***
— Как ты себя чувствуешь? — участливо спрашивает Сокджин, сидя на полу и уперевшись руками за спиной. Чимину сложно ответить и он неопределённо пожимает плечами, уже привычно садясь напротив наставника. — Ничего не болело после вчерашних занятий? На мгновение Чимина прошибает холодным потом догадка о том, что он знает, но юноша быстро отметает в сторону столь странные мысли; даже если наставник является в курсе проделок Тэхёна, то, в силу характера, наверняка его уже как минимум отчитал. Ну, и, с другой стороны, какая ему разница до того, чем его подопечный занимает своё свободное время? — Ничего, — пожимает плечами, и Сокджин кивает, благо, больше не удосуживаясь задавать какие-либо вопросы. — Чем займёмся сегодня? — наклонив голову, улыбается дружелюбно, и Сокджин ухмыляется беззлобно. — Всё тем же, мой дорогой. Кажется мне, сегодня у тебя должно получиться направить энергию в руки. Как ты, кстати, думаешь, зачем я заставляю тебя делать это? — Потому что руки — основной инструмент целителя? — предполагает блондин, смотря на свои собственные. — Именно! — восклицает тот, резко подрываясь. — Но также нельзя забывать о материализации. Что тебе известно о подобном термине, душа моя? — ответом ему, увы, служат полные непонимания глаза. — Ясно. Но ничего страшного, это довольно лёгкая для понимания вещь. Ты наверняка слышал о том, что опорным оружием Намджуна является катана, Хосока — молот, а Юнги — два кистеня без ручек. Верно? — Верно… — осторожно подтверждает юноша. — Как думаешь, как называется формирование энергии в осязаемое оружие? — широко улыбается наставник, потирая ладони. — Материализация! — восклицает Чимин и ахает, потому что Сокджин выставляет руку вперёд, и выстрелившая белая энергия из его пальцев быстро приобретает форму и чёткость, а затем становится полноценным, настоящим… белым вороном, что расправляет крылья и пересаживается к хозяину на плечо, глядя на блондина такими же умными, как и у целителя, глазами. — Энергия не обязательно принимает форму чего-то режуще-колющего, — поясняет Сокджин, ласково почёсывая белоснежные перья. — И у магов материализация — это, скорее, формирование дополнительного усиления ручным способом. Мои вороны, например, могут перелетать на разные расстояния в поисках раненых, и, так как являются переносчиками моей силы, могут исцелять, — снова столп белых искр, и вот уже вторая птица восседает на коленях изумлённого донельзя Чиминни, а третья мягко и бесшумно дрейфует под потолком. — Главное оружие мага, Чимин — это его руки. Но перед тем, как перейти к этой фазе, тебе нужно понять, насколько сильно то, что находится внутри тебя, и научиться это чувствовать, — Сокджин указывает пальцем на чиминову грудь, и четвёртый ворон, осторожно обхватив перст лапками, занимает свою позицию. — Поэтому нам так необходимо как можно быстрее научить тебя пользоваться собственными руками. Остальное — за малым, ведь этот базовый навык очень скоро дойдёт у тебя до инстинктивного уровня, — и птицы мгновенно исчезают, распадаясь на такие же белоснежные блёстки, что растворяются, даже не достигая пола. Чимин садится максимально удобно, выпрямляет спину, закрывает глаза, чувствует это покалывание внутри. Энергия, случайно побеспокоенная этой ночью, отзывается будто бы сонно, словно спрашивая «Опять ты?», но покорно и уже довольно легко приходит в движение, заполняя всё тело. — Мне нравится, что ты быстро прогрессируешь, — доносится голос наставника. — Но не забывай о том, что силы в тебе куда больше, чем ты можешь подумать. Попробуй охватить масштаб того, что находится в твоём внутреннем резервуаре, выдохни. Не забывай о том, что это, в первую очередь, медитация, а не физическое упражнение, — и Чимин мысленно просит самого себя раскрыться чуточку больше, и неожиданно понимает. Понимает, как много всего этого в нём, будто неисчерпаемый источник, но не бушующий, как накануне, а мерный, готовый к сотрудничеству. — Это… — шепчет и слышит собственный голос так чётко, как никогда, распахивает глаза и с удивлением обнаруживает, что ничто никуда не девается, не исчезает, крышка не захлопывается, как при первой попытке. Оказывается, договориться с собой очень легко, если хорошо попросить. — Потрясающе, да? — и он видит гордую улыбку на лице Сокджина. — Что бы там ни говорил кто-либо о том, что ты не талантлив, я думаю, что это неправда. Сил у тебя куда больше, чем ты думаешь, — Чимин восхищённо оглядывает собственное, сияющее светло-зелёным тело, просвечивающее даже сквозь тренировочную ткань. — Руки, Чимин. Сконцентрируйся. И он концентрируется. Вежливо, но настойчиво требует большую часть энергии перенестись к кончикам пальцев, и с ещё большим изумлением наблюдает, как стихает сияние, а ладони продолжают светиться. — Мысленно попроси о поддержке, — шепчет Сокджин, будто силясь не спугнуть. — Представь, что тебе необходима дополнительная помощь. И Чимин просит снова. Просит о силе, просит о помощи, вспоминает изувеченные тела юных ребят, погибших во время стычки три года назад, думает о том, как сильно не хочет, чтобы с ним повторилось подобное. — Я хочу научиться защищать, — шепчет. Зелёные искры опадают с руки юноши, и сразу же взлетают вверх, формируют странный силуэт, а потом ещё один, столь же странный, и третий. Растерянный, блондин переводит взгляд на наставника, но на лице Сокджина отображено изумление, потому что искры складываются в образы… И бледно-зелёная полупрозрачная копия самого Сокджина смотрит на свой прототип, слегка наклонив голову и улыбаясь кончиками губ; Тэхён же тянется вверх, будто разминая несуществующие мышцы; а Чонгук сидит на полу, окидывая заинтересованным взглядом помещение. — Интересно, — раздаётся сзади приятный баритон, и все трое мгновенно растворяются в пространстве зелёными всполохами: Чимин, не ожидая, теряет концентрацию и разворачивается. — Очень интересно. Господин будет удовлетворён результатом. Говорящий представляет собой одетого в дорогой чёрный камзол с бледно-голубым тиснением молодого юношу с узким разрезом глаз. Не старше Сокджина, белоснежные длинные волосы собраны в низкий хвост на затылке, на красивом симметричном лице — ни единой эмоции, но белая бровь вскинута, выдавая крайний интерес. — Ты даже не представляешь, как доволен им я, — выдыхает Сокджин, казалось бы, вовсе забывая о существовании Чимина. — Кто знает, на что ещё способен этот определённо талантливый мальчик? Ты пришёл посмотреть, Акио? — Я пришёл оценить, — криво усмехаясь, уточняет пришедший, а потом отвешивает целомудренный поклон. — И я оценил. Всего доброго, господин Сокджин. — И тебе, — кивает целитель. — Сообщи наши результаты своему господину. — За этим я здесь, — отвечает Акио и, напоследок окинув взглядом Чимина с головы до ног, плавно, но быстро исчезает на лестнице. — Кто это был? — негромко спрашивает Чимин, поворачиваясь к своему наставнику. Целитель усмехается, но, опять же, по-доброму, и, разумеется, нормального ответа на вопрос не даёт: — Чувствую, скоро узнаешь. Господин, которому служит Акио, не отличается терпением.***
Когда Хьюз, поклонившись, исчезает за поворотом, Чимин толкает дверь комнаты и предсказуемо обнаруживает её пустой: пусть они с Чонгуком и поели фруктов после побудки (в полном молчании), блондин затратил слишком большое количество энергии, и при новой попытке повторить то, что у него вышло до этого, тело прошило крупной дрожью, и Сокджин тренировку немедленно завершил: ноги у юноши подкосились, а в глазах потемнело — целитель был вынужден ловить подопечного уже на финишной прямой «нос — мраморный пол», и буквально волоком тащить на себе. Чимину было стыдно, он вяло пытался сопротивляться, однако Сокджин заткнул его одним только взглядом, и потащил по винтовой лестнице наверх. В узком коридоре они столкнулись с худым улыбчивым рыжеволосым юношей с маленьким острым носиком, одетым в какой-то аляповатый синий балахон. Окинув процессию взглядом, он слишком громко предложил свою помощь, отобрал неподконтрольное разуму тело так легко, будто Чимин и не весит ничего, закинул на худое острое плечо и спросил лишь «Переть-то героя куда?», а открыв покои Сокджина с ноги («Хосок, мать твою, ты испачкал мне дверь подошвой!» — завопил тот, и голову Чимина прострелило осознанием), бережно уложил на белый широкий диван и потрепал по голове с такой родительской нежностью, что даже стало чуточку легче: — Это тот самый малой, о котором говорил Тэхён? — Тц! — Сокджин нахмурился, подкатывая маленький стеклянный столик с чайничком. — Вечно Тэхён не может держать язык за зубами. Чиминни, солнышко, чай уже здесь как час стоит, но всё лучше, чем ничего, — заботливо налил жидкость в чашку, а потом поднёс к пухлым губам. Чимин неожиданно понял, как же, чёрт возьми, сильно он мучился от жажды всё это время, и случайно осушил сосуд залпом. Неожиданно стало легче, а зрение приобрело отчётливый фокус. Медленно блондин сел на диван, предоставляя место для членов «золотой пятёрки», но садиться никто не спешил: Сокджин был занят тем, что остервенело звонил в колокольчик, а рыжий присел на корточки рядом, сложив руки на диванной подушке и положив на них голову. — Меня зовут Хосок, как ты уже понял, — произнёс он, глядя снизу вверх и озорно улыбаясь. — А ты — мальчик-лекарь из северного корпуса, которому повезло не попасть в ученики к нашему старине Тэхёну. Упоминание имени человека, что противен до глубины души, едва ли не заставило Чимина скривиться, но он сдержался и кивнул, выдавливая из себя улыбку. Сказать, правда, ничего не успел, потому что в выдержанные в белом тоне покои Сокджина ворвался Хьюз с тарелкой засахаренных ягод наперевес, а после сообщить Хосоку ничего не мог чисто физически, поскольку наставник причитал над ним аки курица, даже умудрившись запихнуть с рук Чимину пару ложек аккурат в рот. Отпустил он его, разумеется, под стражей Хьюза, и только лишь тогда, когда тарелка была опустошена до конца, но боец к тому моменту уже весело помахал рукой и отчалил по своим делам, да и времени до официального конца тренировки оставалась целая тьма: рассвет ещё даже и не думал заниматься. И вот теперь он в гордом одиночестве направляется в купаленку, дабы смыть с себя последствия выматывающей тренировки и предаться раздумьям, лёжа в прогретой неведомыми слугами воде. Подумать действительно есть о чём, право слово. Разбирая весь ворох проблем с самой верхушки, логично было бы начать с самого начала: кто обеспечил его столь комфортным существованием и с какой целью? Чимину уже не раз и не два дали понять, что цену за это придётся платить, но проще подготовиться к тому, что тебя ждёт, когда знаешь, от кого будет удар. Опираясь на доступные ему знания, заботу о нём на начальном этапе поручили Тэхёну, а если пользоваться той информацией, что столь любезно предоставил ему Хьюз, то выходит, что помыкать иллюзионистом могут лишь трое людей: сам Император, лидер «пятёрки» Намджун и сильнейший её боец — Юнги. Кто-то из них? Чимин поджимает губы в задумчивости: едва ли Император вообще знает о его существовании, а какие дела могут связывать его с теми двумя из приближённых монарха, с которыми он не имел чести познакомиться, он не имеет ни малейшего представления. Другое же дело, что у Тэхёна от такого сотрудничества может быть своя выгода, но это расширяет список Чимина до неизвестного количества и качества людей, которых он в глаза не видал никогда. Хотя опять же, Тэхён говорил, что его попросили. Впрочем, кладя руку на сердце: иллюзионист ещё тот пиздабол, и нет веры его словам. Бесспорно, Чимин всю жизнь знает, что в мире роскошных замков царят интриги и различные межличностные хитросплетения, правда, но он никогда не думал, что рано или поздно станет их участником, и, если быть откровенным, предпочёл бы остаться просто Чимином. Без этого вот всего. Отбросив из головы одну неразрешимую на данном этапе загадку, Чимин приступает ко второй: Чонгук. Сделать вид, что ничего не было, наверное, не выйдет, ибо друг не относится к той категории людей, что переступают через других и так легко забывают о том, что шокирует до глубины души. А Чонгук, освободившийся от внушения собственного наставника, утром был собственными действиями не то что потрясён, унижен настолько, что себя не контролировал от слова совсем. В таких ситуациях он друга не видел ни разу: в северном корпусе тот всегда действовал по чести и совести, руководствовался исключительно разумом, и теперь Чимин совсем не знает, чего ждать, но и нет другого выхода, кроме как просто поговорить об этом. Третья проблема: он сам, а точнее, что получилось сегодня в тренировочном зале. Почему именно эти трое? Сидя в воде, он снова касается энергии, что сокрыта внутри, и сосредотачивается на том, чтобы перевести её в руки. Ладони предсказуемо вспыхивают, но дальше процесс… не идёт. — Что ты делаешь? — голос Чонгука от двери заставляет вздрогнуть, но удовлетворённо отметить, что кисти продолжают светиться. — Сегодня произошло что-то странное, — отвечает, не сводя взгляда с ладоней. — В смысле, кажется, моя материализация — это что-то странное. — В смысле? — Чонгук ныряет в воду с разбега, обдаёт друга брызгами и вид у него слишком… счастливый с этой широкой улыбкой от уха до уха. — Ты покалечил Тэхёна? — вскинув брови, ухмыляется Чимин. — Нет, к сожалению, — смеётся Чонгук. — Но я вынужден признать, что его извращённые методы весьма эффективны. Так что не так с твоей материализацией? — смотрит внимательно, наклонив голову, и блондин, вздохнув, пересказывает другу всё, что произошло на тренировке и после неё. По мере рассказа тёмные глаза друга расширяются всё больше, а под конец тот не выдерживает, чешет затылок и говорит: — Это действительно странно. — Спасибо, — едко отзывается Чимин, нахмурив брови и чувствуя какое-никакое, но всё же смущение: Чонгук ведёт себя так, будто бы и не произошло ничего этой ночью, и это вроде бы должно приносить облегчение, но почему-то ранит, заставляет быть колким куском дерьма. — Прости, — виновато произносит друг, и — о, Всевышний! — подгребает ближе, и блондин чувствует чужое бедро, тесно прижавшееся к его. — Просто пытаюсь понять, почему это именно я. Сокджин с Тэхёном вполне себе объяснимы: это самые сильные энергетики, которых ты когда-либо встречал, и если твоя концепция — это «я хочу защищать» или типа того, то все вопросы отпадают. Но причём здесь я? Чимин кусает губу в нерешительности, смотрит вбок, не может поднять глаза на это доброе лицо. Чувствует себя абсолютно по-дурацки, а потом всё же решается, ведь это Чонгук, человек, что последние самые несладкие три года его существования был основным стимулом для того, чтобы жить. Ведь это Чонгук, что поддержит всегда, даст объективный добрый совет, поймёт, примет его, Чимина, таким, каков он есть на самом деле: — Потому что последние годы моей главной опорой был ты, наверное, — шепчет на грани слышимости, и взгляда от крайне увлекательных баночек отрывать не хочет, нет. — Потому что с пятнадцати лет мой мир был сконцентрирован не просто на банальном желании выжить, а ещё и на том, чтобы мог выжить ты. Знаешь, — поднимает глаза к полумраку потолка и вздыхает тяжело: — Я часто вспоминаю ту стычку. И если бы меня спросили: что бы я сделал, спас тебя или остальных, я бы никогда не дал честного ответа, потому что тогда бы меня смешали с дерьмом. Потому что если бы меня возвращали в тот лес снова и снова, я бы спасал тебя. Раз за разом. Всегда, — и переводит взгляд на это лицо, видит на нём целую гамму чувств: от удивления до осознания. Кажется, им всё же придётся поговорить. — Чимин, — тихо отзывается Чонгук, и юноша чувствует, как внизу, под водой, чужие пальцы перехватывают его запястья, а чёрные глаза прямо смотрят в его собственные: — Я давно хочу сказать тебе кое-что важное, потому что это разрывает меня, правда, — и целитель надеется, что, нет, это не признание в чувствах. — Уже три года, как я чувствую в себе потребность тебя защищать. Ты стал самым близким мне человеком, и я настолько люблю тебя как друга, что это часто причиняет мне боль. Настолько сильно люблю, — низкий голос падает до шёпота, а Чимин почти чувствует чужое дыхание на своих губах. — Что очень часто ловлю себя на том, что, быть может, это и не дружеская привязанность вовсе? Я долго думал об этом, правда, и этот выкрутас Тэхёна заставил меня понять: ты, Чимин, мой самый лучший друг и не более, но я не могу отрицать того, что ты привлекаешь меня физически, — Чонгук опускает глаза. — Прости меня за это, — бормочет. — Тебе не за что извиняться, — отзывается целитель. — Потому что те же самые чувства переполняют и меня тоже. Он правда не знает, как так происходит, и как чонгуковы губы так легко находят его собственные, но это желание соития, разбуженное наставником друга, видимо, веселья ради, сейчас поднимает свою голову, и смотрит просяще. В конце концов, думается целителю, почему не Чонгук? Не тот, кто самый близкий, самый понимающий? И Чимин чувствует, как чужие руки скользят по его бёдрам, подхватывают под водой, сажают на чужие колени, а потом устремляются вверх к затылку, зарываются в песочные волосы, держат бережно, и это совсем не похоже на ту животную, дикую страсть, что обуяла их этой ночью, а скорее на неловкую просьбу о разрешении. И Чимин разрешает, чувствуя, как в ягодицы упирается чужой вставший член, разрешает настолько, что разводит их самостоятельно собственными руками, насаживается с тихим шипением: чужое естество после ночных игрищ входит легко, скользит внутри, с каждым новым толчком высекает искры, точным движением попадая по чему-то, скрытому глубоко внутри, и губы Чонгука становятся требовательнее, спускаются на шею, и друг прикусывает молочно-белую кожу, а потом снова целует, и Чимин, выгибаясь, трётся своим членом под водой о чонгуков живот. А когда тот оставляет лишь одну широко раскрытую ладонь на его спине, а другую запускает в воду и плотно обхватывает возбуждение своими длинными пальцами, двигает ритмично, то Чимин выгибается в оргазменной неге, развязно постанывая в чужой рот и заходясь в бьющих в голову эмоциях. Чонгука тоже не хватает слишком надолго: уже спустя пару-тройку толчков тот, откинув голову на бортик, изливается внутрь с протяжным громким стоном, но не выходит, лишь прижимает к себе крепче, дышит шумно, покрывает нерасторопными поцелуями участок от плеча до мочки уха и шепчет «Хочу ещё», и Чимин понимает, что, в принципе, с его накопленным месяцами воздержанием, его хватит ещё на заходов пять, но… Рёв трубы, сообщающий о побудке, явственно доносится до них даже здесь, и с разочарованием целитель соскальзывает с чужого органа, чувствуя в груди смесь стыда перед самим собой и трепета удовлетворения. Чонгук смотрит смущённо и любяще, и пусть эта любовь ни капли не похожа на ту, что обычно соединяет сердца, Чимина устраивает абсолютно всё, потому что, он знает, в этом мире, в их мире невозможно жить, если твоё сердце подарено человеку со всеми потрохами.***
Чимину нравится. Он понимает это, как только преподаватель — пожилой, но коренастый мужчина с посеребрёнными временем волосами — заходит к ним в аудиторию, и, размяв шею, начинает рассказывать о том, что есть человек и как он устроен. Рассказывает настолько просто, увлечённо и с любовью к собственному предмету, что юноша заслушивается и едва ли успевает конспектировать, заворожённый чужим голосом. После занятия, помня о наказе Сокджина, подходит и просит разрешение на допуск в отдельную секцию библиотеки. То же происходит и на следующем уроке — растенепознания — и Чимин понимает, что ему действительно нравится учиться новому и познавать окружающий его мир. Он, наверное, с удовольствием бы всю жизнь этим занимался, если бы над головой мечом не висела угроза возможной скорой расправы на первом же бою на Арене. Второй наказ Сокджина впечатывается в его память ещё лучше, чем первый, и он заинтересованно приглядывается к окружающим его людям, силясь понять, кто из них может оказаться тем самым, что сможет составить ему пару на грядущих состязаниях. Чонгук, неизменно сидя рядом на каждом уроке, чертовски манит своей незримой аурой силы, но… С призмы нынешнего расклада, Чимин как никогда понимает абсурдность и дешёвый пафос своего заявления «Или с ним, или погибнуть»: сейчас, когда вокруг, оказывается, есть столько всего, что может ему помочь в понимании окружающего его мира и себя самого; сейчас, когда образы трёх энергетиков фактически маячат за его спиной, умоляя ускорить время до следующего утра, чтобы попрактиковаться с Сокджином. Впрочем, одновременно всё это заставляет цепенеть с осознанием факта, что час, когда ему придётся выйти на Арену под рёв жаждущей крови толпы, приближается с каждым вздохом, ужасом холодя светловолосый затылок. После растениеведения им с Гуком приходится разделиться, ибо каждому по выданному расписанию предстоит практическое занятие. Чонгук смотрит обеспокоенно, не говорит ни слова, но ему и не нужно — целитель улыбается ободряюще и хлопает друга по плечу, прошептав напоследок: «Со мной всё будет в порядке» и идёт за раздачей формы. Потому что действительно будет, он уверен. И, кажется, никогда, как спустя несколько минут после попадания в тренировочный зал, не осознаёт того простого факта, насколько у него плохо обстоят дела с интуицией. Ибо преподаватель — мэтр Валлен, молодой мужчина с узким разрезом глаз, окидывает новичка долгим придирчивым взглядом, после чего выдаёт громко и с презрительной усмешкой: — Ребята, поприветствуем даму, — и юноша слышит громогласный хохот по залу. — Уважаемая, проходите, пожалуйста, в строй. Стиснув зубы, Чимин под свист идёт в шеренгу и замирает, глядя перед собой, а мэтр Валлен хлопает в ладоши и начинает занятие: — Итак, господа мои энергетики, сегодня, как вы уже поняли, в нашем полку прибыло. Лекарь, чтоб вы понимали. Убедительная просьба с должным уважением относиться к юному дарованию, что взял себе в ученики не абы кто в лице мэтра Валлена, а сам член «золотой пятёрки», господин Цветущий Сокджин! Кстати, уважаемый, можете, пожалуйста, при встрече сообщить своему наставнику, что ему было бы неплохо посетить наше занятие галочки ради, хорошо? Все мы понимаем, что работа на Императора — это дело тонкое, но ему не стоит забывать, что он — такой же простой вояка как и все мы здесь, — тонкие губы ублюдка трогает неприязненная улыбка, а Чимин чувствует, как его начинает потряхивать от еле сдерживаемого гнева: оскорблять его этот человек может сколько угодно, за годы унижений в северном корпусе он и не такое терпел, но обида за такое пренебрежение к Сокджину, человеку чуткому и доброму, затапливает всю его сущность. Юноша делает глубокий вдох через ноздри, посылая себе сигнал успокоиться, после чего по-военному чеканит «Так точно, мэтр!», чтобы услышать в ответ ещё одну гадость: — Как официально, смотрите. С господином Сокджином Вы также общаетесь или у вас отношения иного формата? — и толпа заливается поддакивающим хохотом, а Чимин видимым усилием заставляет себя смотреть прямо и ни в коем случае — не на лицо преподавателя, ибо не выдержит, пробежит по лицу тень эмоции, а за такое и до порки недолго. «Лучшим твоим решением будет показать себя как можно в более выгодном свете, дабы этой твари больше не было к чему придраться». Спустя пару минут дурацких шуток и немедленного высечения мэтром плетью по голой спине одного из опоздавших курсантов, Валлен снова потирает ладони, и блондину приходит мысль о Тэхёне, но он быстро её отметает: разница между этим и наставником Чонгука столь же колоссальна, как и между младенцем и Смертоносным Юнги — Валлен, будучи мелкой шавкой, пытается продемонстрировать собственное величие путём нескончаемого потока издевательств и придирок; Тэхён же знает, что он… охуенен. Другого слова Чимин подобрать не может, увы: иллюзионист демонстрирует свою силу, но не выставляет её напоказ, преподносит дорого и по делу (если только, конечно, у него нет настроения поиздеваться над собственным учеником и его другом). Собственную же силу Чимин, к своему удивлению, демонстрирует сразу же, когда его ставят напротив мага земли: по какой-то причине огонь и воздух считаются магией преимущественно атакующего типа, в отличие от лекарей и представителей иных стихий. Валлен велит драться до первой крови, смотрит на Чимина снисходительно, зная, естественно, что его энергия не несёт в себе агрессивных свойств, но как никогда юноша радуется тому, что между защитой и атакой в некоторых вопросах грань очень тонкая: как только блёклого вида паренёк, чем-то напоминающий мышь, опутывает его ноги из ниоткуда взявшимися корнями деревьев, даже не переносивших нужного для определения цвета количества силы, энергия внутри блондина сама приходит в движение, гонгом в голове отдаётся «защитить, защитить, защитить», распространяется по всему телу мерной сильной волной. Чимин, покоряясь потоку, смиренно и отточенно переносит её в свои руки, и дело остаётся за малым, но самым сложным — а корни уже достигают щиколоток, сжимают до посинения кожи. Валлен смотрит, не скрывая злорадства. «Опасность!» — молнией мелькает в голове, и искры срываются с пальцев. Чонгук, вернее, его бледно-зелёная копия, не делает ничего сверхъестественного: просто резким движением переворачивает появившийся вместе с ним посох в руке и прицельно бьёт по чиминовым ногам, мгновенно рассеивая чужую магию. Покачнувшись неловко, Чимин делает шаг назад и смотрит ликующе: у него получилось! Землевик пищит как всё та же чёртова мышь, и корни снова появляются, правда, в куда большем количестве: все спарринг-партнёры в зале замирают, не желая пропускать столь интересное зрелище. Маг направляет свою силу непосредственно на Чонгука, но корни проходят сквозь бестелесный силуэт, даже не потревожив картинки, и, сменив вектор направления, вновь устремляются на Чимина с яростью человека, идея которого терпит прилюдный крах, и не успевают достигнуть, сжигаемые бледно-зелёным огнём. После такого, видимо, проекции Чонгука весь этот спектакль надоедает совсем, поскольку она устремляется прямо на оппонента и быстрым ударом посоха меж рёбер заставляет того согнуться от боли и нехватки воздуха, после чего отточенным движением приземляет древко на затылок энергетика. Мальчик-мышь задушенно ойкает, после чего его глаза закатываются, а сам он падает на твёрдый, выложенный деревом пол. — Прекратить! — орёт Валлен так, что вздрагивает каждый присутствующий, а Чимин замечает быстро пульсирующую жилку на шее преподавателя. Чонгук, в свою очередь, смотрит на учителя долгим внимательным взглядом, после чего переводит полупрозрачные глаза на хозяина в немом вопросе: угроза ли? Чимин посылает отрицательный ответ всеми силами, после чего проекция буравит Валлена глазами с пару секунд как будто в задумчивости, а потом распадается на столп светло-зелёных искр. — По какой причине все отвлеклись от задания?! — гаркает тот, в непонятном блондину бешенстве, после чего, видимо, берёт себя в руки, улыбается и произносит: — Каждый, абсолютно каждый получает сегодня вечером хорошую порку. Да-да, уважаемая пташка, — смотрит неприязненно на новенького. — И Вы — в том числе, ведь если Вы один выйдете сухим из воды, то остальным будет очень обидно, верно? …— Меня будут пороть вечером, — это первое, что говорит он Чонгуку после занятия, когда они встречаются в общем коридоре. Хотя, наверное, стоило начать с объяснения того незатейливого факта, по какой такой причине каждый выходящий из зала Чимина окидывает его друга испуганным взглядом и в прямом смысле шарахается. На лице Чонгука — миллионы вопросов сначала, а потом его друг открывает рот, и это просто, ну… — Что? — замирает посреди коридора, забыв, что нужно подойти к распорядителю за сменной формой и идти переодеваться, вообще-то. Смотрит сверху вниз, дылда такая, и, кажется, побледнел слегка. — Почему? — Расскажу в спальне, — хмыкает Чимин, внутренне ёжась. — Это я к тому, что я не знаю, буду ли я в состоянии… — красноречиво замолкает на подходе к распорядителю. Получает свою форму, разворачивается в сторону раздевалок и неожиданно сталкивается нос к носу с Валленом. — А вот и наш сегодняшний герой, — ухмыляется преподаватель и смотрит на Чонгука во все глаза. — И как же это у Вас, уважаемый, получилось быть в двух местах одновременно? — Простите?.. — вскидывает брови Чонгук, а потом спохватывается: — Никак не понимаю вопроса, господин! — чеканит, выпрямив спину. — Вы, будучи магом огня, были в тренировочном зале для практик магии защитной. Как Вам удалось быть одновременно в двух залах? — шипит учитель, переводя взгляд то на одного, то на другого. — Или же Вы, уважаемый, прогуляли урок?! — О-ля-ля, — раздаётся басовитое сзади, и Чимин никогда бы не подумал, что будет действительно рад слышать этот голос. И, действительно, Тэхён, будучи в своём репертуаре, возникает рядом с Чонгуком, наталкивая на мысли о том, что, кажется, опять долго подслушивал, и хозяйским движением закидывает тому руку на плечи. — Валлен, поганка ты гнилая, что тебя опять не устраивает? — хихикает иллюзионист, откидывая тёмно-каштановую чёлку со лба и улыбаясь этой своей дурацкой улыбкой. Преподаватель же, при виде члена «пятёрки», замирает на мгновение, в бешенстве впиваясь в красивое юное лицо, а затем склоняется в поклоне. Народ в коридоре замирает, пялится, гул стихает настолько, что негромкий голос Тэхёна прорезает её ножом: — Так чем тебя не устроил мой ученик, может, ответишь? — и, скосив глаза, Чимин видит в толпе Леа, что подмигивает ему и улыбается обнадёживающее. — Господин Тэхён, Ваш ученик изволил прогулять урок и заслуживает порки, — шипит Валлен, распрямляясь, но иллюзионист, неожиданно выдав «Но-но-но», хлопает преподавателя по плечу, вынуждая согнуться снова. — Не разгибайся, родной, я люблю, когда мне поклоняются. С чего ты решил, что мой милый Гукки прогулял свою тренировку? — Он присутствовал в нашем зале бестелесной материей, сформированной из энергии второго юноши, — сквозь зубы цедит Валлен, а Тэхён окидывает блондина нечитаемым взглядом, после чего упирается в тёмный затылок склонившегося над ним человека. — Не думаешь ли ты, дорогуша, что это могла быть форма материализации лекаря? Потому что мой ученик точно ничего не прогуливал: я зашёл к господину Сервантесу отметиться и видел его в зале, — усмехается иллюзионист, а потом неожиданно убирает руку с чонгуковых плеч, наклоняется и шепчет так тихо, что слышно только им четверым, и так угрожающе, что у Чимина волосы на затылке дыбом встают: — И не смей, слышишь, не смей наводить поклёп на моего подчинённого, а уж тем более — решать, чего он заслуживает, а чего нет. И если я, не приведи ваш Всевышний, узнаю, что ты открывал свой поганый рот по его душу или по поводу его друга, ты у меня лично будешь сверкать голой сракой на постаменте на заднем дворе. Я надеюсь, что ты меня понял. Два раза не повторяю, — а потом снова улыбается, треплет Валлена по плечу дружески, после чего тянется в точности также, как и его копия с утра, и говорит громко: — Пойдём, Леа. Совет нас наверняка заждался. Удачного вам, мальчики, дня, — и, напоследок послав Чонгуку воздушный поцелуй через плечо, устремляется чуть впереди служанки по коридору, дабы покинуть тренировочное крыло.***
Чимина всё же секут сразу же после занятий вместе со всеми. Чонгука трясёт весь остаток дня от такой вопиющей несправедливости, разумеется, он возмущается громко о том, какая же сволочь этот Валлен, рискуя самому попасть под плеть за свои высказывания. Чимин лишь рот успевает ему затыкать: всё равно уже ничем не поможешь, наказывать будут всех и уж лучше его вместе со всеми, чем получать тычки в спину и подставы до самой смерти. Чонгук с этим поспорить, конечно, не может. Но возмущаться продолжает. — Скажи Сокджину, — шипит на обеде. — Зачем? — вскидывает брови Чимин и вздыхает. — Гук, ты сам прекрасно понимаешь, что Тэхён вступился за тебя прилюдно не сколько из желания защитить, сколько с целью выпендриться своим положением. Да, это было красиво, но каждый из нас понимает, что ты, в случае чего, сможешь за себя постоять не энергией, так кулаком, тем более, после того, как все увидели твой образ в нашем тренировочном зале, а я на это не способен. Чисто физически я слабее большинства из нашего взвода, а человек я, сам знаешь, нековарный и на подлость не способный. И если Сокджин за меня вступится, я от этого скорее пострадаю больше. Не хочу быть привилегированным. Не хочу отличаться. — Ты уже отличаешься, — и чонгуков длинный палец упирается ему в лоб. — Сокджин сам сказал, что ты можешь больше, чем все мы думаем. — Но у него нет неопровержимых доказательств этому, — тянет блондин и упирается взглядом в свою тарелку. Дежурный по столовой сообщает, что до следующего урока остаётся десять минут, и они встают из-за стола и с шумной толпой выходят прочь на урок истории Империи. Новость о том, что один из двух новеньких, тот, что лекарь, являющийся учеником Цветущего Сокджина, в первый же день надрал кому-то зад в тренировочном зале неординарным способом и попал под раздачу, кажется, облетает всё крыло всего за один перерыв и вечером перед деревянным постаментом для наказаний собирается вся толпа. Чонгук тоже там, злой и расстроенный, он знает, но присутствие друга придаёт ему моральных сил, чтобы пережить сегодняшнее унижение. Ребята в небольшой тесной комнатке без окон, куда их поместили, ведут себя по-разному: некоторые, как и здоровые детины, так и девчонки, плачут навзрыд, другие, подобно Чимину, спокойно ждут своего наказания. «Это всего лишь плеть», — думает лекарь, когда в помещение заходят двое дворцовых стражей и приказывают всем, без исключения, раздеваться до торса и выстроиться в живую очередь для получения «на орехи». Многие оголённые люди жмутся к стене в испуге, но не он: логично рассудив, что чем быстрее это начнётся, тем скорее закончится, Чимин встаёт вторым, и двери распахиваются, демонстрируя прямой выход на постамент и притихшую толпу внизу. — Выходить по двое, — бросает один из стражей, и Чимин и девчонка с коротко остриженными волосами, что стоит перед ним, выходят на нагретые за день доски. Толпа начинает шептать «Это он, тот парень!», но в его голове — пустота абсолютная, какая всегда возникает во время наказаний. Равнодушно обводит взглядом роскошно оформленный огромный задний двор, подмечает, как красиво красно-лиловый закат играет на кровле здания, опускает глаза и видит Чонгука в первых рядах: красные глаза чуть ли не молнии выдают, руки на груди скрещены и желваки играют на скулах. А, посмотрев в сторону, видит их, окружённых со всех сторон стражей. Лицо Тэхёна выражает равнодушный интерес, и только то, как он барабанит пальцами по собственному предплечью, по иронии, стоя в той же позе, что и его подопечный, выдаёт возмущение иллюзиониста. Хосок выглядит крайне расстроенным, смотрит на Чимина в упор, и, заметив ответный взгляд, улыбается широко и ободряюще, и показывает два больших пальца. Сокджин же бледный, только идёт красными пятнами, что-то яростно сообщает высокому нескладному парню в жёлтых одеждах и с круглым добрым лицом. Тот слушает серьёзно, кивает медленно, и Чимин задаётся вопросом: Намджун ли это или Юнги? Пятый же член, гораздо ниже ростом, чем остальные из личной свиты Императора, стоит в стороне, облачённый в чёрный плащ и с накинутым на голову капюшоном — лица не разглядеть ни за что — и неожиданно Чимин замечает как губы Тэхёна, пристально за ним наблюдающего, растягиваются в непонятной усмешке, а потом хитрый взгляд тёмных глаз перебегает на фигуру парня в жёлтом, и иллюзионист улыбается шире, явно работая на то, чтобы Чимин его эмоции заметил. Чёртов интриган. На постаменте же тем временем возникают огромный мужик с квадратным лицом, и уже знакомая блондину действующая фигура — Соичи Яматака, на фоне палача (а сомнений не остаётся), кажущаяся маленькой, хрупкой и беззащитной без своего этого Рю. — Мэтр Валлен, — громко начинает она, и толпа мгновенно стихает. Чонгук продолжает буравить Чимина глазами. — Дал распоряжение высечь весь отряд, что сегодня присутствовал в тренировочном зале на практическом уроке по защитной магии. За непослушание, — голос женщины остаётся таким же равнодушным. — Каждый из членов отряда получит пять ударов плетью по спине, — по толпе снова проносится шум, и Чимин невольно вздрагивает, заметив в руках палача толстый хлыст с хлопушкой на кончике. — В порядке очереди. Приступаем! — и отходит в сторону, освобождая пространство. Девочка выступает вперёд без страха, за что получает в глазах лекаря несколько очков: у него самого при виде разматывающего орудие для наказаний мужика едва не ноги подкашиваются, а эта же — ничего, встаёт к двум поставленным напротив друг друга деревянным балкам, позволяет страже закрепить свои запястья и лодыжки широкими кожаными ремнями, и получившаяся поза невольно порождает ассоциации о звезде: руки девушки, худые и тонкие, оказываются разведёнными над её головой, а ноги — широко расставленными, обнажая хрупкую, но прямую спину. Палач заносит руку, и плеть, рассекая воздух со свистом, опускается на нетронутую шрамами кожу с громким влажным шлепком. — Раз! — считает Соичи, и девочка запрокидывает голову, крепко зажмурившись и сильно закусив губы; по спине её стекает первая широкая кровавая дорожка. Палач замахивается снова, и плеть снова опаляет девичью спину, вызывая громкий, истошный вопль. — Два! Чимин отворачивается. Смотрит на Сокджина, чувствуя, как ему становится дурно, и получает ответный, полный жалости взгляд наставника. Кажется, тренировки завтра не будет. — Пять! — тем временем заканчивает отчёт Соичи, и обмякшее тело наказуемой, залитое кровью, снимают с балок. — Следующий! — и Чимин видит, как играет злорадная улыбка на тонких губах. Ремешки неприятно трут кожу, впиваются в руки и ноги. Чимин напрягается невольно, хотя помнит, что боль обжигает сильнее, если не расслабиться, но ничего поделать не может. — Раз! — и спину не просто обжигает, по ощущениям — дробит до самой кости, и кожа мгновенно становится мокрой. Чимин вдыхает тяжело, видя перед глазами чёрные точки, чувствует, как лопаются сосуды в глазах, а мышцы и вены по всему телу вздуваются. — Два! — и второй удар, мать вашу, приходится по тому же месту и почти выбивает из груди крик, но он закусывает губы так сильно, насколько это возможно, чувствует кровь во рту: не дождутся. — Три! — следующий удар попадает чуть выше, ближе к правому плечу, кожа рассекается с треском, а на спине уже не влажные дорожки, а фонтан, кажется. — Четыре, господин, поддайте жару, кажется, этот курсант несколько нечувствителен, — сука! — и следующий удар, настолько сильный, срывает с губ Чимина тихий, едва слышимый стон, выбивает все мысли из головы, но он упрямо держится за белое лицо Сокджина в памяти, за покорёженное ненавистью к такой вопиющей несправедливости — Чонгука. — Пять! — и, Всевышний, пятый удар оказывается самым мучительным и самым лёгким одновременно: да, на спине не остаётся ни одного живого места, но мысль о том, что пытка, наконец-то заканчивается, приносит такое облегчение, что почти лишает сознания. Стража расстёгивает ремешки, хочет было взять его под руки, но он вырывается, хотя едва не падает, и лишь рычит: «Я сам». Пересекает постамент, ни на кого не глядя, сосредоточившись на остатках сознания, и проходит в помещение, откуда вышел недавно. Мельком оглядывает побелевшие лица, и только здесь, вдали от толпы, позволяет себе потерять сознание от боли.