Песнь обречённого

Когда-то давно, должно быть, в прошлой жизни Северус Снейп думал, что понемногу узнаёт людей и иногда даже понимает их поступки, но эта иллюзия всезнания лопнула, как пузырь, столкнувшись всего лишь с историей коротенькой жизни Гарри Поттера, который сидел на картине и откашливался, привлекая внимание к своей персоне. – Не надрывайтесь, я прекрасно вас слышу, – тускло сказал Снейп, горестно вздыхая и думая, что всё-таки чутьё на людей у него какое-никакое, но есть – Долгопупс вызывал в нём антипатию с первого взгляда ещё на распределении, когда пухлый мальчик держал в руках чересчур прыткую жабу и смотрел на всё и всех испуганно, как глядят обычно магглорожденные. Странно осознавать, что такое добродушное на вид существо может что-то планировать и что-то затевать. Не просто вечеринку по поводу годовщины выпуска, а чужую смерть. Нелепо. Нелепо и жутко. – Рассказывайте, не тяните время. Поттер откашлялся в последний раз и продолжил прерванный рассказ: – В Хогвартсе мы добирались до его комнат так, чтобы никого не встретить. В кои веки я вспомнил, что значит конспирация. Вначале войти в замок через боковую дверь, которая вела к сторожке Хагрида, потом нырнуть в низкую арку, похожую на вход в чулан, озираясь пройти по клуатру (*), и взобраться на второй этаж по малоиспользуемой лестнице. – Почувствовали ностальгию, Поттер? – усмехнулся Снейп. – Что-то в этом роде, профессор. И только войдя в комнаты Невилла, меня снова накрыло чувство раскаяния: я опять собирался воспользоваться его дружеским расположением, то есть обокрасть в который раз. Он словно почувствовал мои сомнения, начал рассказывать о прогрессирующем маразме своей бабушки, но я, хоть и хихикал в паузах, не могу даже примерно сказать, что забавного было в поступках почтеннейшей Алисы Долгопупс. Но когда Невилл повторил своё предложение, я точно помню, что ответил нечто в таком роде: – Спасибо за лекарство, если оно и не панацея, то очень близко к ней. Ты не представляешь, как мне полегчало. Поэтому не стоит тратить на меня дорогой и редкий препарат. К моему удивлению, Невилл расхохотался. Он хлопнул меня по плечу, а потом и вовсе полез обниматься, горячо дыша в шею и не переставая посмеиваться: – Гарри, ты неподражаем! Дорогое! А как же?! Дорогое, но не для тебя или меня. И заруби на своём носу, – он щёлкнул по его кончику, – для тебя мне не жаль ничего. А уж тем более такой мелочи… Мне были приятны и его слова, пусть и льстивые, но говорившие, что я не пустое место для него, и его забота, излишне навязчивая, дурившая и без того кружащуюся голову. Таких, как Невилл, распространителей или дилеров в наркоманском мире называют барыгами. Не стоит думать, что барыга – это уважаемый наркоманами человек, ведь он продаёт необходимое, как воздух, зелье. Спросите любого, и он вам ответит: барыга – это недочеловек и недонаркоман, ибо мыслит он всегда с позиции выгоды. Вы скажите, что все мыслят с такой позиции, но я, побывав там, за гранью, отвечу вам честно – любой из наркоманов, кроме самых молодых и не повидавших тягот наркоманского бремени, сделает всё, чтобы вы не пробовали и, как следствие, не подсаживались на наркотики. Но не барыга! Ему неведомы жалость, милосердие или совесть. Ему чужды привязанности и настоящие человеческие взаимоотношения, потому что у него в пантеоне есть не только бог Опиум, но и второй – Барыш. Барыга не станет испытывать угрызений совести, предлагая – совершенно бесплатно – новый, никем не опробованный товар. И ему плевать, если героин номер пять (наиболее чистый) будет разбавлен стрихнином. Не делайте такие глаза, профессор. Вы, не обделённый здравым смыслом, прекрасно понимаете, что на дне человеческого общества вряд ли стоит рассчитывать на выполнение библейских заповедей. Да, после такого подарка выживает мало кто. Вы думаете, что новый товар получает малознакомый дилеру человек? Зря, совершенно зря. Во-первых, малознакомый человек может исчезнуть сам по себе и поди знай: помер он или просто поменял круг знакомств, во-вторых, тот же пока малознакомый наркоман может оказаться крупным покупателем, а главная заповедь барыги – не упустить выгоду. И, в-третьих, мне кажется, что дилеры специально прикармливают себе «стаю лабораторных крыс», кому-то оказывая знаки внимания личного характера, кого-то крепко держа, суживая непыльной работёнкой, впрочем, криминально наказуемой. Он будет стоять над тобой, корчащимся в судорогах, и спокойно рассуждать, что твою грешную душу, наконец оторвавшуюся от истерзанного пороками тела, будет поминать чеком (**) героина. Недаром говорят: наркоманы – это животные, а барыга – людоед… Вот так, услышав о том, что деньги Невилла волнуют мало, я, ещё не видевший в глаза настоящего дна общества, согласился – желание ощутить слепящее наслаждение не давало мне мыслить трезво и ясно. Но на этот раз в руках у Невилла мне уже не довелось увидеть фольгу. Вместо неё были ложка, зажигалка и два баяна… – Простите, Поттер, баяны? – Снейп распахнул оконные створки, сел на подоконник, упёршись спиной в раму, и повернул безвольно откинутую назад голову в сторону Поттера. – Да, профессор, баяны, машинки, телеги и ещё миллион разных названий одного и того же медицинского инструмента магглов – шприца. – Помилуйте, Поттер, но для мага шприц выглядит как инструмент инквизиции. Как же вы согласились? – Вы бы отказались, я это знаю точно, а вот меня уже нужным образом обработали. Дали попробовать и без уколов, на что похож кайф. И потом – Невилл умеет доходчиво объяснить, чего ты сам хочешь. Не думаю, что специально для меня он изобретал речь – скорее всего, аргументы идут в ход одни и те же. И все они воспевают уколы, как нечто совершенно уникальное. Невилл ораторствовал, размахивая руками и не стирая с лица благостного выражения. Он начал с того, что все гениальные люди, отметившиеся в маггловской истории, кололись и от этого только выиграли. Будь на моём месте маггл, я несомненно принял бы это к сведенью, но гениальные маги обходились без наркотиков. Невилл только рассмеялся, махнул рукой и заявил, что сами ощущения, в которых и есть терапевтический эффект, намного круче от укола, а «лекарства» уходит в разы меньше. Потом он придвинулся ближе, сжал вспотевшей ладонью мне колено и прошептал, склонившись к моему лицу, словно собираясь меня поцеловать: – Гарри, это всё равно что сравнивать работу собственной рукой, – он указал пальцем, о чём идёт речь, и похабно усмехнулся, – и полноценный оргазм… – Но знаете, что меня заставило согласиться? – поморщился Поттер. Снейп вопросительно поднял брови. – Его обещание, что он примет лекарство, а я буду сидеть, как дурак, и смотреть на него. Да, это меня и добило. Не то чтобы я совсем не боялся – шприц и для меня выглядел страшно – но выглядеть трусом в его глазах я не мог.

***

Ощущения отличались разительно. Невилл не успел ещё вытащить иглу из моей руки, как я почувствовал мягкий толчок в затылок, внутреннее тепло и неописуемое удовольствие, перед глазами всё заволокло золотым туманом, а затем появилось впечатление, что меня, подобно хрупкому ёлочному шару, обложили ватой. Все ощущения и правда оказались более обострены, но видения, жажда и тошнота никуда не делись, наоборот – стали чувствоваться ещё острее. Действительно, что-то сродни оргазму я и почувствовал, но так, словно он растянулся минуты на две вместо обычных десяти секунд. Я знаю, что всё равно не смогу объяснить вам, непосвящённому, различия восприятий, но секс – это, пожалуй, наиболее приближённое к кайфу от опиатов удовольствие. Да, Невилл говорил, что мне откроется новый мир. Но сейчас я спрашиваю себя: разве это мир? Это его дно. Или даже не так: искажённая реальность, кривое зеркало, в котором ты видишь людей с самой неожиданной, но, увы, насквозь фальшивой стороны. Невилл утверждал, что эту «панацею» пробовали миллионы – мол, миллионы не могут ошибаться. Но как сказал, заслышав этот аргумент, один старый еврей, которого мне довелось встретить у барыги (а к тому времени я не ограничивался одним): – Миллионы мух летят на дерьмо, но ты же не ешь дерьмо, подражая этим миллионам? К сожалению, меня не надо было больше фаловать *** – начало было положено. Нет, первый гвоздь в мой гроб был торжественно забит. И понеслось. Раньше мы могли не видеться месяцами и, в принципе, не скучали настолько, чтобы всё бросать и бежать назначать встречу. А теперь сталкивались постоянно: мне не нужно было искать Невилла – стоило мне выйти из дома, как я натыкался на него снова и снова. И каждая… каждое такое столкновение заканчивалось золотым туманом и новым отверстием в моих венах. Весь большой и открытый мне мир стал заключаться в наборе нехитрых действий: ложка, пузырящееся в ней зелье, укол, кайф и всё заново. Пока не наступило утро. Утро наступало в любом случае, но это оказалось особенным. Я открыл глаза и понял, что не могу думать ни о чём другом, кроме этой «панацеи». Один раз, на который меня уговаривал Невилл, каким-то фантастическим образом превратился в десять или двадцать, или в тридцать – никто их не считал, пока длилось это искусственное счастье. Не думайте, я не сразу понял, что натворил. О нет, с первого укола меня не покидало ощущение, что только мне известна какая-то очень важная тайна, и я всячески хотел ею поделиться. Я пробовал «осчастливить» Гермиону, но она меня не услышала: все её мысли были заняты родителями и экзаменами – она хотела продолжить своё образование. К Рону я сунулся, но он поднял меня на смех. – Найди хорошую бабу и перестань маяться дурью, – сказал он, хлопая меня по плечу. – Надо ещё Невиллу шею намылить, чтобы не приучал тебя к всякой фигне. А то, не успеешь оглянуться, а ты уже в числе гламурных мальчиков, которые пудрят носы и ходят манерные и накрашенные… Моя тайна так и осталась со мной. Тогда, я помню, страшно огорчился, что никто из них не прислушался к моим уговорам, а сейчас понимаю, – это был перст судьбы, которая оградила моих друзей от неприглядного будущего. – Которое ещё может наступить для них? – отозвался Снейп. – Да, к моему ужасу. Я уверен, что обрабатывать их он начнёт, как только станет известно о моей смерти. И вы, если, конечно, думаете помогать мне, можете опоздать. – Могу, – согласился Северус, но не двинулся с места. – Я могу опоздать с первым уколом, но сомневаюсь, что ваши друзья так быстро дадут себя уговорить. В ваших интересах, Поттер, рассказать мне всё быстрее и как можно подробнее. Гарри нервно рассмеялся. – Из вас плохой исповедник, профессор, вы нетерпеливы и резки. – Зато я единственный, кто может и, главное, хочет понять и помочь вам. Так что оставим наши личности в покое – исповедуйтесь дальше, мальчик мой. Поттер кривовато усмехнулся в ответ на обращение и продолжил: – Разлад в идиллии наступил как-то неожиданно для меня. Магглы говорят, что в тихом омуте водятся черти. Вот и Невилл, которого, как я думал, знал до последней родинки на толстощёком лице, сумел удивить меня своими мыслями, а ещё больше - действиями. Я уже говорил вам, что под кайфом приятно обниматься. Не раз и не два – боюсь, не сумею сосчитать – мы с Невиллом лежали на полу, сплетясь в объятии, и никакого подтекста оно не несло. По крайней мере, с моей стороны. В день нашей ссоры всё начиналось как обычно. Я сидел на диване в гостиной, ждал Невилла и изнемогал от нетерпения. Я считал каждую минутку, сердился, почему время тянется так медленно, надеялся занять себя и понимал, что ничего в голову не лезет, потому что она полна лишь мыслей о новом уколе, о кайфе, о беззаботности, которое принесёт с собой зелье. Голод или жажда не мучили меня – я не замечал их, словно был не живым человеком, а сгустком сознания. Знаете, я сам себе напоминал отпечаток души, которая во время смерти настолько сильно желала зелья, что обречена до скончания веков искать его и жаждать. Невилл не подвёл. Он пришёл через камин, когда суровая темнота вечера вползла во все углы и грозилась погрести и меня под своим покровом, приготовил для нас два шприца с зельем, уже ни о чём не спрашивая, и вколол сначала мне, потом себе. Мы, обнявшись, лежали на диване, искалеченном временем, и грезили покорённые негой несуществующего оргазма. И мне, и ему нравилось делить наше общее увлечение на двоих, ласкать не мёртвый ворс покрывала, а дружеские плечи, пропускать сквозь пальцы волосы, дышать чужим дыханием. В этом всём не было ни капли сексуального притяжения – просто касания, просто ленивые движения рук. Потом объятия обычно исчерпывали себя, и мы сползали с дивана, чтобы разойтись в разные стороны: Невилл отправлялся к себе, в хогвартские комнаты, а я доползал до своей комнаты, валился на давно не свежую постель и досыпал там. Меня ещё качало на мягких волнах эйфории, когда Невилл, шумно выдохнув мне в ухо, притиснулся ближе вместо того, чтобы наоборот отодвинуться. Его ладони, обычно холодящие мне лопатки, сползли ниже, а потом… простите, профессор, мне немного неловко рассказывать такие вещи… стали мять мне ягодицы. Я терпел, боясь расплескать последние мгновения кайфа, но всему был предел. Мой закончился, когда палец Невилла грубо начал втискиваться… ну, вы понимаете куда?! Я оттолкнул его, насколько мне хватило сил. В принципе, многого и не требовалось: диван и так был достаточно узким, чтобы в мгновение ока Невилл оказался на полу. – Странно, что вы так бурно отреагировали, раз уж признались мне почти в любви, – прервал откровения Снейп. – Не смешивайте одно с другим, сэр. Невилл никогда во мне не вызывал не то чтобы любви, а и малейшего влечения. И потом для меня было неожиданно почувствовать пусть и слабую, но его эрекцию, тогда как моё либидо получило свою порцию удовольствия. Неважно, от секса ли оно или от иглы. – Вот уж не думал, – в голосе Северуса не было ни капли сарказма. – Мне казалось, что люди часто начинают принимать наркотики, чтобы разнообразить приевшийся рутинный секс. Наверное, это превратное мнение… – Разные наркотики действуют по-разному, профессор, – Гарри склонил лицо, чтобы спрятать румянец. – Я – не дока в этом вопросе. Могу лишь высказать мнение специалистов, если хотите. Снейп не хотел слушать мнения маггловских врачей, которым не доверял, а проверить, сможет ли Поттер покраснеть сильнее. Поэтому он и ответил: – Хочу, – и с удовольствием отметил, что багрянцем заполыхали не только поттеровские щёки, но и уши. Грубые мазки делали краски ещё ярче, и на тёмном полотне румянец светился, как лампа в Квартале Красных фонарей. – Пожалуй, то, что я могу рассказать из личного опыта, это каков секс под морфием и героином. Как описать вам это так, чтобы вы меня поняли? Большей частью, секс под этими наркотиками – это миф. Просто потому что он не нужен: под кайфом ты и так получаешь оргазм, не затрачивая усилия ни на партнёра, ни на собственные органы. И чем больше стаж приёма наркотиков, тем меньше хочется секса. Но, если морфий сильно оттягивает оргазм, то героин и вовсе лишает нормальной для секса эрекции – остаётся лишь слабое её подобие. А вот на отмене, когда действие наркотика сходит на нет… – румянец плавно сползал ниже. Шея Поттера уже сравнялась по цвету с его ушами, а голос стал глуше. – Кончаешь от любого прикосновения. Вот только начинающие пытаются хоть как-то жить прежними ценностями и интересами – старым наркоманам всё заменяет доза… Гарри о чём-то задумался, потом встряхнулся, будто пробуждаясь от сна. – Да, что кончить, простите за откровенность, сходить по малой нужде – это уже героизм! – он криво усмехнулся. – В тот день, когда Невилл лапал меня, а я не оценил его сексуальных потуг и оттолкнул, его словно прорвало. Он бесился, крушил гостиную в моём доме и орал, как сумасшедший, плюясь слюной и не выбирая выражений. Среди его угроз, которые, как вы понимаете, лились из него сплошным потоком, я особенно запомнил его обещание вкатить в меня дозу первитина и оставить. Он кричал, что я сам оседлаю его член. Конечно, я не мог не поинтересоваться, чем для меня могут обернуться его угрозы. Да, то, что я узнал, меня впечатлило и навсегда отвратило от его даже случайного употребления: человек под «винтом» может часами заниматься сексом или мастурбировать, не испытывая усталости. Почти каждый винтовой наркоман со стажем имеет записную книжку с контактами опустившихся девиц или мужчин, которые за дозу удовлетворят любые его сексуальные потребности. Для меня лично употребление «винта» – это уже самое дно даже в наркоманском мире. Когда уже и люди – не люди, а просто изнывающие от похоти твари, низшие демоны, если для мага употребимы такие сравнения. Юношеская гиперсексуальность – это лишь отзвук тех страстей, которые обуревают «винтового» наркомана. – А кокаин? В пору моей молодости кто-то из моих сверстников хвастал своими подвигами под этим наркотиком. Интересно, насколько он приукрасил? – Соврал, вы хотите сказать, сэр? – уточнил Поттер, подняв румяное лицо и еле заметно улыбнувшись. – Кокаин считается «быстрым» наркотиком, профессор. Он стимулирует выброс тестостерона, поэтому в малых дозах он, якобы, усиливает сексуальные ощущения, замедляет извержение, а оргазм, говорят, вообще божественен. Поначалу, конечно. А потом наркотик начинает подтачивать ресурсы организма: потихоньку пропадает желание, эрекция то есть, то нет; и ощущения сильно тускнеют. А повышенный уровень тестостерона лишает сперматозоидов жизненной силы, ведя не к светлому будущему, а к вполне определённому мужскому бесплодию. Правда, процесс, кажется, обратим, хотя никто не сказал мне, где находится «точка невозврата». Есть ещё масса наркотиков, знакомых мне больше или меньше – человечество придумало множество полезных вещей, но страшно представить, сколько оно изобрело верных способов покончить с собой. Описывать их все даже в таком скромном направлении, как секс под их действием, это обречь вас, профессор, на долгие дни и ночи без сна и покоя. Да, и смысл всего этого, если я точно знаю: Невилл уважает лишь ту отраву, которую породил снотворный мак.