blood in my veins is made up of roses

— Ну, какой сегодня оппонент? — участливо интересуется Юнги, опираясь о стол и заглядывая в помятую бумажку через плечо Намджуна. Тот сосредоточенно бегает глазами по набросанным на листе строчкам, и один черт разберет, что он там писал. Юнги хмыкает, переводя взгляд на отражение в зеркале. — Имя не помню, но стариков жутко бесит, и общая тематика всего его творчества — сравнение всех с дерьмом, кроме него самого. — Очередной новенький шкет с зашкаливающим чувством собственного превосходства? — слабо морщится Юнги, затем опускает ладонь на плечо друга, — Взгреешь, как и всегда. — Не уверен, хен, — качает головой Намджун, — не понимаю, как такие малолетние придурки попадают сюда, но выглядит он достаточно... опытно. — Ну, вряд ли нам троим тут есть равные, — Юнги не без удовлетворения оглядывает себя в разрисованное маркерами зеркало, разбирая своё лицо среди чьих-то подписей и незамысловатых рисунков. Сегодня он не выступает, остаётся в зрителях, чтобы болеть за Намджуна. И сегодняшний вечер он проведёт в компании недорогого алкоголя и Хосока. Планы не грандиозные, но сойдёт для самого обыкновенного вечера. Намджун покидает маленькую комнатку, за ним удаляется пара его приятелей, пришедших, чтобы его поддержать. Юнги остаётся практически один, в людный зал настроения идти нет совсем. Вдруг краем глаза в отражении зеркала напротив Мин ловит фигуру, застывшую в проходе. — Мин Юнги? Юнги вскидывает голову, и из-за неожиданного оклика, наверное, выглядит туповато. Мальчишка, может, незначительно младше самого Мина, двигается в его сторону. Смотрит не без волнения, но с нескрываемым восхищением и подавляемой улыбкой, от чего Юнги совсем не-по себе становится. Бегло оценивая небрежно уложенную копну темных волос, Юнги вяло отклоняется в сторону, открывая доступ к зеркалу, возвращаясь к бесцельному просмотру новостной ленты на телефоне. Но парень подходит именно к Мину. — Ээ? — Это ведь ты выступаешь под именем «Agust D», верно? — спрашивает он, настойчиво протягивая широкую ладонь. — Мне очень приятно познакомиться лично. Юнги это даже не льстит, а удивляет — с чего бы его узнали, если вряд-ли кому-то в принципе должно быть дело до внешних идентификаторов? — Тебя по школьному проездному сюда пустили? — хмыкает Мин, сжимая горящие пальцы парня напротив, и тот на язвительную шутку на удивление искренне и доброжелательно улыбается, пожимая плечами. — Нет, — отвечает он. — Если честно, они не знают, что я школьник. — Так ты, всё-таки, школьник, — усмехается Юнги, незаметно для себя медленно приобретая интерес к беседе. — Что привело? — Я вообще танцами занимаюсь, а не всем этим, что здесь, — мальчишка пожимает плечами, и внезапно оживляется. — Мне пора, Юнги, ещё увидимся, — и последнее звучит то ли с заведомой уверенностью в том, что это случится, то ли с неявной на это надеждой. Свет приглушают, и даже самые незаинтересованные в происходящем толпятся у сцены, по которой бегает диджей, что-то кому-то периодически отвечая. Затем, нетерпеливо щёлкает по клавиатуре своего ноутбука, и все окончательно затихают, когда из колонок льются первые биты. Юнги сосредотачивается на выскакивающем откуда-то из толпы Намджуне, приветствует его вместе со всеми, и, наконец, слушает. Намджун делает своё дело четко и разборчиво, быстро и ритмично, попадая в такт музыке, и Намджуном, кажется, невозможно не восхищаться. Ни у кого нет сомнений в том, что его оппонент упадёт с унизительным свистом с той высоты, с которой намерен противостоять Киму. Но когда он появляется, кажется, из какого-то мрачного угла, освещенный холодным светом дешевых фонарей, Юнги удивляется. Удивляется сильно. Юнги щурится, вглядывается в лицо выступающего, который делает все с отточенной чёткостью. Разборчиво и внятно, с невероятным чувством ритма пропускная через свой флоу каждый бит, и Юнги никогда не признает, что его это завораживает. Завораживает больше, чем что-либо в последнее время. И Юнги никогда не подумал бы, что тот самый «школьник из гримерки» — Чон Чонгук, который, кажется, будет здесь не последней и уж точно не тусклой звездой. Чонгуку, видимо, знакомство с «Юнги-хеном» либо слишком льстит, либо Юнги кажется ему и в правду интересным, хотя сам Юнги искренне не понимает — что в нем можно найти. Чонгук спокойно и невозмутимо закрывает глаза на поток колкостей, которой его поливают ежедневно Хосок и Намджун, игнорирует едкие замечания, и протискивается сквозь толпу к Юнги-хену, рассказывая, что нового он придумал. Суёт ему в руки какие-то бумажки, и Юнги косится в сторону Намджуна и Хосока, тоскливо и, мол, не знаю я, чего этот ребёнок прицепился. Таким образом целая неделя пролетает слишком быстро, а Чон Чонгук чувствуется уже где-то под кожей своим звонким: «Юнги-хен, ты такой серьезный», и Юнги сам не замечает, как младший становится его персональной игрушкой, заставляющей невольно улыбаться после очередной глупой и наивной шутки. Юнги оттаивает до уровня скупых советов по поводу текстов Чонгука и снисходит до редких переписок по вечерам, а Намджун негодует, когда терпит поражение в баттле с Чонгуком третий раз. — Мы же договаривались, Юнги-хен, — настойчиво начинает он, высовываясь с заднего сидения машины в проем между передними, — друг с другом мы не соревнуемся нигде и никогда, и тем более на баттлах в Эйкью! — Мы не соревнуемся, — спокойно хмыкает Юнги, выруливая на трассу. — Чонгук — не равно Мин Юнги. — Но ты даёшь ему советы, — возражает Хосок, нетерпеливо вклиниваясь в беседу. — Правда, Юнги, с каких пор ты занимаешься благотворительной деятельностью? Юнги сам не понимает, с каких пор, только вот телефон вибрирует оповещениями из твиттера, и неудивительно, кто виновник оповещений. Юнги сам не понимает, какого черта Чон Чонгук — мальчишка, который, вроде как, до них дотягивать не должен — дотягивает, и если не слащавое «талантливый», то у него, определённо, есть чувство ритма и неплохие идеи для текстов. Юнги сам не понимает, как Чонгуку это удаётся. — Не помогаю, — отвечает Мин, и не выдерживает, — сменим тему? Или мне уже нельзя общаться, с кем захочу? Он суёт руку в карман худи, выуживая из раскрытой пачки сигарету, и затягивается до умопомрачения, потому что хотелось это сделать давно.

***

Чимин ненавидит, когда он курит. Когда его родственная душа затягивается до мурашек на затылке, заставляя Чимина сгибаться в приступах кашля. Особенно, когда это происходит в самых неподходящих местах и в самые неподходящие моменты. Например, во время разучивания новых связок. Когда звуки музыки и голосов других учеников хореографической студии меркнут и двоятся, а грудь сжимают железные тиски удушья. И ведь это только первый день занятий в новой студии… В семь лет Чимин знает все планеты солнечной системы, знает, как умножать числа, и знает, что такое метастазы в лёгких. В девять лет Чимин знает все спутники Сатурна, знает много о египетских пирамидах, и знает, что операции — это совсем не больно. А в одиннадцать Чимин узнает, что такое эмпиема плевры, узнает, как работает аппарат искусственной вентиляции лёгких и знает, что делать при внезапных приступах. Узнает ещё много чего за время своего пребывания в больнице, которое, кажется, бесконечной чередой серых дней тянулось несколько лет подряд. Изолированность от общества и полная зависимость от замысловатых аппаратов и множества препаратов, на которых держится его ветхая жизнь. Когда приходит время идти в старшую школу, и надежда на нормальную юность горит где-то в перспективе яркой искрой, приговор выносится такой: домашнее обучение. В школе просто-напросто будет слишком сложно догонять все упущенное. Чимина, вроде как, никто не спрашивал, чего он хотел — и его отправили на спортивные танцы, ставшие единственной отрадой. И единственным развлечением никчемной жизни. Смысл выветрился из неё ещё на том этапе, когда Чимин осознал: он никогда не встретится со своим истинным. Потому что прикован к дому. Но когда спустя полгода уговоров его пускают в Сеул учиться в университете, вопреки всем волнениям и тревогам родителей — реальность оказывается не такой уж и мрачной. ...Она оказывается самым мерзким, что только могло произойти. И мир — не подарок в позолоченной обертке. Чимин был слишком не готов ко всему дерьму, что происходит в его жизни, к косым взглядам и постоянным навязчивым мыслям, что с ним что-то не так. К постоянным поездкам по больницам для обследований, к постоянным прогулам из-за этого занятий в университете и усердной учебе, чтобы хоть как-то выправляться. Чимин устал. Если бы у него был список того, что он ненавидит больше всего в мире, то после пункта «курение и все, что с ним связано» были бы розы. Которые на его теле расцветают каждые выходные, если не чаще, и пышными бутонами, яркими и бросающимся в глаза. Навязчиво напоминая о том, что жизнь проходит за пределами больничных стен и дома. И в ней нет места страху приступа, который может случиться в любую секунду. — Так, да? — невесело и тихо улыбается Чимин, медленно ведя лезвием поперёк бледного запястья. — Я тоже могу, видишь? Нравятся тебе розы? ~ — Ты в порядке? — чья-то рука участливо ложится на его спину, приходясь по позвоночнику вниз. Чимин делает вдох, как его учили, выдох, восстанавливает дыхание, фокусируя взгляд перед собой. Взволнованные глаза напротив изучают его лицо. — Пусть он отдохнёт, — произносит тренер, сочувственно глядя на парня, — отведи его к окну и дай попить. Незнакомец кивает, аккуратно поддерживая Чимина, у которого голова кругом, а кислорода катастрофически мало, отчего многострадальные лёгкие до сих пор болезненно сжимаются. — Попей, — советует парень, и теребит футболку за воротник, проветривая вспотевшее тело. Протягивает свою бутылку воды, и Чимин соглашается, впиваясь в источник прохлады. — Ты, что ли, новенький? — А? Да, — поспешно кивает Чимин. — Я хотел в начале года прийти, но... немного опоздал. — Чон Чонгук, — улыбается брюнет, протягивая Чимину руку, и тот неуверенно пожимает ее. — Пак Чимин. Взгляд Чонгука задерживается на бинтах, и Чимин отчетливо знает, что тот понимает, что это. А ещё знает, что Чонгук спрашивать лишнего не будет.