Черное зеркало.

Кто-то оставляет цветы на ее столе; Луна хитро щурится: несложно догадаться, кто, — и ловит тайного поклонника с поличным. У Невилла уши вспыхивают алым мгновенно. — Я… я… ну… Луна вдыхает аромат полевых цветов и улыбается искренне-искренне; чужие комментарии «странная» и «полоумная» тонут в тепле темных мальчишечьих глаз. — Ну, я же говорил, мне нравится, как ты рисуешь. «А мне нравишься ты». Лавгуд Невиллу не говорит ни слова, Лавгуд Невилла за руку берет и ведет на задний двор; а там по недавно ожившей земле зеленым тонкие стебли травы распускаются, ласкают ноги в открытых туфлях. Луна лицо подставляет солнцу, жмурится; а по щекам веснушки солнечными зайчиками прыгают. Лонгботтом смущенно нос трет и взгляда от девушки оторвать не может, под ребрами где-то больно от того, что она — такая вот, волшебная, сказочная — его пальцы сжимает крепко. — Ты мне не снишься? Луна смеется звонко, встряхивает волосами; у нее на запястье остатки золотой краски мазками и коленки все поцарапаны; Панси Паркинсон фыркает, цедит сквозь зубы: «Нашли друг друга». Лавгуд на нее внимания не обращает, вслед язык показывает. — Нет, не снюсь. Невилл губами ее щеки касается легко, осторожно, будто птицу спугнуть боится; тонкие девичьи руки шею обвивают. «Это лучше, чем сон».