blood in my veins is made up of roses

— Не бойся, — шёпотом заявляет Чонгук, разминая кисти рук, — я это тысячу раз делал. — Подожди, ты хочешь… — Тэхен недоверчиво глядит на младшего, переводит взгляд на внушающих размеров каменный забор за его спиной, а затем снова на Чонгука. — Я быстро, — Чонгук срывается с места и бежит куда-то вдоль забора, заворачивая за угол. Тэхен, не особо долго думая, следует за ним, но за поворотом никого не обнаруживает. На всякий случай возвращается обратно, к воротам чонгуковского дома. — Эй. Тэхен вертит головой на чей-то тихий оклик, и сквозь металлические прутья ворот разглядывает мелькнувший на фоне черепицы низкой крыши крыльца силуэт. Он машет рукой и скрывается в приоткрытом окне в свою комнату. Ничего не остаётся, как ждать, разглядывая частные особняки, обнесённые такими же высокими заборами и разбросанными вдоль тускло освященной улицы. Из-за спины вновь слышится шорох, и когда Тэхен задирает голову на источник, то подмечает на верхней грани забора сжимающие ее побелевшие от напряжения пальцы. Туда, спустя пару секунд, подтягивается и весь Чонгук. Балансирует, чтобы не упасть обратно вниз. — Хен, подстрахуй меня, — просит шёпотом младший, а Тэхен коротко кивает, судорожно соображая, как он собирается это сделать, но думать долго не приходится. В следующее же мгновение весь кислород выбивается из его грудной клетки, потому что в буквальном смысле на него приземляются Чонгук, уж потяжелее Тэхена. И старший валится на асфальтированную дорожку, обеспечивая младшему мягкую посадку прямо на собственный живот. Чонгук вскакивает на ноги, помогает Тэхену подняться следом. — Так и ноги переломать можно ведь, — хнычет старший, потирая ушибленный затылок. — Я ещё в тринадцать начал проделывать это, — вспоминает Чон, кутаясь в капюшон ветровки, накинутой на утеплённую толстовку. — Меня не выпускали после девяти, я сбегал. Наверное, на меня не сильно будут ругаться, если я брошу его здесь, — Чонгук задумчиво хмурится и кивает на машину. — Ты как думаешь? — Я не… — Тэхену договорить особо никто не даёт, Чонгук, махнув рукой, хватается ею за руку старшего, увлекая за собой в сторону выезда из частного квартала. У Чонгука в чистых и горящих глазах блики фонарей, плещущаяся энергия и энтузиазм. Откуда — неизвестно, но Тэхену, определённо, нравится. Они добираются до станции, которая оказывается совсем рядышком. Чонгук просит ждать несколько минут, и вертится у кассы, а затем находит Тэхена, наваливаясь сзади и горячо обхватывая его шею руками. — Задушишь, — тихо усмехается Тэ, разворачиваясь к Чонгуку. — Мы собираемся куда-то поехать? — Я верну тебя к утру, обещаю, — шепчет Чонгук, разводя в пальцах два глянцевых прямоугольника билетов. Но в принципе, Тэхен не будет против, если Чонгук возвращать его не собирается. Возвращать некому, потому что у Тэхена есть и всегда был только он сам. Но теперь есть маленький ниндзя с билетами в руках, огоньком в глазах и бесконечным теплом в душе. Горячим и разливающимся где-то прямо под кожей, от этого его руки такие тёплые ведь, да? Тэхен тихо любуется.

***

Они садятся в узком коридоре, друг напротив друга. Вытягивают ноги, и их колени соприкасаются — у Юнги оказываются ноги худые слишком. Чимин тихо хмыкает когда Юнги управляется с бутылкой и крышечка летит в неизвестном направлении. Чимин в темноте видит сверкнувшие глаза Юнги, плавные очертания его лица, спадающие на глаза выбеленные волосы и рубашку, которую Юнги так и не переодел. — Ты первый, — выдаёт он. И у Чимина правда много вопросов, нуждающихся в обсуждении. Но… не так сразу. — Что ты выбираешь? — тихо спрашивает Чимин, и Юнги без заминки выбирает правду. — Твои любимые цветы. — Что? — Юнги хмурится. — Неужели настолько- — Ты ответишь? — Розы, н… нет, тюльпаны, наверное. Не люблю цветы. Я ненавижу цветы, – отрезает Юнги. — Я аллергик. Чимин коротко кивает, и как-то невыносимо интересно, что спросит его Юнги. Что Юнги хочет узнать. — Правда или действие, Чимин? — Правда. — Твои первые отношения, — неторопливо начинает Юнги, будто знал, что заранее спросит. — Длительность. Да, сколько это было? — Нисколько, — признается Чимин, потому что смысл игры говорить правду. — Не было отношений; — Нет, — кивает Чимин, опуская взгляд. — Это имеет какие-то… — Нет-нет, — машет ладонью Юнги, — мне просто было интересно. И я выбираю правду. — Твой первый поцелуй. Точнее… условия? Становится слишком напряжённо тихо. Юнги хмыкает. — Вечеринка дома у однокурсника. Запах дешевого алкоголя, пота и специй. Кухонная тумба. Я не помню больше, и деталей тоже. Я был настолько- — Я выбираю правду, — прерывает рассказ Чимин, тихо вклиниваясь в неприятные ему воспоминания старшего. — Ты бы смог встречаться с меченым, если бы сам таким не был? Знать, что у него есть истинный. И все равно быть рядом. Смог бы? Чимин закусывает губу. И закусывает больно, с чувством таким, и наплывает откуда-то изнутри. Это больно, на самом деле — оно сжимает в тиски хрупкое сердце, и ударяет в голову повтором этого же вопроса с эхом в миллион искаженных голосов. Потому что Чимин именно это и делает. Но... — Это же обман, да? — сдавленно спрашивает Чимин, а Юнги только качает головой в знак отказа давать какие-либо ответы. — Смог бы? Чимин молчит. Потому что голос, кажется, покидает его тело. Он тянется к бутылке, делая щедрый глоток. И это значит, что ответ он давать не готов — такие уж правила; не хочешь выполнять – пей. Морщится и утыкается носом в запястье, потому что вкус слишком мерзкий, наверное, привычный для тех, кто разбирается. Юнги на всякий случай двигает бутылку обратно к себе, дожидаясь, пока Чимин придёт в себя. — Действие. Пак на секунду замирает. Глаза щиплет от так неожиданно попавшего внутрь алкоголя, может, от чего-то ещё. И сердце с невероятной мощью бьется внутри, едва не о грудную клетку, и почему-то именно сейчас. Когда Чимин слышит «действие», а в голове лишь одно. То, что ни при каких условиях не должно срываться с языка. Но оно срывается. Тихим неровным шепотом. Само, вопреки здравому смыслу и руша все, что было до и будет после, оставляя момент действия старшего: — Поцелуй меня. Юнги замирает, а Чимин вглядывается в темноту, стараясь разглядеть эмоции на лице напротив. Но Юнги только приоткрывает губы, кажется, силясь что-то сказать. И тянется к бутылке с соджу, из-за чего сердце у Чимина проваливается куда-то, готовое разбиться с печальным и жалостливым треском, но. Юнги двигает бутылку куда-то в сторону, подаётся вперёд, припадая к губам Чимина — горьким от алкоголя и горячим. Юнги обнимает жарко. Притягивает к себе тёплыми ладонями и прижимает ближе, отчего по телу мурашки. Чимин для него сейчас словно тряпичная кукла — слишком не в силах делать что-то, и готовый так легко поддаваться. Падает в объятия — доверчиво, отчаянно хватается за ткань рубашки Юнги. Целует в ответ. Юнги не может сдержать улыбку. Невеселую. Но победную улыбку сквозь поцелуй. Потому что к черту розы, к черту судьбу и весь мир в придачу. Потому что Чимин его целует. Юнги проходится ладонями по нежной коже предплечий младшего, спускается до локтей, гладит его ладони, заключая их в свои и переплетая пальцы. Чимин отстраняется. Опускает взгляд на Юнги, улыбается слишком несчастно, закусывает губу, чтобы банально не разрыдаться от прожигающей сердце боли. Слишком хочется Юнги рядом всегда. Не того безликого, посланного судьбой ему с рождения, а Юнги. Который ласково гладит по плечам, прижимается разгоряченными губами к щеке и позволяет расслабиться в нежных объятиях. Юнги слишком родной. — Теперь ты выбираешь правду, — тихо шепчет Чимин, и закрывает глаза, задерживая дыхание. Чтобы удержать в лёгких тонкий аромат кожи Юнги вперемешку с чем-то древесным. — Я люблю тебя, — Юнги запускает пальцы в волосы младшего, позволяя ему уткнуться Юнги в плечо и полностью расслабиться в его объятиях. Он чувствует Чимина каждой клеточкой своего тела. И никогда ему ещё так сильно не хотелось расплакаться и исчезнуть. Лишь бы перестать чувствовать то, что запретно, когда на твоём теле — омерзительно-яркие уродливые розы. Символы потери. Напоминающие, что Чимин совсем скоро исчезнет. Но не сейчас. Сейчас этот момент их.