***
Джессика лежит на матрасе, пропахшим пылью, и плачет, уткнувшись в подушку. Ее парень, Алек, сидит рядом, поглаживая девушку по волосам. В этом жесте, полном бесконечной скорби и сожаления, Мэтт видит лишь спектакль. Он был там, он знает, что изнутри выедает нежное сердце Джессики. — Джесси, прошу, перестань, — Алек мягко шепчет, и его голос сливается общим гомоном. Они ночуют в заброшенном двухэтажном доме на окраине, недалёко от поселения оборотней. Патрик и Мелани решили, что путь к ним — единственный выход сохранить независимость. Рыжая утихает, но Мэтт замечает, как сжимается, будто в судорогах, бедное тело от сдерживаемых рыданий. Он едва различает тусклые очертания этого конца комнаты, но точно видит, как блестят глаза Алека. — Вымри, — тихо шепчет он, сплёвывая на пол. Мэтт отворачивается. Совсем не хочется устраивать конфликты, когда и так весь мир рушится на глазах. Позавчера перевертыши уничтожили южный вампирский клан, обратившись несколькими вампирами. Мелани сказала сегодня утром. — Джесси, пошли прогуляемся. — голос Мэтта дрожит, он сам еле стоит на ногах. — Здесь так пыльно, дышать нечем. Мэтт говорит по привычке, но подростки сбоку издают приглушённые смешки. точно, вдох выдох Алек на секунду загорается пламенем, уничтожая мальчишку взглядом. Но в следующую секунду одергивает от Джессики руку, позволяя ей посмотреть на него. Та беззвучно поднимается, отряхивает заношенную зеленую кофту и бредёт к Мэтту. Ее пошатывает. Мэтт приобнимает ее, разрешая опереться на себя. Он боится смотреть на Алека, боится превратиться в горстку пепла от его томного взгляда. Но тот молчит, уже хорошо. — Быстрее, прошу. — Она еле шепчет, чуть касаясь холодными губами его ушей. Мэтт выводит ее на улицу, они медленно бредут до затенённого от полной луны уголку сада. Кажется, будто люди покинули это место десятки лет назад, а не пару недель. Бурная растительность увила, словно путами, стол, землю и ветхую крышу. Здесь растёт черёмуха, отчего воздух пахнет сладко, даже приторно. Джессика чуть ли не падает на деревянную скамью, увитую сорняками. Ее бледное лицо кажется чуть ли не синим при таком свете. — Мэтт, мне страшно. — Она поднимает на него опухшие глаза. Мэтт читает в них такую несметную тоску, что хочется выть от внутренней боли. Мэтт и сам уже не помнит, когда чувства Джесси стали и его горем тоже. — Она жива, Джессика, помнишь? Она с нами, в доме, с Питером и Лидией. — Мэтт боится коснуться ее, но он не может не сказать ничего. Он должен. — Я не могу так, Мэтт, не могу. — Она бросается к нему, обвивая холодными руками. Она кидается к нему на грудь и плачет, снова плачет. И эти слёзы такие горячие, такие чистые, что Мэтту невольно становится стыдно за все, что он про неё думал. — Она же могла жить со своей семьёй, могла повзрослеть, найти работу, влюбиться, родить детей и умереть от старости, а я, — она на миг замирает, будто раздумывая, — а я заставила ее также мучаться, также выживать, также бороться за каждую новую ночь и каплю крови. — Мэтт смутно понимает, что она права. — Все наладиться, Джесси, — он крепко прижимает ее к груди, гладя по волосам. Они сбились в ржавую кучу, перестав блестеть. — Я устала, я очень устала. — Она будто не слышит его и, словно в лихорадке, повторяет чуть слышно, — Я больше не могу так, помоги мне. Я не могу ничего исправить, она превратилась. Помоги, помоги же мне, Мэтт. — Он мучается так же, будто ее боль заразна. — Тише, — он оглядывается вокруг, стараясь не привлечь внимание. — Мы справимся, Джесси, верь мне, мы справимся. Сейчас просто надо пережить, переждать непогоду. — Она успокаивается у него груди. — А потом мы сбежим, я обещаю тебе. Сбежим в тихую безлюдную местность и будем жить, как примитивные. Или хочешь, хочешь в переполненный шумный город? Вечно спешащие люди, запах бензина и мокрого асфальта, и мы, стоящие на балконе, уставшие, но счастливые, свободные. Джессика неслышно всхлипывает. Этот звук вмиг рушит ту лёгкую тень надежды, что легла на лицо Мэтта. — Я люблю тебя, Мэтт. — Она устало опускает голову. Где-то в далёке небо покрывается предрассветным румянцем.***
Мейсон действует быстро, но сомнения и страх постоянно сковывают его руки, будто железным жгутом, заставляя их безудержно трястись. Он не уверен в том, что делает, потому что идёт против себя и своих принципов. Назад пути нет, предательство не простят. Он аккуратно отключает Изабель от трубок, наблюдая, как с каждой секундой единственная надежда Джастина умирает вместе с синей жидкостью в ее венах. Изабель по обыкновению бледна, ее веки полуприкрыты. Мейсон все делает с необыкновенной для него нежностью, боясь повредить хрупкую кожу. Судя по расчётам, Изабель спит, потому что ее телу так проще приспособиться к прионам различных детей Ночи. Все предыдущие объекты не доживали до этой стадии просто потому, что их тело оказывалось слишком слабым сосудом для выноски такого мутанта. Лишь только Элиза Сантьяго была в сознании до последнего, она весело смеялась и улыбалась, по виде новой сыворотки. Мейсон смотрел архивы. Жаль только, что причина смерти объекта не указана. Если перестать подавать сыворотку, ее тело замедлит обращение, а значит Изабель останется спать на всю жизнь. Настоящая живая мертвая. А следовательно, единственный выход — ждать, пока тело справится само, и прионы приживутся. Мейсона складывает нужные ампулы, несколько научных книг, архивные данные Изабель, насколько новых рубашек и питьевую воду. Руки не слушаются, лихорадочно потрясывает все тело. Мейсона лихорадит. В конце концов он оставляет свой рюкзак, бросает все ненужное на пол, разбивая ампулу с чей-то кровью. В лаборатории теперь пахнет зелёным чаем. Он собирает ампулы с сывороткой, рассовывает их по карманам и, подхватывая невесомую Изабель, бежит к нижним этажам. Лифт едет предательски медленно. Выбегая из больничного корпуса, он переглядывается с дежурной медсестрой, глаза которой при виде его смело блеснули желтым. Мейсон, подгоняемый временем и азартом, преодолевает целый корпус, спускается на нижний этаж и беспрепятственно входит в подвальные отделения, где Джастин хранит тонны накротиков и легкобьющихся ампул, которые содержат в себе смерть, голод, болезни, мутации и демонов. Человеческой сердце Мейсона, кажется, сейчас разорвётся из-за волнения. Но не за себя, к слову. Он пробегает несколько рядов ящиков и замедляется у выхода. Здесь, в полутемном сыром помещении его выход, его свобода и его проклятье. Если их найдут, то и смерть. Мейсон сглатывает и трясущимися руками кладёт Изабель на бетонный пол. Он вводит пароль трижды, прежде чем костлявые пальцы разбираются с кнопками, цифры которых плывут перед глазами. Дверь с шумом и скрипом открывается, впуская в подвал свежий ночной воздух. Мейсон, не сумев устоять на ногах, опирается на стенку, задышав чуть быстрее. Лунная ночь блеском отливает в его серых, полу затуманенных от страха глазах. — Пить...— шипит голос за его спиной и тут же нарушается сухим кашлем. Мейсон в ужасе оборачивается, наблюдая, как лунный свет освещает подвал. И в эпицентре этого лунного столба лежит, оперевшись на пол, Изабель Лайтвуд. Ее глаза лихорадочно блестят от света, а тело потрясывает от холода. В уголках рта — нечто белое, похожее на засохшую пену. — Чего остановился, Мейсон?***
Изабель кажется ему хрустальной: она еле шевелит ногами, которые плохо ее слушаются; по щекам капают кровавые огромные капли, которые застилают весь ее зрачок; вся шея залита бурой кровью, которая льётся из ушей, а Изабель пытается тщетно размазать ее по фарфоровой коже. — Твоё тело сопротивляется обращению, — Мейсон чуть ли не тянет ее на себе по брусчатке Дарк стрит. Здесь так зловонно пахнет, что у него слезятся глаза, а нос предательски чешется. Изабель не стесняясь кашляет кровью, пачкая больничную пижаму. — Поэтому идёт кровь, — она вряд ли слышит его, потому что взгляд туманен и несвеж. — Я не знаю, должно ли быть так или... — он на секунду замолкает, отгоняя страшные мысли. — Или нам нужно срочно подключить тебя к аппаратам. Они идут около часа, потом Мейсон падает, держась красными от крови пальцами за стену, кладёт еле живую Изабель рядом. Она глухо кашляет и сплевывает. Сердце Мейсона предательски сжимается от жалкого зрелища. Но другого пути у него было — Джастин рано или поздно догадался бы, что для того, чтобы Изабель очнулась, нужно разбудить внутренних тварей. И тогда, тело Изабель — чистый и здоровый сосуд — перестало бы ей принадлежать. — Мне так жаль, Изабель, — он тоже плачет, но не так. Его голос надрывается, а тело дрожит от безмолвных всхлипов. — Мне так жаль, что я собственными руками погубил тебя. Я не знаю, переживешь ли эту ночь. — он гладит ее по взмокшим волосам. — Но если да, то, пожалуйста, вернись к Рафаэлю. Его любовь к тебе витала в больничной палате, когда он приходил. Когда он смотрел на тебя еле живую. Когда пришёл к Джастину за кровью тогда, в твоё обращение. Будь с ним, будь рядом, когда тебе понадобится защита. Пожалуйста. Изабель молчит. Ей кажется, будто это просто затянувшийся плохой сон, и прямо сейчас она проснётся на желтой улице, в тёплой кровати. Видимо уставшая за день, уснувшая в одежде, она встанет, раскрыв шторы и полюбуется рассветом. Но тяжелый кашель рушит ветхие желтые стены, кактусы на подоконнике, кофе с утра, манго после завтрака. Изабель пытается ухватиться за мысли, так усердно от неё убегающие: демон, веревки, больница, сыворотка, Мейсон и его смешные очки на кончике носа, ванная и все... будто все это время ее жизнь жил кто-то другой. — Попить... — слова слетают вместе с ветром, перебирая волосы. — Сейчас, — Мейсон роется в рюкзаке, доставая синюю бутылку. Там осталось буквально половина, а до конца этого жуткого квартала ещё несколько миль. — Аккуратно. — он подносит бутылку к ее сухим выцветшим губам, но Изабель лишь медленно отводит подбородок. — Я голодна, Мейсон, жутко голодна. — Ее залитые кровью глаза лихорадочно блестят на лунном свете. На миг Мейсону становится страшно, он понимает с кем рядом оказался. Мутант, неизведанное доныне существо, которое чём-то напоминает дикого зверя. Но эти знакомые темные зрачки, полные невыносимой боли и смирения, внушают непреодолимое сострадание, а не страх. Если умирать, то только от ее рук и клыков. Это будет честь. — У меня нет ничего. — он чувствует себя главным предателем. Будто она доверилась ему, ушла с ним, а он подставит ей к затылку револьвер. Изабель дышит слишком тяжело для здоровой. Мейсон в ужасе смотрит по сторонам, но сил идти дальше больше нет. Его на секунду одолевают сомнения: он вспоминает о доме, родителях, младшей сестре, которые ждут его после его стажировки у Джастина. Это принесёт им свободу в этом страшном новом мире, они собирались сбежать в более безопасное место. А он, предатель и трус, оставляет в заложниках у Джастина умирать. А если он использует его младшую сестренку так же, как и Изабель? Все его тело покрывается холодным потом. Мысли тянутся, будто волокита, не собираются вместе в кучу. Скорее всего их больше нет в живых. Джастин — не друг и товарищ, он, конечно, соврал, будто мим в цирке, обдурил его молодую голову своими сказками. Мейсон будто впервые смотрит на жизнь с открытыми глазами. — Пей, — он уверенно протягивает ей запястье, отворачиваясь. Изабель чуть приоткрывает слипшиеся веки, смотря прямо на него. В лунном свете Мейсон кажется бледным и худым. Или он такой и был? Интересно, сколько времени прошло? Его губы и глаза плотно сжаты, ожидая нестерпимой боли. Изабель на миг понимает, что он делает. — Ты же обратишься, — она еле выговаривает слова. — А ты умрешь, — он впервые смотрит ей в глаза. Кажется, будто в них тонешь, они затягивают своим притягательным омутом даже сейчас, мутные и белесые от кровавых слез. — Пододвинься ближе, — Мейсон дрожит. Изабель уверенно открывает веки. Холодная брусчатка приятно обжигает кожу оголенной спины. Изабель нравится чувствовать, нравится жить. Нравится, даже такой, полуживой, обездвиженной и бессильной, но нравится. Она впервые понимает, что не хочет умирать. — Ближе, — она с трудом приоткрывает губы. Мейсон предательски сжимает правый кулак. Прямо сейчас его принципы, его цели и надежды канут в бытие из-за этой вампирши, чье тело и душа стали для него самым важным, важнее чем чёртова человечность. Мейсон оказывается совсем близко и прежде, чем он успевает подумать, Изабель еле заметно целует его. Это поцелуй, полный незабвенной нежности и любви, такой ранимой и тонкой, был похож на поцелуй матери или старшей сестры, был наполнен заботой и искренностью до кончиков пальцев. Она отстранилась на миг, смотря в его серые тихие глаза. Они так мало говорили о нем, так мало давали эмоций все это время, что Изабель впервые, казалось, поняла, что Мейсон — единственный человек в этом новом тёмном мире, которому она была нужна. Изабель прикрыла тяжелые веки и вздохнула. Мейсон просиял, осознавая, что она дышит. Дышит. Значит, обратилась. Изабель чуть заметно спускается вниз, обнажая клыки, и впивается в тонкую жилистую шею, отчего Мейсон судорожно глотает воздух, держа Изабель за тонкую руку.