Черное зеркало.

Римус отворачивается снова и снова, прячется за стопкой папок с докладами — открывай любую и выбирай, куда хочешь поехать в отпуск: здесь все страны мира описаны. Вот только отпуска у Римуса нет. Есть лишь потертое пальто, комната в кампусе и минимальная зарплата, которой едва ли хватит даже на то, чтобы выехать из штата. Это из материального если; из духовного — любовь к горькому шоколаду, привязанность к опустившемуся другу детства и любовь к сыну второго друга — лучшего, погибшего. И она. Она тоже есть. То ли второгодница, то ли опять что-то напутали с документами, вот только из Блэквелла исчезать не собирается, хотя по возрасту бы положено, а Люпин иногда думает — и провалилась бы пропадом. Не проваливается. Встряхивает неровно подстриженными волосами, что давно уже сожжены еженедельной сменой имиджа, сердито щурит глаза и хлопает пузырь розовой жвачки, забираясь на учительский стол с ногами. — Ты просто трус, Римус, — припечатывает сходу, не размениваясь на приветствия. Люпин бровь выгибает, дергаясь, как от пощечины. — А ты много себе позволяешь, Нимфадора. И у тебя, кажется, сегодня нет географии? Тонкс фыркает, игнорируя почти прямую просьбу выйти за дверь. Ей больнее быть уже все равно не может, так чего уж там, давай, рви, режь, ломай. Римус разбивает молчанием. — Если бы ты не любил меня, я бы еще поняла, но это… это… — шипение сбивается на хрип, что «это» она и сама ведь не знает. Тонкс закусывает губы, чтобы не разреветься, — о нет, только не перед этим по-ледяному равнодушным человеком, — и слезы душат ее, отравляют кровь излишней солью и выкручивают ребра, царапая хрупкое сердце. Какого черта, Римус, хочется закричать, какого черта надо было греть ладони в своих и обнимать за тонкие плечи, если слова о любви у тебя — табу. Но она молчит. — Мне надо готовиться к уроку, давай поговорим позже. Позже — значит никогда в их случае, уж об этом Люпин позаботится; Тонкс волнами разбивается о его невозмутимость. Разве так можно? Римус снова прячется за стопкой докладов, прячет глаза, но нужды в том уже нет — Нимфадора исчезла, затерялась в коридорах, может быть, навсегда? Лучше бы навсегда. Римус снова и снова трет уставшие глаза пальцами; как объяснить ей, как доказать этой маленькой пылкой девочке, что он — худшее, что могло бы случиться с ней? «Отпусти, если любишь» — это про них. И Люпин отпускает. Снова и снова, за разом раз. Вот только Тонкс что-то никак не хочет отпускаться.