преданный, он нашёл в себе силы ответить мне взаимностью, отбросив прочь опасения, что может вновь опалить свои крылья.       Я думал о том, что моя напористость и открытое проявление чувств заставляют его смущаться и его смущение выглядит очень милым. И том, что сознательно форсирую события, вынуждая Данилу ко мне переехать, уверенный, что таким образом смогу связать его по рукам и ногам, сделать зависимым от меня, поместив в такие условия, что он не сможет прогнать меня прочь. И о том, что заставлю его бросить завод, тем самым создав для него идеальные условия, пусть он спокойно занимается любимым делом, творит шедевры, а я позабочусь о хлебе насущном и впредь не позволю продать ни одной его картины.       А ещё я мечтал о том времени, когда вступлю в права наследования и смогу распоряжаться бабулиным капиталом, тогда я открою для Дани картинную галерею. Вот где теперь «Долина на рассвете»? Пылится в запасниках у неизвестного коллекционера, спрятанная подальше от любителей живописи и лишенная должного внимания. Так быть не должно, такими шедеврами нужно наслаждаться всем миром!       И вновь возвращался мысленно к заводу. Я был категорически против того, чтобы он там работал. Если оставить всё как есть, его встречи с Ксюшей станут неизбежны, а подобного допустить я никак не мог. Не то чтобы я не доверял Даниле, я даже не думал о том, что он станет крутить шашни у меня за спиной. Просто всё произошло как-то слишком стремительно и я опасался до судорог в желудке, что Даня одумается и изменит свой выбор далеко не в мою пользу. Короче, я ревновал, испытывая страшные муки.       В общем, всю дорогу я думал о своей любви, боролся с вымышленными страхами и утопал в мечтах о счастливом и светлом будущем.       Дома не торопился, будучи уверенным, что Даня проведёт за мольбертом не один час, потихоньку подготовил для него бабулину комнату: собрал шкатулочки, рамочки с фото и прочие безделушки в коробку и затолкал её подальше на антресоли. Потом прошёлся тряпкой по всем поверхностям, собирая пыль, вымыл пол и перестелил белье на кровати.       В гостиной зале, комнате около тридцати квадратов с окнами, выходящими на южную сторону, раздвинул шторы, впуская солнечный свет, и осмотрелся по сторонам. Мебели в ней было немного: притулившееся за ненадобностью у стены старое расстроенное пианино, тяжёлый обеденный стол с вычурными ножками, антикварный буфет и две банкетки с резными спинками, обитые полосатым шёлком. Решив ничего здесь не трогать, вытер пылищу и пропылесосил наборный облезлый от времени паркет, местами ещё поблёскивающий в солнечных лучах.       На кухне заглянул в холодильник, полюбовался стерильной чистотой и потрясающей пустотой, захлопнув дверцу, сделал в памяти заметку: обязательно заехать в магазин за продуктами, а список покупок оставил на усмотрение Данилы.       Часам к четырём я управился с домашними делами и отправился за машиной на стоянку. Запустив мотор, направил своего зверя в сторону Даниного дома. Приткнув автомобиль на пустом пятачке во дворе, поднялся на четвёртый этаж и сунул ключ в замочную скважину, замок открылся без проблем. Переступив порог, громко хлопнул входной дверью. Тут же в конце полутёмного коридора образовалось пятно света, в котором возникла голова Дани.       — Ты не спешил. Пойдём на кухню, проголодался, наверное, — предложил он, покидая комнату, играющую роль мастерской, и направляясь в мою сторону. Подойдя практически вплотную, коснулся губами моих губ, такая раскованность меня немного взволновала, слишком сильно он изменился за последние несколько часов. — Ну, что стоишь? Пойдём?       Я сглотнул комок в горле, дёрнув кадыком, и последовал за ним.       — Дань, ты не обязан этого делать, я имею в виду, готовить для меня, — сказал, усевшись на табуретку и растеряно наблюдая за тем, как на столе появляются тарелочки с аккуратно нарезанным хлебом, крабовым салатиком, влажным рассыпчатым рисом в качестве гарнира и глубокое блюдо с крупными кусками тушёного мяса, плавающими в густой ароматной подливе.       — Мне не трудно, я люблю готовить, тем более я обещал с тобой пообедать, — ответил Даня, присаживаясь за стол напротив меня, и, взяв в руку вилку, пожелал: — Приятного аппетита.       Я набросился на еду с жадностью оголодавшего зверя. Уплетая за обе щеки сказочные кулинарные изыски, позабыв о приличиях, с набитым ртом спросил:       — Ты закончил картину? — не забыв похвалить: — Очень вкусно!       Даня поглощал пищу вдумчиво и аккуратно. Посмотрев на меня, ответил:       — Почти, остались детали. Знаешь, я не думал, что это будет так легко.       — Ты в себе сомневался?       — Немного. Последние попытки рисовать закончились в психушке. Увидев грязь на холсте и неуклюжие мазки, я слетел с катушек. Что было потом, смутно помню, короткими эпизодами, в себя пришёл в палате под капельницей. Тогда мне повезло, квартирная хозяйка пришла за арендной платой и обнаружила моё почти бездыханное тело в луже крови со вскрытыми венами, у неё была такая манера, врываться в квартиру без предупреждения.       — Ты так спокойно об этом говоришь, — подивился я.       — Это осталось в прошлом, я это пережил, — ответил Даня и встал из-за стола: — Заканчивай и поедем, надо ещё в художественный салон заскочить, у меня закончились белила и несколько кистей пришли в негодность. Пойду соберу вещи.       Наскоро расправившись со своей порцией и добавкой, я вытер губы салфеткой, убрал со стола, вымыл посуду и отправился на поиски Данилы. Он к этому моменту притащил в прихожую свой видавший виды этюдник, старый обшарпанный чемодан и довольно объёмную спортивную сумку.       — У тебя немного вещей, — рассматривая поклажу, отметил я.       — Я же сказал, пока только необходимое, а потом будет видно, — сухо ответил Даня, закидывая себе на плечо лямку этюдника, — возьми Ласточку и чемодан, — скомандовал он, подхватив баульчик с вещами за ручки.       — Дань, так не пойдёт, давай-ка всё это мне, а сам позаботься о картине. И что, Эльфа забирать не будем?       — Нет, сейчас мы можем её повредить, заберём через несколько дней.       — Ладно, — согласился я, забирая у него сумку и этюдник.       Мы вышли из квартиры, Даня закрыл замки на несколько оборотов и двинулся за мной вниз по лестнице.       Закинув его вещи в багажник, я уселся на водительское место, с укором взглянув на Даню в зеркало заднего вида, запустил мотор. Он улыбнулся, устраивая картину поудобнее рядом с собой:       — С некоторых пор я езжу исключительно на заднем сиденье, так что смирись.       Я коварно усмехнулся, типа, как хочешь, но ответишь…       По дороге сделали остановку у художественного салона, я выходить из машины не стал, так как удобно припарковаться не было возможности. Данила вернулся быстро, рассевшись на своем месте, вынул из пакета кисти и, любовно погладив пальцами упругий ворс, улыбнулся так, словно получил драгоценный подарок.       — Дань, у меня в холодильнике мышь повесилась, заедем за продуктами?       Он оторвался от любования кистями.       — Сначала посмотрим на твою кухню и составим список необходимого, — ответил он и продолжил заниматься своими покупками: перебирал и рассматривал куски холста и рейки для будущего подрамника. Я был счастлив смотреть в зеркало заднего вида на его радостную предвкушающую улыбку.       Ставить автомобиль на стоянку я не стал, так как заранее знал, что сегодня она ещё понадобится. Выгружая вещи из багажника, мы с Данилой немного поспорили. Он пытался отобрать у меня хотя бы чемодан, однако я смог проявить настойчивость:       — Дань, у тебя в руках бесценное сокровище, так что позаботься о нём, остальное доверь мне.       Он рассмеялся и, обхватив картину поудобнее, последовал за мной к подъезду, где я немыслимо извернулся и умудрился вынуть ключи из кармана, ткнуть одним из них в замок домофона, при этом удерживая свою ношу. Даня наблюдал за мной с саркастичной ухмылкой, но оказывать помощь отнюдь не спешил. Поднявшись на свой этаж, я проделал тот же трюк и, распахнув ногой дверь, кивком головы предложил ему зайти в квартиру первым. Стянув с ног кроссовки, по-прежнему держа в руках поклажу, уверенно пошагал в конец коридора к будущей художественной мастерской.       Даня шёл за мной, все так же улыбаясь, сейчас он был очень похож на того Даню, которого я знал последние две недели. Осмотревшись в бывшей гостиной, он одобрительно кивнул.       — Хорошее место.       — Если нужно что-то убрать, скажи, — посоветовал я, сгружая поклажу у своих ног.       — Нет, всё нормально. Здесь и вправду много света.       — Завтра купим мольберт и что ещё тебе надо.       — Не стоит спешить, обойдусь пока этюдником, — ответил он задумчиво, поглаживая пальцами резную спинку одной из банкеток.       Я нахмурился, мои опасения насчёт его неуверенности обретали смысл. Он обернулся и посмотрел на меня.       — Чего ты сник?       — Дань, я боюсь, что ты передумаешь и вернёшься к Ксюше, — высказал я прямо то, что лежало у меня сердце тяжёлым камнем. — Я не могу этого допустить. Как хочешь, но я от тебя уже никогда не отстану, — пообещал, сильнее сдвинув брови.       — Глеб, не думай много, — улыбнулся Данила почти ласково. — Да, с Ксюшей мы близкие люди, но ты моё Солнце. Я столько лет жил во мраке и только благодаря тебе он рассеялся, я снова взял в руки кисти, несмотря на ужас и боль, и лишь потому, что безумно пожелал написать твой портрет. Глеб, для меня писать всё равно, что жить, можешь представить, в каком адском котле я варился последние годы? А сейчас я переполнен идеями и безудержным желанием творить. Если бы ты знал, как сильно я хочу закрыться здесь в этой просторной, светлой комнате и приступить к новой работе, и повторю, все это стало возможным лишь благодаря тебе. Так что не забивай голову мыслями о Ксюше, я не собираюсь к ней возвращаться. И вообще, только подумай, мы познакомились две недели назад, а я уже переезжаю в твою квартиру, разве это не говорит о том, что я настроен серьёзно и действительно хочу быть с тобой? Но и попытаться меня понять тебе придётся, между нами всё слишком быстро происходит. Я решился на этот шаг, но у меня должен остаться путь к отступлению.       — Вот об этом я и переживаю. Если ты сомневаешься, то стоило ли вообще соглашаться?       — И ты, и я обязаны попробовать. Если разрываться между хочу и боюсь, добра не будет. Поэтому давай попробуем, чтобы потом ни о чём не жалеть. Через месяц закончится срок аренды моей квартиры, за это время мы во всем разберёмся и решим, стоит ли её продлевать. Не сомневаюсь, что у нас с тобой все получится, но тем не менее…       — Ладно, я тебя понял, — перебил я Данилу. — Пойдём, покажу твою комнату.       Подхватив его баул с вещами, я вышел в коридор, распахнув дверь в бывшую бабулину спальню, снова предложил Дане войти первым. Что он и сделал и, присев на кровать, уставился на фото в вычурной рамке, висящее на стене напротив.       — Ой, совсем забыл, — подхватился я, — сейчас уберу.       — Не надо, — остановил меня Даня, растянув губы в загадочной улыбке, — это же Василина Горчакова?       — Да, моя бабуля. Ты её знаешь?       Он посмотрел на меня.       — Всё-таки мир и в самом деле тесен. — В ответ на мой красноречиво-удивлённый взгляд, пояснил: — Я очень благодарен Василине. Глеб, если бы не твоя бабушка, возможно, я бы так и малевал свои картины по выходным и праздникам в качестве хобби, продавая их за гроши на рынке. Это она нашла меня и благодаря ей я получил премию за Радугу, а потом и вторую за Печальную искру. Василина курировала меня до первой настоящей выставки, а потом пожелала лёгкого полёта и переключилась на кого-то другого. Кстати, старый этюдник её подарок.       — Как тесен мир, — в тон ему повторил я, присаживаясь рядом, обнимая любимого за плечи. — Знаешь, до пятнадцати лет меня воспитывала бабуля, она пророчила мне карьеру искусствоведа или критика, но после того, как её не стало, папа решил иначе, — и закончил на минорной ноте, скорчив прискорбную рожу: — Теперь по образованию я юрист.       — Значит, любовь к живописи у тебя наследственная, — улыбнулся он, продолжая смотреть на бабулину фотографию. — А юрист тоже неплохо, при условии, что тебе это нравится.       — Вот совсем не нравится, знаешь ли, — высказался я, — у меня есть мечта открыть картинную галерею или хотя бы выставочный зал. Дань, я ведь и правда наделён даром чувствовать живопись и распознавать таланты.       Он повернулся и посмотрел на меня в упор тёмными оленьими глазами. Его лицо, его губы были так близко, что я еле сдерживал желание повалить его на мягкое ложе и зацеловать до полусмерти. Он словно прочитал мои мысли:       — Глеб, не сейчас. Сначала проведём ревизию на кухне. Затем в магазин. Потом всё остальное. Как тебе такое расписание?       Я согласно кивнул и подорвался на выход из комнаты, Даня, с добрым смешком наблюдающего за неразумным дитятей наставника, последовал за мной.       Вернувшись из магазина, Даня разложил покупки, затем приготовил запечённую с яблоками и курагой деревенскую курицу. Накрыв на стол, он пригласил меня отужинать. Я счастливо наблюдал за тем, как Даня наполняет хрустальные бокалы красным вином. Подняв один из них в приветственном жесте, он провозгласил:       — За переезд и начало нашей совместной жизни! — Сделал маленький глоток и улыбнулся: — Ешь, пока не остыло.       Этот ужин мог бы быть более романтичным, если бы Даня позволил зажечь свечи. Его возражение, что он не девица и вести себя с ним, как с девушкой — это явный перебор, меня немного огорчило, при этом я соглашался, что действительно слегка перегибаю палку, но мне очень, очень сильно хотелось окружить его заботой и вниманием.       После ужина, оставив уборку и мытье посуды на меня, Даня закрылся в ванной аж на целый час. Я тоскливо бродил по квартире, время от времени постукивая костяшками пальцев в дверь ванной комнаты, завывая о том, что мне скучно и грустно. Наконец Данила закончил свой заплыв и появился в коридоре слегка раскрасневшийся и довольный.       — Иди, твоя очередь, — предложил, отправляясь к себе, вытирая на ходу волосы полотенцем.       Я немедленно скинул одежду и запрыгнул под душ, тщательно намылся, уделяя особое внимание своим причиндалам. Погладив ладонью щеку, пришёл к выводу, что побриться лишним не будет, схватил станок и заскользил лезвиями по пенному подбородку.       Закончив с водными процедурами, преисполненный предвкушением, я ввалился в Данилину комнату. Обнаружив его на кровати совершенно обнаженного, стремительно преодолел расстояние в несколько шагов и набросился на него без всякого предупреждения, впиваясь в гладкую кожу обжигающими поцелуями.       Я целовал его везде, и где только можно, и где нельзя… Хотя, почему нельзя? Я позволил себе буквально всё! Я без брезгливости и сомнений посасывал его пальцы на руках и ногах, вылизывал его колом стоящий член и на удивление мягкую дырочку меж ягодиц, с превеликим удовольствием наблюдая за тем, как Даня плавится от моих ласк. Я осторожно елозил пальцем по нежной кожице вокруг сфинктера, пытаясь проникнуть внутрь его жаркого тела и после стараясь отыскать заветный бугорок, о наличии которого прочитал недавно в интернете. Даня подавался мне навстречу, покачивая бёдрами, и, судорожно сминая простыню, стонал от наслаждения.       И я утратил остатки разума, мой мир завращался в пределах одной комнаты и желанного тела подо мной, отвечающего страстно на мои действия. И я повернул Данилу к себе спиной и вонзил свой член меж его бёдер, упираясь в мягкую мошонку разбухшей от возбуждения головкой. Но в этот раз Даня воспротивился, оттолкнув меня, взгромоздился сверху и, тяжело дыша, потребовал:       — Наберись терпения и постарайся не двигаться, иначе мне будет больно.       Я растерянно уставился на раскрасневшееся лицо любимого, он же достал из-под подушки оранжевый тюбик, выдавил содержимое себе на ладонь, мазнул ею меж половинок ягодиц и, приподнявшись, приставил мой член к своему анусу. Он томительно долго насаживался на меня, я боялся сделать вдох, ощущая каждой клеточкой своего члена гладкие стенки и жаркую тесноту.       Я честно старался не шевелиться, но, когда он принял меня в себя до самого конца и осторожно приподнялся, вновь насаживаясь до основания, я не в силах сдержать дрожь и дикое желание владеть им безраздельно и на своих условиях подкинул бедра. Крепко схватив его за ягодицы, задвигался под ним в бешеном темпе, вынуждая Данилу закусывать губу и практически выть от боли и невыносимого удовольствия.       На последней фрикции, что стала точкой невозврата, я забился в оргазме, выплёскивая внутрь Даниного тела свою бескрайнюю любовь, чувствуя, как сжимается плотное колечко его сфинктера, как внутри него прокатываются оргазмирующие волны, осоловевшим взглядом наблюдая за тем, как его сперма орошает мой живот мощными рваными струями. И пусть я не был Казановой, но в этот момент понимал совершенно отчётливо, что ничего подобного в своей жизни я не переживал до сих пор. Я готов был умереть от мощного выплеска своего желания и от безумия страсти, захлестнувшей меня без остатка, от безбожного ощущения радости, вызванной близостью этого человека, человека, которого я люблю всей душой. Обессиленный Даня распластался на моей груди мёртвой лягушкой, и я слушал, как наши сердца бьются почти в унисон, с упоением дышал свежестью мяты и восточными пряностями, дивным ароматом, что источало его разгорячённое соитием тело.       Заключив Данилу в объятия, укутавшись в одеяло, счастливый и расслабленный, я утопал в мечтах о предстоящих выходных, что мы проведем вместе, постепенно уплывая на сонной волне в блаженное небытие.