Возвращение в жизнь — не обман, не измена. Пусть твердим мы: «Твой, я весь твой!» чуть дыша, Все же сердце вернётся из плена, И вернётся душа.
Знаете, как страшно просыпаться, когда ты чего-то ждёшь? Как страшно признавать, что всё изменится, стоит лишь открыть глаза? Меф вот не знал, потому что привык встречать каждое утро как новую страницу жизни. Он проснулся и резко открыл глаза. Небо. Светло-голубое утреннее небо нависало над ним, и он засмотрелся на него: на эти облака, лениво ползущие по голубой глади, на эту глубину, в которой можно утонуть, но которой нельзя коснуться. Казалось, что над ним не было ничего, кроме неба — высокого неба — спокойного и бесконечно прекрасного в своей простоте и открытости. Он поднялся, сел и ещё сонными глазами оглянулся по сторонам. Потом, когда полностью проснулся и сообразил, где находится, испуганно вздрогнул и вцепился пальцами в землю. Он находился на вершине горы на небольшом пяточке размером с узкую кухоньку в их старой квартирке у самого МКАДа. Сейчас небо, окружавшее его со всех сторон, уже не казалось таким дружелюбным, а земля, обрывающаяся под острыми углами, уходила прямиком в бездонную пропасть. Сначала Мефодий даже не понял, где он — на земле ли, в Эдеме или до сих пор в глубинах Тартара. Но в последнем не могло быть такого неба… «Где Арей?» — пробилась в сознание тревожная мысль, вызванная воспоминанием о произошедших событиях. Меф огляделся, ещё раз посмотрев на вершину, заросшую невысокой свежей травой. Да вот же он! Расположился на поваленном дереве, прислонившись к нему спиной, и опустил голову на грудь так, что отросшие волосы закрыли лицо. Мужчина не шевелился, и всё внутри Мефодия сжалось от нехороших предчувствий. Торопливо поднявшись с ног, юноша подошел к наставнику. Ничто в облике Арея не изменилось: ничего в нём не появилось от светлого стража, встреченного в Колодце Душ, но и на бесплотный призрак он больше не был похож. Мефодий присел рядом и положил руку ему на плечо, чтобы удостовериться, что ощущения правдивы, и Арей в действительности реальный и плотный. — Как ты? Арей будто не услышал его и продолжил сидеть, прижимая одну ладонь к виску, а другую к сердцу. «Только бы не потеря памяти», — взмолился Меф, присев на корточки и осторожно заглянул наставнику в лицо. Веки были опущены, но под ними было видно, как судорожно мечутся его глаза. Дыхание было хриплым, а выдох свистящим. Казалось, что в нём всё ещё идёт битва между Добром и Злом, но Мефодиий больше ничего не мог для него сделать. Поэтому он просто сел рядом, вытянув ноги, и положив одну руку Арею на плечо, ощущая тепло кожи, убеждающее, что мечник живой и невредимый. Очередной шумный вдох показался слишком громким и болезненным, а потом вновь стал тише. Мефодий с тревогой слушал это сбитое дыхание, смотрел на выступившие капли пота на лбу и думал, до чего же Арей долго жил. «Сколько он повидал, через что прошёл… Реки крови, боли и смерти — сотни дней, похожие один на другой, во Мраке, в борьбе со Светом, в борьбе с самим собой… — Мефодий сжал ладонь, комкая ткань красного сюртука на плече. — Так ведь нельзя. Свет не должен был оставлять его одного. Разве Свет — это не тот самый всепрощающий Свет, которому молятся в минуты отчаяния? Разве не этот Свет просят о милости перед лицом беды? Разве не этот Свет помогает, когда горе готово утянуть тебя на дно?» Мефодий придвинулся ближе к Арею и накрыл второй рукой его ладонь, лежащую на груди. Теперь он ощущал, как бьётся сердце, чувствовал его удары — неровные, колкие, но упрямые и постоянные. «Молись — и будешь услышан, позови — и тебе откликнутся». Что это? Последняя подсказка Кводнона печальным голосом прозвучавшая хрустальным воспоминанием или же собственная мысль, рождённая отчаянием и бессильем? Меф не знал. Единственное, в чём он был уверен, так это в том, что Арею нужна его помощь. — Арей, — позвал он, без надежды на ответ. — Арей, всё хорошо. Мы здесь… чёрт знает где, но точно не в Тартаре. Мы выбрались. Вдвоём. Давай же, открой глаза. Посмотри вокруг, посмотри на небо, оно так близко, невероятно близко. Кажется, его можно коснуться рукой. Ну же, Арей! Скажи хоть что-нибудь… Арей!.. Но мечник молчал, и Меф чувствовал, как срывается голос и как проскальзывают в нём слёзы — неуместные, полные отчаяния, страха и обиды слёзы. — Арей, — вновь позвал Мефодий и придвинулся ещё ближе, прижавшись к нему одним боком. Чуть помедлив, он склонил голову мужчине на плечо и закрыл глаза, вдыхая запах, знакомый ещё с Большой Дмитровки. Так пахла его юность — чудной аромат, состоящий из едкого запаха стали, пота, трав и ещё чего-то неуловимого, чему невозможно дать названия, но что не спутаешь ни с чем другим. Запах Арея. — Арей, возвращайся ко мне.***
Я тебя отвоюю у всех земель, у всех небес, Оттого что лес — моя колыбель, и могила — лес, Оттого что я на земле стою — лишь одной ногой, Оттого что я тебе спою — как никто другой. Я тебя отвоюю у всех времен, у всех ночей, У всех золотых знамен, у всех мечей, Я ключи закину и псов прогоню с крыльца — Оттого что в земной ночи я вернее пса. Но пока тебе не скрещу на груди персты — О проклятие! — у тебя остаешься — ты: Два крыла твои, нацеленные в эфир, — Оттого что мир — твоя колыбель, и могила — мир!
Темнота. «Где я?» Тишина. «Кто я?» «Ничего не помню» «Что я?» … «Кто я в этой темноте?» Тьма. Тьма. Тьма. «Я не помню прошлого, не знаю будущего…» Вокруг нет ничего кроме темноты и холода. «… Даже собственное имя мне не известно». Какое-то сияние прорезает темноту. Оно тёплое и к нему хочется двигаться. В центре этого сияния проявляется некая вещь, но как она называется и что означает мне не понятно. Это что-то узкое, вытянутое, со сквозными прорезами круглой формы по всей длине. Я протягиваю руку и беру её. Лёгкая. Гладкая. Не узкая и не широкая, размером она с запястья до локтя. Эта вещь вызывает внутри ощущение лёгкости, когда я смотрю на неё. Она мне нравится. В темноте проявляется что-то ещё. Какой-то предмет — длинный, холодный. Он сам скользит ко мне и легко ложится в левую руку. Его удобно держать. Откуда-то я знаю, что с ним будет легче, проще, быстрее. От него нет тепла, наоборот — холод и суровость. Он цельный и изящный, он — опасный?.. — Арей! «Что это за звук? Кто это говорит и к кому обращается?» — Арей, всё хорошо. «Этот голос, он утешает?.. Что ему нужно?» — Мы здесь… Чёрт знает где, но точно не в Тартаре. «Почему он замолчал? Пожалуйста, продолжай. Ты можешь помочь мне понять, где я? И почему слово «Тартар» мне так неприятно?..» — Мы выбрались. Вдвоём. «Кто это «мы»? Неужели я не один? Так странно… Кто-то говорит о «нас», кто-то рядом со мной? Разве не пустота и одиночество всегда были моим спутниками? Это так непривычно и незнакомо…» — Давай же, открой глаза. «Открыть глаза…» Но ведь мои глаза и так открыты и я вижу всё, что вокруг. Я вижу эту пустоту, которой нет названия. Она не чёрная, не белая — она никакая. Как и я сам. Здесь у меня нет ничего, кроме этих двух предметов. В правой руке — лёгкая и тонкая вещь, в левой — твёрдый и холодный предмет. Держать их одновременно никак не получается. Нужно что-то убрать, от чего-то отказаться, но как мне сделать выбор? — Посмотри вокруг, посмотри на небо — оно так близко, невероятно близко. Кажется, его можно коснуться рукой. «Небо? Что это такое? Я не знаю. Или знаю?.. Я что-то помню или мне кажется, что помню? Я помню, что небо — это хорошо. Небо — это приятно. Небо это нужно. Оно мне нужно. Я ему нужен. — Ну же, Арей! «Я вспомнил. Арей — это я». — Скажи хоть что-нибудь… «И я нужен не только небу» — Арей!.. «Мефодий?» — Арей, возвращайся ко мне. «Я иду к тебе, Мефодий».***
«Но меня не зови за собою — в небесах места нет мне с тобою. Просто я никогда не умел летать…»
Арей зашевелился, и Мефодий вздрогнул от неожиданности, потому что не сразу понял, где он и что происходит: «Уснул я что ли?..» Потом, оглядевшись по сторонам, он сообразил, что и в самом деле умудрился задремать при таких обстоятельствах. — Арей! Ты как? Меф поспешно отстранился, внезапно смутившись того, как близко они сидят, как вольготно он прильнул к наставнику, как легкомысленно переплетены их пальцы. Но Арей будто бы не заметил этой резкой отстраненности: он сел, покачал головой, будто приводя мысли в порядок и зачем-то поочередно посмотрел на свои пустые руки. — Живой, — медленно и не очень уверено ответил мужчина и, кряхтя, поднялся на ноги. — Где мы? — Внезапно спросил он и всмотрелся вдаль, приложив ладонь к глазам. — Не знаю, — ответил Мефодий и тоже поднялся. — Тут везде туман и… Он внезапно осёкся, удивлённый увиденным: туман, обволакивающей вершину горы, на которой они находились, рассеялся, и стало видно близлежащий пейзаж. Будто спало марево, и открылись широкие просторы, расстилающиеся вокруг. Высота позволяла увидеть самые дальние уголки: и тёмные пятна лесов, и серебряные ленты рек, и пяточки озёр, и мощные горы, возвышающиеся у самой полосы горизонта. Но прекраснее всего было небо, низко опустившееся на весь этот простор. Голубое, чистое и такое близкое, оно манило к себе, задевая какие-то струны в душе, о которых раньше даже не подозревал. Меф восхищённо вздохнул, поражённый красотой природы. Как он раньше не видел всего этого великолепия? Как не обращал внимания на такие простые и при этом невообразимо прекрасные вещи? — Это Эдем? — благовейно прошептал он, обращаясь к Арею. — Не думаю, — ответил мужчина и потёр шею. Потом запрокинул голову и всмотрелся в небо. — Видишь птиц во-он там? Обычные, не магические. Мужчина отвернулся от прекрасного вида, потому прошёлся по небольшой площадке на которой они находились и, наконец, остановился у противоположного края. Меф с тревогой смотрел, как неловко идёт мужчина, как медленно он ступает по каменистой земле, и странное чувство донимало его изнури. Это было переживание за Арея, опасение, что всё ещё не кончилось и страх того, что будет дальше. — Арей, послушай… Там, в Тартаре, я хотел сказать что пошёл за тобой один, потому что знал, что никто больше… что никто не пойдёт со мной, не выдержит. Они ведь не хотят, им ведь не нужно… Мефодий нахмурился: слова звучали совсем не так, как он собирался, и выглядели жалко. И совсем не отражали всех мыслей и чувств, обуревающих его сейчас. — Я ведь так и не извинился перед тобой за тот бой… Ты так много для меня сделал, и эта победа, которая совсем не победа… Ты ведь мог увернуться. Мог отразить удар. Ты должен был это сделать, чтобы не… — Мефодий, — оборвал его бормотание Арей. — Смотри. Там люди. Юноша подошёл к Арею на противоположный край обрыва и всмотрелся туда, куда указывал кривой палец. Действительно, внизу у склона была видна группа людей цепочкой двигающихся вверх по горе. Нагруженные рюкзаками, они медленно шли, упрямо поднимаясь на вершину. — Лопухоиды, — вынес вердикт Арей, и Мефодий следом за ним перешёл на истинное зрения. И в самом деле, шагающие «туристы» были обычными людьми: их аура была ровной, без магических оттенков и переливов. Практически у всех были эйдосы, такие же разные, как и люди в этой группе. — Они собираются подняться сюда? — уточнил Мефодий, когда тот, кто шёл первым, повернул на дорогу, ведущую на их вершину. — По-видимому, да. — Хорошо, — пожал плечами Меф. — Как раз спросим, где мы. Арей кивнул и замер в ожидании, сложив руки на груди. Меф косо посмотрел на учителя, думая о том, стоит ли продолжать своё признание. Но мрачный вид мечника пресекал всевозможные потуги. Больше по привычке, чем по какой-то конкретной причине, бывший наследник бросил быстрый взгляд истинным зрением на его насупленную фигуру и вздрогнул. Внутри, в самом центре груди, там, где у обычных людей находилась песчинка вечности, у Арея было странное сияние. Склонив голову, Меф заинтригованно смотрел на это необычное явление. Это было не сияние, сравнимое с золотым теплом стражей света, не переливы эйдоса. Что-то новое, неясное, но всё-таки доброе и внушающее надежду. — Куда ты?.. — Арей нахмурился, поймав взгляд ученика, устремленный куда-то в район груди. А когда понял, то спросил с интересом: — Что видишь? Не отвечая, Меф сделал шаг вперёд, ведомый этим светом: как отблеск огня манит заблудших путников, так и сейчас свечение влекло его к себе. Арей хотел что-то сказать, но замер, увидев выражение на лице юноши. Мефодий подошёл совсем близко, не погашая истинного зрения, и, повинуясь неясной силе, протянул ладонь, коснувшись груди мужчины. Свет под его пальцами не потух, наоборот — он будто стал насыщеннее, ярче, живее. Арей тоже ощутил это изменение. Он посмотрел на Мефодия, стоящего в шаге от него, и положил свою руку поверх его ладони. Грубые мозолистые пальцы сжали юношескую руку, и взаимное тепло пропитало их обоих. Под ладонью что-то ощутилось, что-то твёрдое, небольшое, похожее на крылья?.. — Добрый день! Незнакомый голос прервал их идиллию, и они оба вздрогнули. Мефодий торопливо обернулся и увидел поднявшуюся на гору группу туристов. «Странно, что я не почувствовал их приближения», — отстранённо подумал он и приветственно кивнул, ведь никакой опасности от поднявшихся не ощущалось. — И вам добрый день, — поздоровался Арей. — И как вам? — возглавляющей колонну был настроен на беседу. — Восход на гору всегда прекрасен, правда? Тем более на такую, как эта. И это название… Заставляет задуматься и поверить в чудо, согласны? Меф промычал что-то невразумительное, а Арей уточнил: — Мы что-то запамятовали название этой вершины, пока поднимались. Вожатый усмехнулся: — Немудрено. Вы пошли с западного края? А то на южном мы вас не видели. Тяжёлый путь вы выбрали — долгий и каменистый… — Это «гора Надежды», — влезла в диалог молодая девушка, которая понимала, что глаголить их предводитель мог долго, начисто позабыв вопрос. — Гора Надежды, — тихо повторил Арей и оглянулся. Меф понял, о чём он думал: вот он, перекрёсток междумирья. Вышли из Тартара, но не перешли в мир лопухоидов. И единственным проводником была гора Надежды — Надежды, что всё будет хорошо. — Вы из какого пансионата? — Из того, — Мефодий неопределённо махнул рукой в сторону видневшихся вдали построек, надеясь, что под его размытом жестом найдётся какой-нибудь дом отдыха. Так и получилось. — Из «Янтарного»? В Архызе он самый лучший, — завистливо кивнула девушка. Меф перехватил взгляд Арея, по которому прочитал, что мужчина понял, где они находятся. — Ладно, не будем вам мешать, — попрощался воскресший страж и кивком позвал Мефодия последовать за собой. — Архыз? — переспросил Меф, когда они отошли на безопасное расстояние. — Цепочка гор в Карачаево-черкеской республике. Западная граница России. Никогда тут не был. Они подошли к спуску и остановились, посмотрев на отвесную тропу, уходящую вниз. — Что теперь? — тихо спросил Мефодий. Он не знал, что именно имел в виду: про настоящее ли, про будущее, про то, что они будет делать сейчас, или же о том, что будет потом. — Это я не поблагодарил тебя, — продолжая их беседу, произнёс Арей и повернулся к нему. Внезапная смена темы разговора выбила Мефодия из колеи. «У него не чёрные глаза, — пришла в голову неуместная мысль. — Они карие. Янтарные». Меф покачал головой, то ли отгоняя эти мысли, то ли отвечая Арею: — Тебе не за что… — Мефодий, — оборвал Арей и вновь взглянул ему в глаза так, что мир вокруг закружился. — Я хочу сказать тебе спасибо. То, что ты сделал для меня… Я рад, что стал твоим наставником. Ты достойный ученик. — А ты можешь говорить «спасибо». Губы Арея дёрнулись в улыбке: — Ты только это понял из моего монолога? Меф улыбнулся, ощутив прилив эмоций, волной нахлынувших на него. Казалось, что слов не хватает, что все слова мира не выразят того облегчения и счастья, что заполнили его сейчас. Не в силах удержать их в себе, Меф протянул руку и положил ладонь Арею на плечо: — Я рад, что ты выбрался. — Благодаря тебе, — признал Арей и шагнул к нему навстречу, заключая в крепкие объятья.***
И другу на руку легло Крылатки тонкое крыло. Что я поистине крылатый, Ты понял, спутник по беде! Но, ах, не справиться тебе С моею нежностью проклятой! И, благодарный за тепло, Целуешь тонкое крыло.
— Я не знаю, что будет там внизу. Мне этого не известно, но я хочу сказать заранее, что… Арей оборвал свою речь потому, что Мефодий затормозил, подняв ладонь вверх, жестом попросив его остановиться. — Я что-то чувствую там. Что-то непонятное. Арей бросил быстрый взгляд на наследника: взгляд суровый, лоб нахмурен и вся поза говорит о внутреннем напряжении. Как волк перед прыжком. Арей всмотрелся в уходящую тропу, но ничего почувствовать не смог. Странное ощущение незнакомого доселе бессилия наполнило его. Обуреваемый страхом, он почувствовал дрожь в ногах и схватился за растущий рядом куст. Колючки зло обожгли ладонь острыми шипами. Арей отдёрнулся, и Мефодий, заметив его метания, подхватил мужчину за руку. Но порыв прошёл, и Арей, взяв себя в руки, с интересом смотрел на свою ладонь в которую впились короткие и едва заметные шипы. — Больно, — с некоторым удивлением признал он. — Первый раз чувствую такую боль. Не от оружия или дарха, а от обычного куста! Аре уже замахнулся, намереваясь пнуть ни в чём не повинное растение, но Меф, желая его остановить, крепко сжал мужчину за предплечье. — Кто же ты? — с любопытством произнес он, всматриваясь в блестевшую под солнцем бороду Арея. Страшный шрам, разделяющий лицо напополам, казался не таким заметным, а кривой нос совсем не портил общий вид. Это был Арей — таким, каким Меф знал его, таким, к какому он привык. И сейчас, когда солнце играло в его глазах, а ветер трепал распущенные чёрные волосы, мужчина был красив. — Мы так и не выяснили, кто ты: лопухоид или же страж, — продолжил Мефодий и сел на землю. Спуск оказался тяжёлым, в особенности для Арея, но тот никоим образом не собирался это показывать. Однако Меф всё же заметил его тяжелое дыхание и медлительность. Поэтому и решил завести разговор, попутно устроив привал. — Мне никогда не стать лопухоидом, — покачал головой Арей. — В вас заложен эйдос. Песчинка бесконечной любви, сияющая в сотни раз сильнее, чем свет любого стража. Вечность размером с ничтожность. Сила, способная разрушать время. Куда стражам до вас… Взгляд Арея был устремлен в небо. Здесь, на горе, где облака опустились так низко, словно желали коснуться земли, создавалось впечатление, будто он в небесах. Белые пышные кудрявые — они выглядели знакомо и манили к себе, заставляя память колыхаться всполохами воспоминаний. Арей, потянувшись к груди, сжал тонкие крылья. Ощущение свободы — свободы от дарха, от отравляющей тьмы и липкого мрака — пьянило. Казалось, что вновь за спиной расправлены крылья, что воздух готов подхватить его, что он может летать. Острые края крыльев режущей болью оцарапали пальцы, и Арей расслабил кулак. — Но я не страж. Я вижу крылья на своей груди, чувствую цепочку, на которую они пристёгнуты, но я не чувствую «их». Я могу их коснуться, но они не раскроются для меня. Во мне нет света, чтобы я полетел. Кровь всех убитых мною тянет обратно во тьму. Крики всех страдающих из-за меня приковывают к земле. Боль эйдосов, томившихся в моем дархе, не разрешит мне вновь познать свет, — голос Арея звучал громко, будто мужчина был на грани и вот-вот мог сорваться на крик. Мефодий почувствовал это и сделал шаг к нему ближе, схватив за руку. Арей дёрнулся, стараясь уйти от прикосновения, но Буслаев не собирался просто так сдаваться. Он потянул Арея на себя и, не оставив себе ни секунды на раздумья, прижал мужчину к себе. Одну руку он положил ему на спину, замершую в каменном напряжении, а второй обхватил за шею, прижавшись своим лбом к его. Раскрыв глаза он смотрел прямо в чёрные зрачки мечника, ощущая его сбитое дыхание. Мужчину была дрожь, и усы мелко подрагивали в такт этому движению. — Арей, — зашептал Мефодий, чувствуя странные мурашки от того как колыхалось и перемешивалось их дыхание. — С тобой всё будет хорошо. Я знаю тебя, я знаю какой ты, я вижу твой свет. Я чувствую его. Ты не плохой. Мефодий крепко держал Арея, вынуждая смотреть на себя, не давая шанса отстраниться и спрятать глаза: — Я чувствую в тебе что-то светлое. — Этого нет… Дыхание смешалось, обожгло губы напротив, распылилось между ними. Так проникают друг в друга разные цвета пролившейся краски, создавая нечто новое, какой-то уникальный оттенок. Между ними сантиметры — между ними пропасть. Упасть или же взлететь? Утянуть на дно — увести вновь во тьму или же вознестись вдвоём, спасая друг друга. — Да. Мефодий поймал этот выдох губами, почувствовав, как покалывает их от желания… Губы Арея — сухие и потрескавшиеся, их почти не видно под густыми усами. И они слишком рядом. Неправильно близко, неверно, неуместно… Влекуще. Какой-то свет отвлекает. Он появился откуда-то снизу, мешая смотреть в лицо Арея, но делая его глаза светлее, вновь напоминая что они — карие. Меф моргает, пытаясь избавится от внезапного сияния, но оно не проходит. Недовольный тем, что им мешают Буслаев всё же опускает взгляд вниз и в недоумении замирает. Оказывается сияние идёт от них. Перейдя ни истинное зрения Мефодий вновь смотрит на Арея. — Я вижу свет. Свет в тебе, — наконец произносит он, собравшись с мыслями и стараясь не слушать свой внезапно охрипший голос. — Это не эйдос, а что-то иное. Свет. Но он не заполняет всего тебя, как у стражей света. На них невозможно смотреть — так он в них ослепителен. А у тебя будто костёр. Небольшой, но надёжный. Разве так бывает? Арей отступил, а Мефодий с сожалением позволил ему это сделать. Ощущение близости ушло, и сияние несколько потухло. Перестало быть таким ярким, но осталось столь же ровным и надёжным. — Есть какие-нибудь предположения о том, чем бы это могло быть? Арей отрицательно покачал головой: — Никаких. Разве что… Он умолкнул и отвернулся. Не зная как реагировать, Мефодий замер, сомневаясь — подойти или же не трогать мечника сейчас. Второй вариант оказался верным, потому что спустя некоторое время, Арей всё же продолжил: — Когда мы были в Эдеме, то там было очень много разговоров о любви. Об этой неведомой силе, которой подвластно всё. Арей смотрел в сторону, и во всей его застывшей фигуре чувствовалось каменное напряжение. Но голос мечника звучал ровно: — Любовь Создателя к нам, к миру, ко всему живому. То, что имеет силу творить. То, на чём строится Свет. Ведь любовь и есть свет. И я думаю, что… Арей запинался, с трудом подбирал слова, делал большие паузы, и это казалось странным. Мефодий шагнул к нему, но остановился в метре, боясь сбить с мысли. Или с признания?.. — Во мне нет света Создателя, нет сияния стража, а пустоты быть не может, поэтому… Мне кажется будто… Меф смотрел как его грубые пальцы сжимаются в кулак, как белеют костяшки пальцев. Видел это напряжение, этот страх — страх признать свою слабость, страх признаться… — Тебе кажется, будто это я наполняю тебя светом и теплом. Этот свет и есть моя любовь, да? — как можно бесцветнее произнёс Мефодий и тоже отвёл взгляд в сторону. Сердце колотилось как бешенное, а на лбу выступили капли пота. Меф досадливо смахнул их и выпрямился ещё сильнее. Нельзя показывать, что это его пугает, нельзя дать понять Арею, что он боится… — Да. Тихое согласие мужчины раздаётся сбоку. Меф дёргает голову в сторону, но тут же отворачивается. — Тебе нечего бояться, — понимая его чувства, успокаивает Арей и, не смотря на весь драматизм ситуации, усмехается: — Это же Свет. Он предполагает не только физиологическую любовь тела, но и платоническую любовь души. Меф не понимает, от чего горят его щёки и шея — от стыда или же от гнева. — И когда я говорю «любовь», то подразумеваю именно последнее. Никто не подумает, что тебе захочется… Последние слова мужчины заглушились жутким треском свалившегося дерева. Молодая ольха, ростом чуть выше самого Буслаева, с шумом сломалась у самого основания и всей своей густой кроной упала рядом с ними. Арей вопросительно посмотрел на юношу, но тот лишь пожал плечами. Взгляд мечника стал укоризненным. Меф продержался пару секунд, но потом сдался и с убитым видом направился к дереву, поломанному силой его мысли. — Что мне с ней делать? — спросил Мефодий, присев на корточки возле образовавшегося пенька с острыми краями. — Залечить её. Она же ни в чём не виновата. Арей потянулся к тонкому стволу и погладил шершавую кору. — Помню, какими живыми они были раньше. Как тёк сок в их членах, как шелестели листья — каждый лист по отдельности, как они росли, и мы могли наблюдать этот процесс… А теперь подними-ка её и поставь как была раньше. Продолжая рассказывать, Арей набрал горсть земли и прижал полную ладонь к месту разлома. Меф стоял рядом и придерживал дерево, пока мужчина равномерно распределял сухую землю по всему стыку. — Теперь твоя очередь, — Арей кряхтя поднялся и перенял из его рук тонкий ствол. Меф в сомнении присел перед деревом и с опаской спросил: — В чём именно «моя очередь»? — Лечи. Беспомощно оглянувшись на Арея, бывший наследник неуверенно положил руки на измазанные в земле ствол и, повинуясь интуиции, закрыл глаза. — Кводнон любил зелень, любил природу. Мне нравилось небо, а его манила земля. Влажная, сухая, плодородная или же дикая и неухоженная — он видел красоту в каждой, мог часами возиться в ней, изучать, понимать, любить. Мефодий слушал мягкую речь, наполненную сладкой меланхолией о былых временах, ощущал то чувство любви, с которым Арей говорил о прошлом и представлял, какого это было — жить там. — В тебе сила Кводнона, стража света — одного их первых детей Творца. Одного из тех, кто был наполнен любовью к миру и мир также любил его в ответ. Меф слушал, представляя себе Кводнона с его задранным кверху подбородком и глазами, устремленными к земле. Представлял Арея — свободного, летящего, счастливого… Представлял этот мир, каким он был сотни лет назад. Тепло возникло под его пальцами, похожее на сытого домашнего кота, взобравшегося на колени. Оно распространялось на землю, нагревая её и превращая в жидкую кашицу, застывающую на поломанном стволе. Проникая в разломы и трещины, земля заново склеивала их и заживляла. — Ну вот, — удовлетворённо произнёс Арей, и Мефодий открыл глаза. Деревце стояло ровно, и лишь выступивший у корней сок напоминал о том, что пару минут назад оно было мертво. — Неплохо, — похвалил Арей и улыбнулся. Меф невольно засмотрелся на эту улыбку: солнце играло в карих глазах делая их ещё более золотистыми, ветер трепал распущенные в волосы в которых проблёскивала седина, а вечная складка меж бровей разгладилась, от чего лицо стало мягче и мудрее. «Тебе надо чаще улыбаться». — Попробую, — без иронии согласился Арей. — Я сказал это вслух? — Меф вздрогнул, но увидев, что мужчина по-прежнему улыбается, успокоился. — Ну и что дальше? — Арей выпрямился, от чего костяшки в спине звонко щёлкнули, и огляделся. — Продолжаем спускаться? — Да, — Мефодий окинул взглядом растущую ровно ольху и ещё раз кивнул: — Идём.***
Друг, разрешите мне на лад старинный Сказать любовь, нежнейшую на свете. Я Вас люблю. — В камине воет ветер. Облокотясь — уставясь в жар каминный — Я Вас люблю. Моя любовь невинна. Я говорю, как маленькие дети.
Меф потянулся и сквозь сонные веки посмотрел на Арея, который замер у окна. Тёмный силуэт мужчины терялся на фоне стол же тёмного неба, и то, что он там, Мефодий понимал лишь по его тихому дыханию. Царила тишина. Была глубокая ночь — Мефодий взглянул на старый будильник, стоящий на столе у дивана — половина третьего. — Не спится? — тихо спросил он. Арей обернулся и покачал головой: — Спится. Наверное впервые в жизни мне спится так спокойно. Не думал, что простой сон может настолько исцелять. Меф поднял ноги, освободив место для мужчины. Арей медленно подошёл и, поправив тонкий плед, которым был укрыт Мефодий, сел рядом. Диван тихонько скрипнул, и звук потревоженных пружин был единственным нарушением ночной тишины. Скосив глаза, Мефодий посмотрел на мужчину. Тот сидел с закрытыми глазами, и от его размеренного дыхания грудь медленно вздымалась и опускалась. Казалось, будто он спит. — Знаешь, чего мне здесь не хватает? — приоткрыв глаза, просил Арей. Меф пожал плечами, но темнота скрыла этот жест. — Камина. — Он стоит в твоей комнате… — Вот именно. Только у меня. А мне не хватает его в нашем зале. Мефодий улыбнулся. За «очеловеченьем» — или что там происходило с Ареем — было весьма интересно наблюдать. Арею то хотелось каких-нибудь домашних и уютных вполне лопухоидных вещей, то он вновь возвращался к характеру тёмному стража, которым был когда-то… …Мефодий никогда не задумывался — какого это любить не девушку, а мужчину. Не просто мужчину — Арея. С Ареем было не просто. Он был угрюм, ворчлив, мрачен и неразговорчив. Изредка Арей мог громко и раскатисто смеяться, рассказывать о каких-то мерзких ховалах, живущих в за пограничьем и которых можно было заманить мёдом и солью. Мог подолгу молчать, погрузившись в воспоминания, и в эти минуты не слышал никого и ни на что не обращал внимания. Арей мог жадно поедать всё, что подавали им в столовой, а мог не есть дням. Арей мог не спать всю ночь, просидев бездумно глядя на небо, а иногда спал сутками. Он снова будто бы оживал, привыкал к себе самому и… к Мефодию. Им обоим казалось странным то, что произошло. Но больше о том, что было сказано, они не вспоминали. Они говорили обо всём — но ни разу о главном. Плюсом их летнего домика было то, что он стоял в стороне от ярких фонарей, освещающих тропинки, и здесь они могли представить, что вокруг никого нет. Посетители дома отдыха «Янтарный» предпочитали проводить больше время в горах, чем на прилегающей территории, так что с ними ни Арей, ни Мефодий практически не сталкивались. Никто их не навещал и не мешал им. Даже уборщица, которой в первый же день ясно дали понять, что сами разберутся со всем необходимым. Их маленький одноэтажный дом стоял у самой ограды комплекса, со всех сторон окружённый лесом. Не густым и непроглядно-тёмным, нет. Широким, свободным, полным света и пропитанным солнечными лучами. Была река, холодная и быстрая. Были горы — высокие и неприступные. Изредка попадались животные. Обычные и магические (этих поменьше и прятались они лучше), страшные и прекрасные. Добрые и злые. Всё было в балансе и гармонии. Ночью была тьма, днём был свет. Всё было в равновесии. Кроме их самих. У них было всё что нужно — пусть даже в этот перечень входила скудная утварь, пара комнат оформленных шкурами то ли медведя, то ли волка, камин и ещё какие-то мелочи в виде лески, сетей. Казалось, что это — дом одинокого охотника, который ушёл и вот-вот вернётся обратно, недовольно взглянув на непрошенных гостей из-под косматых бровей, и лишь густая борода скроет недовольно искривившееся губы. Но дни шли, и никто не возвращался. Дом не становился более обжитым, да и как это могло быть, учитывая, что хозяйка из Мефодия никакая, а Арей не тот человек, который станет заботиться о внутреннем убранстве. Но всё же, что-то менялось. Что-то между ними проникало, просачивалось. Мало-помалу Мефодий учился понимать, что, когда Арей приходит с прогулки, громко шагая по протоптанной дорожке к дому, то он принёс улов. И чем быстрее и громче шаги, тем крупнее пойманная рыба. Когда он приходил неслышно, внезапно открывая дверь и заставляя Мефодия вздрогнуть от неожиданности, это означало, что сегодня он не в духе. И чем тише за ним закрывается дверь, тем дольше ночью он будет сидеть у разожжённого камина, старательно отворачиваясь от проникающей в окно луны. Но это ученье коснулось и самого Арея. Он становился спокойнее. Из его глаз медленно исчезало вечное напряжение и ожидание удара в спину. Яда в его речи становилось всё меньше, а шутливых разговорах о прошлом — больше. Можно ли было сказать, что он по-своему очищался? Мефодий надеялся, что да. Вспоминал ли Арей о своём мече? Мефодий следил за бывшим мечником, когда тот его не видел. За его тренировками, за тщетными попытками фехтования какой-то сломанной веткой. И за тем, как эта ветка отбрасывалась в сторону в бессильной злобе на самого себя. Через несколько день Мефодий перенёс в «Янтарный» свою спату. Арей ничего не сказал тогда, но на следующее утро юноша обнаружил на улице турник, крепко привинченный к стене дома. Можно ли было сказать, что они по-своему очищались? Скорее всего — да. — Иди к себе, — голос Арея прервал мысли. — Ты уже спишь. Диван не самое удобное место. Меф потянулся, чувствуя, как недовольно поскрипывает позвоночник. Во всём теле разлилась сонная истома: стоит только закрыть глаза — и он уснул бы здесь, убаюканный горной тишиной и тёплым осознанием того, что Арей сидит рядом. — Не хочу, — упрямо мотнул головой Мефодий. — Давай ещё побудем тут. — Так странно: жить и не опасаться удара, — произнёс Арей в пустоту. Мефу даже показалось, что эти слова — продолжение мыслей мечника, которые он ненароком сказал вслух. Будто Арей размышлял, не осознавая, что его слышат. А может он хотел, чтобы Мефодий знал. — Давно забытое ощущение безопасности. Осознание того, что я никому не нужен. И никто не хочет заполучить мой дарх, предварительно перерезав шею, чтобы его легче было снять. Никто не хочет убить меня, чтобы получить звание Первого меча Мрака. Никто не… Арей оборвал запальную речь и с недоумением посмотрел на свою ладонь, которую Мефодий накрыл своей рукой. В темноте их почти не было видно, и от этого ощущение холодной (от страха?) ладони Мефодия казалось ещё более нереальным. — Ты в безопасности, — тихо прошептал юноша и, сжав ладонь Арея, повторил: — Ты в безопасности. Больше он ничего не добавил. Итак то, что он уже сказал, показалось ему неуместными. Почувствовав неловкость: «И с чего я вообще взялся защищать Арея? Можно подумать, Первому мечу Мрака необходима моя поддержка и понимание» — Мефодий решил последовать совету и уйти спать, чтобы не сказать лишнего. Вставая, он зашебуршился, попытался откинуть плед, но на нём сидел Арей, затруднявший этот процесс. Тщетные попытки выбраться показались какой-то детской вознёй, и к недовольству собой добавляется злость на беспричинную неуклюжесть. Кое-как откинув мешающий плед, Мефодий собрался было подняться, но внезапно был схвачен крепкой рукой Арея и вновь притянут на диван. Не ожидавший таких действий юноша потерял равновесие и приземлился носом прямо в мягкую спинку дивана. Мефодий пробурчал что-то недовольное, а Арей лишь усмехнулся, а затем, не дав ему времени на раздумья, повернулся и навис над ним. И снова всё повторяется как в прошлый раз: глаза Арея, изредка поблёскивающие в темноте и отражающие свет от уличных фонарей; его дыхание (так близко, так нереально близко!) и запах, от которого кружится голова. Темнота готова скрыть всё, что может произойти, а беззвучная ночь затаит в своей тишине все несказанные слова. Время замерло, холодной дрожью прикоснувшись к натянутым нервам. Тиканье часов смолкло и повисшее напряжение ощущается каждой клеточкой тела. Меф медленно выдыхает, не желая спугнуть это странное, но всё же волшебное мгновение. Он опасается даже моргнуть, боясь, что всё рассеется и окажется лишь сладким сном. Но взгляд Арей внимателен, и это Мефодий больше ощущает, чем видит, потому что луна скрывается за тучами, стыдливо спрятав свой молочный свет. Фонари гаснут, не желая освещать то, что может произойти в этой комнате, в этом доме, в этом маленьком мире двух людей, ставших близкими друг другу. Арей склоняется чуть ближе, и горячее дыхание согревает охладевшие щёки. Ему не нужно видеть Мефодия, чтобы ощутить, как напряжено его тело, прижатое к дивану. Не нужно слышать, как бешено стучит сердце — он знает это и так, ведь его собственное бьётся столь же учащённо, ведь эти ощущения у них обоих в первый раз. Ему не нужно этого делать, но он не может… не хочет… не будет останавливаться. Шершавые губы, не привыкшие к ласке, со всевозможной осторожностью касаются юношеской щеки с короткой щетиной, отмечая про себя то, что Мефодий перестал бриться, то ли желая походить на Арея, то ли по каким-то своим тайным причинам. Осторожный поцелуй — нет, не поцелуй — лишь прикосновение губ, в которое Арей вкладывает всю гамму испытываемых чувств к этому несносному мальчишке, к этому своенравному юноше, к