***
Чимина будит голос Юнги. Приглушённым шепотом «просыпайся, соня», скомканное хихиканье, и все слишком будто не в реальности даже — Чимину просыпаться не хочется. Хочется ещё послушать его голос, хотя бы во сне. И только тогда, когда Юнги щипает его за бок, восклицая: «ну ты и любитель поспать же», до Чимина доходит, что это не сон, и он вздрагивает, распахивая глаза. — Приехали? — обезоружено и хрипло интересуется он, расплываясь в неловкой улыбке. Юнги бросает на него взгляд, беззлобный, но с каким-то шутливым укором. — До тебя все пытался дозвониться твой друг. — А? — Чимин тянется к телефону, заряжающегося где-то на панели, и щурится. — Чонгук звонил… — Наверное, уж очень волнуется, — хмыкает Юнги. — Наверное, просто он знает, что я здесь один совсем. В городе. Произносить как-то неловко, и Чимин старательно думает над тем, как сменить эту тему, но Юнги перехватывает в свои руки нить диалога. — А как же друзья, компания? — Нет, — старается непринуждённо улыбнуться Чимин, — Это не то, что мне нужно. Я всю жизнь как-то… один. — Старшая школа? — продолжает предлагать Юнги, — средняя? А первокурсники? Но Чимин обрывает решительным «нет», и размыкает губы, уже практически начав рассказывать о том, что он был на домашнем обучении. Но останавливается, улавливая взгляд Юнги на себе. Выжидающий и пристальный. — Смотри на трассу, — выдыхает Чимин. — Я был на домашнем обучении… некоторое время. — Выпендрежник, — улыбается Юнги. Чимин сначала не понимает. Но когда Юнги принимается читать лекцию о том, что «даже если ты из богатой семьи, которая может позволить нанять педагогов, это не значит, что дружба не нужна» — Чимин расслабляется. Потому что Юнги не догадывается. — Ладно тебе, — смущается Пак, отворачиваясь и устремляя взгляд за стекло, — но Чонгук единственный, кто у меня есть тут. Некоторое время они едут молча, и изредка Юнги хлопает себя по карманам. Мысленно чертыхается, потому что сигарет нет, а Чимин подмечает этот жест, вздыхая. Когда машина поднимается на невысокий склон, приходится вжаться в сиденье. Но через некоторое время обзору открывается совершенно новое зрелище. Чимин глазеет по сторонам, сквозь деревья разглядывая зажигающиеся прямо на глазах огни вечернего города, мерцающего вдалеке. Вдалеке от тишины, спокойствия, вдалеке от них. Небо плавно из нежно-голубого перетекает в розовый, а над городом ободок, создаваемый светом — и это самое прекрасное, что Чимин видел за свои короткие и неинтересные девятнадцать. А лучшее, что видел Юнги за свои посредственные двадцать один — мимолетный восторженный взгляд глаз парня напротив, приоткрытые губы, готовые растянуться в улыбке, приглушенное: «так красиво…», и какая-то естественность. Потому что сейчас Юнги знает — все слишком правильно. Все так и должно быть. Аккуратно тянется к телефону Чимина, пока тот зачарован видом из окна, и отбивает пятнадцатый по счёту звонок Чонгука.***
Они забираются на крышу автомобиля, остановив его недалеко от обзорной площадки. Переливаясь различными мерцающими огнями, город отражается в небе и освещает его лицо, нежно нанося блики. Юнги и не знал, насколько здесь может быть прекрасно. Он обнимает коленки, почти не мёрзнет в двух куртках, и упорно натягивает ту, которая Юнги. Хотя она очевидно большевата ему, но Юнги не против. По радио какая-то совсем старая попсовая песенка. Юнги петь не умеет, слишком отчаянно завывая припев, много кривляясь, потому что исполнителя он никогда кумиром не считал. Чимин заливается звонким и бархатным смехом, по-детски искренним, запрокидывает голову, а Юнги на мгновение смеяться перестаёт — сосредоточенно любуется, взахлёб, изо всех сил стараясь запомнить все до последней детали. Если он вдруг исчезнет, растворится в воздухе, пропадёт — вот таким Юнги его запомнит. И становится вмиг как-то невесело, Чимин замечает это, ласково и участливо интересуясь: — Ты чего? — Ничего, — Юнги ложится на спину, подкладывая под голову руки и устремляя взгляд в необъятную небесную пустыню, усеянную мерцающими точками. — Я думаю, что я трус. — Что? — переспрашивает Чимин, разворачивается к Юнги сидя по-турецки рядом. — Я просто взял и сбежал от проблем. Ещё и тебя украл. Юнги мягко улыбается, прикрывает глаза, покосившись на Чимина. И тот недолго думая ложится рядом. Юнги теснится, двигаясь в сторону, и Чимин умещается рядом — близко. Тепло. Смотрит в небо. — А я не могу так, — признается он, продолжая изучать небесный простор. — У меня есть проблема, от которой я никогда и никуда не сбегу. Юнги поворачивает голову. И небо становится ему совершенно неинтересным, когда рядом — в паре сантиметров — лицо Чимина. — Я перенёс много операций из-за проблем с лёгкими. Сначала метастазы — банально, да? А потом все вытекающие. Его губы размыкаются в попытке сказать что-то ещё, и Юнги ждёт, не отводя взгляда. — Поэтому я был на домашнем столько, поэтому я… ненавижу то, что происходит со мной, — мотает головой Чимин, прикрывая глаза. С его дрожащих губ срывается тяжёлый вздох. — Я просто не умею жить нормально, никто не учил меня этому, понимаешь? — Но ведь сейчас все нормально, — тихо возражает Юнги, и Чимин оборачивается лицом к его лицу. Внезапно находясь настолько близко, что Юнги улавливает тонкий запах шампуня, чего-то древесного, чего-то свежего, и запах кожи — чего-то органического, человеческого. Как хотел бы Чимин рассказать ему все. Все, через что он прошёл; все, чего натерпелся, что наболело. Все причины нежелания жить дальше. Показать Юнги каждый шрам на бледном запястье, и попросить. Искренне попросить защитить Чимина от этого: чтобы вот так — небо звездное над головой, вдалеке огни, шум и жизнь, а они здесь. Наедине с шумом ветра высоко в кронах деревьев и шумом листвы где-то внутри, отчего захватывает дух. Но Чимин не может. Потому что ничего не длится вечно, а это не похоже на реальность совсем. И Мин Юнги — иллюзия, какой-то спокойный и нежный сон. Который рано или поздно прервётся очередной порцией боли, непонимания и неудач. А Юнги аккуратно стягивает с плеч задремавшего Чимина куртку, старательно укрывая его плотнее, и смотрит на него. Слишком близко. Его ровное дыхание оседает на коже Юнги, на дрогнувших кончиках ресниц плавно колышется спокойствие. Юнги улыбается искренне нежно, как никогда не позволял себе этого делать. Отворачивается к звёздам, к небу, и отпускает все, что тяжким грузом на его душе. Изолируя себя и Чимина от всех проблем. — Ты ведь не оставишь меня? — А? — Юнги поворачивается к Чимину, который смотрит как-то устало и всерьёз, и от этого больно на секунду. Юнги не может объяснить, почему его сердце вдруг болезненно сжимается. Потому что он боится, как никогда ничего не боялся — боится, что Чимин и вправду исчезнет. Растворится, превратится в пыль и разлетится по ветру, оставляя Юнги одного. — Ты никуда не пропадёшь? — шепчет Чимин, слегка хмурясь и отводя взгляд. — Из моей жизни, ведь так? — Перестань думать о таких вещах, — отвечает Юнги. И когда в нем все стихает, он вытягивает ладонь к небу, поворачиваясь к Чимину. — У меня в ладони звезды. — Да? — Чимин слабо и сонно улыбается, устремляя взгляд в небо. Вытягивает руку вперёд, аккуратно и невесомо кладя ее на руку Юнги. — А у меня в ладони ты. Из-под рукава джинсовки аккуратно торчит кусочек бинта. Напоминая Чимину, что все не так прекрасно, как он ощущает сейчас. Что реальность — это больно, но к черту реальность. И если это сон, то Чимин, пожалуй, остаётся здесь.