Принц и раб

— Он трясется за свою шкуру, только и всего. — Но он говорил, что ты не оставишь себя одиноким навсегда, уши не обманывают старика Рагнара, я уверен! — заговорил наместник неожиданно с большим волнением. — Неужели судьба ниспослала тебе, мой свет, истинную пару? — Это всего лишь безумный южанин. Брось. Не о чем здесь тревожиться, — ответил Эктор бегло и торопливо, поджал брезгливо ноги, видимо, чтоб Адольф не касался их, и махнул рукой стражнику: что, мол, стоишь, оттащи у меня из-под ног безумного южанина. — Но это же правда! — воскликнул с отчаянием пленный оборотень. — Я чувствую это! Воин-охранник увёл его прочь, но было поздно, и за спиной своей Адольф слышал спор: — Нет! Я не позволю тебе упустить последний шанс продолжить наш род! Даже если мне и придётся окончить дни в темнице! — Я и так оказал великую милость этой падали, не отправив его в забой, а ты идёшь на поводу у него! Он просто выторговывает себе лучшую участь! Тут молодого оборотня завели в низкий тесный коридор, и он так и не смог узнать, чем кончился спор. Правда, он отчего-то был уверен, что пожилой советник настоит на своём... Он задумался и прикинул: Эктор и впрямь был уже не мальчик, и вопрос о наследниках поднимался не раз, судя по жалости в словах советника. Постепенно, пока он с охранниками долго куда-то шёл, затеплилась внутри глубоко надежда, что слуги короля не кинутся исполнять первый его приказ. Те и сами понимали, что господа спорят между собой и скажут решение позднее, а пока надо было запереть пленника: — Будешь ждать здесь! — приказали ему, швырнули в темную тесную клетку и заперли её мудреным замком. Адольф постоял немного, осматриваясь по сторонам: рядом с ним и напротив, докуда хватало слабого света лучины, виднелось ещё несколько таких же крошечных темниц, а дальше всё погружалось во тьму. Те двое, что привели его, развернулись и ушли обратно — стало быть, не боялись, что пленник сбежит. И неудивительно: стоило лишь чуть повнимательнее осмотреть свою клетку, чтобы понять, что сделано всё на совесть, а главное — крепко вделано в скалу. Дужка замка толщиною в палец тоже не оставляла места побегу. Будь он у себя дома, легко бы справился, ведь лесные оборотни почти всегда использовали дерево, которое если не переломишь, так всегда можно попробовать перегрызть, но здесь всё было из стали, кроме трех стен и пола. Удивительно. У них железо и сталь считались дорогим и редким материалом, использовавшимся разве что для оружия, но тут, похоже, его не жалели. Грызи-не грызи толстые стальные прутья — только зубы сломаешь. Он потряс их, пробуя на прочность, но те даже не шатались, так крепко были ввинчены в камень. Хотел было попробовать расцарапать пазы кинжалом, но вспомнил, что всё оружие отобрали ещё сутки назад, когда схватили на поле боя. Оставалось только повиснуть на решетке, рыча от ненависти и бессилия, и даже улечься на пол не получалось — слишком тесной была клетка, да и каменный пол показался ему ледяным: по нему тащило холодом и, видно, недалеко была открытая дверь или щель в скале, и от этой близкой возможности сбежать становилось ещё печальней. Он медленно сполз вниз и замер, сидя в углу и сжавшись от холода, лбом уткнувшись в свои колени; перед глазами вставали страшные картины. Хорошо, может, Эктор и пообещал сделать его главным евнухом только ради того, чтобы припугнуть (какой, в самом деле, гарем из альф?), но что будет дальше? Ведь наверняка и даже совершенно точно захочет он отыграться за месяцы унижений, которые терпел, будучи его рабом, и память угодливо и гадко подсунула ему воспоминания о том, как он избивал Эктора ни за что, сколько раз грубо отзывался о нём, сколько раз насиловал с ненавистью и обидой за то, что достался ему самый отвратительный партнёр из всех возможных, слишком старый, некрасивый, да ещё и жалкий раб. А теперь, когда выяснилось, что Эктор и не раб вовсе, а таинственный и всемогущий король северных просторов, Адольф уже не был уверен, что всё произошедшее — случайность. Может, и в плен тот попал сознательно, а может, и не был там, а просто нацепил на себя серые драные лохмотья и сам явился во дворец, сказавшись рабом, посланным в уплату за вино? Но какое терпение надо было иметь, чтобы вынести это всё и ни одним словом себя не выдать! И сейчас они поменялись местами, и оставалось с ужасом ждать, как теперь Эктор станет насмехаться над ним, может, и избивать, и требовать всяческих мерзких вещей... Горько было на душе у гордого принца, когда пришли через несколько мучительно долгих часов те же двое стражей, отворили дверь и повели его дальше, а он всё боялся спросить, что же решил король, — но когда отворили ворота и привели в подобие кузницы, где приладили ошейник, а затем, проведя чуть дальше по тому же внутреннему двору, подвели к огромному сараю, ему стало ясно, что никакой гарем его не ждёт. И даже напротив: ждало его там огромное стадо свиней — стало ясно, что Эктор ещё был зол и решил припомнить, чем занимался сам на дворе у лесного короля. — Утром задашь всем корм и нальешь пить. Наедятся и успокоятся — можешь вывести во двор; сам чисти загон. Погуляют — и скоро веди обратно. В обед задашь корма снова, а сам отправляйся к дому дворцовых слуг: там тебя найдут, чем ещё развлечь! Ну, а вечером снова нальешь поросятам пойла и можешь сам лечь дрыхнуть рядом. Это было обидно и больно, хоть и вполне заслуженно, но всё же! Адольф уже пожалел, что его не увели в шахты вместе со всеми, там хотя бы не было этой непроходимой грязи, навоза и кучи отбросов, от которой пахло так, что начинало тошнить ещё на подходе. Он презрительно фыркнул в ответ на наставления и твёрдо решил спать только во дворе, пусть и на холоде, но никак не под одной крышей с мерзейшими из всех возможных созданий... Надо ли говорить, что ещё до захода солнца, когда день подошел к концу, Адольф вымотался так, что мирно спал в углу загона, даже забыв запереть своих подопечных на ночь? Утром ему досталось: кузнец отходил его по спине пару раз плёткой за то, что не закрыл свиней, и те чуть было не забрались через ворота в мастерскую; но даже терпеть молча наказание было лучше, чем перспектива вычищать загон ежедневно. Увы, это длилось, и длилось, и длилось день за днём: непосильно тяжелая работа, грубые окрики, отвращение ко всему и прежде всего — к себе, за то, что так и не решился накинуть хотя бы петлю на шею, чтобы прекратить это непрерывное мучение. Красивые когда-то волосы свалялись в длинный сплошной колтун, на руках расцветали ссадины и мелкие язвы, одежда превратилась в серую тряпку, болтавшуюся на исхудавшем теле так, что можно было обернуть вдвое. Не то чтобы гнали его от стола или морили голодом, но относились холодно, подчеркнуто молча, да он и сам из гордости никогда не просил ничего. Он боялся, что не проживет так долго, но Эктор... Эктор как будто о нём забыл. И ещё очень и очень долго Адольф его не видел. Наступила ранняя и суровая зима — вещь, привычная для севера, но не для привыкшего к теплу сына южных краев. Вдобавок ко всем бедам начались ещё и бесконечные простуды, и голос, кажется, навсегда охрип. Дышать было тяжело, и поминутно он откашливался, долго и мучительно, прислоняясь затылком к стене сарая. Остальные обычно гоняли его за простой, но в один момент вдруг все кинулись к воротам, и враз стало тихо, и он воспользовался передышкой, чтобы прокашляться как следует и отдохнуть от перетаскивания мешков с мусором и отходами... Краем глаза взглянул в противоположную сторону двора, а там остальные слуги сгрудились кругом, будто кто-то зашёл. Кто бы то ни был, Адольф не испытывал ни малейшего желания показываться на глаза хоть кому до тех пор, пока кто-то не выкрикнул громко: — Пройдёмте в дом, о Король! Значит, то был он. Адольф шагнул в сторону, но прятаться не было сил, пусть и хотелось: ничто не было позорнее возможности показаться в таком отвратительном виде, в каком он был сейчас. Однако Эктор никогда не собирался упускать что-либо из вида, вот и сейчас вместо того, чтобы шагнуть в дом для слуг, направился в его сторону, к середине двора. Секунда — и он снова заметил Адольфа, которого мелко трясло от ужаса. Сейчас Эктор плюнет в его сторону, скажет что-то язвительное, а он ни за что не вынесет этого, либо разрыдается позорно, как ребенок, либо кинется на него и заслужит удара кинжалом в живот... Заранее от стыда и обиды начало гореть всё лицо и в горле будто встал ком, мешающий вдохнуть. Но тот только кинул на Адольфа пусть и цепкий, но беглый взгляд и быстро прошёл мимо — так смотрят на старые нелюбимые ботинки: не порвались ли? А может, выкинуть вовсе? Ладно, послужат ещё, что на них смотреть. И только мантия прошуршала мимо, подняв лёгкий ветер. Значит, можно было быть спокойным. Скорей всего, король и не узнал его, так его пленник стал грязен и неприятен. Но он думал так зря. Конечно, тот узнал и золотистые волосы, ставшие тускло-серыми, запавшие нездоровые голубые глаза, и гордую осанку. Дрожь он, впрочем, принял за лихорадку и был недалёк от действительности. И поскольку его раб нуждался в помощи хотя бы и формально, он нагнулся к главному дворничему: — Кажется, раб, который ходит за стадом, нездоров? — Да, мой король, это правда. Я и вовсе хотел попросить вас направить его на другую работу, лишь бы в доме: та ему не по плечу, слишком уж он слаб. — Почему же? Вы его не кормите? — Он сам отказывается есть, а я не буду бегать за ним с личным приглашением, какой бы он ни был гордый. — Он прежде всего избалован и ленив. И я не хочу потакать его слабостям. — Может быть, и так, но боюсь, что иначе зиму он не переживёт. Эктор недовольно выдохнул, и крылья узкого носа расширились от гнева. — Хорошо. Пусть прибирает в нижних палатах и старой части дворца. Королевский дворец частью был высечен в скале, частью пристроен. Старые палаты размещались в самом низу, и зимой их по причине холода не использовали. Нижняя часть дворца предназначалась для встреч и собраний, и теперь не по разу на дню Адольф мыл те серые выщербленные плиты, по которым вошел в чертоги северного короля ещё несломленным. Слабость постепенно подтачивала его и снаружи, и изнутри, и он давно, как ему самому казалось, забыл уже обо всем том, что было в его предыдущей привольной жизни, научился покорно сносить общее презрение и неприятие. Били его редко, и на том стоило сказать "спасибо", но главное — он был здесь чужим, и не было ни души, с кем можно было переброситься хоть словом. Он полюбил подниматься на несколько пролетов по черной винтовой лестнице и вставать у узкого высокого окна, смотря вниз на отвесно уходившие в пропасть скалы: тогда сердце начинало легонько прихватывать, и Адольф мог убедиться, что оно у него хотя бы ещё есть. — Ах вот ты где прохлаждаешься? — раздался над ухом резкий, заставивший вздрогнуть голос одного из советников. — Ладно, раз уж забрался так далеко, то поднимись ещё на пол-пролета и вычисти пол в покоях. Завтра день поминовения предков, и дворец должен сиять, а там уже полгода никто не мыл. Адольф кивнул, ответил: "хорошо, господин", привычным уже жестом склоня голову, и поднялся наверх. Набрал воды, притащил скребок и тряпку и принялся метр за метром отцарапывать въевшуюся грязь, стоя на четвереньках. Покои состояли из тройной анфилады залов: переднего, среднего, основного, и заднего, где, видимо, была спальня и кабинет самого короля. И, как ни странно, Адольф не ощутил прежнего испуга: в прошлый раз Эктору было на него плевать, и наверняка сейчас он тоже посмотрит на него, как на сломанный стул, а может, его и вовсе не будет. И спальня к облегчению его была пуста (удивительного мало, учитывая, что стояла середина дня, и король отсутствовал по делам), и Адольф понемногу успокоился, а потом даже увлёкся, оттирая с пола пятна разлитого вина и собирая из щелей горсти пыли и мелкого сора. Он уже вычищал самый дальний угол, когда послышались голоса и шаги. Сквозняк указал на то, что двери отворились, и в кабинет вошел быстрым шагом Эктор; Адольф не поднимал головы, но узнал его уже по одной походке. Тот был не один, а с кем-то вторым, судя по хриплому низкому голосу и тяжелой поступи — крупным, даже огромным. Беседа шла все о военных делах и приготовлениях к новому походу на юг, и Адольф с ненавистью сжимал тряпку. Если бы только предупредить родичей о новой опасности! Хотя они могли догадаться и сами: с самого раннего детства, сколько он себя помнил, северные волки нападали на них каждый год. Беседа меж тем перетекла в более мирное русло, а потом перешла на личные вещи. Адольф поневоле вслушивался. — Может ли кто сравниться с вами в прозорливости и уме, мой король? Эктор не отвечал, но, видимо, улыбался, раз собеседник воодушевленно продолжил: — Печально наблюдать разве что за вашим одиночеством. Сколько лучших воинов хотели бы составить вам пару! — Увы, мы не вольны выбирать её сами. — Но вы, я не сомневаюсь, достойны лучшего... Тут уже Адольф приподнял голову, не выдержав из-за любопытства, и увидел крупного неповоротливого военачальника. Толстая белая шкура спускалась с его плеча. Он опирался на стол, склонясь, и держал в своих руках узкую ладонь Эктора, а затем нагнулся к ней и поцеловал тыльную её сторону, не сводя глаз с лица короля. На лице светилась мягкая учтивая улыбка. Адольф последил за этим с каменным лицом и приподнялся; пара тут же обернулась в его сторону. — Ах, это всего лишь раб, — заметил военачальник. Хотел было поцеловать руку короля ещё раз, но смущаясь, видимо, откровенным разглядыванием со стороны раба, не решился: — Что ж, пойду выполнять ваши наказы, Король. И он поднялся грузно, после чего вышел. Адольф смотрел ему вслед, потом медленно перевел взгляд на Эктора. Внутри, в горле поднимался тот же самый горячий ком обиды. Как можно так заигрывать? Почему он не считается с тем, что они, как-никак, истинная пара? И доволен, улыбается... Адольф недовольно оглядел спокойное лицо с тонким шрамом и полуприкрытые глаза Короля — те будто говорили о предвкушении удовольствия. Воспоминания о сводящем с ума запахе, а может, и сами отголоски вызывающего желание аромата своего партнёра привели его в легкое возбуждение. — Мой полы, сделай милость. Нечего меня рассматривать, — послышался холодный безразличный голос Эктора.