Acherontia atropos

       Где моя маленькая смерть        Смотрит снизу вверх,        Я не могу терпеть,        Прости, родная!..        группа Немного Нервно        "Где моя маленькая смерть"       Ночь распахнула над Ишаном свои дырявые крылья, ветер затих, надувая щёки и готовясь к новому выдоху, чтобы с его горячим дыханием по узким улочкам понёсся песок. Город год от года воевал с песком окружающей пустыни. Иногда, казалось, проигрывал, на деле же разрастался всё шире под землёй.       Каденция легко поднимался по деревянным лестницам, отшлифованным песком. Дерево поскрипывало под лёгким мальчишечьим телом, отдавало накопленное за день тепло босым пяткам. Юноша прыткой ящерицей карабкался по каменной кладке полуразрушенного дома всё выше, на самую крышу. Пальцы иногда соскальзывали, один ноготь был уже стёсан и слегка надломился, впиваясь в кожу, но это мелочи в сравнении с перспективой любоваться закатом и ночным городом, плавиться, как масло, закутавшись в тёплый воздух, и слушать дуэт ситара и тампуры.       Город, раскинувшийся под грязными босыми пятками, не был красив или хоть сколько-нибудь помпезен. Перенаселён, грязен, беден — да. Чем ближе к окраинам и баракам, тем опаснее. Туда не тянет даже подростков, хотя, когда тебе чуть больше одиннадцати, кажется, что ты бессмертен. Каденции было шестнадцать, и он точно не был бессмертен. Левый бок «украшал» длинный неровный шрам, полученный в одной из уличных драк, и хорошо, что на память остался только он. Хорошо, что вообще можно было вспоминать об этом с учётом того, что обидчиками подзакусила длинная чешуйчатая тварь, вырвавшаяся откуда-то из подземных катакомб. Ещё одна беда города: люди, живущие под землёй, всё равно что прослойка пирога, верхний слой которого ивенэши,* а нижний — твари подземелий. Ему и Исфару тогда очень повезло унести ноги. Рану зашил дядя и сразу же после этого заставил отстоять на коленях в молитве полчаса, несмотря на жар и слабость Каденции. Если бы Исфэ не поддерживал его плечом, он бы рухнул. Прям там, в маленькой молельне, на курильницы. А потом дядя удивляется, что его племянники безбожники. Близнецы не были безбожниками, но чётко осознавали: во всем мире они — единственное, что есть друг у друга. Положиться они могут только на себя. Не предаст только тот, кто девять месяцев был прижат к тебе всем существом, кто дышит с тобой в унисон, знает, как бьётся твоё сердце, чувствует тебя как себя самого. Исфэ… Ну где же тебя носит, когда тут такой закат…        Тонкие руки легко-легко ложатся на плечи. Каденция не видит, но чувствует — брат улыбается и он счастлив. Отголоски чужого чувства разливаются в груди, и юноше тоже становится хорошо.       — Я знал, что найду тебя тут.       — Весь Ишан знает, где меня искать.       — Дурашка. Я знал, потому что чувствовал, как тебе хорошо и что ты любуешься.        Исфару по характеру мягче и уступчивее брата. Его вечно приходится защищать, первым в драку не полезет, да и вообще не любит решать проблемы кулаками. Каденции проще ударить, чем договориться. Ещё в материнской утробе он отвоёвывал себе больше места. Ему хотелось вытянуться, а он постоянно натыкался на брата. Они часто толкались, но Исфару — то, что потом стало Исфару — никогда не толкался всерьёз. А потом их разлучили почти на час (Каденция был старшим), и ему было тоскливо и страшно, потому что в Огромном Пустом Ничто не было его вечного компаньона. Мать братья помнили очень смутно; всё, что осталось от неё, — это звук её сердца да вкус молока, которое они отведали лишь два раза. Но друг друга они помнили очень хорошо и друг без друга попросту не могли. Не спали порознь и орали, пока их положат вместе в одну тесную люльку. Теснота не пугала так, как одиночество. Уже после они научатся существовать отдельно друг от друга, но это будет совершенно не то, что вместе. Дядю эта их связь устраивала только в одном: близнецы спали на одном тюфяке и не нужно было второе спальное место. Они всегда спят, сцепившись так, что чёрт не разберёт, где чья нога, а где рука. Преимущество молодости — длинные конечности, можно завязаться в клубок так, что потом не оторвут друг от друга.       Исфару нежно погладил брата по голове и поцеловал в макушку. Каденция благодарно погладил руки на своих плечах. Когда-то давно в детстве их целовали и обнимали. Потом никогда. Всё, чего можно было дождаться от дяди, — это тычки и подзатыльники. Приходилось нежить друг друга самим, потому что это так здорово, когда тебя целуют в лоб или в нос, или в уголок губ… Главное, не проявлять нежности на улице, где это равносильно проявлению слабости. А то ведь опять придётся драться, и Исфэ побьют, а болеть будет у обоих.       — Так где ты был?       — Подожди, я сейчас всё тебе расскажу.        Исфару садится напротив брата на то, что осталось от стены. Теперь уже город под двумя парами грязных пяток. Падать высоко, но близнецы не собираются падать, они слушают грустную песнь ситара и тампуры, считают дырки-звёзды в крыльях ночи и подставляют бока горячим ветрам. Зелёные глаза одинаково горят, только младший из братьев улыбается блаженно и… влюблённо.       — Кадэ, помнишь, я говорил тебе о Сертэ?       — Помню. А боги запрещают мужеложство! — фраза сказана строго и с надрывом, с пародией на дядю, но стремительный рывок и тычок под рёбра шутлив. — Он тебе очень нравится?        Исфару краснеет и, блаженно улыбаясь, кивает. Он сейчас невероятно милый и красивый, маленькое пустынное божество. Его чувство частично передаётся брату, и ревность и лёгкое недовольство уходят на задний план.       — Нас пригласили в гости. Ты пойдёшь со мной?       — В гости?        Смоляные брови взлетают вверх, а потом вниз. Исфару общается с Сертэ уже около полугода, да только тот старше, ему около двадцати пяти и он выходец из Верхнего Ишана, жители которого не знают песков, а лютое солнце не жжёт их, защищённых куполом. И ещё Сертэ не нравится Каденции. Аристократ очень уж похож на змею, слишком хладнокровный, уклончивый… скользкий. Но он держал своё мнение при себе, потому что Исфару млел и таял от самых пошлых комплиментов. Какое право он имел отнимать у брата его радость?       — Ничего обременительного! Ужин и всё!       — Угу, и сладкие объятия в ночи, плавно переходящие в ласки и стоны.       — За кого ты меня держишь?!        Исфару пребольно ударил брата пяткой в грудь. С учётом разделявшего близнецов расстояния ногой это было делать сподручнее, чем кулаком, и менее болезненно и опасно, они всё же на краю стены сидят, а падать с неё высоко.       — Какие стоны, какая постель?!       — Ну не злись. Я в шутку. А как мы доберёмся до Верхнего города?       — Сертэ обещал кар. Если совсем не хочешь — не надо.       — Я тебя одного не оставлю. А когда хоть это случится?       — Завтра, ближе к пяти вечера.       — Мда.       — Тебя что-то смущает?       — Твоя беспечность.        Больше из Каденции было не вытянуть ни слова. Он не обижался на брата и ночью прижимал его к себе, как обычно, крепко и ласково, но что-то его смущало и не давало покоя.        На следующий день, уходя из дома, он прихватил с кухни небольшой нож. Дядя будет ругаться, может, опять отходит палкой, да только без ножа можно было сунуться на улицу, но не в Верхний Ишан.        Встреча должна была состояться около лазарета. Сертэ посещал его каждый месяц, и Каденция никак не мог уяснить зачем. Исфару что-то там говорил о сострадании и добром нраве, да только это было не очень похоже на аристократа. Они чистюли и снобы. Им ли возиться с бедняками. Куда там, если даже защитный купол поставлен кое-как, окраины подъедают твари, а ивенэши… Ивенэши ходят где им угодно, и то, что они делают с людьми, хуже убийства.       — Исфэ, Кадэ… Я рад, что вы приняли моё приглашение.        От брата идут такие сокрушительные волны восторга и счастья, что перебивают Каденции его собственный настрой, и восстановить его очень непросто, когда под боком сидит генератор эйфории.        Каденции некомфортно внутри кара. Его с братом одежда слишком сильно контрастирует с кожаной обивкой и владельцем этого автомобиля. Их лучшие сапожки просят каши, а лакированные туфли Сертэ блестят так, что в них видно своё отражение, небо и звёзды.       — Может, вы хотите выпить? Я уверен, вы не пробовали ирбу.        Улыбка змеится на губах. Каденция прижимает брата к себе ещё сильней.       — Воды, пожалуйста. Минеральной.        Минералка в Нижнем городе — роскошь, но если этот пижон хочет шиковать, то пусть уж это будет то, чем их нельзя отравить или одурманить.        Воду выдают без вопросов, и пузырьки потом шибают в нёбо и свербит где-то в носу. Не очень-то вкусно, но пить действительно хотелось.       — Как продвигается ваша учёба?        Исфару говорит без умолку. Их с братом учат на младших жрецов, дядя надавил на мальчиков авторитетом и упросил всех, кого мог, чтобы им дали место в школе близ молельни. Они действительно неплохо учились, любили читать и писали чисто и грамотно, но Каденцию больше интересовало военное искусство, к которому его не допускали. Наивная мальчишечья мечта стать шеншаре,* которая никогда не исполнится.        Кар мягко опускается на землю в другой части города, а кажется, что в другом мире. Никакого песка, рухляди, щебня, мусора, запаха гнили и развалин. Все здания белы и высоки, материал, из которого они построены, неопознаваем. Улицы широки и чисты, в воздухе запах цветов, а у каждого дома растёт дерево. Близнецы озираются и жмутся друг к другу. Фонтан приводит их в восторг и исступление. Вода — не дефицитный, но ценный ресурс, а тут её льют просто так.        В коридорах дома становится совсем уж невыносимо, одежда кажется грязной и неуместной, хотя юноши только что кожу с себя не сдирают, днём и вечером моясь в купальнях. Хозяин дома посматривал на гостей насмешливо. Взгляд его цепких оценивающих глаз всё больше становился неприятным.       — Вам не жарко? Мороженого не хотите?        Мальчики покачали головами, но их не очень-то слушали. Тем более что мороженого они ни разу не видели и тем более не ели.        Пломбир таял на языке, а клубника в том же стаканчике пахла просто одуряюще. Вот только привкус у неё был странный, а окружающая обстановка всё больше плыла перед глазами.        Змеиная улыбка кажется недоброй, но додумать Каденция не успевает.        Ложка падает на пол. Зелёные глаза закатываются.

***

       Очнувшись, Каденция первым делом обнял брата за плечи и притянул к себе. Исфару пришёл в себя тут же и сам вцепился в близнеца, затравленно оглядываясь.        Комната была большой и, конечно же, незнакомой. От старой одежды и вещей ничего не сталось. Их-то было и не жаль, но нож! Нож-то эти сволочи тоже унесли! Исфару подозрительно шмыгнул носом.       — Это я виноват.       — Какие глупости! — Каденция затряс брата. — Я тебя не отговорил, я ел вместе с тобой и согласился на это! Если и виноваты, то оба. Наивные идиоты. Ты только плакать не смей.       — Да я от стыда! — Исфару всё же всхлипывает, и крупные слёзы текут по щекам. — Это я тебя втянул! Я! Если бы не я, ты был бы в безопасности!       — Хороша безопасность, — Каденция насмешливо фыркнул и стёр слёзы с точной копии своего лица. — Хочешь — тварь позавтракает, а хочешь — ивенэши. Нет, родной мой, прекращай разводить сырость и давай искать выход.        За следующий час братья перевернули комнату вверх дном. Двери были на электронном замке, и близнецы, видевшие технику не так уж и часто и, конечно же, никогда не имевшие её в частной собственности, не могли сделать с безмолвным стражем решительно ничего. Окна открывались, но дом стоял одной из стен над «пропастью», на несколько километров вознесясь над Нижним городом. Стены у него были гладкие, без единой неровности, а полёт незадачливого альпиниста мог обернуться падением длиною в жизнь. Упадёшь — нет, не свернёшь шею, тебя раскидает, как осколки небольшого метеорита из мяса и крови.        В итоге братья остались с чем были и обреченно уселись на кровать чуть ли не в центре комнаты.       — Дядя палками только так отходит, когда вернёмся…       — Если вернёмся.        Исфару тут же поднял тревожные глаза, и Каденция поспешил исправиться.       — Да, отходит. Но это не важно, — юноша коснулся щеки брата, заглядывая тому в глаза. — Исфэ, я тебя люблю. И тебя никто не обидит, пока я рядом.       — Я тебя тоже люблю. И я не кисейная барышня и тоже могу защищать.       — Я знаю, не обижайся. Мы выберемся, обязательно.        Близнецы застыли в объятии, когда в дверях появился Сертэ. Аристократ пожирал глазами две худощавые фигуры, а мальчики только теперь обратили должное внимание на то, что, в общем-то, не очень-то одеты. Свободные штаны и рубашки были несколько эфирны и очень хорошо просвечивали на солнце.       — Отпусти нас. Ты не имеешь права…       — Исфэ, солнышко, я имею право на всё, что захочу.        Братья одинаково насупились. Им не нравилось, когда их путали, ибо как их можно путать, когда они такие разные!       — Мы свободные люди.       — Вы нищие мальчишки, и у вас не так много вариантов, — молодой мужчина сел в кресло напротив близнецов, продолжая их осматривать. — Вас или убьют, или изнасилуют, или продадут на невольничий рынок. Вы же смазливые и рано или поздно закончите свою жизнь на чьём-нибудь члене.       — И ты решил, что это будет твой? Ха! Да лучше сдохнуть.       — Это я тоже могу устроить. Но я к вам по-хорошему. Всей душой, так сказать. Ваш дядя с огромным удовольствием получил за вас компенсацию. Он вас продал. А вот обратно не возьмёт, ибо «мужеложство — это грех».        Сертэ посмеивается противно, а братьев пробивает холодный пот. Лжёт. Может, и лжёт, да только если дядя узнает, что их изнасиловали, если хоть подозрение будет, то выгонит из дома только так.       — Мы не собираемся с тобой спать, — это уже Исфару, и голос его дрожит от ярости. — Лучше отпусти по-хорошему.       — А то что? Ну какие же дурашки. Вам что, плохо? Так хотите в свой клоповник, когда можете жить в тепле, чистоте и уюте?       — Мы не шлюхи.       — Конечно. Шлюхам платят, и спят с ними все подряд. А вы будете мои.        Братья сжались ещё плотнее и пригнулись, словно готовясь к прыжку.       — Я бы на вашем месте подумал и принял верное решение. Не разочаровывайте меня, мальчики. Вам это, ей-ей, не нужно.        Каденции очень хотелось плюнуть вслед этой аристократичной сволочи. А вот Исфару совсем отчаялся и запустил пальцы в густые чёрные волосы, да так и застыл, чуть раскачиваясь и словно бы желая выдрать свою выдувающуюся шевелюру.       — Прекрати сию же секунду, — Кадэ пихнул брата в бок. — Помоги найти что-нибудь наподобие ножа или хотя бы что-то острое.       — У него может быть пистолет.       — Может, вроде, кажется! Нас двое, чёрт возьми! И мы почти мужчины.       — Ой, мужчина! Посмотрите на него! — Исфару утянул брата к зеркалу. — Вон, смотри на себя. Мужчина.        Последнее слово юноша вывел с издёвкой. До мужчин близнецы и впрямь не дотягивали, разве что размерами непосредственно половых признаков, а вот худощавость и узковатые плечи ненавязчиво напоминали, что взросление ещё не закончилось.       — Видел. По утрам просыпаюсь и сразу вижу!        Каденция довольно сильно толкнул брата плечом и отправился в глубь комнаты. Ничего хоть сколько-нибудь острого не нашёл. Только вазу.        Бережно вынув цветы (живые, пахнущие!), он аккуратно примостил их на подоконнике.       — Сними наволочку с подушки.        Исфару снял. Вазу поместили внутрь и разбили об пол. Самые острые осколки растаскали по углам. В складки одежды было не спрятать, хотя так было бы куда удобнее.       — Что теперь?       — Ждать. Ты есть не хочешь?       — Мне в горло сейчас ничего не полезет.       — А надо. Нам нужны силы драться и бежать.       — Драться… Какой из меня боец?        Каденция взял лицо брата в ладони и, подняв его тяжелую голову, звучно чмокнул в нос.       — Самый лучший. И ты мне очень нужен. Извини, если я резко с тобой говорю, но мне страшно.       — Мне тоже. Прости меня, я больше не буду причитать.        Близнецы в который раз крепко обнялись. Дома они столько не нежничали, но теперь обоим действительно было страшно.       — Ты сильно расстроишься, если подпорчу твоему ухажёру мордашку?       — Я буду тебе благодарен. Духи, какой дурак…       — Спокойно, не дурак. Ты не виноват, что Сертэ сволочь, а мы наивные бестолочи. Только теперь давай это исправлять, а не плакаться. Самобичеванием мы ничего не решим. И раз нас не кормят, пойдём спать. Большего мы пока всё равно сделать не можем.        Ужин им всё же принесли, вернее, отправили по хитрой лифтовой системе без участия слуг. Ели юноши боязливо, но до крошки. Первым дегустировал Исфару, а после ещё полчаса выжидали: не случится ли чего. Не случалось. Сертэ своих заложников в тот день больше не трогал.       …Когда «тронул», они оказались не готовы, несмотря на все предпринятые усилия.        Через несколько дней приглушённый вечерний свет сменил тональность очень резко, а Каденция проснулся от боли, когда ударом ноги в живот его отшвырнуло от брата.       — Кадэ!        Исфару заорал, когда на него навалилось тяжелое тело. Аристократу было всё равно, кого из мальчиков лапать, братья казались ему на одно лицо. На одно смазливенькое личико, с одинаково длинными ногами, тонкими руками, да и вообще прехорошенькие. Наверняка горячие и узкие, никем ещё не опробованные.       — Прекрати орать!        Удар кулаком по лицу фактически заталкивает этот самый крик обратно. Исфару смотрит на брата со смесью страха и отчаянья. Из огромных миндалевидных глаз текут слёзы.        Каденция, как зеркало, отражает чувства брата, но не может ему помочь: ударом его не просто отбросило к стене, но и приковало к ней эластичными, но тугими жгутами. Чертовы жители Верхнего города с их технологиями! Все блага к их услугам, да только души нет, твари похотливые!        Исфару взвизгивает униженно и надрывно, когда его грубо тискают через одежду, а потом почти разрывают то, что и одеждой-то назвать можно с натяжкой, но что всё же прикрывало тело.       — Не дергайся. Идиоты, на полном пансионе будете оба, всего-то и нужно — ноги раздвигать, нет же, рыпаются. Так охота всю жизнь в грязи прозябать?        Юноша не отвечает. Ему противны прикосновения насильника. Он не может поверить, что эти руки, такие нежные и заботливые всего какую-то неделю назад, могут так бесцеремонно его лапать, заламывать руки, без всякого дозволения лезть туда… Губы и язык ничуть не лучше. Придурок, млел, когда целуют, теперь вылизывают, да так пошло, так мерзко от этого становится, что словами не передать.        Одной рукой Сертэ держит своему подневольному любовнику руки, второй уже раздвигает ягодицы. Исфару шипит и сопротивляется проникновению, за что получает удар в живот. Вот только боль легче не делает, расслабляться не позволяет и лишь мобилизует силы.       — Расслабься и больно не будет. Тебе же лучше, если ты сейчас добровольно разведёшь ноги. Ну?..        Дальнейшему Каденция не верит, потому что его брат всхлипывает, закрывает глаза и… делает что велено. Аристократ довольно скалится.       — Так бы с самого начала. Умница. Я теперь приподними таз.        Исфару выгибается, хватка на его руках чуть ослабевает.       …Дикий крик ярости и боли рвёт перепонки. Исфару забивается в угол, под бок к брату, пока Сертэ мечется по комнате, а меж пальцев прижатой к лицу руки течёт кровь.        Осколок вазы был под подушкой. Каденция припрятал там самый длинный и острый.        Исфару не знает, выколол ли он глаз обидчику или только ранил, но крови много, а крика и того больше. Аристократ почти вылетает из комнаты близнецов.        Эластичные жгуты на предплечьях и поперёк груди Каденции осколком не режутся. То ли материал не тот, то ли силы не хватает. Руки у Исфару страшно дрожат. Он чувствует себя поруганным и грязным.        Жгуты ослабевают сами, и Каденция туже сжимает брата за плечи и тащит в ванную комнату. Даже под струями воды Исфару не отмирает, стоит как поставили, но Кадэ так даже сподручнее натирать мылом и скоблить мочалкой. Только что кожу не сдирает, а потом закутывает в полотенца, и они на пару забиваются в угол дивана. Младшего из братьев отпускает не скоро. Ночью он тихонько плачет, уткнувшись носом в грудь близнеца. Каденция ласково гладит его по плечам и по голове.       — Ну-ну-ну… Мы выберемся. Выберемся, а потом вырастем. А мразь эту мы убьём. Сам ему горло вскроешь, и пусть хоть одна душа что против вякнет. Ну-ну-ну… Ты у меня самый хороший, слышишь, Исфэ? Я за тебя убью. И его тоже, его обязательно…        Засыпают они уже на рассвете. Двое мальчишек, сжавшихся, как эмбрионы, и прильнувших друг к другу. Только тёплого материнского живота больше нет. И защиты тоже нет.

***

      — Нужно было соглашаться, когда я просил по-хорошему.        Каденция в ответ плюнул в забинтованную рожу. Попал. Получил по зубам ногой так, что чуть не лишился их всех.       — Мелкая дрянь. Держите его.        Исфару держат двое других бугаев и к распластанному на столе брату не пускают.        Для усмирения «наложников» Сертэ не придумал ничего лучше, чем массовое изнасилование. Всё ведь познаётся в сравнении, значит, нужно предоставить этим упрямцам полный спектр «удовольствия», чтобы наверняка прониклись.       — И не жалко тебе их?        Рейга. Из всей компании он не то чтобы менее противный, но пока не бьёт и голову Каденции держит жестко, но без желания сделать больно.       — Отдай мне этого норовистенького. Зачем тебе двое одинаковых?       — Не твоё дело.       — Да не моё-то не моё, да только…        Каденция кусает чужие пальцы до крови. В рот ему соваться им вовсе не следовало.        Рейга не кричит. Улыбается.       — Ты мой хороший. Сертэ, отдай. Ну прехорошенькая же будет игрушка для моих игр. Настоящий Мастер Боли получится. Жалко тебе, что ли? Для друга-то?        Больше мужчина не рассуждает и без всякой подготовки вторгается в чужое тело.        Каденция кричит. Правда недолго. Рот быстро затыкают, а по ногам течёт что-то горячее и липкое.        Когда очередь из пяти «страждущих», включая Сертэ, заканчивается, Каденцию освобождают от ремней и стаскивают со стола. Ноги не держат. Боль во всём теле и особенно между ягодиц уже не осмысливается. Она притупляет все чувства, и он даже не реагирует на крик брата, который занял его место.       …Их истязают слишком долго, чтобы поврежденное сознание могло точно запомнить, сколько именно. Просто в какой-то момент близнецы лежат уже на полу без сил и почти без жизни. Вокруг густой запах меди. Кровь. Их кровь. Интересно, сколько её может оттуда вытечь?..        Мягкие шаги слышатся словно вдалеке, хотя лакированные туфли вот они, у лица. Шероховатые ладони касаются щеки.       — Идиоты… Испортили такую красоту.        Каденция открывает глаза чуть шире, но лицо Рейги всё равно плывёт и видится как в тумане.       — У вас с братом есть выбор. Можете остаться тут. Когда Сертэ очухается от попойки, то вспомнит о вас и наймёт врачей. Вас вытащат, и не таких вытаскивали. Будете жить и подмахивать. А если не будете, периодически будет так же, как и сейчас. Это вариант номер раз. Вариант номер два — подыхаете на воле. Я вас не заберу. Не люблю сломанные игрушки, но это вроде как благодарность за твою узкую задницу. Я же вроде как первый у тебя, груз ответственности и всё такое… — Рейга неприятно хмыкает, но прикосновения у него аккуратные. — Так что я могу устроить вам последний день на воле.       — Да…       — Что да?        Каденция сглатывает, хотя в горле у него сухо, а язык и губы не слушаются.       — Лучше там…        Исфару разговора не слышит, но он «выныривает» из забытья от боли, когда его и брата несут к кару.       — Тсс. Тихо. У меня нет желания объясняться с Сертэ.        На улицах Ишана ночь. Раскалённый ветер гонит песок, и тот липнет к ногам. Близнецы стоят на голом упрямстве и ещё потому, что, растопырив четыре ноги в разные стороны, устоять вполне можно. Мужчина смотрит на них хмуро и странно.       — Нет, право, жаль…        Кар отъезжает неспешно, а Каденция вдыхает зловонный запах родных трущоб.       — Надо идти, — Исфару делает шаг в строну, перебарывая боль, и тянет брата за собой. — Тут нельзя… твари…       — Да…        Неуклюжий шалаш из четырёх ног бредёт по улицам. Их высадили неудачно: это нежилые районы и забредают сюда редко. А впрочем, какая разница?.. До утра они не дотянут. Исфару бьёт дрожь. Воздух вокруг горяч, но он потерял слишком много крови. Каденцию тоже трясёт.       — Кадэ… нужна хна.       — Хна? Зачем?..       — Не хочу стать Безымянным.* Пусть уж лучше смерть, но просто смерть, без перерождений.       — Мы найдём…        Исфару верен себе. Он не хочет проблем другим, не хочет стать чудовищем, которое будет выжирать население в и без того бедствующем районе. Будь они в Верхнем городе, он вряд ли был бы столь благороден. Но в Верхнем городе есть Мастер Смерти. Что ему парочка ивенэши…        Близнецы забиваются в какую-то хижину. В ряду соседей она ещё самая приличная, а вывеска намекает на то, что раньше тут жили красильщики. Но первым делом братья ищут не краску, а воду. Водокачка, слава всем духам, цела. Она тугая, а юноши почти без сил, и набрать ведро воды для них подвиг. Но всё же они набирают, а потом пьют жадно и безостановочно, как загнанные лошади.        Становится всё холоднее, братья мёрзнут и жмутся друг к другу, пока ищут, чем бы укрыться и где достать краски.        Хны в доме нет. Они находят какую-то жгучую синюю субстанцию, которая водой уже не смывается. На коже держится хорошо, а красота букв мало кого волнует.        Юноши устраиваются на ночь в самом глухом углу дома, соорудив из тряпья что-то вроде гнезда.       — Интересно, кто тут жил и почему ушёл…       — Съели, Исфэ. И нас съедят. От нас несёт кровью. Нас даже не подлечили, не умрём от кровопотери, так схватим заражение. Я только не думал, что придётся уходить так рано.       — Это я виноват.       — Ты ни в чём не виноват. Исфэ… Ты можешь мне спеть?       — Спеть?       — Да. Что-нибудь хорошее. О садах духов или хотя бы колыбельную.       — Извини. Я не смогу. Но я могу рассказать.       — Расскажи, пожалуйста.        Исфару рассказывает. Он говорит, как хорошо и светло за гранью, что там мама и духи, и много еды, и никто не домогается. Там даже лучше, чем в Верхнем городе.        Он говорит долго и тихо. Это старая-старая сказка для маленьких детей. Близнецы в неё давно не верят. Но теперь Каденция слушает брата не перебивая, и постепенно весь мир сужается для него до этого голоса. И больше ничего нет. А голос говорит такие хорошие вещи, ему хочется верить, хочется за ним идти.        Последнее, что помнит Каденция, прежде чем заснуть, — бабочка. Огромная тёмная бабочка под потолком. Иногда она садится на балку, и тогда можно разглядеть, как скалится у неё на воротнике череп. Маленький вестник смерти.        Каденция улыбается и закрывает глаза. Уже на грани сна он ощущает легчайшее прикосновение крыльев к своим векам.        Ивенэши* — общее название тех, кого называют нечистью. Не имеют ничего общего с тварями из подземелья, ибо у них другое происхождение. Жители подземелий — потомки мутантов, которых вывело человечество. Это особи приспособленные к миру, долгоживущие, умные и опасные, а в связи с мутацией и наследием из человеческой глупости и гениальности, подарившей им почти полную неуязвимость, ещё и трудноубиваемые. Ивенэши же действительно неубиваемы. С ними могут совладать только Мастера Смерти, некоторые Одарённые и шеншаре.        Шеншаре* — телохранители, бойцы, лучшие из всех убийцы. Для того чтобы стать шеншаре, нужно тоже в какой-то степени быть Одарённым, о чем, конечно же, не распространяются специализированные школы.        Безымянные* — разновидность ивенэши. Процесс их появления не до конца изучен, но если человек умер вдалеке от других людей, то велика вероятность того, что он переродится как Безымянный. Имя — это несколько рун, а любая руна — это знак и по-своему оберег, не от всего, но от многого. Многие ивенэши боятся рун, имеющих отношение к имени. Работает такой приём далеко не со всеми, но Безымянных отгоняет.