Вечернее радио-шоу «Засветло»!

Стянув с головы наушники, я взял себя в руки. «Нельзя терять контроль» — с такой мыслью я вышел со студии. Дверь аппаратной тоже открылась. Андрюха уже хотел мне что-то сказать, но Мирон одним коротким жестом его остановил и уперся в меня нечитаемым, чуть прищуренным взглядом. Он рассматривал меня с минуту, наверное, а потом протянул руку. — Смею предположить, ты и есть Ваня Светло? — чуть улыбается он, сжимает ладонь. — И по совместительству, «тот самый, охуенный Ваня», — он даже не спрашивает, констатирует факт. — Он сказал? — чуть склоняя голову в виноватом жесте, спрашиваю я. — Да нет, — усмехается Федоров. — Сам догадался, когда он из аппаратной вдруг выскочил, — и убирает руку обратно в карман толстовки. Он не выглядит злым или расстроенным. Наоборот, кажется расслабленным. Скользит по мне заинтересованным взглядом. — Он вчера почти весь вечер говорил о тебе, — улыбается беззлобно. И я, кажется, понимаю, почему он такой бешеной популярностью пользуется. Обаяния ему не занимать. — Ну, и еще про это шоу, — ведет бровями, намекая на помещения студии. — Но это, оказалось, тоже ты, — хмыкает, и я прямо ежусь под этим звуком. — В общем, он рассказывал, что ты очень круто берешь интервью, — я не удержался и поднял глаза на Мирона, чтобы убедиться, что он не преисполнен сарказма в своей речи. — Дал послушать кусок программы с «Кровостоком». Мне понравилось. И вот я здесь, — пожал плечами Окси. — Бля, что мне-то теперь делать? — обреченно выдыхаю, утыкаясь в ладони. Ощущаю себя вдруг каким-то совершенно незрелым, маленьким, загнанным собственной ложью. — Да поговори с ним! — даже макушкой чувствую, что Мирон хмурится. — Он сейчас, небось, в машине сидит, курит… Информацию переваривает, — поднимаю на него взгляд. — Хуево, конечно, что ты ему сразу не сказал. Он теперь себя идиотом чувствует. Хотя на самом деле, он не идиот, — слышу, как в голосе проскальзывают ледяные нотки. И в этом тоне, взгляде, даже позе явно чувствуется посыл «я за друзей тебе и горло перегрызть могу». — Но если то, что ты сказал сейчас в эфире — правда, вам просто нужно поговорить, — смягчившись, он замолкает, а я невидящим взглядом упираюсь в стену. Хочу что-то сказать, но тут за моей спиной открывается дверь из соседней со студией комнатки отдыха и бесконечного кутежа. Мы обычно тусуемся там после эфиров. Оборачиваюсь и вижу, как оттуда выходит Слава. Все смотрят на него, и его лицо за доли секунды меняется с озадаченного до испуганного, а потом он мастерски нацепляет свою самую невозмутимую маску из серии «даже если ты меня ебланом конченым считаешь — мне глубоко насрать!» и делает пару шагов в нашу сторону. Я поворачиваюсь к Мирону, но тот тоже держит лицо. Даже бровью не ведет от удивления. Блять, рэперов этому учат где-то?! Меня научите! *** Спускаюсь по ступенькам, натягивая капюшон на голову. В переднем кармане находятся очки — на работу в них шел. Май не по-питерски вдруг теплом разошелся. Цепляю глухие черные стекла на глаза и похуй, что на улице уже ни солнца, ни вообще света. Стемнело. С крыльца вижу ауди, припаркованную задом, недалеко от входа в здание. Останавливаюсь на самой верхней ступеньке, потому что страшно, пиздец. Вытаскиваю сигареты, чиркаю кремнем, затягиваюсь и все равно поднимаю глаза на заднее стекло машины. Вглядываюсь, стараясь не палиться. Пытаюсь понять, действительно ли он сидит там, но маленькое облачко дыма, только что выпущенное со стороны водительской двери, разрешает все мои сомнения. В груди давит что-то. Башку разрывает от радости, что не свалил все-таки, и от паники, что мне за свои действия нужно отвечать. Не хочется выглядеть ссыклом, но все равно получается. Поэтому стою и сверлю взглядом багажник. Знаю, что должен подойти, но ноги не идут. Знаю, что виноват. Ненавижу это признавать. Да и сказать что — не знаю. Затягиваюсь и понимаю, что пальцы подрагивают. То ли от ночного легкого ветра весеннего, то ли от этого вот всего. Решаю, что сейчас докурю и подойду. Пару затяжек еще для храбрости, но он опережает. Просто открывает пассажирскую дверь изнутри. Наблюдаю, как дверь отъезжает в сторону, будто швейцар приглашает меня внутрь теплого салона, из которого тихо играет музыка. Откидываю окурок и решительно иду. На ходу понимаю, что тихая музыка — это радио. РэпРадио. Как раз на начало рекламного блока попал. Втягиваю воздух носом. Слышал, значит. Сажусь и аккуратно закрываю дверь. Очки снимаю. Перевожу на него робкий, виноватый взгляд. Не смотрит, продолжает курить, глядя в окно. Последняя затяжка. Будто даже чувствую, как бумага ему пальцы печет. Щелчком отстреливает все в то же окно и переводит на меня взгляд. И я хочу вместе с креслом, на котором сижу, сквозь землю провалиться. Ребра корсетом титановым сдавливают грудь. Взгляд такой, что, будь я девчонкой, разревелся бы уже. Разочарование тотальное какое-то. Грустный. Так хочется прижать к себе, поцеловать. Смотрю, не моргая. Жду чего-то. Криков, может, истерики, матов и обвинений. Но Ваня просто молчит и смотрит на меня. Спокойно, без ненависти, но грустно так, что я пиздец как хочу все назад отмотать! Чтобы сразу ему все рассказать. Никакая журналистская сенсация такого взгляда не стоит! Блять. Не выдерживаю, к лобовому отворачиваюсь. Всерьез думаю открыть дверь, встать и свалить. Потому что нахуй ему это все нужно?! Но не успеваю ничего сделать, спрашивает хрипло. — Почему сразу не сказал? — вздрагиваю почему-то и поворачиваюсь к нему. — Только честно. — Честно? — переспрашиваю, тоже хрипло, надрывно как-то. — Обычно вообще не хвастаюсь этим. Не люблю раскрываться, — жмурюсь рефлекторно и утыкаюсь взглядом в очки, что на коленях лежат. — А потом ты про Мирона сказал, я решил, что смогу через тебя его к себе на шоу затащить. Глупо, конечно… Андрей его давно звал, но он все отказывался, — вдыхаю глубоко, как будто кислород в машине закончиться должен вот-вот. — Но я потом пожалел тысячу раз! — поворачиваюсь к нему снова, уже не смотрит на меня. Уперся локтем в дверь и подбородок на кулак положил. Хмурится. Думает. Молчит. А я уже на пределе. Губы сижу жру натурально. — Почему пожалел? — через долгую минуту снова переводит взгляд на меня, и лицо все такое же непроницаемое. — Да потому что влюбился, блять, я! — срываюсь вдруг и почти кричу ему в лицо. Напряжение вырывается как-то само собой. Уже не только руки трясутся, всего колотит крупной дрожью. Никому такого не говорил. Ни девочкам, ни мальчикам. Даже когда подростковая хуета, романтизм, душевные порывы. Даже когда перед одногруппником своим каминг-аут совершал. Хотя тогда думал, что сильнее чувствовать просто нельзя. А оказалось можно! И всего-то четыре дня понадобилось! Четыре, блять, дня! А этот говнюк теперь сидит и стеклянными глазами на меня смотрит. Хотя ведь слышал, что я ему в прямом эфире сказал. На всю страну извинился, можно сказать. И знаю я, что сам виноват, но нельзя же так душу рвать! Она у меня одна, между прочим! Дергаю ручку, и дверь почти с ноги отталкиваю. Пошло оно все! Выскакиваю из машины, на задворках сознания понимаю, что очки уронил, но, похуй, не поднимаю. Быстрыми шагами, почти бегу к крыльцу. Остается всего-то метра два, как меня поперек корпуса вдруг хватают, и я даже взмываю над землей на секунды. Глаза опускаю, а там кисти эти забитые. В замке сошлись у меня на животе. И вдруг плакать хочется от этого зрелища. Совсем нервы ни к черту, блять. Сопротивляться сил нет. Да и не хочется. Сразу как-то сдаюсь. Спиной чувствую теплую грудь. Хватка стальная. Я как тряпичная кукла в его руках. И это, пиздец, как правильно и неправильно, одновременно. Только бы не отпускал никогда. Но вот он меня на ноги ставит, а я себя в кучу собрать пытаюсь. Только чтобы реально не разреветься на нервяке. Опускает, но руки разжимать не торопится. Хочется повернуться, но страшно. Боюсь, что опять его ледяные глаза увижу. Молчит. Только руки из замка разжимает. И жутко, что просто передумает, выпустит и не будет держать. И тогда я уйду. Но вместо этого он правой по моей груди ведет вверх, ладонь на шею сбоку кладет. Пальцы холодные. Мурашки разбегаются везде, но мне все равно. Внутри тепло. Глаза закрываю и медленно ему на грудь голову откидываю. Сглатываю, и он по кадыку большим пальцем ведет. Успокаиваюсь. Голову чуть поворачиваю. Чувствую, как щетина мне в висок колет. — Прости, — шепчу совсем тихо, но все равно легко становится. Как-то правильно. Будто напряжение вместе с этим словом выпустил. А он вдруг целует меня в висок и рукой левой к себе прижимает крепче, и я совсем теткой истеричной себя чувствую. Будто мы у какой-то жуткой сопливой мелодрамы сцену финальную подрезали. И это стремно, ощущать себя слабым, но как будто иногда можно. Стоим так несколько минут. Благо, что уже поздно. В здании никого нет, да и сумерки прячут нас от случайного взгляда. Понимаю вдруг, как это приятно просто быть рядом с человеком, к которому тебя тянет как магнитом. Кажется, я успел забыть, что такое обычные прикосновения, объятия, поцелуи. Конечно, мои друзья прикасались ко мне, любовники — целовали, но сейчас все было по-другому. Не хотелось разрушать момент, но я чувствовал потребность высказаться. Мне хотелось все ему объяснить. Поэтому я развернулся и вгляделся в глаза. В них больше не было той холодности. Возможно, немного грусти, но не та всепоглощающая печаль и злоба, на которые я напоролся в машине. — Я правда не хотел, чтобы все так получилось, — сглотнув, сказал я. — И я так обрадовался, когда Слава сегодня сказал мне, что Мирон сам решил прийти на студию. Мне не хотелось тебя впутывать… Я сегодня же собирался все… — зачастил я, а Ваня вдруг взял и перебил меня поцелуем. Таким осторожным. Просто прижался своими губами к моим. И это было так искренне и так нужно обоим. Никто из нас не давил, ничего больше не предпринимал. И успело пройти с десяток секунд, прежде чем нас прервал звук уведомления с его телефона. Ваня полез в карман и оторвался от меня, только когда экран оказался на уровне его глаз. В холодном свете мобильной заставки я увидел его лицо. Светлые глаза, темные волосы, едва заметная хмурая складка между бровей, прямой нос, темнеющий щетиной подбородок. Губы, которые только что подернулись ехидной ухмылкой. Поднимаю брови в вопрошающем жесте, не рассчитывая, на самом деле, на ответ. Просто стою все также близко, потому что не отпускает, продолжает крепко прижимать к себе одной рукой, и он видит этот мой немой вопрос. — Мирон интересуется, все ли нормально, — отвечает совсем тихо, чтобы не нарушить атмосферу какой-то внезапно накатившей посреди парковки романтики. Киваю сам себе, пока он набирает какой-то совсем короткий ответ. И мне непреодолимо хочется голову повернуть или хотя бы просто глаза к экрану скосить, чтобы узнать, что он ответил. Любопытство сраное, как часть профессии. Да и вообще, что он там думает: нормально или не нормально? — Я ответил, что «да», — даже в голосе теперь слышу улыбку, когда снова говорит, после еще одного звука пришедшего сообщения. — Говорит, что мы можем ехать. Он сам доберется, — пожимает плечами, будто сразу отвечая на мое удивлением вытянувшееся лицо. — Поехали? — как-то неожиданно переводит взгляд на меня, ставит телефон на блок не глядя, и мы остаемся в темноте. Глаза не успели привыкнуть. Чувство, будто ослеп. Но на пояснице по-прежнему рука. И на губах чужие губы. Всего пару мгновений. А потом тянет к машине. И я счастлив податься за ним.