Никогда в жизни...

      Эсмеральда со всех ног спешила к дому судьи. Солнце уже успело закатиться, Париж окутала ночная мгла, и Эсмеральда даже представить боялась, как ее встретит судья — верно, он уже с ума сходит от беспокойства. Собственно, она и опоздала так потому, что смотрела на закат. Сегодня вечером она пришла навестить Квазимодо на его колокольне. Как Эмеральда и обещала, на этот раз она прихватила с собой Джали, и горбун подружился с обычно строптивой и недоверчивой козой буквально за каких-то пять минут. Возможно потому, что Джали понравились фигурки овец и пастуха, которых он сделал на днях. Во всяком случае, жевала она их с превеликим удовольствием. Квазимодо, впрочем, это не сильно расстроило.       — А, не бери в голову. Завтра я еще вырежу, — махнул он рукой, когда увидел, как огорчилась из-за выходки козы Эсмеральда. И тут же предложил:       — Хочешь посмотреть еще кое на что?       — Ты как? — Эсмеральда вопросительно посмотрела на Джали. Та смачно рыгнула, и Эсмеральда кивнула.       — С радостью! — сказала она.       Квазимодо уже взобрался по лестнице, выходящей на крышу.       — Отлично! — улыбнулся он. — Лучшее я оставил напоследок!       Они выбрались наружу. Перед ними простирался Париж. Закатные солнечные лучи освещали его мягким красноватым светом, искрились бликами в водах Сены, и Эсмеральда потрясенно вздохнула:       — Держу пари, у самого короля нет такого вида. Я бы осталась здесь навсегда!       — Так оставайся! — хихикнул горбун, обрадованный тем, что он не одинок в своей тяге к прекрасному.       — Не могу, — Эсмеральда пожала плечами. — Мне надо возвращаться к Фролло. И я чувствую, что приду к нему сегодня гораздо позже, чем обычно.       — Тогда тебе стоит поторопиться, — с беспокойством сказал звонарь. — Хозяин будет очень обеспокоен, если ты еще ни разу до сих пор не опоздала.       — Ты прав, — Эсмеральда нахмурилась. — Как он еще на это отреагирует…       И вот теперь она во весь дух неслась по парижским улицам, и каблуки ее туфелек выдавали по брусчатой мостовой дробный стук, так похожий на цокот копытцев Джали, которая бежала рядом. Туфли эти ей купил судья. Всего через пару дней после того, как они в первый раз навестили Квазимодо на его колокольне, он вдруг сказал Эсмеральде за завтраком:       — Сегодня ты пойдешь со мной в одно место, дитя мое.       — Куда именно, ваша честь? — спросила она.       — Увидишь, — усмехнулся он.       Когда они вышли из его дома, он вдруг подхватил Эсмеральду на руки и понес ее к карете.       — Что вы делаете, ваша честь? — она не понимала, зачем ему это понадобилось.       — Тебе не следует пачкать свои ножки, — объяснил судья. — Они должны быть чистыми, когда мы приедем туда, куда я тебя сейчас повезу.       Эсмеральда настороженно нахмурилась. Что он задумал?       Когда карета остановилась, судья опять не позволил Эсмеральде идти самой, и понес ее на руках. Фролло привез ее к обувщику.       — Мсье Тома, — обратился судья к мастеру, — я бы хотел, чтобы вы сделали для этой девушки обувь.       — Вы хотите что-то определенное, ваша честь? — уточнил мастер.       — Она должна быть для разной погоды, возможно, несколько пар. Она не должна жать, натирать или еще каким-либо образом причинять неудобство. Вы — лучший обувщик в этом городе, поэтому я надеюсь на ваши таланты. Разумеется, я щедро заплачу.       Эсмеральда сидела в кресле, которое поставили специально для нее, и смотрела на судью, приоткрыв рот. Зачем ему это? Ей и без обуви неплохо, она с детства так ходит… Обувщик снял мерку и пообещал сделать все в лучшем виде. А вечером, когда судья и Эсмеральда готовились ко сну, она все-таки не удержалась и спросила его:       — Ваша честь, но зачем все эти хлопоты с башмаками? Мне ведь босиком привычнее…       Судья, уже раздетый, сидел на краю постели, и его кожа слегка лоснилась в свете пламени от камина. Он мягко улыбнулся и взял чистенькую после ванны ножку Эсмеральды в руки, слегка ее поглаживая, надавливая пальцами на определенные точки, массируя, отчего девушка издала блаженный стон — так это было приятно.       — Потому, дитя мое, что у тебя очень красивые ножки. Ты ведь прекрасно знаешь об этом, да? — он слегка надавил пальцами на ступню. — Такие нежные… пальчики маленькие и розовые… — он коснулся губами ее пальчиков, целуя их. — И мне невыносима мысль, что ты можешь их порезать о какой-нибудь осколок, коих полно на улице, — его губы коснулись коленки девушки, ее чувствительной кожи с внутренней стороны. Дыхание Эсмеральды участилось, и она почувствовала, как начинает пылать. — Я не могу спокойно думать о том, что какой-нибудь гвоздь может воткнуться в эту нежную подошву, причиняя боль… — судья уже добрался до бедра, лаская его. — И я не хочу, чтобы ты пачкалась в этой отвратительной парижской грязи, — он опустился на Эсмеральду и закинул ее ножку себе на талию. — Все это кажется мне таким… — Фролло мягко толкнулся и вошел в нее полностью, — кощунством… — выдохнул судья, двигаясь в ней под ее стоны.       Когда от обувщика доставили заказ, судья настоял на том, чтобы Эсмеральда носила обувь. Впрочем, она особо не сопротивлялась. Ходить обутой действительно было гораздо лучше, и она это оценила. Как и заботу судьи. Надо же! Он специально это сделал, только для нее. Навряд ли он еще был с кем-то так предусмотрителен, если не касаться его заботы о своем жеребце и воспитаннике.       Ну, а сейчас Эсмеральда целиком и полностью признала, что судья был прав, особенно теперь, когда на Париж опустилась темнота, и скрыла все видимые осколки и гвозди. Туфли надежно защищали ее от этих напастей, и она бежала к дому судьи так быстро, как могла.       Когда Эсмеральда, задыхаясь, ввалилась в спальню судьи, тот вскочил со своего кресла. Вид у Фролло был дикий. Серебристо-седые пряди волос упали на его лоб, брови сошлись на переносице, а глаза… Ух, каким бешенством они горели!       — Какого черта?! — прорычал он. — Где ты была?! Почему пришла так поздно?!       — Простите, ваша честь! — она умоляюще сложила руки на груди. — Я заговорилась с Квазимодо, и совсем потеряла счет времени!       — Заговорилась, значит? — глаза судьи сузились, и в них загорелось подозрение и ревность.       — Он показал мне Париж сверху, ваша честь!       — Париж сверху, значит? — его тонкие ноздри раздулись, и судья подошел к ней вплотную.       — Ну да. Вы когда-нибудь бывали на колокольне перед закатом, ваша честь? — Эсмеральда всеми силами старалась отвлечь судью от вспыхнувших в нем подозрений. Фролло пытался найти в ней признаки того, что она лжет, но тщетно. Она говорила правду, и он видел это.       — Нет! — судья уже перестал хмуриться, но его взгляд еще был напряженным.       — Очень даже зря. Это прекрасно. Если бы я умела рисовать, то обязательно запечатлела такую красоту, — она смотрела судье в лицо так спокойно, что он расслабился. Нет, совершенно не похоже, что она врет ему. Но то, что она опоздала, он все-таки не мог оставить без внимания.       — Ты понимаешь, что я беспокоился? — строго спросил судья. — Еще немного — и я бы согнал стражу в поисках тебя!       — Простите меня, ваша честь! — вид у Эсмеральды был виноватый. — В следующий раз мы посмотрим на это вместе, если вы мне не откажете…       Эсмеральда выглядела такой расстроенной, что Фролло просто не смог дольше сердиться на нее. Он прижал ее к себе и пробурчал:       — Не откажу. Просто не делай так больше. Я с ума сходил, что тебя еще нет. Думал, не случилось ли что с тобой. Я бы весь Париж вздернул на дыбу, если бы тебе причинили вред.       Эсмеральда вздохнула и погладила его крепкую спину. Мышцы там так и застыли каменными узлами — до такой степени судья перенервничал.       — Хотите я вам спину разомну, ваша честь? — вдруг предложила девушка. — Она у вас такая жесткая, неудобно, наверное?       Судья с трудом удержал удивленный возглас. Ничего подобного она до сих пор не предлагала. Да, в постели он получал от нее что хотел, и она позволяла ему ласкать себя, но Эсмеральда никогда до сих пор не одаривала его своей заботой, обычной человеческой заботой, которую ему в последнее время так хотелось получать от нее. Фролло отстранился от Эсмеральды, и внимательно вгляделся в ее лицо. Девушка просто ждала его ответа — непохоже было, что это предложение она выдавила из себя с трудом. Она действительно хотела помочь. В горле у судьи словно застыл комок. Он попытался его сглотнуть.       — Ты права, неудобно. Я буду рад, если ты это сделаешь, — хрипло сказал Фролло.       — Тогда вам надо снять это, — она слегка дернула его за сутану.       Эсмеральда тщательно разминала спину судьи, пока он окончательно не расслабился. Кажется, он даже чуть задремал, когда она это делала. Но, когда она заканчивала, он все-таки вывернулся, притянул ее к себе, и все это перетекло в нечто большее, как это частенько с ним бывало. Впрочем, такое положение вещей Эсмеральду нисколько не огорчало. Она уже так долго пробыла рядом с судьей — где-то уже месяца два, — что не только привыкла, но радовалась всему этому. Эсмеральда ни за что бы себе не призналась, но она наслаждалась этим. И уж тем более, ни за что и никогда не сказала бы этого судье. Ибо обойдется. В конце концов, он связал ее договором — вот пускай и радуется, что она рядом с ним, и ни с кем больше. Хватит и этого.       Старый архидьякон Собора Парижской Богоматери сидел в исповедальне и с минуты на минуту ожидал прихода судьи Клода Фролло. Архидьякон считал Фролло своим личным крестом и исповедовал судью сам. Совершенно ни к чему было смущать умы других монахов исповедями такого человека, как судья Фролло. Слишком уж много жестоких подробностей рассказывал судья на своих исповедях.       Старый архидьякон услышал тяжелые шаги, и смиренно приготовился нести свой крест. Дверь в исповедальню открылась, послышался знакомый шорох сутаны. Архидьякон приоткрыл окошечко в стене и приготовился слушать.       — Простите меня, святой отец, ибо я согрешил, — раздался низкий звучный голос.       Сколько раз архидьякон слышал его за то время, пока судья приходил к нему на исповедь… И всегда голос судьи был холоден и спокоен. Этот человек хоть и исповедовался, но непохоже было, что он каялся в своих грехах. Ибо считал себя безгрешным. Но сейчас голос судьи звучал по-другому, в нем сквозило волнение. Нет, даже не оно. Смятение, вот что это было. Старый священник был поражен до глубины души, но исповедь надо было продолжать, и он сказал:       — В чем твой грех, сын мой?       — Прелюбодеяние.       Старый архидьякон был в шоке. Судья Клод Фролло и прелюбодеяние?! Это было чем-то абсолютно несовместимым, как священник считал до сих пор.       — Кто она, сын мой? — вопрос вырвался прежде, чем он успел себя остановить, и с долей страха ожидал услышать какое-нибудь знакомое имя, принадлежащее одной из парижских знатных красавиц. Наверняка это была зрелая замужняя женщина — почему-то священник считал, что никакой другой судья не прельстится. Какой же это вызовет скандал, если кто прознает…       — Ее зовут Эсмеральда, святой отец. Она — цыганка, часто танцует на площадях. Да вы, верно, видели ее на Пиру Дураков, — тихо ответил судья. — Я совратил ее.       Архидьякон был близок к нервной икоте — настолько правда разошлась с его предположениями. Эта девушка была такой юной и дерзкой! И судья… он же ненавидел цыган всеми фибрами своей души… Что-то здесь было не так!       — Рассказывай все без утайки, сын мой, — священник постарался, чтобы его голос не дрожал.       И судья начал рассказывать. Он рассказал о том, как поймал эту девушку. Как вынудил ее заключить с ним соглашение. Как заставлял ее от раза к разу возвращаться в свой дом, чтобы предаваться с ним плотским утехам… И голос судьи на этот раз не был ни холоден, ни спокоен. Судья мучительно подбирал слова, часто замолкал, архидьякон слышал, как тяжко он дышит.       — Сын мой, — мягко сказал священник, — ты понимаешь, насколько ужасно то, что ты делаешь?       — Да, святой отец! Я возжелал цыганку, и поэтому стал слаб и грешен… — начал Фролло.       — Нет, подожди, — остановил его архидьякон. — Все мы поддаемся время от времени страстям, таковы уж мы, и ничего тут не поделаешь. Я говорю о твоем соглашении с ней. На что ты надеешься, держа ее подле себя подобным образом?       Фролло какое-то время молчал.       — Я хочу, чтобы она полюбила меня, — хрипло сказал он, наконец.       Архидьякон вздохнул. Похоже, годы воздержания не прошли для судьи даром. Кто бы знал, что за неприступной, холодной внешностью скрывается такой вулкан страстей… Все-таки, хорошо, что судья — человек светский. Стань он монахом — сотворил бы уж совершенно что-то кошмарное. С его честолюбием, судья наверняка дорвался бы до церковных верхов, и костры инквизиции пылали бы денно и нощно, как символ страстей, полыхающих в нем…       — Подумай сам, сын мой, можно ли желать взаимности от того, кто принес себя в жертву? Да, она будет с тобой, но ровно до того момента, пока действует ваше соглашение. Неужели ты думаешь добиться от нее взаимности, вынуждая ее быть с тобой? — спросил священник.       — Но что же мне делать?       Старый архидьякон никогда не думал, что он доживет до такого момента. Судья Клод Фролло испрашивает у него совета.       — Отпусти ее. Она никогда не полюбит тебя, будучи заперта в рамках, которые ты ей определил, — сказал он.       — Я не могу! — простонал Фролло. Его голос был наполнен смертной мукой. — Я люблю ее, святой отец! Люблю так, что дышать без нее не могу! Она для меня — все, вся моя жизнь!       — Твоя любовь разрушительна. Ты отнял у нее свободу, к которой она так привыкла. Подумай об этом, сын мой.       Ответом старому архидьякону был судорожный вздох, почти стон.       Эсмеральда обещала судье, что к полудню подойдет к Собору Парижской Богоматери. Он хотел ей что-то показать, и она, прекрасно зная, что, скорее всего, это будет нечто весьма интересное, сгорала от нетерпения. Она уже завидела карету судьи и хотела туда подойти, как в нее кто-то врезался. Девушка обязательно плюхнулась бы прямо в грязь, но тот, кто ее сшиб, заботливо удержал ее от падения, и Эсмеральда вскинула на него негодующий взгляд. Она знала этого человека. Капитан Королевской гвардии Феб де Шатопер. Он очень точно исполнил приказ судьи, когда тот велел поймать ее на Пиру Дураков.       — А вы совсем не смотрите, когда идете куда-то, сударь? — сердито спросила она.       — Простите, милая барышня, я не со зла, — повинился солдат.       — Ага, так же не со зла, когда схватили меня и бросили в темницу по приказу судьи Фролло, — фыркнула Эсмеральда.       Солдат покраснел.       — Послушайте, это моя работа, — обиженно сказал он. — Я нахожусь в подчинении у судьи и обязан выполнять его приказы.       — А если бы он вам приказал сжечь кого-нибудь заживо? Вы бы сделали это?!       — Эээ… Нет! — твердо сказал капитан. — Я не смог бы. Даже под страхом смерти. Это уж слишком.       — А меня, значит, хватать было не слишком? — вознегодовала Эсмеральда.       — Но вы же сами начали дразнить судью, — резонно заметил солдат. — Неужели вы не знали, что он этого так не оставит. Я бы смог вам помочь, если бы вы сразу забежали в Собор Парижской Богоматери и попросили бы там убежища.       — Убежища? — Эсмеральда нахмурилась.       — Ну, да. Я бы отказался исполнять приказ судьи — того, кто просит у церкви убежища, трогать запрещено. Это был бы хороший предлог не ловить вас дальше, — солдат улыбнулся.       Эсмеральда, наконец-то, перестала хмуриться.       — А вы не похожи на других солдат, — хмыкнула она.       — Спасибо, — кивнул Феб.       — И до каких же пор человек может попросить убежища? — она хотела узнать об этом подробнее.       — Ну, пока власти его не помилуют. Или он может не выходить из церкви, — объяснил солдат.       — То есть, вполне возможно, что человек может просидеть взаперти всю жизнь? — уточнила Эсмеральда.       — Ну… в общем, да, — замялся солдат.       Эсмеральда подумала. Если бы она тогда убежала от судьи в собор, она бы была действительно, по-настоящему заперта. Без возможности выйти наружу. Она бы зависела только от милости прихожан, которые, может быть, принесли бы ей еду и какие-нибудь обноски, чтобы она смогла одеться. Убогое существование. Даже кошмарное. Не сравнить с тем, что она имеет сейчас, просто небо и земля. В доме судьи у нее было все: вкусная еда, добротная и красивая одежда, судья заботился о ней, был к ней внимателен. Был с ней нежен. Да, он настаивал, чтобы Эсмеральда по вечерам была у него дома, но он не требовал, чтобы она сидела в четырех стенах все остальное время, и она могла гулять там, где ей приспичит. А из собора она не смогла бы выйти никуда. И было во всем этом еще одно. Она все-таки вынуждена была признаться себе, что ей нужны эти ночи с судьей. Фролло по ночам был для нее как какое-то наркотическое средство, к которому тянет и тянет. Уже вечером она ощущала сладостную дрожь, пробегающую по ее телу, постепенное накаливание эмоций, которые выплескивались в обжигающую страсть в тот же момент, когда судья касался ее. Эсмеральда любила ночи с ним, хоть и старалась днем держаться от него подальше. Но ночью она растворялась в нем, судье, потому что это приносило ей блаженство.       Эсмеральда покачала головой.       — То есть, это была бы обычная клетка, даже не золотая, — печально констатировала она. — Нет, капитан, я не хотела бы попасть в такое положение.       — То есть тебе нравится то, что сейчас? Быть с судьей рядом? — вдруг перешел на «ты» капитан и, нахмурившись, прошептал. — Слушай, я могу тебе помочь. Укрыть тебя от него, спрятать. Ты не должна так жить, это неправильно.       «И тогда судья сожжет весь Париж, пытаясь найти меня», — подумала Эсмеральда и засмеялась.       — Нет, капитан, — сквозь смех сказала она, — спасибо, конечно, за добрые намерения, но прошу вас, не утруждайтесь. Меня все устраивает.       — Ты уверена? — он пронзительно вглядывался своими черными глазами в ее лицо.       — Целиком и полностью, капитан. Абсолютно уверена, — с улыбкой сказала цыганка. Она не хотела давать этому мужчине ни малейшего намека на то, что ее что-то не устраивает, а то еще натворит глупостей, которые им всем выйдут боком. — Вы извините, но мне нужно идти. Меня ждут.       Она перевела взгляд на собор и нахмурилась. Кареты судьи там уже не было.