Принц и раб

Едва бедственное состояние здоровья его альфы обнаружило себя, Эктор был уверен, что волноваться не о чем: что серьезного могло случиться? Молодость в его глазах легко восполняла и нивелировала любые проблемы. Но со временем, наблюдая за Адольфом долгими вечерами, король начал осознавать, каким серьезным переменам он подвергся. Ради него самого альфе пришлось запретить вставать хотя бы на первое время, и он лежал, безучастно смотря перед собой и не желая ничего. Иногда без охоты ел, иногда односложно отвечал на попытки расспросов, но в остальном будто бы ушёл глубоко в себя, не хотел больше ничего, хотя вначале Эктор опасался, что он проявит дурную натуру и надоест ему капризами. Но он не хотел совсем больше ничего — ровно так, как и предсказывал старый лекарь, — и это было страшно. Ни одной жалобы не прозвучало вслух, и короля начинала злить обратная ситуация: почему он, в конце концов, по мельчайшим сигналам должен угадывать, что идёт не так? Приходилось с тревогой и болью в сердце наблюдать, как тот медленно, еле переставляя ноги идёт к углу за ширмой, где было отверстие в стене, представляющее собой местную уборную. Колени определенно болели, это можно было заметить и без особой наблюдательности, стоило только заметить, как он морщится, неудачно согнув ногу или в тот момент, когда садится, меняя позу. Очень часто он даже не мог спать Ничего не осталось от того веселого и самодовольно смелого юного существа, и Эктор уже начал опасаться, что там, где он сам выстоял, молодой побег жизни его партнера не выдержал и сломался в тех суровых обстоятельствах, куда он сам его поместил, самонадеянно посчитав, что они пойдут на пользу. Он корил себя, в то же время надеясь, что все ещё образуется, но время шло, а здоровью его альфы мало что помогало. Нет, он вставал и постепенно ожил, не жалуясь на боль совсем, но тем сильнее Эктор жалел, что посоветовал ему однажды не жаловаться совсем — поскольку сейчас-то как раз это и было нужно, чтобы разобраться в причинах его нездоровья. А Адольф молчал и говорил с принужденной фальшивой улыбкой, что волноваться не стоит и все хорошо. Просто не хочется ничего. Эктор часто велел набрать ему ванную, сам стягивал с Адольфа нижнюю рубаху и относил в купальню с теплой, почти горячей водой. Подхватывал его под коленки, привычно ужасаясь тому, какой он худой и легкий, после чего укладывал плавно в воду, оттирал бледную, чуть желтоватую кожу, поглаживал и растирал больные колени и пальцы. Адольф послушно давался — но не было похоже и на то, что процесс доставляет ему хоть какое-то удовольствие: скоре, один лишь стыд за свою слабость. — Не грусти так, не терзай меня, мой принц. — Для тебя я всего лишь раб, так же, как и ты был для меня. Жизнь как будто наказывает и наказывает меня раз за разом. — Почему ты так считаешь? — Иначе ты давно снял бы с меня эту штуку, — и Адольф протянул пальцы к серебряному ошейнику на шее. — Не пускаешь меня, не даешь даже встать с кровати и выйти... — Для твоего же блага! Это было правдой: за всеми хлопотами о здоровье, уходом, смазыванием кожи заживляющей раны мазью, Эктор совсем забыл об её причине: ошейник! Он оставался до сих пор на шее, натирая кожу до постоянной кровоточащей язвы, сейчас, правда, поджившей из-за малоподвижного состояния Адольфа. Эктор задумался об этом и промедлил с ответом, что было сразу же истолковано в самом дурном ключе: — Видишь! Ты даже не собираешься его снять. Прикажешь разве что заменить на новый, узкий и красивый. А в остальном... Ты меня стыдишься. И даже на то единственное, на что может быть нужен альфа, я негоден! — Я сейчас же прикажу снять его! И я не буду стыдиться усадить тебя рядом с собой на соседний трон, едва ты сможешь. А силы... Силы к тебе вернутся. Весна тем временем расцветала даже в этом холодном краю. Побеги жимолости покрывались мелкими цветками, посыпались листья на голых черных деревьях, и даже суровые тёмные ели и лиственницы выпустили свежие зеленые веточки, короткие и пушистые. Горный дворец погрузился в ту пору, когда слугам нет никакого дела до короля: куда больше их занимали голубые глаза своих избранных, тайные свидания, поцелуи, сорванные украдкой, и жаркие ночи. И король, увы, тоже чувствовал горячие приливы желания — хотя рад был бы не ощущать ничего, лишь бы не распалить сердце Адольфа. Он винил себя за попытки провокации, хотел даже уйти насовсем на эти пару недель, чтобы не напоминать тому о слабости, — но не смог его оставить. В покои он вошел осторожно, еле слышно, как кошка — и напрасно: альфа всё равно не спал. Эктор бросил на него осторожный взгляд (тот, казалось, полудремал), после чего подошел к столу и достал стеклянный флакон с зельем, которое помогало избавиться от желания. Отмерил несколько капель в бокал с водой... — Что ты делаешь? — послышался сзади испуганный и взволнованный окрик Адольфа. — Хочу выпить зелье, чтобы не мучить тебя. — Нет! Оно ядовитое, я знаю... Ты не будешь себя травить! Пойди лучше к начальнику стражи... Я видел, он любит тебя., — предложил он. — Не смей даже думать так! — одёрнул его Эктор, замахиваясь, точно для удара, и Адольф отвернулся от него и уткнулся в подушку, махнув рукой, точно отсылая короля прочь. Пришлось подойти к нему, сесть на край постели, невзирая на все запреты, чтобы попробовать утешить хоть как-то. Рука осторожно коснулась худого плеча и мягко сжала его, поглаживая. — Ненавижу себя. Бессильный альфа — что может быть позорнее? — Но ты не такой! Ты ослаб, ты болеешь. Пройдет время, и ты покажешь мне, на что способен, — улыбаясь, намекнул Эктор. Адольф повернулся к нему и взял его ладонь в свою, прижимая к губам. Он и сам чувствовал триумфальное шествие весны, но оно только напрасно отнимало последнюю энергию, которая иссякала, завершаясь в бессильных желаниях. И Эктор хотел отнять у него ладонь, но не смог. Не смог даже тогда, когда тот начал гладить ею по своей груди, а потом повернулся, притянув Эктора поближе к себе — тогда королю пришлось не без труда вырваться из этих объятий. — Спи, набирайся сил. Не вини себя ни в чем. Это моя беда; я сам довел тебя до такого. — Я не пара тебе. Слишком слабый, меньше в два раза, — он горько усмехнулся. — Когда ты чувствовал мой запах, ты не сомневался, — и Эктор всё же позволил себе вольность, снова обнял его и приник всем телом, ложась рядом. — Или сейчас ты его не чувствуешь? Адольф прижал его к себе, отодвинув края верхней одежды короля и вдыхая его запах, так что Эктор ощущал касание его холодного сухого носа и касание ресниц к своей коже. — Чувствую, — ответил он, вздрагивая всем телом и в инстинктивных попытках усилить своё возбуждение прижался к его бедрам. Холмик между ног, возникший постепенно, мог убедить в том, что принц всё-таки ощущал желание. — Отдыхай, я тебя прошу, не мучь себя. — Ты прав. Всё равно ничего не выйдет. "И если его желание пропало навсегда после тех бесконечных сильных холодов, которые он провел, пытаясь согреться, то в этом виноват тоже лишь я сам", — напомнил себе Эктор. — Клянусь, я приглашу сейчас лекаря, если ты не прекратишь. Он повторит то же, что и я: ты не должен вообще вставать с постели, не говоря уже о том, чтобы сойтись со мной. — Не надо, — мрачно ответил Адольф, отодвигаясь. Вскоре оба уснули в объятиях друг у друга. Единственным, что заставило принца немного встрепенуться, был дипломатический визит вождей южных и восточных лесов. Те приехали к нему несколькими группами, собираясь переговорить о торговых делах. Каждый почти, кроме седых старцев и совсем молодых воинов, был со своей парой, и Эктор задумался: будет ли неловко делать вид, что он одинок? Сомнительно, что кто-то мог запомнить пленение принца и состоявшееся незадолго до этого его совершеннолетие, когда он нашёл свою пару так неожиданно и странно. В конечном итоге так и не решился явиться перед ними со своим альфой, и снова пришлось ощутить укол совести за то бедственное состояние Адольфа, в котором он находился лишь по его вине. Он поминутно боялся дежурных вежливых вопросов о состоянии, стараясь любой уходящий в сторону от дела разговор свести обратно к нюансам торговли, и когда в конце вечера услышал от пожилого серого вождя с южных окраин большой равнины вопрос о том, не обзавёлся ли ещё король севера своей парой, то впервые замолчал, не зная, что ответить. Сказать ему: "Нет, одинок" — означало соврать, а лгать без нужды было не в его характере, но ответить "Мой альфа болен, я его долго мучил" было и вовсе странно. — Позволь мне не отвечать на этот вопрос, почтенный Мехтильд, — сказал он с полуулыбкой. — Что ж, ваше право, — тот, кажется, ничуть не обиделся и улыбнулся широко, отходя. Вместо него подошёл вдруг, несмело кланяясь, незнакомый воин из простых оборотней и замер, будто боялся начать разговор; пришлось спросить самому: — Что случилось? Кто ты? — Арнульф, Глава стражи короля Атаульфа. Это был тот самый, чьи войска он наголову разбил в той самой битве. — Что ж он не явился сам? Вопрос показался насмешкой, но Эктор произнёс его раньше, чем осознал это. Впрочем, тот нисколько не оскорбился — может, потому, что и без того опасался, один в чужих владениях: — Король тяжело болен, а я... Я только хотел узнать, жив ли молодой принц. — Он, кажется, писал ко мне, говоря, что у него нет больше сына? — Я хотел узнать это для себя. — Вот как? — нахмурился Эктор. Выходит, отнюдь не все готовы были легко забыть о том, что у них когда-то был принц-наследник. Выгнать воина-оборотня все-таки показалось неудобно, и он, проводя оставшихся на ночлег, поманил его за собой, уводя наверх. — Принц нездоров, но вы можете поговорить недолго в моем присутствии. Адольф! К тебе вестник из твоего края, — громко произнёс он, распахивая дверь. Тот не спал и испуганно встрепенулся, приподнимаясь с ложа. Воин, едва вошёл в спальню, как ахнул и кинулся к лежащему на постели своему принцу, опустившись возле него на колени, взял его руку в свою, целуя: — Ваше Высочество! Что... Что с вами сделали? — Я болел, — ответил он ему, помолчав. — Но теперь-то, теперь дело идет на поправку? — Надеюсь, — и он слабо улыбнулся. Вид Адольфа, побледневшего, будто истаявшего вместе со льдами в этом северном краю, и слабого настолько, что он, похоже, не мог даже и подняться ему навстречу, вселял в сердце простого оборотня жалость и страх. Оставалось радоваться, что старый вояка не видел, в каком состоянии был его любимец месяц назад. К счастью, он не особо расспрашивал, в чем были причины болезни: выздоравливает — и славно. — Поверить не могу, что кто-то не забыл обо мне. — Много кто не забыл. — Как я скучал по вам! Вестник из родных краев, почему ты явился так поздно, когда я уже потерял надежду? Как вы живете? Всё ли в порядке? — Благодарствую, но у нас неспокойно. Больше половины клана тогда не вернулось вместе с вами; соседи начинают зариться на наши владения. Воинов не хватает. Ваш отец строго-настрого запретил иметь с вами дело, но в последнее время он стал сильно плох: видно, старость всё же взяла над ним верх. Он не дает никому напоминать о вас, хотя тоскует по вам, я уверен. И теперь к вам я всё же выбрался тайком — прибился к чужому каравану. Боюсь возвращаться обратно, хоть меня и ждут. Адольф был готов разрыдаться уже от одного этого признания в верности и всех невеселых вестей из родных мест, и не мог ответить ничего, а только посмотрел вопросительно на северного короля: — Так останься у меня, — предложил Эктор с улыбкой. Воин обернулся, глядя на него со смущением и недоверием: — Но я обещал вернуться и принести весть о нем. — Ты вернешься, — кивнул Эктор. — Но чуть позже. "Вместе с чужим войском", — подумали оба, но ни один не произнес вслух. Адольф также мгновенно понял, о чем речь: — Нет, я прошу тебя, нет! Ты и так забрал половину моей родной стаи! — Я не собираюсь убивать. Не беспокойся. Судя по тому, что мы услышали, твой отец жалеет обо всём. — Но он не признается в этом никогда! — И всё же ему потребуется помощь против соседних захватчиков. И он будет рад ей, кто бы её ни привел с собой. В другой раз и в других обстоятельствах Адольф никогда не решился бы вернуться к отцу вместе с чужим войском, словно он стал не только презренным пленным, но и предателем. Но сейчас тоска по светлому родному лесу, свежей траве и густым зарослям была сильнее сложных политических соображений. По крайности, он не возвращается один в рваной тунике простого раба — и на том спасибо. — Не сомневаюсь, что твои соплеменники будут рады видеть тебя во главе чужого войска гораздо сильнее, чем кого-то другого. Надеюсь, ты согласишься навестить родину? — Я? О да. Адольф не мечтал о мести, но до боли в сердце ждал встречи с отцом.