Песнь обречённого

Гарри замолчал. Снейп смотрел на него, на всё же исчертившие лицо дорожки слёз и тоже безмолвствовал. Сложный рассказ был позади, но директору казалось, что теперь он та самая телега, на которую переложили груз сломавшейся. Из окна в комнату врывался птичий гомон и тепло солнечного дня. Но холод никуда не делся. Снейп подошёл к окну: у теплиц в земле ковырялся Долгопупс, и внучка Помоны Помфри помогала ему вкапывать в грядку удобрения. Она что-то ещё рассказывала и размахивала руками, в одной из которых был зажат совочек. Долгопупс кивал и даже улыбался беззаботной малышке. Его улыбка выглядела обычной: не косой и не кривой, но директор подумал: каково это – ненавидеть того, кто с тобою рядом. Крошечного человечка, неразумного и делающего первые шаги, или друга, у которого послевоенная депрессия. Каково это: обречь на смерть, утопить в омуте проблем вместо того, чтобы протянуть руку? Снейп знал о своём главном недостатке: он был и оставался максималистом. Его максимализм, выросший на прагматичности, поднял голову, словно гадюка, и отравлял изнутри мысли: директор не верил, что герой войны Долгопупс будет осуждён на хоть какой-то тюремный срок Визенгамотом. Скорее всего, смерть Поттера признают несчастным случаем, а за ним – не дай Мерлин! – и гибель Грейнджер с Уизли. Разум директора боролся с тем радикальным решением, всплывшим как-то само собой. Пожирательским решением, что уж. Прошлое, от которого Снейп открещивался. «Мне надо посмотреть на тело Гарри, потом я уже подытожу», – пытался оттянуть неизбежное Снейп. Самообман. Да-да, самообман: приговор был вынесен, как бы Снейп не сопротивлялся собственной уверенности. Кровь за кровь! Ветхий Завет недалеко ушёл от воззрений Пожирателей Смерти. Особняк на Гриммо был тих, как могила. Снейп вздрогнул, осознав, насколько точно сравнение: семейный дом стал склепом для последнего члена некогда большой семьи. Дверь оказалась открытой и, если бы не Фиделиус Дамблдора, тело Поттера уже давно бы обнаружили маггловские бездомные. Дом, словно скорбел над последним умершим хозяином, выглядел осевшим и обветшавшим. Прощальные искры магии ещё заставляли держать форму, но по не громкому треску где-то в глубине здания становилось ясно, что всего лишь пара месяцев или даже дней отделяют особняк Блэков до полного разрушения. Снейп запустил волну поддерживающей магии, укрепил вход и крошащиеся стены первого этажа – продержится до нужной поры и хватит, ему никто помочь не в силах. В пыльном воздухе прихожей уже чувствовался душок. Ещё не сильный, но тошнотворный. Сердце Снейпа пропустило удар, когда он вошёл в гостиную – точнее комнату, которая выполняла её роль. Старое родовое гнездо производило сильное впечатление – неприятное, но сильное. Снейп привык к его мрачной и запущенной помпезности, но всё равно содрогнулся от вновь накатившего ощущения. Тело Поттера лежало у давно потухшего камина, головой в саже. Снейп задрожал: Поттер не сгущал краски, когда описывал собственную смерть, наоборот, он щадил директора. Если бы Гарри не сказал, что умер в доме, то Северус не узнал бы покойника. Вместо молодого человека перед ним в ореоле тёмной крови лежала мумия. Лицо ещё сохранило черты, но невзирая на их спокойствие, оно ужасало. Смотреть ниже Снейп и вовсе не стремился: на мертвеце одежды было ничтожно мало – грязная и рваная футболка и всё. Брюки и бельё лежали под ногами, небрежным комком. Мимолётно брошенный взгляд Снейпа ухватил между широко расставленных ног залитые кровью лобковые волосы и торчавший в твёрдом, словно деревянном теле, шприц. Снейп хотел бы выйти на воздух, добрести до лавки в сквере и немного посидеть, отойти от шока, ни о чём не думая, заставить боль в сердце чуть притупиться, однако времени оставалось ничтожно мало: в гости к другу могли заявиться Уизли с Грейнджер или Долгопупс – проверить, удалось ли ему сжить героя со свету. Снейп вытер тыльной стороной ладони сухие глаза, но изгнать из-под век картину иссушенного тела Поттера не удалось. И мысли, крутившиеся вокруг тяжёлой исповеди Гарри, всё больше убеждали: легально он не добьётся никакого наказания для убийцы. Прагматичный разум подсказывал решение, давно принятое, но неприятное. «А смерть Поттера была приятной? – внутренний голос переполняли горечь и боль. – Война закончилась, Северус. Давно закончилось. Но снова смерть… Долгопупс убил и собирается убить снова – ты не сможешь оградить других от этого психа!» В лужице каминной сажи отчётливо просматривался отпечаток ботинка с преподавательским клеймом на подошве – на оттиске можно было прочесть: «Нев… Долг…». Не прямая улика, но скоро и её уничтожат пыль и сквозняки. Снейп нагнулся над трупом и выдернул шприц, сглатывая вязкую слюну: дух смерти разил его слишком чувствительное обоняние. Больше директор не тронул ничего: ни рассыпанного по столешнице туалетного столика сероватого порошка, ни закопченной ложки, ни одежды. Он вылетел из дома, задыхавшийся, весь в поту. Его карман жёг шприц с остатками тёмной крови внутри. До Хогвартса он добрался быстро: он торопился, но каждый шаг был обдуман не меньше дюжины раз. Ветер, догонявший его, подталкивал в спину и остужал переполненную мыслями и расчётами голову. Часы-луковица показывали время ланча, поэтому на пути директора не встретился никто: послеполуденный чай был одним из традиционных и любимых поводов отдохнуть от работы. Из окна своего кабинета Снейп видел, что Долгопупс ещё ковыряется в земле, но уже один: внучка Помфри наверняка наслаждалась пирожными в обществе бабушки. Снейп, не надеясь на Патронус, зачаровал обрывок пергамента с приглашением на чай. Хрупкая птичка затрепыхала узкими крылышками, спланировала вниз и уткнулась едва обозначенной головкой в землю возле руки Долгопупса. Молодой учитель развернул записку и, задрав лицо к окну директорского кабинета, кивнул. Снейп содрогнулся, заметив его беззаботную и полную удовольствия улыбку. Домовой эльф в хогвартском полотенце накрывал на стол. Бисквиты, печенье и розетка джема, чтобы сделать директору приятное. Снейп усмехнулся – домовики всеми силами его баловали. Последним появился поднос с двумя чашками, пузатым чайником и молочником. Эльф поклонился и с хлопком исчез. Снейп сел за стол, уставился на чашки и, решительно сжав губы, полез в ящик. Флакон с сильнейшим, но безобидным снотворным лежал в нём ещё с тех времён, когда был жив Волдеморт. Снейп пил зелье постоянно: единственная гарантия, что он поспит ночью хотя бы несколько часов. Поэтому он как никто знал: едва заметный вкус трав в чае не ощутим, но через минуту с небольшим глаза открыть уже невозможно. Снейп разлил чай по чашкам, сдобрил порцию Долгопупса двойной дозой снотворного и накрыл сохраняющими чарами. Свой напиток он пил мелкими глотками, при этом не ощущая ни вкуса, ни аромата. Мимолётная мысль, что он даже не почуял бы и желчи броненосца в качестве чая, выдавила из него корявую улыбку. Картина, куда пробрался Поттер, после долгого разговора снова была темна. Остальные тоже пустовали: Снейп понятия не имел, как бы выкручивался, если бы хотя бы один директор вернулся в свой портрет. Наверное, глушил бы их Конфундусом, пока не осуществил задуманное. Долгопупс, ввалившийся в кабинет после тихого стука, пах землёй, перегноем и здоровым трудовым потом. И всё равно сквозь заслон ярких летних и человеческих ароматов ощущался лёгкий уксусный душок, донесённый до снейповского чувствительного обоняния. – Вы не торопились, Долгопупс, – упрекнул Снейп, замечая гнев в круглых глазах коллеги. – Да не стойте столбом, чай остывает. Домовики, зная, как вы усердно трудитесь, нанесли мне кучу сластей для вас. Профессор гербологии сел на самый край стула и несмело потянулся к бисквиту. – Не стесняйтесь! Берите-берите, – Снейп подтолкнул блюдо поближе к подчинённому. Долгопупс, по рассказам Гарри, вёл себя совсем по-другому, был нагл и заносчив, но директор наблюдал неуверенность, даже робость, они сковывали и мимику, и жесты учителя. – Прекрасный чай, сэр, – Долгопупс выпил едва ли половину и отодвинул чашку. – Вы хотели со мной что-то обсудить? – Да, – протянул директор, напустив в голос доверительных интонаций. – Но лето больше располагает к неформальному общению, поэтому я решил совместить чаепитие и беседу. Попробуйте джем: какой-то новый рецепт – пальчики оближите. Долгопупс, если и не хотел, намазал джем на печенье и закивал: – Невообразимо вкусно! – И, конечно, же запил угощение чаем. Напитка в его чашке осталось на глоток. – Я заметил, как вы похвально рьяно трудитесь, мадам Помфри показывала мне прекрасные образцы лекарственных трав из наших теплиц. Я при своём жёлчном характере не нашёл к чему придраться... Снейп с мстительным удовольствием наблюдал, как его небрежно обронённое «жёлчный» породило страх у Долгопупса – молодой учитель украдкой смахнул пот с бровей. – Никогда ранее, даже при профессоре Стебль, теплицы не были столь ухожены, – продолжал свою оду директор. Он со злорадством подмечал первые признаки сонливости у Долгопупса: частое моргание, вялые движения рук, расслабленная поза. Снейп продолжал говорить, монотонно, нудно и затянуто. Он нёс откровенную чушь о интересе учеников к гербологии, Долгопупс не пробовал возразить: он боролся с внезапно навалившейся сонливостью, но проигрывал ей. – И я рад, что в нашем коллективе появилась свежая кровь, – закончил свою речь директор, когда Невилл обмяк на стуле и свесил голову на грудь. – Но вас, мистер Долгопупс, вряд ли обрадует, что я выбрал следующего претендента на вашу должность… Он хуже вас, но этот риск стоит того... Невилл не ответил: от мёртвого его отличало лишь еле заметное дыхание. Снейп косо ухмыльнулся – первая часть задуманного получилась превосходно. Вторая была куда рискованней. Выйти в коридор, левитируя Долгопупса, это большой шанс попасться на глаза обитателям замка. Летом людей, проживающих в Хогвартсе, мало, но кроме них были строители, поставщики, попечители. Каждому мог внезапно понадобиться директор. И всё же Снейп рискнул, скрыл себя Дезиллюминационными Чарами, но Долгопупс, летящий по воздуху, не мог не привлечь внимания. Северус пробовал и так и этак, пока не обнаружил, что чары скрывают его ношу, если взять Долгопупса на руки. Он облегчил вес спящего заклинанием и не без трепета вышел из кабинета, стараясь ступать бесшумно, как приучился в военные годы. Летний полдень превращался в жаркий. Обитатели прятались, если им позволяли обязанности, в тени или в прохладе замковых коридоров. Снейп шёл быстро. Простая дыхательная гимнастика лишила его мятущихся мыслей и дрожи предвкушения: он был предельно собран. Директор свернул к башне и остановился: в оконной нише мадам Помфри разговаривала с библиотекаршей о чём-то постороннем. Обострённый слух выхватил что-то о крючках, петлях и накидах. Их негромкие голоса тем не менее скрывали даже случайный стук подмёток о плиты пола. Снейп прошёл совсем близко от них, в который раз подивившись людской безмятежности. От Астрономической башни, самой высокой в Хогвартсе, остался лишь остов, заканчивающийся на уровне четвёртого этажа причудливыми пиками из бойниц. Строители дважды пробовали вернуть ей былую крепость, но оба раза стена крошилась и осыпалась, роняя камни во двор и грозясь обрушиться окончательно на головы бестолковым людям. Снейп огляделся, уложил ставшего видимым учителя на пол и достал из кармана связку бронзовых ключей. Но коридор к башне посещать было некому: в летние дни привидения прятались в подземелья, а Пивза после войны так никто и не видел. Живые же в этот тупик не забредали: в нём не было ничего примечательного, чтобы по собственной воле посещать неприметный уголочек школы. Отыскав один, затёртый и формой похожий на сердце, Снейп сунул его в скрытую в густых тенях скважину, замок лязгнул и дверь, напоминавшая издалека кладку, отъехала в сторону. За ней пряталась крохотная винтовая лестница, голые стены не украшали ни оконные проёмы, ни подставки для факелов. Снейп кряхтя подхватил причмокнувшего губами Невилла на руки и понёс вниз, стараясь не размозжить голову спящему о стены узкого прохода. Лестница вилась и вилась, темнота сгущалась. Несколько раз Снейп останавливался, клал Долгопупса на пол и зажигал Люмос. Холодный свет выхватывал из мрака бесконечные ступени и рисовал причудливые тени на стенах, потом понемногу тускнел и гас, заставляя директора чертыхаться и снова колдовать. Последний шарик света вместо ступеней осветил деревянную дверь, в которую и упёрлась длинная лестница. Выглядела она так, будто сотворили её с десяток столетий назад: дубовые доски пригнали настолько плотно, что между ними нельзя было просунуть и острие ножа, ржавая металлическая рама опоясывала дерево по контуру, а мощные поперечины усилили крупными железными заклёпками. Эта твердыня могла без ущерба вынести удар осадочного тарана. Снейп толкнул дверь плечом и, заметив шевеление, налёг на неё всем весом. Петли натужно заскрипели, но послушно раскрылись, открывая проход в тесное подземелье, перегороженное пополам железной решёткой. Снейп уложил Долгопупса у решётки, очень надеясь, что скелет, прикованный в соседней камере, скрасит последние часы жизни профессора гербологии. Шприц с остатками крови Поттера он положил на видном месте, поднял ржавую цепь и заклинанием закрепил её на лодыжке спящего. Всё это он проделал машинально, стараясь не задумываться и не сострадать. Из единственного окна под самым потолком лился скудный свет, стены лоснились от сочившейся из каменных пор влаги. Долгопупс всхрапнул и разлёгся, словно на прощание стремился обнять. Снейп уже шагнул к выходу, но его тёмная частичка души вдруг встрепенулась. Он оглянулся, скривил губы в жестокой усмешке и… – Эннервейт! Долгопупс пошевелился, сел, сонно протирая глаза кулаком. Потом вскочил, глянул на тусклое оконце, на Снейпа и замер, уставившись на скелет, в пустых глазницах которого и повисшей на полусгнившем сухожилии нижней челюсти читалась злая насмешка. – Что я тут делаю? – Невилл, отталкиваясь пятками от пола, пополз к стене, недоверчиво пощупал железные оковы на ноге. – За что? Он всхлипнул. Этого всхлипа Снейп и опасался. Ему казалось: он не сможет запереть за собой дверь, если услышит это проявление слабости. В реальности директора ничуть не тронуло чужое горе. Разве Долгопупс не обрёк Гарри на жуткую кончину, подпитывая проблемы сильнодействующей отравой? Снейп помнил наставление Люциуса перед тем, как принять метку: «Если ты ступил на путь насилия и террора, будь готов, что его применят и к тебе». Возможно, Люциус таким образом пытался лишить его угрызений совести, но тогда ещё шестнадцатилетний Северус Снейп запомнил это на всю жизнь. – Не оставляйте меня здесь, – хныкал Долгопупс, сложив ладони в молитвенном жесте. – Я всё исправлю… – Кое-что вам не под силу, – равнодушно отозвался Снейп. – Например, освоить зельеварение… – Я постараюсь! – захлёбывался словами Долгопупс. – Не может быть, чтобы такая малость стоила моей жизни! Но, поверьте, я буду учиться день и ночь – я оправдаю ваши надежды! – … отстроить эту башню… – Я – волшебник, всегда можно что-то придумать, понять древних… – … вернуть жизнь Гарри Поттеру… – безжалостно закончил Снейп, впитывая в себя вид коленопреклонённого Долгопупса со сложенными в молитве руками и с ужасом на простоватом лице. Он вышел, не дожидаясь ответа. Да, впрочем, какой ответ мог поднять из могилы Гарри? Кровь за кровь, жизнь за жизнь. Снейп запер дверь заклинанием, вынул из кармана чёрные и белые свечи и нарисовал у порога мудрёную пентаграмму. Язычки пламени то разгорались, то меркли, грозясь погаснуть, но почему-то не гасли. Директор читал слова ритуала по памяти так, будто перед ним кто-то невидимый держал книгу. Долгопупс завывал в своей каморке: поначалу оскорблял всех со Снейпом во главе, потом стал молить о спасении, перемежая крики с плачем. Директор не отвлекался, он читал и наблюдал за огоньками. Стоило последнему слову утихнуть, как свечи вспыхнули и выгорели до конца всего за несколько мгновений. Долгопупс продолжал орать, голос его срывался и хрипел. Снейп не прислушивался, он повернулся спиной к камере и и стал подниматься по лестнице наверх. Крики, поначалу рвущие душу, стихали по мере того, как он оставлял позади стёртые ступени, и, когда он миновал порог потайного хода, смолкли окончательно. Он не переживал, что кто-то услышит призывы Долгопупса о помощи – узкое окошко выходило на озеро, а гигантский кальмар, несмотря на свою древность, вряд ли понимал человеческую речь. Вторая, самая сложная часть плана тоже миновала без последствий. Оставалась одна неприятная формальность.