Иные 2

      «Люди не отпускают. Когда много людей слёзы льют, сложно уходить. Нас эти слёзы и искреннее признание и держат… — он задумался и потёр кончик носа. — На самом деле, конечно, можно уйти, если сильно хочется.       Можно уйти, можно удержаться, если тебя кто-то более сильный хочет «уйти». Меня хотели. Не получилось…       Большей частью любовь тут роль играет. Вообще, хоть меня эти картиночки и бесят сильно, но там правду часто пишут. Типа, знаешь, «он всегда с нами», «пока он в наших сердцах — он жив», и всякое такое, — вспомнил он посты со своими фото в интернете, — херня сопливая, но так и есть, на самом деле…       …Вот даже если человек тупой, на самом деле… Даже не тупой… Ммм… фанат. Ну, больной немножко человек. Вот даже это держит.       Это как молитвы, понимаешь, да? Ну это просто слова, по сути, а энергетику несут, потому что много людей в силу молитвы верят, вот тут то же самое: много людей верят, хотят верить, страдают там по нам… Ну понимаешь, да? Вот эта энергетика и работает так, как надо.       А фанат — это вообще человек больной немножко. Ну знаешь, идолопоклонство, это фанатизм, а они реально, как будто идолу поклоняются, за человека не считают даже, на куски готовы рвать…       Они и затоптать могут других, и, помню, как-то майку с меня сорвали, себе забрали, я охуел! Хотел дать пизды. Не стал… — вспомнил он. — Зачем майку сорвали? Ну хуй знает. Надеюсь, как реликвию, а не для каких-то извращённых дел.       Один мне тогда свою майку хотел дать. Я говорю: «Сынок, ты чё, замерзнешь!»… А он бухой в говно…       Ебанутые просто они. Я от многих убегал уже, на самом деле, в итоге. Одно дело, когда девчата встречают, такие… автографы ждут… Другое — когда какие-то хуи лезут с тупыми вопросами… Вот сука сфоткайся с ним, и пиздец! И похуй, что ты с ног валишься, спина отваливается, ломает, жрёшь сидишь первый раз за день… Похуй им.       А если откажешь — начинается: «Фу, гадина ты, Горшок, зажрался, зазвездился!».       И хуйня эта ещё… по прозвищу, сука! Как будто мы кореша. Мне, блять, сорок лет, какой я, нахуй, «Горшок» для пятнадцатилетнего сосунка?»       Всё это он говорил давно, ещё весной. Начал объяснять, что удерживает артистов в нашем мире после смерти или потери тела; и по ходу монолога его занесло к теме безумных фанатов, коих у него по сей день предостаточно.       Вам известно, как он добр к поклонникам своего творчества? Думаю, да.       Знаю, было, например, что он на саундчек опаздывал. Поклонники окружили, просили автограф. И стоял Мишаня полчаса закорючки ставил. Его уже настойчиво звали внутрь, но «я их что, тут бросить должен? Они ко мне пришли, ё-моё! Значит так нужно!»       Или как подошёл к парню, что стоял в коридоре, сжимая в руках небольшую бутылку виски, нервничал и озирался по сторонам; и спросил: «Ты ж не собираешься это выпить в одно жало, да? Пойдём к нам»; и увёл в гримерку, где уже ждал небольшой накрытый стол.       А драку за фанатку помните? Когда вся группа в толпу кинулась девчонку от ОМОНа защищать.       Кое с кем он на концерте своей водичкой — последней оставшейся — поделился.       Но это так, мелочи.       Он всегда старался общаться с поклонниками, уделять им внимание… и учить. Учить чему-то хорошему. Добру, например. Друг другу помогать. Книги хорошие просил читать. Быть смелыми, справедливыми. Защищать слабых. Поменьше бухать. Не употреблять субстанций.       Было?       Было. И не говорите, что нет. Значит невнимательно слушали.       Так от чего же наш любимый Миша грустит который день?       От того, что видит, какие у него фанаты.       Я очень сомневаюсь, что сей фанфик читают те, о ком пойдёт речь, но я всё равно напишу.       В тот день он вбежал в комнату, только заслышав нашу со Знающей беседу об этом. Вбежал так резво, что пятками по полу затормозил, прямо в лучших традициях мультяшек.       Красивый такой: в чёрной рубашке, в тугих джинсах и кедах. Он присел на край дивана, уперев локти в колени, и стал слушать.       Вообще Миша ходил на московский концерт СФ. Так, просто, чтобы по справедливости — ведь на Князя посмотреть он тоже собирается; хоть уже не так сильно ждёт это событие, как ждал неделю назад.       Там была и Знающая. Она уходила оттуда в слезах, впрочем, как и многие, но… Мало, кто, погруженный в собственную печаль, заметил то, что заметила она.       Не хочу никого обидеть, но в основном там было стадо, повинующееся общим реакциям.       «На этой песне я поплачу, а на этой не стану». «Тут я включу огонёк на телефоне и вскину руку вверх, как все, а тут не стану». «Тут я подпою, потому что все…» и так далее; но при этом не было должного единения. Всем было абсолютно наплевать друг на друга.       А сколько там было пьяных, сколько под веществами… Лезли друг на друга, грубо отталкивали, мешали смотреть концерт своими поднятыми для съёмки телефонами — буквально перед лицами рядом стоящих держали свои гаджеты.       Уважения друг к другу ноль.       «Вот правда, иногда думаю, может им вообще лучше меня забыть, чем помнить вот так?» — задумчиво проговорил Миша, и мы попытались его переубедить.       Ну как же его забыть? Невозможно его забыть. Да и нормальных людей больше, чем быдла… Я надеюсь. Полно его ровесников, которые давно отошли от сумасшедшей панковости, но всё ещё любят его; хватает и тех, что полюбили его ещё в детстве. Теперь они уже выросли — это моё поколение — в основном адекватные люди. А ведь уже подрастает новое поколение. И среди них тоже есть хорошие ребята.       «Нормальных хватает, — согласился Горшок. — Вот я в Питере наткнулся на девчат… Прикинь, они смотрели прямо на меня и улыбались. А потом лица дождю подставляли, кричали «спасибо, Михаил!», и как радовались… Это было офигенно. Я за ними до метро шёл, наблюдал…       На кладбище, в целом, тоже было офигенно. Но больше потому что мама определённо поставила ситуацию. Пока она не пришла там и выли, и бухали, и памятник целовали… Пиздец короче…».       «Памятник целовали — это треш вообще», — прокомментировала Знающая.       «Вон Кошка мне рассказывала, что с памятником писаки одного вообще это… Ну… Совокуплялись. Мне повезло ещё».       «Ну, если бы на твоём памятнике было с чем…:)»       «Ну у нас хуи на памятниках не лепят, слава богу, — он улыбнулся, — это, блять, не Франция».       Миша перестал улыбаться, немного помолчал и тихо, хрипловато произнёс:       «Я больше всего охуеваю от того, что я для многих стал… поводом побухать…       И вот идут они, стадо бухое, и воют. И бухали же не потому что реально надо было, плохо было, ну ты понимаешь, да? А потому что это хороший повод нажраться. Никто не осудит, сам себя не осудит! Повод же есть! Весомый! И пиздец…       Знаешь, вот если б они… Я не знаю… Делали не потому что повод, не потому что можно, не потому что так полагается… Мне было бы заебись».       «Они всё равно помнят, одуванчик. Это главное. Многие помнят — просто так, потому что любят… — попыталась успокоить его Знающая. — Вот массовка эта скрадывает — когда лезут вперёд те, кто больше всех орёт, а тихо любящих не видно…»       «А ещё бесит, знаешь… — он задумался и нахмурился, вспоминая, — слово это модное… Хайп. Вот. Да. Хайп ловят.       Пришли, значит, ко мне на место. Ну поняла. И на фоне, блять, меня, стали видео снимать. Песню какую-то петь… Типа чтоб потом в интернет выложить и раскрутить группу свою хоть как-то».       «Идиотизм — петь на кладбище…»       Миша выпрямился, поднял горящий взгляд:       «Да не, петь на кладбище надо. Ну… У меня! Там… Что-то моё! Не знаю, «Похороны панка» там например, «Анархиста», что-то такое. «Тринадцатую рану»! Это хорошо, это правильно, это лучше, чем выть, понимаешь, да; мне это приятно, дань уважения. Они ж от души поют.       Или вот, тоже, там парень с девочкой пришли. Никого не было, такое затишье перед толпой. И вот они смотрели на памятник и пели песню. Про меня. Свою. Просто спели. Мне, понимаешь? Я стоял с другой стороны, спиной прислонился к камню, слушал и… — его кадык нервно дёрнулся, — и выл там. Да. Приятно было. От души, для меня, понимаешь, да?..       А вот блять снимать какую-то хуйню! Чтоб раскрутиться! Сука, отпиздить бы его!»       Он замолчал на какое-то время. Закурил и выпускал дым через нос, от чего его ноздри раздувались и он напомнил мне свирепого быка.       «Мне вот эти видео, селфи на фоне моего камня, напоминает, как придурки ко мне на сцену лезли и селфиться пытались… Дебилы грёбаные… — наконец заговорил он. — Вообще не понимаю. Сложно после или до концерта к артисту подойти и попросить нормально сфоткаться? Их чё, нахуй что ли от этого пинками погонят? Нормальные же мы люди…       Я получил, что заслужил, если честно. Вот таких вот фанатов я и заслужил своим поведением», — и он понуро опустил голову.       «Ну это неправда, одуванчик. По крайней мере, почти неправда…»       Миша вскинул на меня взгляд, а затем перевёл его на телефон:       «Как неправда? Я бухал? Бухал. Матом разговаривал? Разговаривал. Вёл себя, как быдло? Вёл. И они такие же.       Потому что им это удобно — перенять образ кумира. И, знаешь, не лучший образ! И жить так. «А вот я как Горшок». И хоть тресни.       Выходит, это моя ошибка, раз они во мне бухого гопника только видят. Значит эту сторону я чаще показывал…       Блять, вот я, выходит, столько людей испортить успел… — он обхватил голову руками, уставившись в пол, и перешёл на хриплый полушёпот: — Ответственность была какая… С них лепить можно было, чё захочется! Они ж каждый жест ловили. И что вот я слепил? Что слепил, то и хаваю теперь…       А вообще, знаешь, фотки кладбища не очень хорошую энергетику несут».       Разве заслужил он такое поведение? Заслужил пьяные фанатские пляски на сцене во время концерта в свою честь, а? Упоротых крикунов тоже заслужил? Да как же так! Откуда столько неуважения к нему? За что?       Естественно, это зацепило Мишу… Но я решила поставить его в известность о своих планах, написав Знающей:       «Мне похер, я сфоткаюсь с его камнем. Это вот сто процентов».       «Закажи лучше где-нить его картонную фигуру в человеческий рост, притащи домой и хоть обфоткайся :)»       Я бросила на Горшка оценивающий взгляд. Надо менять тему. Надо отвлечь его.       «Лучше тогда… Кхм… Куклу: D»       Миша грозно сдвинул брови, а Знающая ответила:       «С куклой — это перебор :)»       «Куклу-робота… — уточнила я. — Прям вот…:)»       Горшок посмотрел на меня, как лев на антилопу.       «Ну, а что, — продолжала я, улыбаясь, — очень удобно… Интересно, он сможет в куклу вселиться?» — Совсем ебанутая, — вздохнул Миша, потирая лоб, — ты меня ещё в резиновый хуй влезть пригласи. — А ты можешь? — уточнила я. — Нет!!! — рявкнул он. — И не надо, — я заулыбалась. — Есть другие штуки. — Есть просто я! С нормальной «штукой», не резиновой! И всё как полагается! — Миша, я просто шучу, — я не удержала смех.       «Ох, вот отшлёпает он тебя за это :) И радуйся, если ремня не даст».       Вообще-то мы неоднократно говорили со Знающей о подобных вещах, и почему-то она уверена, что мне ремень обязательно понравится. Не вот эти «традиционные» шлепки, которые меня настигают каждый день, когда я прохожу мимо него, а вот настоящее… Кхм… «Наказание». А я насилие не котирую…       «Как отмудохает по жопе лапищей своей, бррр», — опасалась я во время первой беседы об этом.       «Нуу… если заменить «отмудохает» на «отшлёпает», не жопу, а попку, не лапищей, а ладонью, всё становится вполне себе эротично», — улыбнулась Знающая.       Тогда я взглянула на Горшка, его руки, и закусила губу:       «Ну звучит конечно — мммм… Но боюсь, что будет по первому варианту:       Возможно отшлёпает, возможно по попке, но лапищей… И получится, что отмудохал: D»       Помню, Миша тоже посмотрел на свои ладони, демонически улыбнулся и подсел поближе.       «Блин, быть мне отлупленной Горшком», — догадалась я.       «Походу, это вопрос времени», — заметила Знающая.       «Миллион девушек были бы счастливы оказаться на этом месте, а я тебя бить буду!» — напомнил мне Миша. — Ага, Горшеня, спят и видят, — проворчала я. — Ну конечно! — Мне уписаться от счастья, что мне такая честь выпала? — Ну да, — пожал он плечами, пытаясь выглядеть серьёзным.       «Одуванчик, не бить, — терпеливо поправила Знающая. — Шлёпать — это оочень разные вещи :)»       «Ну не ногами конечно! — и на том спасибо, — но бить. Ладошкой. По заднице. Бить же, да? Те же яйца, но в профиль».       «Неа… не так :) Это не бить называется. Наказывать, может, но не бить…»       «А ты, я смотрю, сечёшь тему, да?» — широко улыбнулся он, и посмотрел на меня: — Вот это по мне. Наказать тебя давно пора. — Больной извращенец, — пробубнила я. — Ты же ласковый! Сам говорил! — До опизденения ласковый, — хохотнул он, и уточнил: — В сексе, не в наказаниях.       И вот. Снова Знающая говорит о порке. И это звучит уже не так жутко, как звучало прежде.       «Чёрт. А это же как эротично, — заметила я, — по крайней мере мне так представилось…»       Миша как-то сразу посветлел лицом и сдержанно улыбнулся.       «Тебе правильно представилось :)» — ответила мне Знающая. — Я эротично сниму ремень, — хрипло проговорил Михаил, — это я тебе обещаю. Медленно расстегну… Вытащу из шлёвок… И нихуя не эротично его использую. — Нифига не страшно, — ответила я, — ты не сможешь сделать мне слишком больно. — Слегонца — могу. Как ты любишь.       «Вот мне теперь интересно… Как? Как он это сделает? Одежду я на нём не чувствую, — рассуждала я в диалоге, — с какого я почувствую ремень? Нифига. Не прокатит. Облом ему».       «Мне кажется, он найдет способ», — ответила Знающая.       Я снова поглядела на Горшка и закусила губу:       «Вот я не против проверить даже… Чисто в целях эксперимента».       «Расскажи потом, аж интересно :)»       «Ой, да не получится у него ничего, я уверена! А то бы он тут уже злорадно улыбался. А он сидит думает о чём-то…» — Я смотрю, ты прям провоцируешь, да? — спросил Миша, и, собственно, злорадно улыбнулся.       «Ну пусть возьмёт настоящий ремень…» — предложила Знающая, и в глазах Горшка промелькнул интерес.       «А ты не подсказывай! Ты вообще за меня или против?»       «Я «за» :) тебе понравится:)»       Вот уж не знаю. Меня простые случайные шлепки напрягают, а порка ремнём вообще пугает.       Ловко я тему сменила: какое-то время Миша думал не о быдло-фанах, в образе жизни которых винил себя, а о том, как бы совершить задуманное — отлупить меня ремнём, чтобы я прочувствовала каждый удар.       И судя по всему, нихрена он не придумал: ремней по комнате не летало, свой он тоже не снимал.       Но по ночам он исправно оставляет следы на моём теле. Тут и ремня не надо…       Не знаю, что происходит, но с Бойцом у меня секса нет. Он недоволен, ругается, требует; а я что? Лезть к нему должна?       Тут не ругаться надо, а подойти и просто взять. Мне кажется, он что-то чувствует, чего-то опасается.       Недавно, засыпая, он сказал: — Люблю тебя, моя. — Угу, и я тебя, — пробормотала я, тоже медленно погружаясь в сон. — Моя же? — уточнил Боец, и я, решив, что это риторический вопрос, промолчала. Но он, прямо скажем, докопался. — Моя?! — Да твоя, чья ж ещё… — Моя, например, — заявил Горшок, нарисовавшись в комнате. — Точно моя? — не отставал Боец. Слава богу, он не слышит Мишу. — Не точно, — хохотнул Горшок. — Моя же.       «Господи, оставьте меня в покое, дайте мне поспать…» — думала я. — Спи-спи, — разрешил Миха, присаживаясь рядом на полу. — Моя, — и заржал.       «А тебе весело, да? — подумала я. — Он что-то подозревает!» — И шо? Конечно подозревает. Чувствует. Но не понимает, что именно не так.       «Это плохо, — ответила я. — Надо как-то получше скрыть от него правду». — Скроем, — пожал плечами Миха.       И пока что всё идёт нормально… Разве что… Пару дней назад Боец назвал меня «кошей».       Я вздрогнула: — Ты почему меня так назвал?       Я моментально запаниковала:       «А вдруг он читает фанфик?! А вдруг он слышит наши с Мишей беседы?! Это же пиздец! Это пиздец!!!» — Ну… Просто так, — ответил Боец. — Коша моя. Похожа на кошку, а без второго «к» звучит нежнее… — Ага, я тоже так думаю, — поддержал его Горшок.       Ему вообще пофигу. Он просто смеётся над всеми этими совпадениями. А совпадения ли это вообще?       Не он ли что-то сделал, чтобы мы с Бойцом прервали половую жизнь, а?       Не знаю… Но Мише это очень нравится.       По ночам он приходит и делает всё, что ему вздумается. Скорее всего именно по этой причине я не чувствую такого дискомфорта, какой был в прошлый раз… Ну вы помните по первой части.       Каждый раз он доводит меня до финала. А то и неоднократно. И только после этого позволяет мне уснуть.       А утром на моём теле обнаруживаются следы…       После того, как он слегка сжал рукой мою ягодицу, на ней осталось пять мелких синяков — от каждого кончика его пальца.       Я понимаю, это случайно, даже не в порыве страсти — он вёл себя довольно сдержанно — но блин! — если от этого остаются следы, то что было бы от ремня? Кровавые полосы? Ну нахрен.       А ещё он меня укусил.       Вообще, Знающая предупреждала — укусит, обязательно — и как в воду глядела.       Прошлой ночью Миша лежал на мне и довольно спокойно, нежно, не напористо целовал в губы, постепенно сползая ниже и ниже. Без рычания, без засосов — максимально осторожно — лёгкие прикосновения губами и языком.       Спустился к бёдрам и — кусь — слегка сжал зубы на коже. Было вовсе не больно, напротив — приятно.       А утром на моём бедре обнаружился синяк по форме его челюстей. Пасть у него не маленькая, скажу я вам, и нижние зубы оставили замечательный полукруг, тогда как верхние наиболее ярко выделили след клыками. — Вампирюга, — спокойно обозначила я. — Вот блять! — воскликнул он. — Прости, Кошенька, я не хотел! Я ж слегка куснул… — Мне начинает казаться, что если ты будешь вести себя мягче, то следов не будет, но и я ничего не почувствую, — проговорила я. — Лучше оставляй следы. — Я придумаю что-нибудь, — пообещал он. — Я смогу проконтролировать.       Но все эти милые «игры» не смогли его полностью отвлечь от мрачных мыслей, о которых я писала в начале главы.       Ночью он «ласковый и нежный зверь», но днём, нет-нет да и вернётся к волнующей проблеме: зависнет, уставится в одну точку, подожмёт губы и думает, думает, думает; и напряжение в фоне растёт.       Вчера он сидел на полу, положив затылок на диван, на котором я лежала, смотрел в потолок и выпускал клубы дыма, затягиваясь сигаретой. — Опять об этом думаешь? — я наклонилась к нему. — Ты тоже об этом думаешь, — пожал плечами он.       Конечно я об этом думаю. Чувствовать, как сильно он переживает о своих тупеньких фанатах невыносимо.       Я положила голову так, чтобы губы почти касались его уха, и тихо заговорила: — Да, я об этом думаю. Только я думаю не о том, какой ты скот, подал плохой пример, а наоборот. — В каком смысле? — В самом прямом. Ты мыслишь однобоко. Увидел толпу гопников, которым лишь бы нажраться да нанюхаться, у которых воспитания — ноль, которым похрен, по какому поводу бухать и прыгать — они просто за любой кипиш — и всё? Решил, что все такие? Что ты ломаешь человеческие жизни? — Но это правда. — А другую правду ты не заметил? Не заметил тех, кто пишет тебе красивые стихи? Не увидел тех, кто сочиняет красивую музыку? Пишет твои портреты? А как же те, которые благодаря тебе, увлеклись хорошей литературой? А что ты скажешь о молодых панках, что защищают слабых: от котёнка до ботаника? Они же твоим примером вдохновились. Я таких знаю. Их немного, но они есть. С каким теплом они о тебе вспоминают. И так хотят плакать по тебе, но говорят: «Нет, он просил слёз по нему не лить. Нельзя». Они стараются для тебя. Делают так, как ты просил. — Есть такие… — Это выбор каждого, — перебила я. — Одни увидели в тебе пьяницу и распиздяя, другие — талантливого композитора, начитанного, интересного, доброго человека, и стали стремиться стать такими. А на самом деле ты вот такой и есть: интеллигентный распиздяй, как странно бы это ни звучало. Но ты честный. Такой, какой есть. Не притворяешься хорошеньким, лишь бы всем понравиться. Или надо было играть роль, показывать только свои положительные стороны? А ты не заебался бы паинькой прикидываться? А ты смог бы всем… Лгать? Это же ложь в чистом виде. Ты должен был взять на себя ответственность за тех, кого ты даже не знаешь, и скрывать свою истинную натуру? — Я не знаю, — кажется ему впервые было нечего сказать. — Ты имеешь право быть собой. И плевать, что у кого-то не хватило ума и остроты зрения, чтобы увидеть тебя настоящего: доброго и злого, слабого и сильного, эгоиста и альтруиста в одном флаконе. Их проблема, что они не могут отличить хорошее от плохого, и всё, даже твои слабости, твои негативные черты, видят правильным и должным, тем, что надо повторить. Просто потому что ты — Миша Горшок. Великий, ужасный и всё такое прочее. Они видят картинку, ставят её на пьедестал, и тупо повторяют то, что удобно повторить. Не хотят быть собой, пытаются быть, как ты. Жалкие люди… И это их проблема. Это не твоя печаль, Мишутка. — Спасибо, — он взглянул на меня, — спасибо…       И я почувствовала, что ему заметно полегчало.