Вечернее радио-шоу «Засветло»!

Как только садимся в машину, Ваня спрашивает, голоден ли я. Я как-то невнятно киваю. У меня с едой особые отношения, а сейчас на нервяке вообще с трудом могу думать о том, чтобы в себя что-нибудь запихнуть. Кошусь украдкой, заставляя себя поверить в то, что буря миновала. Рудбой и правда выглядит расслабленным, успокоившимся. Немного задумчивым, но не сердитым. Спрашивает, не буду ли я против, если он машину оставит. — Я просто уже полдня мечтаю о горячей пицце с холодным нефильтрованным, — даже будто блеск в его глазах вижу. — У меня пиццерия есть любимая, они до трех ночи работают. Там тесто тоненькое, хрустящее, и начинки много, — он так говорит заразительно, что я и сам невольно слюну набежавшую сглатываю. — И пиво охуенное! Мы оставляем машину в каком-то дворе, скорее всего, у его дома, и, вопреки моим ожиданиям, идем пешком. Путь занимает минуты четыре, не больше. За это время Ваня выкуривает две сигареты подряд. По дороге мы почти не говорим, я едва успеваю петлять за ним по подворотням. Пиццерия оказывается очень уютным местечком, со скатертями в красную клетку, с коричневыми кожаными диванчиками на одного и с низкими абажурами над каждым столиком. Очень напоминает какие-нибудь семейные заведения европейского типа. Народу немного, занята лишь пара столов. Ваня выбирает самый дальний угол, который хуже всего просматривается от входа. Проходя мимо барной стойки, он за руку здоровается с молодым парнем с татуировкой на всю шею. Тот ему широко улыбается, радостно приветствует, а потом возвращается к неспешному протиранию белоснежным вафельным полотенцем пузатых пивных кружек. Бармен так смотрит на Рудбоя, что внутри меня поднимается какая-то странная волна необоснованной агрессии. Секундная мысль «лапы свои убери» вспыхивает в голове, а потом я вспоминаю, что вообще-то неревнивый. По крайней мере, мне всегда так казалось. *** Ваня начинает спрашивать про шоу, как только нам приносят пиво. Я беру светлое нефильтрованное, он — вишневое. Я сначала ежусь от его вопросов. Совесть так и не отпустила. Жду подъебок, но глаза напротив, кажется, искренне интересуются, ждут, заглядывают куда-то внутрь. Делаю глоток и начинаю рассказывать. Говорю, говорю, говорю. Правду, как есть, как чувствую. Про приглашение Гнойного, про первые выпуски, про звонки и косяки в прямом эфире, про Замаевские загоны, про то, какой я вижу программу в будущем, как боюсь все запороть. Ловлю себя на мысли, что рассуждаю о том, о чем могу разве что Славику рассказать, да и то, все как-то откровеннее, надрывнее, пронзительнее. Ваня ловит каждое слово. Кажется, ему действительно важно все это услышать, интересно, он не перебивает, спрашивает иногда, уточняет, кивает. Я в запале даже съедаю два куска пиццы, выпиваю бокал пива, он — два. — Как тебе удалось убедить Мирона прийти ко мне на шоу? — спрашиваю, наконец, я, решив, что неловкая тема моего позорного проеба себя исчерпала. — Да я ему фрагмент эфира с «Кровостоком» в сети нашел, — говорит, запивая очередной кусок большим глотком. — Он Шило набрал — они, оказывается, знакомы, — я делаю удивленное лицо, но слушаю очень внимательно. — Тот рассказал про эфир и про то, как они с Гнойным вашим потом на студии бухали… После этого Мирон как-то сразу упираться перестал, — «опачки» — думаю я. Слава был бы рад услышать такое. Интересно, чем там их пересечение после моего ухода закончилось… *** Разговор перетекает в шуточное обсуждение того, каким могло бы быть лого моей программы. Ваня предлагает сделать татуху с названием. Я смеюсь, осознавая, что меня и с одного литрового пива слегка накрыло, а Рудбой выуживает из кармана джинсов черный маркер, берет со стола стопку салфеток и начинает всерьез пробовать начертания. Колпачок маркера Ваня стаскивает зубами, и поэтому он так и остается во рту, пока мастер старательно выводит на неподходящей для этого поверхности черные буквы. Я даже не смотрю на салфетки, залипаю на губах, обхвативших цилиндрическую пластмаску. Губы, обычно пухлые, сейчас чуть утончаются от напряжения, поджимаются. Это выглядит очень эротично. У меня даже взгляд невольно туманится. Ловлю себя на пьяной и слегка возмущенной мысли, что Рудбой в который раз не проявляет никакой инициативы постельного характера. Никаких пошлых намеков, неловких касаний, игривых улыбок. Я, конечно, не то, чтобы сексуально озабочен и только и мечтаю, чтобы потрахаться. Но раньше успешность всех моих недоотношений измерялась подтверждением физической заинтересованности. На этом, правда, вся успешность и заканчивалась. Мой партнер обычно получал необходимую порцию близости и съябывал в закат, если я не успевал сделать этого раньше. С Ваней же история совершенно другая. Мы начали не с того. Не с постели. С разговоров. И да, я знаю о нем больше, чем обо всех своих прежних пассиях. Более того, мне это интересно, я хотел бы знать о нем все. Но вот отсутствие «горизонтального» интереса заставляет меня почему-то нервничать. Пробный поцелуй на парковке и адреналиновые залипания после стрима — не в счет. Особенно сейчас, когда градусы затуманили мозг, и тело стало отзываться желанием. Прожигаю Рудбоя взглядом, а он продолжает старательно рисовать буковки. И это кажется милым, и чертовски соблазнительным одновременно. И я уже в одном шаге от того, чтобы многозначительно погладить его коленку под столом, как вдруг к нам подплывает тот самый ебучий бармен. Рожа такая, что аж изнутри светится. Ваня поднимает на него глаза, убирает колпачок, улыбается обворожительно. Они начинают обсуждать какую-то очередную потенциальную татуху, бармен что-то воодушевленно щебечет, стреляя глазами, а меня даже потряхивать начинает. Внезапно чувствуя себя не только истеричной телкой, но еще и до жути неуверенным подростком с гормонами. Решаюсь свалить в туалет. Лучше разомнусь чуток, чем эти воркования слушать. И когда это я таким ревнивцем стал, мать твою?! Жестом показываю Рудбою, что руки, мол, пошел мыть, и, не дожидаясь ответа, встаю из-за стола. Бросаю взгляд в зал и понимаю, что в заведении уже никого, кроме нас, нет. Захожу в туалет. Здесь две двери по кабинкам, маленькая раковина, зеркало и сушилка для рук. Придирчиво изучаю себя в зеркале, испытывая какой-то идиотский прилив жалости к собственному ебалу. Стараюсь отогнать мысль о том, насколько больше Рудбою подошел бы тот мужик с разукрашенной шеей и подкаченными плечами. Не успеваю достаточно влезть в петлю самокопаний — дверь в туалет открывается, за ней появляется мой несостоявшийся тату-мастер. Взгляд у него шальной. Глаза блестят. Улыбка чуть пьяная и хитрющая. Не останавливается, сразу в кабинку проходит. С минуту там торчит, демонстративно не запирая дверь на защелку. И я, как будто, стою и сторожу его, не отходя от раковины. Мою все-таки руки, для вида подношу к сушилке. Маленькое помещение мгновенно заполняется шумом и жаром. Открывает дверь, встает вплотную со спины. Несколько долгих секунд смотрит на меня в зеркало, как будто решает что-то для себя. Потом тянет руки к раковине, выныривая из-за меня с двух сторон. И не просто тянет, а плотнее прижимается. И взгляд не отрывает, губы только чуть дергаются за секунду до того, как заговорит, опаляя кожу на моей шее. — Ты знал, что когда ревнуешь, становишься еще горячее? — и эта пиздецки провокационная ухмылочка из меня весь воздух вышибает. — Что?!.. — давлюсь его этим наглым взглядом как раз в тот момент, когда он кран закрывает и бедрами меня в раковину вжимает нагло. — Да, считай, это была моя маленькая месть, — искра в глазах секундная и бедрами тут же перестает давить так сильно. — Я злился, — говорит прямо, не отводя глаз от зеркала. — И сегодня я рефлекторно тебя остановил, неосознанно, потому что что-то внутри не хотело тебя отпускать. Но когда ты стал про свое шоу рассказывать, я понял, как для тебя это важно. Твоими глазами все увидел как будто… — снова взгляд смягчается, улетают стальные нотки. — Ну, а когда твой взгляд ревнивый поймал, подумал, что хуй бы я тебя куда отпустил вообще, — говорит, ухмыляясь, и ладонями мокрыми в края раковины упирается, голову опускает, от чего смольная челка чуть на лоб ползет. Нагибается и легонько прикусывает кожу между плечом и шеей. Такой незначительный жест, а меня как будто током ебануло под двести двадцать. Рефлекторно в его руки вцепляюсь, чтобы сохранить очертания реальности. Так и держимся за раковину в четыре руки, как два дебила, когда Рудбой снова меня бедрами прижимает и носом от шеи к мочке уха ведет. *** Мы не обсуждаем тот факт, что собираемся к нему домой. Это кажется очевидным. Просто выходим из маленькой комнатки с фаянсом, Ваня расплачивается прямо у бара, я даже не пытаюсь всучить ему деньги, а он и не ждет. Меня хватает лишь на то, чтобы сквозь зубы процедить этому ебаному бармену «до свидания», растянув после губы в фальшивой улыбке. Рудбой исподтишка лыбу давит, явно сдерживается, чтобы ко мне не прикоснуться. К его дому мы добираемся, как будто, даже быстрее. Пока идем, у меня все внутри в жгут от нетерпения закручивается. Еще и Ваня со своей этой несползающей пошлой ухмылочкой раздевает меня взглядом в свете редких фонарей. Когда он, наконец, закрывает входную дверь, мы оба уже настолько наэлектризованы, что могли бы, наверняка, полквартала осветить, если бы к нам провода кинули. Он меня сразу к стене прижимает, и я невольно с каким-то всхлипом выдыхаю. Языком по зубам мажет, почти насилует мой рот, и это такой когнитивный диссонанс! Обычно он совсем спокойный, сдержанный. И нет, не тухлый и скучный, просто уверенный в своем этом здоровом похуизме. А сейчас — такой напористый, властный, горячий. Будто сдерживал себя до этого момента. И, блять, это что-то непередаваемое! Я буквально плавлюсь от его рук. И потом, уже после душа, когда я голым подхожу к кровати, на краю которой сидит Рудбой, он медленно ведет горячими ладонями по бедрам, дыханием опаляет мой вставший член, взглядом своим душу наизнанку мне выворачивает. Я чувствую его власть под дрожащими пальцами, читаю желание по сглатывающим движениям кадыка, впитываю страсть вздымающейся груди. Сажусь к нему на голые колени, широко раздвигая ноги, а он руками ведет по спине. Шею жадно целует. Прижимает к груди так, что у меня воздух невольно из легких выходит. Широкие ладони накрест обхватывают плечи, и это заводит. Кажется, все рецепторы сконцентрировались на восприятии его прикосновений. Жарко, сильно и чертовски медленно все. Пиздец. Сознание вот-вот сквозь пальцы утечет, потому что Ваня не спешит вставить мне, не торопится подрочить. Он вообще даже не трогает мой член, а я уже готов кончить. Упираюсь в его плечи, чтобы заглянуть в глаза, и кажется, что сейчас смоет нахуй. Потому что раньше на меня никто так не смотрел. Жадно и нежно. Будто маньяк, который никогда не обидит свою жертву, но и не отпустит тоже никогда. И вот эта верность во взгляде, нечто, похожее на обожание, уважение, желание — все это, пиздец, как мне было нужно. Даже больше, чем секс, на самом деле. Достаточно знать, что кто-то в этом ебучем мире может на тебя смотреть ТАК! Но он не только смотрит, он ловит мои губы своими, передает весь жар чуть хмельного дыхания, горькие нотки только что затушенной сигареты, прикосновение обветренных губ, обиду и затапливающее прощение. Не разрывая поцелуя, одним легким, слитным движением переворачивает меня спиной на кровать, скользя вместе со мной по прохладному пододеяльнику. Целует губы, шею, грудь и живот. Почти не прекращает хаотично мазать губами, даже когда растягивает меня прохладными от смазки пальцами. Не прекращает, когда медленно-медленно вставляет член. Так медленно и бережно, что я начинаю скулить. Ваня ухмыляется в поцелуй и уже через минуту-другую начинает с такой силой толкаться в меня, что я, кажется, готов потерять сознание. В его движениях нет места сдержанности и спокойствию, есть только страсть, похоть и желание доставить максимум удовольствия обоим. Я сам не заметил, когда стал стонать, срываясь на крик. Обычно сдержанный и немного холодный в постели, я хрипел и просил еще, подавался бедрами и чуть ли не царапал напряженную, взмокшую спину. Контуры татуировок на груди, которые я не в состоянии был разглядеть, сменялись яркими вспышками под зажмуренными веками, когда я кончал себе на живот, так и не прикоснувшись к собственному члену. Наивысшая банальность — сказать, что секс был лучшим. Но ебал я в рот чужое мнение о банальностях. Я лежал в его постели оттраханным в ноль. Охуенно было чувствовать его ладонь на моем плече за секунду до того, как я провалился в сонную бездну.