***
Я знаю, ты меня сейчас не услышишь, поэтому пишу здесь. Я пытался достучаться до тебя, но ты в таком ступоре, что мне пришлось позвать врачей.***
Сехун, все будет хорошо, слышишь?***
Сейчас тебя увели в процедурную, наверное, вкатят какой-нибудь успокоительный раствор. Странно, обычно врачи такого не делают. Сиди и жди вердикта. Но на тебя правда страшно смотреть.***
Я ехал к тебе в ресторан и зачем-то захватил дневник с собой. Думаю, мне нужно было твое разрешение на то, чтобы уничтожить его. Все-таки это твой подарок. Столько времени прошло с тех пор, а я все храню эту память о нашем с тобой отъезде в универ, о том, как мы остановились буквально за углом дома и яростно спорили. Ты попросил тогда никогда не врать тебе, но я столько раз нарушал свою клятву. Поэтому мне нужно было, чтобы ты, не знаю… вернул мое слово? Чтобы мы могли жить дальше без оглядки на старые обещания. Я прибыл на место в назначенное время. Ты сидел за столиком, весь при параде, нелегально элегантный и неотразимый. В прочем, я тоже хорошо выглядел, мы ведь собирались по важному поводу. Но Айрин все не было. Ты пытался до нее дозвониться, нервничал, переживал. Паника плясала на кончиках твоих пальцев, когда мне поступил звонок с неизвестного номера. Я только и успел сказать «алло», как карусель безумия начала свое вращение. Почему они позвонили мне? Я до сих пор не нашел ответа. Я успел только осознать свое имя, понять, что звонок поступил из скорой помощи, что некая О Айрин находится в критически тяжелом состоянии из-за аварии, в которую попала ее машина. Помню, что я слушал это и смотрел на тебя. Твои брови были сведены и бросали тревожные тени на лицо, губы вызывающе поджаты в бесцветную линию, ноздри расширены… Скажи мне, ты сумел почувствовать, что с ней что-то случилось? Несчастная Айрин. Так спешила к нам на встречу, что не заметила машины… Боже. Почему она? Почему сейчас? Хотя глупо… будто кто-то из небесной канцелярии наберет меня по утру и спросит в непринуждённом телефонном разговоре: «Бён Бэкхен, на какую дату можно перенести аварию с участием О Айрин, чтобы вам было удобно?» Такие моменты удобными не бывают. Только внезапными, стремительными и выбивающими опору из-под ног. И еще помню следующее: звонок оборвался и настал момент сообщить тебе ужасную новость. Мне было страшно. Я остро ощущал, что медлить нельзя, что нужно скорее сказать тебе и поторопиться в больницу, в надежде, что мы можем успеть. Успеть спасти ее или попрощаться? Кажется, мы не сможем сделать ни то, ни другое. Операция длится уже три часа, сестры отказываются что-то сообщать, ты сидишь рядом под легким действием успокоительного и смотришь в стену, будто ты не здесь, не со мной. Лучше б ты плакал. Психовал. Кричал. Бросался на людей… Да что угодно! Только не это молчаливое смирение. И если уж совсем начистоту говорить о сожалениях… Ты знаешь, что вся моя жизнь за последние шесть лет была ужасной, грешной по отношению к себе и к тебе. Все эти мысли, чувства и порывы, которые были направлены на тебя и которые я с разной долей успешности блокировал. Я сожалею, что так вышло, Сехун. Я никогда не прибегал к той силе, которая помогает и направляет на иные пути. Ты знаешь, что мы не были воспитаны в религиозном духе. И вера никогда не была и не могла быть мне помощью, ведь мои помыслы всегда противоречили законам естества и… чему-то еще. Слова путаются, прости. В голову не приходит ничего толкового, лишь то, что всегда бывает в жизни, в те минуты, когда ты остаешься бессильным перед судьбой, когда оказываешься в мертвом и страшном тупике. Мне остается только молиться. Я ведь знаю, что мое желание не навеяно ситуацией, а верное, истинное, настоящее. Я больше всего хочу, чтобы ты был счастлив. И мне кажется, что она сможет дать тебе это простое, человеческое счастье. И ты должен простить меня, что я не могу дать тебе его сам. Но ты должен знать, что, если б я мог поменяться с Айрин местами и вместо нее лечь на операционный стол с разбитым черепом и смятыми ребрами, я бы, не раздумывая, согласился на этот обмен. Я не боюсь боли и не дорожу жизнью, как должен бы. Сейчас допишу эти строки, подползу к тебе поближе и обниму — бережно и ласково. Я буду твердить тебе, что все будет хорошо, а вместе с тем буду готов отдать свою жизнь, чтобы так и было. Я заберу все твою скорбь и отчаяние, согрею теплом своего сердца и помогу пережить это бессильное ожидание. Все будет хорошо, мой дорогой друг. Айрин вернется к тебе.***
Если мои мысли кто-нибудь слышит… Если Ты существуешь… Забери меня вместо Айрин. Забери, умоляю. Бэкхен.***
Дорогой Сехун. Я здесь уже давно, не помню точно, сколько. В этом состоянии трудно уследить за временем, оно перестает существовать, потому что ты уже ни к чему не стремишься и ничего не хочешь. Тебя тоже это ждет, как и всем живущим сейчас однажды придется умереть. Умирать не больно. Я так вообще не заметил смерти. Вот я сижу, прижав к груди твою голову, баюкаю ее и смотрю на двойные двери реанимации, а потом я оказываюсь Нигде и звать меня Никак. Попробуй почувствовать это. Закрой глаза. Видишь темноту? Она — отрада для уставших глаз. Она — возможность погрузиться в себя, подумать о чем-то. У тебя нет зрения, но ты все еще чувствуешь свое тело, тело чувствует температуру и касания одежды, уши улавливают звуки, во рту копится слюна… ТАМ же нет ничего. Ни порыва ветра, ни шороха, ни света. У тебя нет чувств, нет тела, лишь твое сознание продолжает существовать. Помнишь, мы думали, что со смертью мозга отключается и разум, как, если выдернуть провод из розетки, выключается компьютер. Но это не так. Человек, наполненный сожалениями и чувством вины, не может просто так исчезнуть, земля держит его. Однако, даже застряв в этом мире, он не может что-либо сделать: завершить начатое или начать заново. У него нет ни тела, ни голоса, ни права решать. Он просто шатается по свету свой срок, наблюдает, познает, раскаивается и не может ничего изменить. Когда отведенное ему время заканчивается, он перестает существовать. Что дальше, я не знаю. Я могу говорить только о том, что испытал и что увидел. На самом деле я не должен был оставаться здесь. Мне так искренне хотелось вернуть тебе Айрин живой и невредимой, что сейчас мне не о чем сожалеть. Я просил и был услышан. Не знаю, кто это был, но Он перевернул все с ног на голову и забрал меня из твоих вялых объятий. Я нашел себя в темноте и пробыл там некоторое время, удивляясь и задаваясь вопросами. Меня волновало, все ли получилось, и, если получилось, рад ли ты такому обмену. Мне было так интересно, как сильно моя жертва изменила твой мир, что вскоре я начал видеть свет перед собой. Не я шел к нему, а он приближался ко мне, и когда его стало достаточно, чтобы можно было разглядеть его источник, меня спросили, хочу ли я вернуться. Конечно, я сказал «нет», иначе мой поступок лишился бы смысла. Но потом мне объяснили, что я смогу быть лишь наблюдателем, что у меня есть тридцать дней и что я должен упокоиться, иначе не смогу продолжить свой путь. Что это было и что за путь я должен продолжить, я спрашивать не стал. Я попросил только одну возможность, один способ влияния на этот мир… и мне разрешили. Меня охватила головокружительная радость, я улыбнулся, предвкушая еще одну встречу с тобой, встречу, которой было не суждено случиться… и в следующий миг уже стоял у гроба, на котором грудью лежала моя мать. Правильно говорят: смерть не случается с тобой, она случается со всеми теми людьми, что стоят на похоронах, и которые пытаются понять, как им жить остаток своей жизни уже без тебя. Госпожа О пыталась поднять ее, плакала вместе с ней, но мама льнула к деревянной крышке и не хотела отпускать. Кто-то просил позвать врача, боясь за ее состояние — смерть единственного сына не может не оставить след на материнском сердце, да и исцелить его уже никто не сможет — но врач был нужен не ей. Она плакала, и слезы спасали ее, вымывая скорбь из души. Ты же стоял рядом и пустыми глазами смотрел на развернувшуюся картину. Серое, почти синеватое лицо, сухие плотно сжатые губы, впалые, но чисто выбритые щеки. Ни единой эмоции на лице, лишь тело незаметно раскачивается в такт ударов сердца. Вперед-назад, вперед-назад. Осторожно, чтобы не рухнуть. Айрин — бледная, припухшая от слёз, но живая — стояла поодаль и охраняла тебя от ненужных речей и соболезнования. Она знала, что разговаривать с тобой было бесполезно, все равно, что орать в пустой квартире, а стоит легонько коснуться, как тут же в твоей голове запуститься разрушительный по существу процесс — горе. Глупцы те, кто желает себе смерти, чтобы проучить кого-то, заставить страдать и раскаиваться в своих ошибках! Ничего вы не почувствуете, когда увидите этот момент, если вам вообще позволят его увидеть. Ни торжества, ни триумфа, ни сожалений. Ничего. Мир эмоций, чувств, опыта и возможностей принадлежит только живым. Мертвым уже ничего не нужно. Я простоял всю церемонию с тобой, как когда-то давно в детском саду мы плечом к плечу стояли перед твоей мамой и получали втык за огуречный суп. Помнишь? Я не мог тебя коснуться и не мог тебе ничего сказать. Просто завис рядом и…***
У меня не так-то много сил, оказывается. Приходится делать перерывы в изложении. Поэтому изменю немного свой стиль. Не буду прощаться и подписываться… Когда ты найдешь этот дневник, ты и так поймешь, кто его писал, и к кому он обращался. Как же мы иногда бываем глупы, зацикливаясь на таких мелочах. Но в этих мелочах кроется столько шарма и смысла, что они кажутся нам запредельно очаровательными. Если хочешь, вот тебе совет — не распыляйся, вкладывай смысл в что-то большое, что-то важное. Придавай значение тому, что будет частью твоей жизни, а не тому, что является ее минутным составляющим. Прости, меня тянет на философию, потому что я многое осознал после смерти. Но мое время, как и силы, ограничено, а я еще столько не рассказал. После похорон я оставил тебя и отправился на поиски. Мне нужен был этот дневник, потому что только через него я мог хоть как-то воздействовать на мир живых. Пришлось потрудиться, ведь я не мог знать, что привело к моей смерти. В том порядке событий, который я покинул, дневник был в моих руках. Сейчас же он был утерян. Я несколько дней наблюдал за своими родственниками. Семью не трогал, вряд ли бы они дали мне какую-то информацию, да и не хотел видеть, как теперь изменилась их жизнь. Когда умолял небеса забрать меня, я не думал о матери, теперь же думать об этом не имеет смысла. В этом состоянии вообще все видится через призму рационализма. Я думал, злые духи от того и бесятся, что застряли перед смертью в одном переживании и перенесли это состояние в загробный мир. Но нет. Все эти проявления мистики в нашей жизни — всего лишь отчаянные попытки умерших вступить в контакт, без эмоциональной составляющей. Я видел тех, кто может разговаривать через карты Таро. Тех, кто общается через спиритическую доску. Есть такие, кто может написать на запотевшем зеркале послание. Но больше всего мне запомнился художник, которому позволили рисовать облаками. Тридцать дней он строил воздушные замки, создавал белых животных и запускал облачные корабли. При жизни ему не хватило времени дописать картину, которая никогда бы не стала шедевром, но он вкладывал в нее всего себя, отражая свое видение в каждом новом масляном мазке. Прежде чем отправиться в путь, он спросил меня, во что я вложил свою жизнь. Я показал ему тебя и Айрин. Если б ты поднял тогда глаза к небу, то увидел бы свой портрет. Художник хотел изобразить меня, чтобы передать тебе весточку, но это было бы не по правилам. Пускай, никто не сыпал угрозами, но негласно каждый из нас знает — стоит только нарушить правила, и ты исчезнешь. Я благодарен, что мой способ связаться с тобой настолько доступен. Ни облака, ни спиритические сеансы — дневник. То, что хранит наши с тобой следы. То, на что ты можешь обратить внимание. Эта книжечка сейчас кажется мне самой реальной вещицей, которая только может существовать. Только ее я могу коснуться; все остальное для меня — миражи и бесплотные декорации. Дневник нашелся у меня в квартире, будто я его так и оставил на столе, сделав, как тогда думал, последнюю запись. Мой дом пустовал, потому что ни у кого не хватало духу зайти в него, и это было мне на руку. Пришлось провести пару экспериментов, чтобы узнать, на что я способен в этой форме. Оказалось, что я могу касаться дневника, перемещать его в пространстве, и пока он у меня в руках — мое воплощение больше похоже на дымные очертания человеческого тела, по крайней мере, я его таким вижу — он невидим для остальных. Следующее, что я сделал, это попробовал внести первую запись. Как ты можешь догадаться, призрачной ручкой я не обладал, да и обычную, человеческую, в руку взять не мог. Немного поводил пальцем, пошептал в корешок, немного поматерился… Я даже спрашивал других, способных воздействовать на мир живых, но они только разводили руками, мол, мы просто хотим, и оно работает. В принципе, так оно и оказалось! Мне, как недавно умершему, сначала тяжко давался этот процесс превращения порыва в действие, у меня же больше нет тела, которым надо управлять, нет мозга, который бы отдавал команды… Стоит только помыслить о Бразилии, и ты уже в Бразилии! Говорю это из личного опыта — улететь я улетел, а назад вернуться не мог, силы закончились. Так же и с дневником: если взять дневник и начать мысленный разговор, все это само с собой появится на страницах. Когда я убедился, что запись не стирается со временем, я взял дневник и направился к тебе. У меня появилась прекрасная возможность общаться с тобой напрямую, хотя приходится все равно держаться за этот ежедневник, чтобы мой монолог обрел хоть какую-то форму. Проводить с тобой столько времени… я не забыл, каково это. Если бы ты еще был счастлив и жил полноценной жизнью, чтобы я мог в последние дни своего существования вести счет каждой улыбке любимого человека, было бы гораздо лучше. Тебе бы послушаться Айрин: помыться, побриться, нормально поесть. Перестать курить в квартире и портить ее прекрасные занавески. Убрать со стола бутылку виски и налить себе простого чая, если уж так сильно хочется согреть свою душу. Я, к сожалению, больше не могу это сделать. Сейчас я как никогда ясно вижу, что ты прошел через те же испытания, что и я: сначала принятие нас, как единое целое, потом подозрения, что это неправильно, затем попытка избавиться. Но был один момент, который я, влача свою пятую точку той же дорожкой, упустил из виду. Ты так же жертвовал собой ради меня. Отличие было лишь в том, что ты был готов остаться со мной до конца своих дней, наплевав на… да, собственно, на все. На то, что подумают родители, когда у них не появятся внуки, что скажут знакомые, когда мы продолжим жить особняком. Социальная сторона вопроса не волновала тебя абсолютно. А в остальных аспектах совместной жизни мы за столько лет успели притереться друг к другу до идеального состояния. Получается, что я, именно я, стал виновником всего того, что произошло, и понес заслуженное наказание. Я дал тебе что-то ценное, но взамен разбил сердце и оборвал частицу тебя самого. Прости меня. Если б я мог дотронуться сейчас, то первым делом разомкнул бы твои пальцы, сквозь которые ты сейчас смотришь на то место, где я сижу. Смотришь, но не видишь. Хочешь, но не можешь увидеть. Замкнутый круг, который тебе не преодолеть. Когда ты это поймешь, боль уйдет. Останется лишь память.***
Я снова устал, мои силы на исходе. Мы не расстаемся в полном смысле этого слова. С тобой я буду всегда, потому что, по сути дела, что такое «ты»? Это «мы». Безграничная общность и единство. Мне тяжело, мне очень трудно. Нельзя одним ударом обрезать громадную часть моего «я». И, как оказалось, это гораздо сложнее, чем расстаться с жизнью. Но я смог, и хочу сегодня объяснить тебе в чем дело. Нужно чтобы ты понял, всю важность того решения к которому я пришел. Ты должен быть счастлив — Айрин дарит тебе это счастье — вы должны быть вместе. Простая логическая цепочка, не так ли? Простая и самая правильная. Правильные решения приводят к правильным поступкам, и нет ничего вернее, чем неразлучность двух влюбленных. Не в моих силах было противостоять смерти, поворачивать время вспять или предотвращать неизбежное. Мне лишь помогли заменить одного действующего персонажа на другого в этом грустном сценарии. Кто помог? Подумай немного, родной. Отвлекись от своего горя и немного задумайся. Возможно, есть кто-то, кто приглядывает за нами, одним глазком. Как я сейчас наблюдаю за тобой. Я понимаю, тебе тяжело это принять. В твоем восприятии все было иначе. Я пойму, если ты не поверишь тому, что здесь написано. Я бы тоже не поверил. Оставшиеся время я потрачу на то, чтобы просто любоваться тобой, вновь и вновь пытаться взять тебя за руку, сжать плечо, утопить пальцы в твоих волосах, коснуться лица. Я так хочу снова сделать все то, что мог раньше, но из-за дурацких домыслов не позволял себе этого. Мы всегда чего-то боимся, живем с оглядкой, упускаем возможности, предпочитаем уклониться от выбора… Не повторяй этих ошибок. Живи так, будто это твой последний день. Живи так, будто завтра придется отдать свою жизнь за одного глупого Бэкхена. Живи так, будто живешь за нас двоих, будто моя жизнь принадлежит тебе. Навечно твой Бён Бэкхен.