Юнги взрослый, но радуется как маленький ребёнок, разумеется, скрывая это всеми силами — но так неумело, что это сразу же замечают его друзья.
И они, вроде бы, за хёна радуются. И на его сдержанно-восторженные:
смотри, смотри, какая она красивая, покорно рассматривают ярко-алую свежую розу.
Такое длится уже неделю, и Юнги на подъеме.
Его жизнь, кажется, потихоньку обретает краски, потому что где-то вдалеке с треском рушится перспектива одиночества.
Кто-то там, вдалеке, манит его рукой к себе, и это чувство знакомо каждому, имеющему родственную душу.
— Даже если я его не знаю, — уверяет Юнги в один из вечеров, когда они с парнями остаются неизменно в квартирке-студии Хосока и Намджуна, — мне все равно кажется, что я не один. Интересно, с чего он после такого долгого молчания вдруг решил подать знаки внимания, да ещё так активно?
Внезапно, после этой фразы образовывается какое-то слишком неловкое напряжение, растущее с каждой секундой. Юнги проводит пальцем по менее яркой, но роскошной розе на запястье, и по мере молчания он обращает внимание на озадаченность друзей.
— Эм?
— Хен, я не хочу тебя пугать, — аккуратно начинает Намджун, теребя подушку за махровую окантовку, — Но мне кажется, что розы на запястьях — не лучший знак.
— Ты о чем? — хмурится Юнги, переводя взгляд на Хосока, но тот активно кивает, сосредоточенно вглядываясь в глаза Юнги.
— Он, кажется, пытается себя убить.
Он, кажется, пытается себя убить.
И Юнги с этой мыслью живётся качественно по-другому.
Это происходит и во второй раз — во второй раз такие же пышные и яркие. Они цвета крови, и от этой мысли теперь отделаться нереально.
В душу закрадывается смутное чувство тревоги, потому что Юнги искренне не понимает, что не так с этой жизнью.
Почему как только у него появляется чертова возможность считать себя не обречённым на одиночество — отнимается она более изящным способом?
Лучше бы Юнги думал, что родственной души у него нет. Чем видел то, как она пытается себя прикончить. Честно.
В третий раз они появляются выше, и на утро расписано все запястье — пугающе-прекрасные следы чьей-то попытки суицида, думает Юнги, невесело усмехаясь. И надеясь, что это, может быть, кошка.
***
Он прикрывает веки, обхватив пальцами холодный металлический микрофон.
Когда свет гаснет, и толпа успокаивается, устремляя взгляд на подобие сцены, сделанной в AQ чисто символически, Юнги, наконец, начинает.
Ему свои тексты не нравятся больше, чем первые полчаса после их создания — кажутся ему многоэтажными, несуразными и совсем бессвязными.
Нравятся Хосоку, потому что он в этом деле профи, а Намджун может дать пару советов, открыто никогда не критикуя. Он этого не любит.
Но Юнги ничего не может сделать с собой, потому что выше головы прыгнуть невозможно.
И пишет он то, что пишет, что должен писать, пока однажды не решает написать о
реальности.
Такой, какая она есть.
Тогда уже нравится всем.
Юнги находит свою аудиторию, пока ещё неширокую, но внимательную и постоянную.
Когда подают низкие биты из некачественных колонок, Юнги сосредотачивается на музыке.
На том, что он вновь отдаст частичку себя сейчас каждому, кто его слушает — отдаст частичку
своей реальности. Жестокой иногда, несправедливой.
Юнги не сбивается никогда.
Все делает с отточенным профессионализмом, если в этом деле можно таковое найти, но Юнги внезапно хватается за шею, забывая обо всем, кроме вспышки боли.
Будто бы изнутри что-то прожигает его кожу, царапаясь и пытаясь вырваться наружу.
Шея Юнги горит, и он сбивчиво дышит в микрофон, стараясь что-то продолжать, стараясь игнорировать шокированные взгляды со всех сторон.
И только потом с ужасом разглядывает насыщенную и выразительную алую розу под ухом, и цветущую переплетением бутонов вплоть до ключицы.
Быстро вздергивает воротник шерстяной рубашки и скрывается из прокуренного помещения для подготовки выступающих.
Тогда Юнги в первый раз чувствует страх и ненависть жуткую — на судьбу, на его собственную жизнь, потому что такого ему не надо.
Легче было жить без чертовых роз, вновь и вновь расцветающих на теле: на руках — уже привычно.
Уже не страшно и не так жжется.
***
Юнги прячет руку в простынях, предугадывая очевидное зрелище, давая себе ещё несколько минут поваляться, потому что пора ехать в универ.
И ему везёт, потому что есть удачная возможность посетить
интереснейшую лекцию на тему античной культуры вместо пары математики, начинающуюся на час раньше. И такую возможность
выспаться набраться знаний Юнги упускать не хочет.
Но умудряется опоздать и на лекцию.
Скользит кроссовками по истоптанному полу, уже привычно натягивает рукава водолазки на пальцы, и на всякий случай кутается в воротник — мало ли что взбредёт в голову его истинному — перерезать горло прямо сейчас, например.
— Вы не пробовали извиняться? — с каплей раздражения сквозь дежурную снисходительность опускает профессор, и Юнги коротко кивает, улавливая на себе взгляды аудитории.
— Извините, — бросает он, не дожидаясь ответа, отправляясь по ступенькам вверх, на высокий ярус.
— Имя, — произносит профессор, и Юнги оборачивается, с насмешкой глядя на мужчину.
— Имя? Вам мое имя назвать? Вы даже не мой преподаватель.
— Я сообщу вашему преподавателю о вашей
заинтересованности в искусстве, — шипит мужчина, — Ваше имя.
— Мин Юнги, — откликается он, отправляясь за парту.
Развели цирк.
Юнги водит по листу шариковой ручкой, оставляя прерывистый след на бумаге, и мысленно ругается, когда вырисовывается у него роза.
Очередная.
Он аккуратно заглядывает под ткань рукава —
она все красуется там же. Уже не такая яркая, как после содеянного его истинным.
Юнги вяло надеется, что он не додумался резать вдоль и страдать ненавистью к жизни в более серьёзных попытках убить себя, и улетает в мыслях куда-то далеко.
В розы, в текст какой-то своей старой нескладной композиции и в город, где провёл детство — куда угодно, но прочь от античной культуры.
…И просыпается он от того, что что-то больно впивается в его щеку — колпачок от ручки.
Оживляясь, Юнги выпрямляется, и становится даже стыдно за то, что он не слушал. Хотя по большому счёту ему все равно, он привык не париться по таким вещам.
Экзамены он пишет более, чем хорошо, и за диплом может не трястись.
Ребята из аудитории потихоньку стекают в узкий дверной проем, и Юнги прибавляет звук в наушниках, чтобы отвлечься от раздражающего мира вокруг.
Спускается по более-менее уже свободной от учащихся лестнице, и задевает проводом от наушников какого-то долговязого паренька.
Чертыхается вслух, и под ноги совсем не смотрит, когда пытается привести гарнитуру в порядок. А смотреть следовало бы, потому что Юнги слишком не вовремя запинается, унизительно пролетев вниз пару ступенек и ударившись бедром о торчащий угол стола.
Благо, здесь нет его знакомых. Меньше всего Юнги хотелось позориться.
Поморщившись от боли, Юнги сделал попытку встать, отчаянно ощутив своё бессилие, и вдруг перед его носом нарисовалась протянутая ладонь. Неуверенно протянутая, будто незнакомец сомневается в правильности решения, и Юнги недоверчиво смотрит на неё, по-прежнему с пола.
Без капли дружелюбия, что для Юнги свойственно, и парнишка, что протянул ему руку, тут же заминается.
— Я думал, тебе нужна помощь, — бормочет он, поспешно натягивая на пальцы рукава рубашки и устремляясь в проход, за всеми. Юнги провожает взглядом светло-русую макушку, и поднимается, ковыляя вслед.
— Тогда почему не помог? — не удерживается он.
Расплывается в самодовольной ухмылке, косясь на мальчика, стоящего рядом.
Подмечает загоревшееся в его глазах волнение, неподдельное, и оправляется, вспоминая о том, что
вокруг, вообще-то, такие же люди, и они заслуживают (иногда) нормального обращения с ними.
Он смотрит сквозь рассыпчатую челку как-то уж слишком боязливо, Юнги ухмыляется, потому что ему дела нет — а с другой стороны не хочется выглядеть полным уродом в глазах асоциального первокурсника.
— Не извиняйся, — предупреждает Мин, терпеливо выжидая момента, когда все, наконец, выйдут, и предоставится возможность выйти ему самому.
— Я и не планировал извиняться, — отвечает незнакомец.
Неумелая попытка к дерзости не цепляет. Хотелось бы Юнги, чтобы это было так, но отчего-то внутри начинает разгораться пока еще просто контролируемое раздражение. Благо, как и всегда — по большому счету все равно. Как и на всех вокруг.
Юнги небрежно мерит взглядом каждого, кто проходит мимо и стоит впереди, затем останавливается на своём почти-собеседнике, скользнув взглядом по удивительно хрупкому на вид телу, закутанному в большеватую ему рубашку, словно бумажную и на нем воздушную и свежую. Его кеды совсем не сношены, выглядит диковато в то время года, что характеризуется, как самое грязное и слякотное.
Собирательный образ типичного недотроги с явным отсутствием социальной жизни. Юнги
это делает не потому, что ему интересно — спрашивает просто так:
— Ты вообще с какой планеты?
— Что? — тихо переспрашивает парень напротив, бегая глазами по лицу Юнги.
— Выглядишь больно уж странно, — хмыкает Юнги, вставляя в уши наушники, и ему действительно не важно, что ему ответили.
Просто этот незнакомец выглядит слишком взволнованным и болезненно-абстрагированным ото всех, будто бы где-то под широкой рубашкой у него — пояс, увенчанный электрошокерами, и за повинности ему здорово достается.
Юнги хотелось бы верить, что это не так. Но, к сожалению, или же к счастью, ему все равно.
~
— Эй, ты куда намылился…? — слышится за спиной Юнги, и он невольно оборачивается, тут же притуплено ухмыляясь.
Содержание типичной картины буллинга со стороны тех, кто в социальной жизни университета занимают место на дне иерархии, свято веря в то, что они — венец общества и главные регуляторы происходящего, пусть даже их способы однообразны — припугнуть. Юнги с такими знается, ему это просто так, чтобы на всякий случай были. Расположить к себе неумных, но в некоторой сфере полезных представителей криминального будущего страны — дело доброе. Кто знает, когда в твоей жизни тебе вдруг понадобятся парочка высоких, заносчивых и мускулистых остолопов? Случаев, конечно, не предоставлялось, лишь иногда забавляло то, как они докапываются до очередных жертв — не догадывающихся, что, наверняка, ничего им не сделают, конечно же.
Но Юнги почему-то хочется помочь очередному несчастному, не за взгляд испуганный и растерянный, и не за трогательность его вида — Юнги хочется помочь, потому что он
может помочь.
Не спеша разворачивается, движется вперёд, огибая идущих навстречу, и брезгливо хмурится, когда оказывается перед глазами второкурсников.
— Юнги-хен, — один из неумных вскинул голову, на что получил лишь безразличный холодный взгляд. И от такого любой бы невольно поёжился.
— Я устал
тебя ждать, — вздыхает Юнги, переводя взгляд на нового знакомого, чтобы те от него отстали. Удивленный взгляд мальчишки скользнул по лицу Мина, и Юнги на это фыркает.
— Идём, ээ, как тебя там.?
Мальчишка оглядывает двух незнакомцев, подмечая в их глазах полную неопределенность, отстраняется и поспешно нагоняет Юнги, ровняясь с ним.
— Спасибо, я-
— Зовут, говорю, как тебя? — беззлобно ухмыляется Юнги, покосившись на спасенного, и тот на секунду смущённо улыбается, запуская пальцы в челку и зачесывая ее назад.
— Чимин. А твоё я уже помню.
— Отку… а, ну да, — Юнги морщится, продолжая шагать вперёд. — запомню твоё имя как Чимин-который-не-помог-мне-подняться-в-аудитории-номер-триста-семь.
— Тогда почему ты помог мне? — интересуется Чимин, устремляя взгляд, полный энтузиазма на Юнги, и тот невольно хочет улыбаться от такой наивной искренности.
— Потому что могу, — отвечает он. — Потому что ты слишком…
— Спасибо, — внезапно торопливо закивал Чимин, вроде бы, готовясь устремиться вперёд. — Ты первый, с кем я познакомился, но сейчас мне надо-
— Первый за всю жизнь? — совершенно бессмысленно отшучивается Юнги, но Чимин останавливается. На долю секунды заглядывает в глаза, но не давая возможности зацепиться взглядом.
— Правда, надо торопиться, — тихо произносит Чимин, отступает и через пару минут скрываясь в толпе, напоследок махнув ладошкой.
Юнги думает невольно, что ладошка у него маленькая, что рубашка ему большевата, и что под рубашкой у него на запястьях может быть что угодно.
И с чего он взял вообще, что это напоминает бинты?..
