Песнь обречённого

– А дальше случилось то, чего я не ожидал никак. Наверное, во мне говорит другое воспитание. Проведя очередную ночь без сна над учебниками, я выполз из дома далеко за полдень и сразу же направился к Войтеку. В кармане лежали свёрнутые в трубочку фунты и, значит, проблем с драгами не предвиделось. С Невиллом встречались накануне и поэтому я не ждал его и не трепал и так шалящие нервы. Войтек открыл дверь, не спрашивая, мрачно осмотрел меня с ног до головы, видимо, что-то прикидывая, а потом всё же впустил. По его вялой улыбке несложно догадаться: он не особенно-то был и рад мне. – Случилось что? – спросил я ему в спину. Спина и Войтек замерли, словно их парализовало. – Приятель твой случился, – буркнул Войтек со вздохом. – Сегодня прямо с утра. – Невилл? – не веря своим ушам переспросил я. – Ему что от тебя понадобилось? – Не нравлюсь я твоему другу, – наконец блеснул зубами Войтек. – Крепко не нравлюсь. Похоже, ревнует он. Помню, я смутился из-за этих его слов. Перед мысленным взором замелькали картинки вечера нашей ссоры, неуклюжие попытки Невилла то ли соблазнить, то ли облапать. Войтек хмыкнул – на его лицо снова будто туча набежала. – Он обвинял меня в воровстве, – пояснил он своё мрачное настроение. – Ну да, не праведник я: не чистеньким за кайф расплачиваюсь, но своих я никогда не дурил. – Плюнь на него, – я сел рядом с ним на разобранную кровать (такие вещи меня уже давно ни капельки не беспокоили) и обнял за плечи. – Да и что ты мог украсть? Его шейный платок или трусы из чистого шёлка. Войтек хихикнул – он, как и я, потешался над старомодностью невиллового облачения. – Опий, который он принёс, – наконец приоткрыл завесу тайны их ссоры Войтек. – Мол, рассчитывал он его на нас троих, а я покромсал и заначил для себя. – Так что же он лабораторный журнал не вёл? – возмутился я. – Я ему то же самое сказал. Мы не взвешивали брусок – чёрт его знает, сколько там осталось того опия. Доз десять-пятнадцать навскидку. Он взбеленился, в драку полез, слюнями брызжет – заплевал всего, морда багровая, того и гляди, лопнет от злости. Утопил бы меня в слюнях, если бы соседи полицией не пригрозили. Мадам Мэрчбенкс, соседка справа, вылезла из своей вонючей дыры и открыла хавало – его на раз-два переорала. Он зыркнул, толкнул меня напоследок и прошипел, типа: «Пожалеешь» и ввернул слово, которое я не понял. «Маггл» или что-то наподобие. – Статус Секретности для Долгопупса, вероятно, пустой звук, – констатировал Снейп, фыркнув. – Да, я едва убедил Войтека, что Невилл откопал где-то новомодное словечко. И даже с честным видом соврал, мол, «маггл» равно «вору». А потом с ужасом смотрел, как он чихвостил барыгу, называя его наглым магглом. – Не представляю Долгопупса мстящим кому-либо даже из ревности. – Я тоже, а предполагать следовало бы. Такие вот тихони с печальными глазами на поверку оказываются достаточно гнилыми типчиками. Войтек, привыкший к сонму разных угроз каждый день, и ухом не повёл в сторону Невилла. Я не стану описывать наши будни: в то время с драгами перебоя не было, к тому же ещё оставалась часть невиллового подношения. Откуда у меня чистейший героин, я не признался, поскольку догадывался, что Войтек принципиально к нему не прикоснётся. Мы беззаботно принимали все бонусы, щедро раздаваемые жизнью, как будто предчувствовали скорые перемены. Оставшийся брусок Войтек не тронул, завернул его в старую газеты и спрятал в прихожей, чтобы «швырнуть в харю» Невиллу при случае. Случая не случилось. Долгопупс словно канул в Лету. Он перестал осаждать мой дом и не появлялся на глаза нам обоим. Мы не скучали. Но сладостный воздух лондонского мегаполиса, где выхлопы бензиновых двигателей перемешивались с вонью уличной еды и испарениями с реки, был пронизан надвигающейся бедой. Я беспокоился, Войтек подсовывал мне антидепрессанты, но предчувствие не отпускало: крутилось тревожными мыслями и снами. Я начал подозревать, что схожу с ума. Я готовился посмеяться над своим «нежным восприятием», но в один из дней пропал Войтек. Честно признаюсь, я сильно струхнул… испугался, не застав его дома. Я метнулся к докам, он иногда подрабатывал грузчиком или упаковщиком – по надобности, но и там ничего не знали о его местонахождении. Я перешерстил все притоны, в которых бывал или о которых слышал – без толку, будто маслянистые воды Темзы поглотили его. Да, я говорил вам, что Войтек не был моим другом, но за время нашего общего увлечения я привязался к нему. Возможно, повстречались бы мы при других обстоятельствах, обязательно бы сдружились. И всё равно я благодарен судьбе, что познакомился с ним: мне было бы гораздо сложнее смириться со своей неприглядной жизнью, если бы не он. Появился он всё так же внезапно: похудевший, бледный и затравленный. Я уже не надеялся увидеть его снова, иногда заходил по привычке, пытаясь усмирить свою совесть, что делаю всё возможное для поисков. Мадам Мэрчбенкс, старая алкоголичка, взяла за моду вываливаться из своего логова, выпускающего миазмы удивительной убойной силы, и скрипучим голосом мне отчитывалась, что Войтек домой не появлялся, но зато его разыскивала толпа неизвестных ей личностей. Едва держась на ногах и ежеминутно поправляя облезшее боа на впалой груди, она с дотошностью следователя описывала мне всех посетителей, то ли веря, что мы не просто друзья, а возлюбленные, то ли я ей был чем-то симпатичен. Я всегда её сердечно благодарил за внимательность и участие, дожидался от неё слабой улыбки и неизменно помогал ей прикурить – она дымила самокрутки через старый янтарный мундштук. И вдруг дверь, в которую я звонил и стучал без толку на протяжении долгого времени, отворилась. Я был так рад возвращению Войтека, что бросился обнимать и тормошить его прямо на пороге. Мадам Мэрчбенкс по своему обыкновению выползла из воняющей квартиры, смахнула концом боа набежавшие слёзы умиления и широко улыбнулась, явив нам весь набор гнилых пеньков вместо зубов. Мне не показалось, что она считала нас больше, чем друзьями – никаких воплей о не традиционности наших отношений не последовало. Наоборот, она достала откуда-то из-за спины бутылку с мутно-бурой жидкостью и грязный стакан и предложила отпраздновать, на что Войтек, обычно ладивший с ней, буркнул: «Не пью!» и, сбросив с себя мои руки, ушёл вглубь жилища. Мадам не расстроилась, приложилась к горлышку и проскрипела: – Иди, успокаивай своего дружка, – и похабно мне подмигнула. Я немного потоптался на пороге и, рассудив: если бы Войтек не хотел меня видеть, он захлопнул бы дверь перед носом, а не оставил её приоткрытой; прокрался внутрь. «Мой дружок» лежал на постели, отвернувшись лицом к стене, и молчал. Должно быть, от радости я умудрился сложить и произнести долгую речь о привязанностях и о том, как я скучал за ним. Войтек слушал – по крайней мере, уши и щёки у него покраснели, но не шевельнулся и не удосужился повернуться ко мне лицом. Я тронул его за плечо, мышцы под моими пальцами закаменели. Я всячески пытался его разговорить, но в день возвращения мне этого не удалось. И, почувствовав себя лишним, я распрощался и ушёл, аккуратно прикрыв дверь – Войтек то ли заснул, то ли пребывал в каком-то виде транса. Следующий день оказался богат на события. Спозаранку я выскочил из дома, надеясь перехватить Войтека и «поправить» с ним здоровье – его хандра просто не могла устоять перед кайфом и обязана сгинуть без следа. Конечно, мы, волшебники, мним себя специалистами в конспирации и всех окружающих магглов снисходительно считаем дураками. Войтек сидел в сквере площади Гриммо (помните? Загибающееся такое местечко) – каждый раз, когда покидал особняк, я пересекал его поперёк и ещё дивился, зачем в этом малосимпатичном месте лавочка: разве найдётся желающие отдохнуть на ней? Войтек сидел на лавке, нахохлившись, будто воробей во время ливня. Я засомневался – всё же волшебные суеверия мне не чужды – ждёт ли он меня или очередного знакомца, чтобы разжиться необходимым для себя. Однако завидев меня, он вскочил, чем и поставил точку в моих размышлениях – Войтек давно уже знал, где я обитаю, или, по крайней мере, догадывался, в каком направлении искать. Его уныние то и дело прорывалось сквозь заслон чарующей улыбки и якобы отличного настроения. От предложения «кайфануть» он побледнел и сник. Так что насев на него с упорством настоящего Поттера, я и выяснил… Отец Войтека давно махнул рукой на сына, но периодически всё же порывался наставить его на путь истинный. Делал это он с большими перерывами: будучи фармацевтом, он ещё дополнительно читал лекции в медицинском колледже… в том, что на Стренде, и занимался научной работой: писал статьи, ездил на конференции. На сына времени не хватало. Что вполне устраивало и Войтека, и его папашу. Борьба за непутёвого сына закончилась переездом из Брно в Лондон. Правда, даже Войтек сомневался, что переезд понадобился для его лечения – скорее всего, говорил он, отцу просто хотелось признания, но для матери была разыграно целое представление с наркотиками и терапией. Мать долго не протянула: спустя всего пару месяцев после эмиграции умерла от быстротечной лёгочной болезни, и отец с сыном поторопились зажить каждый своей жизнью. Невилл, вероятно, страдал тем же снобизмом волшебников, что и я. Он не таился и не втирался в доверие, он просто возник на пороге. Странно услышать: приятный молодой человек в костюме, «который в моё время считался щегольским», появился на пороге профессора и, сочувствуя горю отца (непутёвый сын, единственное напоминание о горячо любимой супруге-покойницы), уговорил действовать радикально. Я не видел отца Войтека, но не ошибся бы, предположив, что без магического влияния незнакомый парень вряд ли стал бы симпатичен и убедителен. – И насколько радикально отец лечил сына? Запер в подвале, пока ваш друг не пообещал больше не касаться отравы? – Радикальней, профессор, намного радикальней. В магическом мире Войтека ждал бы Круциатус от чистокровного отца и какие-то манипуляции с памятью. Магглы же изобрели куда более страшный способ: подшивка! – Звучит обыденно, особенно для того, кто не чурается библиотек. – А на самом деле это пытки в чистом виде. Отец отправил Войтека в частную клинику, где ему сначала с помощью капельницы почистили организм от наркотиков, а потом провели пустячную операцию и в спину, в область почек вшили капсулу с нейтрализующим опиаты веществом. – Что плохого в этом? По-моему, прекрасный стимул для отказа от наркотиков. – Я недаром говорил, что абстиненция приравнена к пыткам. Зависимость от наркотиков никуда не делась, но почувствовать, накормить опиатные рецепторы не получается, и тяга к драгам понемногу начинает сводить с ума. Один положительный момент всё же есть: чистый организм, а, значит, не ломает. Потому что, согласитесь, было бы до чёртиков обидно: опиаты не работают, зависимость будоражит и без того нестабильную психику, а ещё и сопли с температурой. – И сколько действует такой метод? Вряд ли долго: чтобы растянуть подшивку на годы, потребовалась бы цистерна блокирующего состава. – Блокирующий состав – это всё тот же налтрексон (налоксон), купирующий передозировки. Он блокирует рецепторы головного мозга, которые отвечают за кайф, и из-за него никакого удовольствия от приёма наркотиков. Вся процедура кодирования рассчитана на логику: зачем тратить деньги, если нет отдачи. Подшивают на три месяца или полгода, и за это время любой наркоман смирится – кайфа не будет. Да, так бы и случилось, если бы не тяга. На этот случай наука наркология говорит, что лишь подтверждает – обычные люди не понимают разницу между перетерпеть желание полакомиться мороженым и тягой к наркотику: «Специалист просвещает пациента о динамической природе тяги к наркотикам, которую активирует триггер. Если тяга сильная то, как правило, она кратковременная, и ее можно «переждать» переключая свое внимание и отвлекаясь. С увеличением времени воздержания, тяга как приливная волна, откатится назад и сойдет на нет. Но некоторые пациенты говорят о том, что они употребляют наркотики, чтобы избавиться от тяги. <…> В качестве метафоры мы используем иносказательный образ «Кормления дракона». Чем больше кормить дракона – тем сильнее и могущественнее он будет становиться. Перестав беспокоить после еды, на время, в другой раз дракон будет просить еще больше пищи. Единственный способ его победить – не кормить его вообще.» – И ваши, как вы утверждали, умные наркоманы не научились обходить подшивку? – Научились, но, к сожалению, узнал я об этом позже, когда исправить ничего нельзя. Я принимал Войтека-наркомана, мне и дела не было до претензий его отца, человека совершенно чужого. Я бы тоже хотел излечить своего друга от зависимости и излечиться сам, но причинять ему лишние страдания и обрекать на недо-жизнь… Нет, увольте! Налоксон, как вы чутко заметили, в капсуле конечен, поэтому нейтрализуют его с помощью опиатов. В несколько приёмов его бомбардируют большими дозами наркотиков, и вскорости удовольствие начинает пробиваться сквозь блокаду. Однако всё имеет цену: стоит опиатам попасть в кодированный организм, и ломка обеспечена. Войтек терпел свою жажду долго: его хватило аж на полтора месяца. Вначале он бодро отмечал каждый прожитый день в календаре, зубоскаля насчёт «раньше сядем, раньше выйдем», потом его запал иссяк, хорошее настроение покинуло, и он чаще пребывал в угрюмом, несвойственном себе, оцепенении. Я старался поддержать его, пропускал приёмы и тоже отмечал дни собственного воздержания. Но, если я, доведённый до крайности, мог немного побаловать себя «сладеньким», то ему оставались лишь метки в календаре, по истечении времени становившиеся всё небрежней и кривее. Как он переживал ночи, я даже боюсь представить: наркоманы – ночные создания, и главная их активность приходится на время после полуночи. Но от моего предложения составить ему компанию он отказался: мне казалось, что он подыскивал подпольную клинику, которая бы за низкую плату удалила капсулу и оставила бы ему жизнь. Я был готов ссудить его деньгами, но он неизменно отнекивался, отчего меня не отпускало чувство вины – моя недальновидность привела в его мирок Невилла. Войтек ел горстями антидепрессанты и транквилизаторы, но, по моим наблюдениям, помогали они чуть и только в ясную погоду. Ветер менялся, и Войтек громил свою квартиру, кляня на все лады всех «чистоплюев». Я ждал срыва, нервничал, отчего моя магия начала сбоить. Заклинания мне удавались через раз, напряжение требовало принять больше «успокоительных» веществ. Я старался спрятать от Войтека редкие приёмы, но он не был ни дураком, ни простофилей, и это дразнило его ещё больше. Восточный ветер поменял направление, я промучился всю ночь, обмирая от страха и трясясь в непонятном мне ознобе. Моей жизнью правили ОНИ. Опиатные рецепторы. Они выросли словно поганки после дождя, прямо колониями. В своих грёзах я даже их видел: это такие раззявленные рты с гнилыми зубами вместо шляпок и на тоненьких ножках-стебельках. И эти «ротики» орали, требовали в полный голос: – Эй, хозяин! Ты забыл о нас? Жрать! Мы хотим жрать! – скандировали они стройным и оглушительным хором. – Я же вчера вам давал! Что, мало? Потерпите ещё чуть-чуть! – Конечно мало. Мы и распробовать не все успели. Многим вообще не досталось ничего. Нам плохо, мы голодные. Они завывали, соблазняли неизведанными удовольствиями, а я лежал в постели, смотрел в потолок и пытался унять трясущиеся губы. Я знал, что Войтеку хуже, чем мне.