Песнь обречённого

– Я так понимаю, что после неудавшихся сексуальных домогательств Долгопупс надолго исчез из вашей жизни? – Нет, ненадолго, если считать дни, как делают это нормальные люди, и бесконечно, как показалось мне. В порыве злости я сказал ему, что не маленький и не нищий, на что он расхохотался, демонически подвывая, и ответил, чтобы я связался с ним, когда отчаюсь купить «диацетилморфин», и ушёл через камин. Первый час я злился на его несвоевременный интерес, высказывал покрытым паутиной канделябрам свои претензии, среди которых особенно выделял – я не такой, мне не нужны мужские ласки. Но понемногу до меня дошла вся соль ситуации, весь ужас происшедшего – дозы больше не будет… Не будет вечернего ритуала, не будет Невилла, который подобно божеству Морфею принесёт покой и забвение. Я заметался по дому, словно рассчитывая найти что-то, но понимая: невозможно найти то, чего ты не оставлял. Ту ночь я почти не спал: бегал из угла в угол, рвал на себе волосы, бросался к камину, но отступал, понимая, что ввалиться к Невиллу после ссоры, это всё равно, что признать его право на моё тело. Я едва дождался утра, уговаривая себя, что это лекарство не уникально – оно есть в маггловском мире. Чтобы не забыть сложное для себя название, я написал его на клочке пергамента и первым делом положил в карман толстовки. Найти маггловскую аптеку – это несложная задача: в Лондоне их великое множество, на любой вкус. Я вошёл в это стеклянно-хромированное царство с надеждой, что труда купить диацетилморфин мне не составит. В конце концов, всегда есть Конфундус – на самый крайний случай. Да, я готов был нарушить Статут Секретности: я нуждался, на всё остальное мне хотелось наплевать. Странности начались сразу: стоило мне назвать цель своего прихода, как улыбки на лицах фармацевтов вяли, а они уходили куда-то в подсобки и больше не возвращались. Уже совсем отчаявшийся и непонимающий, почему никто не хочет мне его продать, я вошёл в крошечную аптеку совсем недалеко от дома, на площади Гриммо. Покупателей в ней было негусто: какой-то парень топтался у витрины с зубными пастами и всё. История с продавщицей повторилась, только она не ушла в подсобку, а завизжала, словно я пытался её прирезать: – Вон отсюда! – орала она. – Я сейчас вызову полицию! Я вылетел из аптеки, меня трясло, как в припадке. Я почти уверился в божественном происхождении Невилла – он мало того, что нашёл нужное ему вещество, но и откуда-то знал, что будет со мной в маггловском мире. Нет, не говорите, профессор, что я – идиот: тогда я пребывал в таком состоянии, что надо назвать особенной сообразительностью мою способность прочесть мудрёное химическое название. Куда идти дальше? Что делать? Меня захлестнуло отчаянье. Не то бледное чувство, что испытывает обычный человек, если по какой-то причине не смог купить шоколад или сардину. Нет, мне казалось, что моя жизнь закончилась ещё вчера, я – мертвец, который непонятно зачем топчет выщербленную брусчатку. В конце концов, мои мысли свернули в нужное для Невилла русло: тело – не такая уж и великая ценность, а он, так своевременно протянувший мне руку помощи, заслужил делать с ним, что ему захочется. Я оборвал их, холодея от ужаса: неужели я пал так низко, что готов ублажать Невилла, который никогда меня не привлекал, лишь бы только снова ощутить эйфорию? Было от чего прийти в отчаянье. Я вцепился в давно немытые волосы и застонал. Поручень у самого порога аптеки удачно подвернулся под руку, иначе я бы просто сполз на землю. – Эй, братишка, – окликнули меня. – Ты нереально крут! Спецом их дразнил, да? Как она взбеленилась, эта старая сука! Парень, на которого я не обратил внимания в аптеке, сплюнул на брусчатку сквозь щербинку в зубах и косо усмехнулся. А потом, словно были знакомы целую вечность, приобнял меня за плечи и повёл к скверу, доживавшему свои дни, медленно угасая, посередине площади Гриммо. – Так им и надо. Но ты не сильно-то расходись – бобби они вызывают на раз-два, – продолжал говорить он с сильным акцентом, резавшим мне слух и невольно напоминавшим мне выговор Виктора Крама. Экзотический выговор, как для Англии. – Так что ты забыл у банчил панадола? – и он ненадолго умолк, продолжая тащить меня дальше: сквер мы благополучно миновали и шли, косясь друг на друга, хорошо, если он знал куда. – Я искал… – промямлил я, с трудом догадываясь, что он у меня спрашивал. «Что ты забыл у продавцов панадола?» – интересовался он. Поддерживать разговор в моём состоянии было сродни второму убийству Волдеморта – так плохо мне ещё никогда не было. – Искал баян, а тебя отшили? И ты решил потрепать им нервишки? – он скорчил забавную рожицу, хватая мою руку и тряся. – Я Шаман. Я подивился странному имени, которое, как потом оказалось, было вовсе не именем, а прозвищем. Звали его Войтек, но представлялся он всегда Шаманом. «Да, я, конечно, не Иржик, но сомневаюсь, что ты правильно выговоришь моё имя», – бывало, шутил он, лукаво прищуриваясь. Нет, он не был смешливым – он просто знал, что ему повезло с внешностью, и всячески этим пользовался: заводил нужные знакомства и, как я выяснил потом, иногда расплачивался с наркодилерами своим телом – он благополучно миновал тот барьер, на котором я запнулся. Его акцент, вначале режущий мне слух, объяснялся просто: родители Войтека были чехами, из-за перипетий жизни эмигрировавшие в Англию. Мать давно умерла, а отец жил отдельно, чураясь своего непутёвого сына. – Я – Гарри… – выдавил я, чувствуя, как заканчиваются силы, и я вот-вот сползу прямо на асфальт. – Но я и правда искал… – Да ты – не храбрец, братишка, ты – отчаянный чел! Вырубать в депохе хмурого. Я в недоумении остановился. – Героин в аптеке спрашивать, – хохотнул он. И тут силы меня окончательно покинули. «Героин… героин… героин…» – крутилось у меня в голове, но во внятную мысль никак не обращалось. Я застонал, невольно вцепляясь в руку нового знакомца. – Потерпи, братуха, сейчас мы тебя полечим. Его комната была полным подобием особняка Блэков: всюду грязь, запустение и паутина, только размерами она больше напоминала самый крошечный чулан из имеющихся в нём. Ковёр на полу покрывали бурые пятна, и запашок тухлятины, еле заметный, но всё же тошнотворный, наводил на мысль, что это пятна крови. На окне с полусорванной тряпкой красовался маковый куст с бутоном – единственное яркое существо в этом царстве уныния и тлена. Шаман бухнулся на колени, прямо в середину самого большого пятна, и достал из-под кровати газетный свёрток. Внутри были шприцы, уже наполненные бурой жидкостью. – Свежачок, самое нужное для тебя сейчас! Увидев знакомые принадлежности, я не смог сдержать дрожь – да, у меня были деньги, в том числе и маггловские, но нужны ли были они ему? Вдруг ему интереснее оплата тем, в чём я отказал Невиллу? Я спросил настолько вежливо, насколько мог. Он подмигнул, растягивая губы в полуулыбке: – В чём вопрос, братишка? В следующий раз платишь ты. Он перетянул мне руку ремнём и вогнал иглу в вену. На голову будто бы опустили дубину, и я сполз в небытие.

***

– Сладкое забвение. Как можно забыть героин? Нереально. Это целый мир. Мир, из которого не возвращаются и не приезжают в отпуск… Первый укол перечеркнул всё. Я практически не помнил себя до него, лиц многих близких мне людей, но он и последующие врезались мне в память навсегда. Помнить их до тех пор, пока хватит моей памяти, и делить свою жизнь на отрезки от одного укола до другого – вот это было моё новое жизненное кредо. И, в конечном итоге, я умер, благодаря ему. – Вы поёте дифирамбы отраве, которая вас убила, Поттер? – Сейчас, лишённый пороков и страстей, которые довлели надо мной при жизни, я могу лишь вспоминать. Но всё равно я больше помню те моменты радости, которые дарила мне отрава, чем что-либо другое. Но пою дифирамбы я своей глупости. Глупости и наивности. Любить то, что меня убило? Это слишком извращённо даже для меня… – Не стану с вами спорить. Ваша глупость очевидна для тех, кто не пытается искать в каждом моём слове подвох. Мне другое непонятно, Поттер. Почему вы не могли перетерпеть? Любая зависимость, любая жажда когда-нибудь проходит. – Вы мыслите, профессор, как нормальный человек, никогда не ощущавший этого. Да, в обществе считают, что всё реально: бросить, выдержать, перетерпеть, и одновременно, что наркоманы – безвольные люди, потому что не могут этого сделать. Только забывают уточнять, с каких пор становятся безвольными. Знаете, профессор, с подачи Войтека я увлёкся статистикой, и она, безразличная к людским страстям и бездушная, утверждает, что девяносто семь процентов наркоманов возвращается к прежнему в течении первого года. Остальные обречены испытывать жажду до самой смерти, гасить в себе желание снова стать полноценным человеком с радостями и горестями, ибо ты словно умираешь: жизнь теряет смысл, а счастью просто не достучаться в наглухо закрытое для него сердце… Перетерпеть можно, профессор, но вернуть себя – никогда. И «время лечит»… Миф, профессор, очередной миф. Я бы сказал по-другому: опиум умеет ждать, даже если ты пока числишься в заветных трёх процентах… Наркомания вообще окутана такой паутиной мифов, что зачастую сами наркоманы не осознают, что правда, а что – нет. Хотите, я развенчаю некоторые из них? – Не уверен, что услышу что-то новое… – И всё же я попробую вас удивить… Или, может, поиграем в угадайку? – Поттер, мы не в детском саду! – рявкнул Снейп, ощущая иррациональное желание оборвать разговор и уйти: картина вырисовывалась с каждым произнесённым словом всё хуже и хуже. Безвыходность, будто гранитный камень, тянула к земле, сгибая гордо выпрямленную спину в вопросительный знак. – Ну же, профессор, сделайте мне одолжение, – канючил Гарри, от избытка чувств подпрыгивая на своём табурете, как неугомонный пятилетний ребёнок. – Вы неисправимы, Поттер, – Снейп смирился, что этот разговор ведёт Гарри, а ему отведена роль благодарного слушателя. – Поздно пытаться меня изменить – душа в посмертии неизменна. Итак, миф номер один: первый же укол ведёт к зависимости… Как вы думаете, профессор? – Я не могу вам ответить аргументированно, и вы этим пользуетесь. Пусть будет ложь. – Прекрасная интуиция! – почему-то просиял Гарри. – Как вы могли вынести из моего рассказа, есть люди, которые входят в группу риска. Как я. Из шести признаков, по которым определяют предрасположенность, у меня три: неблагополучная семья (сомневаюсь, что отношения с Дурслями были здоровыми), травма головы и социальный голод, когда ребёнок растёт без необходимого общения, которого в чулане по определению быть не может. Три оставшихся пункта: гипер-опека, врождённые отклонения центральной нервной системы и удушье при рождении я не отношу к себе потому, что первого не было, а об остальных узнать не у кого. Такие люди – адиктивные личности – склонны повышать уровень своих эндорфинов наркотиками, но и им нужен необходимый минимум приёмов, чтобы заработать психологическую зависимость. Героина, как и кокаина, потребуется три-четыре укола, морфия – около двенадцати, а кодеина – примерно тринадцать приёмов. Кстати, последний никогда не колют в вену, иначе рискуют получить не эйфорию, а набор очень неприятных симптомов: будет болезненное покалывание по всему телу, лицо распухнет, онемеют губы и жутко начнёт болеть голова. Однако, как вы понимаете, сэр, людям со склонностью лучше не видеть и не знать всего этого, поэтому общество и стало распространять миф про один укол. Правда, иногда он играет не на руку: попробовал, не наступило привыкание, значит, его и не будет. И мысль: «Нам все лгут, чтобы придержать Рай для себя!» – приходит первой и остаётся до тех пор, пока изменить что-то становится невозможным – точка невозврата пройдена. Миф второй: ворует, потому что наркоман… – Гарри с азартом следил за реакцией Снейпа. – Думаю, что тоже ложь. – Не угадали, – захлопал в ладоши Поттер. – Как ни странно, но это чистая правда. Наркотики блокируют выработку многих гормонов, и чтобы получить заряд банального адреналина, наркоманы воруют совершенно ненужные им вещи. Миф третий: заместительная терапия лечит. – Я – не оптимист, но хотелось бы верить в лучшее. Правда! – Северус почувствовал что-то, сродни азарту. – Увы, – загрустил Поттер. – Лечения не существует… Нет-нет, попытки лечить зависимости были ещё в викторианские времена, но кроме героина и лекарства, блокирующего действие опиатов, налоксона, ничего изобрести не удалось. Но налоксон, как антагонист, может спасти жизнь при передозировке, лишить эйфории, но вылечить зависимость – нет. А ведь самое страшное это отнюдь не ломка – это ещё один миф – а психологическая зависимость. При небольшом стаже наркомании ломка (или кумар на сленге) напоминает запущенное заболевание кишечным гриппом: ломит суставы, тошнота, рвота, диарея, температура и перепады давления. Чем стаж больше, тем ломка сильнее и продолжительнее. Вот только то, что творит психика, не идёт ни в какое сравнение с ней. Это по-настоящему страшно. Каждого из нас когда-нибудь посещает мысль, что ты бы с удовольствием убил своего собеседника, но она обычно мимолётна – просто раздражение, ничего больше. Но в наркоманских припадках ярости и неудовлетворённости хочется утопить весь мир в крови лишь потому, что он радостен и доволен, а из тебя будто жилы тянет желание утолить свой голод. Депрессия – это перманентное состояние любого «торчка». И во время неё возможно всё: от самоубийства до зверских убийств. Во всём мире, кроме отдельных стран, обычно потребляющих больше всего наркотиков, ломка или абстиненция приравнена к пыткам. Если отбросить всё и посмотреть на общество глазами социальной машины, принять, что человек – это единица общества: он живёт, учится, работает и воспроизводит такие же единицы общества на замену себе, то получается скучная и однообразная картина. Обычный человек прост и незатейлив – он предсказуем. Его желания учтены: если он выполняет свои функции – работает и воспроизводится, то удовлетворяют и его запросы: дают возможность есть, пить, отдыхать и получать какие-то приятные бонусы, вроде хобби. А наркоман или алкоголик, если смотреть шире, как единица общества, величина непредсказуемая. Он – вулкан общества. Но общество не может жить на вулкане – обществу нужны гарантии. Не будем спорить, кто может бросить наркотики, а кто – нет. Просто примем, как данность – наркомания неизлечима. Чтобы отвратить человека от зависимости, надо стереть из памяти все, даже самые мелкие напоминания об эйфории. Магглам, как и большинству магов, это не под силу. Что в остатке? Доза стоит денег, с каждым разом её требуется всё больше и больше (привыкание и как результат – исчезновение кайфа). Вы же сами понимаете, профессор, куда я клоню. Денег не хватает не то чтобы на еду или одежду – на основное: дозу! И наркоман, доведённый своей потребностью до крайней точки, идёт грабить или заниматься проституцией… Распорядок дня тоже, увы, никак не подходит для работы. В сущности наркоманы, как дикие звери, доведённые голодом до отчаянья, заняты лишь своей единственной страстью. Непосвящённому человеку сложно объяснить, сколько времени тратится ежедневно на наркотик. Купить его – не то же самое, что пачку сока в супермаркете, всё гораздо сложнее. Обычно жажда просыпается под ночь: вместо того, чтобы посчитав барашков, спокойно заснуть, ты не можешь найти себе места, мечешься из угла в угол и подыскиваешь варианты, как раздобыть денег. Многие, не мудрствуя, продают себя, грабят случайных прохожих или выносят из квартиры ценные вещи. Но получив на руки деньги или какой-либо их эквивалент, ты выполнил лишь половину задачи. Дальше надо купить дозу. Вопреки клише, что ты дал денег и тут же получил драг, это неверно. Барыги вообще существа ненадёжные: то принимают товар (соответственно его пробуют), то пропадают куда-нибудь на лечение, то вообще умирают или – в редких случаях – оказываются под арестом. Наркомана, как и волка, кормят ноги и, пожалуй, хорошая осведомлённость – кто, где и почём продаёт. После такой ночки – пять-шесть часов рысачить в поисках зелья каждую ночь – никакой человек не способен плодотворно работать. Итак, в результате у нас есть хомо сапиенс, увлечённый настолько, что не видит ничего плохого в нарушении закона; вылечить его, повторюсь, невозможно, изолировать – тоже. Казалось бы, выхода нет. Однако кто-то, нашедший гениальное в самом простом решении, придумал заместительную терапию: контролируемую выдачу наркотиков для безнадёжных. Как определить безнадёжнейших среди безнадёжных? Это уже оказались сущие мелочи. Поэтому нет никакого лекарства: наркоманам дают суточную дозу наркотика, чтобы удовлетворить их жажду, но не кайф – не дело потворствовать пагубной привычке! Но стоит ли распространяться в обществе, что на деньги благопристойных граждан содержат наркоманов, при этом не излечивая их? Как видите, нет. Лучше это замалчивать, а вину за неизлеченных возложить на самих же наркоманов – им всё равно хуже не будет. Так что заместительная терапия – это ещё и метод социализации отбросов общества. – И на заместительной терапии выдают героин? – В некоторые странах да: в Швейцарии, Германии, Нидерландах, Дании и у нас. В Канаде и Бельгии проводят клинические испытания, наверное, с целью начать лечить, а не только поддерживать наркоманов. Остальные страны предпочитают выдавать синтетические наркотики: метадон и бупренорфин. Метадон, назначаемый подавляющему большинству – дешев в производстве (его начальная доза в тридцать миллиграмм стоит меньше доллара). Только не думайте, сэр, что героиновую терапию назначают всем желающим. Нет, для этого у наркомана должна быть непереносимость метадона. А таких людей – единицы. У метадона есть одна отличная черта, из-за чего его любят доктора, но не любят принимающие. Он связывает все опиоидные рецепторы, и сколько бы вы не пытались получить кайф, колите вы героин или морфий, вы ничего не почувствуете, но получить передозировку в таком случае легко и просто. Второе несомненно хорошее качество – метадон (как и бупренорфин) можно принимать перорально, то есть просто выпить, а героин колют. В результате постоянных уколов портятся и засоряются вены, появляются тромбы. – А при приёме перорально нет побочных эффектов. – Есть, конечно. У наркоманов практически нет здоровых органов. В желудке могут образовываться стероидные язвы, печень портится очень быстро: ей приходится постоянно перерабатывать отраву, кишечник… Некрозы, разрывы слизистой – весь этот букет – явление вполне обычное. От приёма опиатов становятся хрупкими кости: наркоману с большим стажем достаточно спрыгнуть с подножки трамвая, чтобы получить перелом берцовой. Вместо кальция в структуру кости встраивается морфий. О потере зубов даже и говорить не стоит – почти все наркоманы щеголяют или гнильём, или же ходят вообще беззубыми. Но всё же самый часто поражаемый орган – это печень. Уже через полгода после приёма она начинает выходить из строя. И чем дальше, тем хуже. Не бывает здоровых наркоманов: ни физически, ни психически. – Но почему только эти три препарата? – Метадон и бупренорфин разлагаются медленно, поэтому терапевтический эффект от них лучше, но эйфории они не дают. Зачем так, профессор? Всё дело в контроле. Кушаете вы свой метадон, приходите за новой порцией, а вам: сдай, добрый человек, анализ мочи. Согласитесь, какой смысл в наркотике, если нет эйфории? Проще вынести «мёд», как называют его наркоманы, в дырах в зубах, а потом обменять на что-то поинтересней. И лишиться дармовой дозы проще простого. – Но вы говорите, что героиновая терапия есть, неважно, сколько человек ею пользуется. Как же быть с эйфорией в случае с героином? – Да, тут сложнее, но перед уколом пациент всё равно принимает метадон, правда, всего десять миллиграмм. Полностью кайфа он не лишает, но и удовольствия в разы меньше. К тому же у метадона есть одно значимое преимущество: эффект от его приёма длительный, а при той же героиновой терапии наркоман со стажем должен колоть очередную дозу с интервалом в два-три часа. Сами понимаете, такой работник никому не нужен, не говоря уже о финансах – один день такой терапии превышает по стоимости десятерых метадоновых пациентов. Бупренорфин, применяемый в заместительной терапии наряду с метадоном, куда лучший вариант. Он реже приводит к смертельным передозировкам и, что немаловажно для хрупкого наркоманского здоровья, вызывает меньше побочных явлений. В частности, беременным наркоманкам лучше принимать его, если они всё же хотят родить. Однако есть и недостатки у этого препарата, и это его стоимость. Дорог он, иногда неподъёмно дорог для бюджета. Не для отбросов общества собирают налоги. Однако у заместительной терапии есть и существенный минус: нет абсолютно никакой возможности уклониться от ежедневного приёма препарата и не потерять бюджетное место. Я умалчиваю об отпуске или поездке к родным, которые живут в других городах или странах, невозможно пропустить приём даже по болезни. Был такой реальный случай, когда человек шёл, а за ним тянулся кровавый след – лопнули капилляры на ногах, но за дозой он бы и приполз. Наркоманы, состоящие на заместительной терапии, называют её опиумным поводком. Нет-нет, надо говорить «наркозависимый» – это оскорбляет честь и достоинство «торчка». Продавать себя и копаться в свалках возле домов онкобольных их не оскорбляет. Толерантность. Не называйте негра негром, он от этого становится кем-то другим. Но я опять отклоняюсь от темы. Миф четвёртый: наркоманы умирают чаще всего от передозировки. – Практически уверен, что так и есть, Поттер. – Жаль вас разочаровывать, но нет. Наркоманы в своём большинстве лучше знают фармакологию, чем многие из докторов. Если доктор не принимает никакого «допинга», конечно. Нет, не смотрите на меня с таким подозрением, я не собираюсь утверждать, что в этом мифе нет правды вообще. Есть, но очень глубоко. Наркоманы умирают от передозировки. Процентов десять или, может, меньше. Нарк знает свою дозу. А передозировка происходит в нескольких случаях. Первый: дилер ошибся и продал неразбавленную отраву. Второй: вместо героина вы получили его синтетический аналог – фентанил. И третий: неправильное совмещение препаратов по незнанию, например, прегабалина с опиатами. Прегабалин (пусть и не наркотик, но вполне может им стать – одна разница: она не входит в список наркотиков ООН) усиливает наркотический эффект и заработать передозировку, не зная этого нюанса, элементарно. Для тех, кто ходит по краю и рискует сорваться в любой момент, предмет выживания – знание своей дозы. Никто больше не примет, даже из жадности. Войтек мне говорил: когда впервые берёшь у нового, непроверенного барыги товар, дели дозу пополам. Золотое правило. Большинство его никогда не забывает. Но, как вы понимаете, профессор, смертность у наркоманов большая. И возникает вполне обоснованный вопрос: от чего? Основная причина – безразличие. Безразличие к самому себе. Вы настолько порабощены этой отравой, что на себя вам становится наплевать. Загнило место укола – плевать. От костей мясо отслаивается – неважно. Нет ничего важнее нового кайфа. Я, конечно, пытался разобрать те смерти, которые видел или о которых слышал, на группы причин, но вышло отвратительно. Если обобщать сильно, то теряется весь смысл, а, если не обобщать, то каждая история – это что-то отдельное, драматическое. Я перечислю несколько типичных причин, потом расскажу истории, не вписывающиеся никуда, а выводы вы сделаете сами. Первое, что мне удалось выделить, это суициды. Процент их, наверное, самый высокий среди всех слоёв населения, включая подростков. Неустойчивая психика, тут уж ничего не попишешь. Бросила девушка, лишился работы, поругался с родителями, а иногда и без причины (просто накатила грусть-тоска), потому что вечная депрессия – это обычное состояние наркомана (уровень эндорфинов никогда не вернётся в норму) – укол или горсть таблеток, мост, окно или железнодорожный переезд. Покойся с миром, ты был жертвой этого общества… Второе – смерть в дороге. Я помню, как мадам Трюк нам, тогда ещё первокурсникам, перечисляла причины, по которым не стоит садиться на метлу. Тогда мы украдкой давили смешки: не садитесь на метлу, если вы пьяны, больны или находитесь под действием сильных зелий. С маггловскими автомобилями всё точно так же: не дотерпел, принял и умер где-то между смятых кусков железа, даже не успев осознать, что дорога в преисподнюю уже открыта. И ладно, если не прихватил с собою на тот свет невинных, случайных людей. Третье и последнее, что можно было выделить – проблемы со здоровьем. И вот тут целый набор: оборвался тромб, отказала печень, где-то что-то выгнило, остановилось сердце… Есть хоть малейшая предрасположенность, под действием наркотиков она превратится в болезнь. Есть болезнь, она усугубится до максимума. Наркотики, что не говори, это отрава. Конечно, всё случается не в одно мгновение – для всего нужно время. Время губит даже самых стойких. – Мы все умрём, Поттер. Это неизбежно. Жизнь не имела бы смысла, если бы не была конечна. – Она в любом случае бессмысленна, профессор. Но вы говорите о старости, а я – об угасании. Разные вещи. Старый наркоман – это существо из Красной Книги. Героин и его аналоги убивают за считанные годы. Смотрите, мне хватило всего неполных двух лет. Во-первых, многое заносится с инъекцией, что ни говори, а о стерильности думают только единицы. Я помню случай, когда не могли найти шприц, его вытащили из помойки и промыли мочой. Чужой шприц! После этого, я думаю, никого не удивит закономерный результат. Загнивание места укола, например. Или тромбоз. Или пожжённые вены, из-за которых начинаешь колоть куда придётся. Во-вторых, из-за уксусного ангидрита резко поднимается кислотность всего организма. Почки начинают пропускать белок, желудок лишается понемногу слизистой, а в сердце воспаляются клапаны. А в-третьих, всё то же равнодушие к себе. гниёт? Ну и ладно. Не болит и это главное. Самым сложным, как показала моя жизнь, быть наркоманом-одиночкой. Рядом нет человека, который поддержал бы, направил, остановил бы, если необходимо. Нет-нет-нет, не говорите мне о друзьях, профессор, это не те люди. Главное, человек должен ЗНАТЬ, чувствовать, понимать, а не считать это блажью, откладывать помощь до утра или просто не знать, чем помочь… Я обещал поделиться с вами историями из жизни, которые нельзя причислить к вышеперечисленному. Это тяжело лично для меня: для вас это любопытство, а я с некоторыми из них был знаком. Ещё вчера мы кивали друг другу, делили одну отраву на всех, а уже сегодня – муниципальные места на кладбище, безликие холмики земли, всеядные трупные черви. Как-то раз Войтек познакомил меня с девушкой, практически моей ровесницей. Двадцать-двадцать два, не больше. Он называл её «Жизнерадостная Беа», но почему-то пророчил ей недолгое существование. Наверное, он немного больше видел, потому что его пророчество сбылось практически сразу. Беа выпила, а потом пришла к барыге за дозой. Вот вам ещё одно подтверждение, что дилеры – не люди: вместо того, чтобы просто не продать, он её предупредил. Вы пробовали о чём-то предупредить пьяного? Это совершенно бесполезная трата слов и времени – сквозь затуманенный алкоголем мозг не могут пробиться ни здравый смысл, ни инстинкт самосохранения. Итог понятен?! Александр при первой встрече показался мне каким-то погружённым в себя, потусторонним. Он тихо говорил, покупал наркотик только на одну порцию и всегда переламывал после инъекции иглу. Про него говорили, что он инфецирован ВИЧ, но он этого никогда не подтверждал. Он вообще говорил мало, но всё, что он произносил, можно было записывать и издавать. Ему было двадцать один, когда он остановился где-то между Глазго и Эдинбургом, чтобы «отдохнуть». Демоны знают, почему в морозную ночь он не включил обогрев, но причина его смерти – переохлаждение... Эта потеря, не считая смерти Войтека, сильно меня подкосила. Ещё была Эн. О ней мне рассказывали, но лично я знаком не был. Она занималась проституцией, специализировалась на водителях грузовиков и ревностно охраняла свой участок трассы от конкуренток. Её нашли в кустах. Она умерла от внутреннего кровотечения – непонятно кто и за что засунул ей в лоно бутылку и разбил её там... Глупая смерть. Сосед барыги, у которого мы часто покупали героин, молодой, но словно изнурённый тяжёлой болезнью, будучи под кайфом, открыл газ. А, едва очнувшись, решил закурить... Но я не сожалею о его смерти – сам он принимал наркотики, но чуть что – спускал на «соигольников» своего волкодава. Пёс, конечно, был стар и больше пугал, но он в отличие от хозяина такой смерти не заслужил. А один из друзей Войтека из того, чешского периода его жизни, в темноте перепутал шприцы и вместо ацетилированного опия вколол себе ангидрит. Он умер на руках Войтека в страшных муках за какие-то три четверти часа... Поттер зажмурился, затем мотнул головой, но появившаяся улыбка не смогла изгнать печаль из его глаз. – Это крохи, верхушка айсберга. В жизни люди вокруг слишком быстро менялись. Одни исчезали, но, к несчастью, всегда находились те, кто появлялся на смену ушедшим.